***
В общем-то, так оно и получилось. Разве что Кукушкина, вредина, чуть было все карты Гусю не спутала. Неосознанно, разумеется. После экзаменов все ребята разъехались отдыхать, кто куда. Зойка как всегда укатила в Крым, с Элом даже не попрощалась. Громов совсем приуныл. На матче с Химиком, который состоялся вначале лета, проворонил два потенциально результативных паса, потом всё-таки забил. Но в свои ворота, один-в-один как три года назад. И до конца игры просидел на скамейке запасных — Васильев исходом матча больше рисковать не захотел. Потом ходил, как в воду опущенный, Макара не замечал совсем, что уж о более тесном общении говорить. Гусев Элека не трогал, свои приватные услуги навязать не пытался, ему Громова просто жалко было. Он даже письмо гневное Зойке в Феодосию накатал. Чтоб ей, значит, тоже жизнь малиной не казалась.***
Кукушкина, когда письмо от Гуся получила, сперва сильно удивилась. Взяла конверт с собой на пляж, по дороге на который успела заглянуть на почту, и долго потом привлекала к себе внимание отдыхающих. Только не стройным телом, ровным загаром и розовым купальником, а глупым хихикающим видом. Потому что написано в письме было следующее: «Здравствуй, дорогая***
Гусев складывал очередную трёху в копилку и довольно ухмылялся себе под нос — он чувствовал себя не то пауком, дёргающем за ниточки умело сплетённой им паутины, не то серым кардиналом, плетущим хитрые дворцовые интриги и, как куклами на верёвочках, играющим королями и королевами. В любом случае, как бы то ни было, а с тех пор как Элек получил от своей Зойки письмо с извинениями, его депрессию как ветром сдуло, и деньги в карман Макару потекли, что называется, рекой. Потому что воспрявший духом Громов на радостях проявлял просто бешеную половую активность. А с кем её проявлять, если подруга далеко и, вообще, не даёт? Правильно, с личной шлюшкой. Теперь после тренировок Макар задерживался в раздевалке спортивного комплекса не ради Дениса Евгеньевича. Теперь он обслуживал своего друга, одноклассника, товарища по команде, брата своей единственной любви и просто хорошего парня Элека Громова. Макару нравились их нездоровые отношения, и не только потому что они приносили ему материальную выгоду. Этот аспект Гусев как раз полностью не мог принять. Макара заводила их постоянная непрекращающаяся борьба за власть друг над другом. Ему нравилось давить и ему нравилось подчиняться. Эл буквально подсел на его ласки, стал зависим от физического удовольствия, которое Гусь по первому же его требованию готов был предоставить в полном объёме. Макару льстило сознание того факта, что Эл настолько нуждается в нём, что готов потратить все свои карманные деньги (а профессор сына в них не сильно ограничивал) и даже иногда «влезать в долги» ради возможности лишний раз спустить ему в рот. Иногда доходило до смешного — когда Громов общался с кем-то из команды, Макар специально, якобы невзначай, при всех облизывал, глядя на него, губы и наблюдал как у того мгновенно расширяются зрачки, сбивается дыхание и обрывается речь на середине фразы. «Да-да, Эл, я твой хозяин и могу одним жестом поставить тебя глупое положение. И ты же мне за это ещё и платишь!» — всем своим видом демонстрировал Элеку превосходство наглый Гусь и с азартом наслаждался его праведным гневом, который быстро приходил на смену возбуждению, и который Эл так же вынужден был сдерживать. Потому что Макар знал: не пройдёт и нескольких часов, как его самого заставят платить за такую борзость. Когда это случилось в первый раз, Гусев был в шоке и даже не знал, как реагировать. После одной из тренировок, как только все спортсмены ушли из раздевалки, Громов достал из своей спортивной сумки небольшой моток толстой пеньковой верёвки и сказал: «Руки!» Макар в недоумении протянул ему запястья. За что тут же получил несильную пощёчину и поясняющую команду: «На колени, спиной ко мне». В следующий раз к верёвке на руках добавился ремень на шее, к счастью не сильно затянутый. Игра начала забавлять Гусева. Пока в очередное их «свидание» ремень не был заменён на собачий ошейник с поводком, а его не заставили в таком виде и со связанными руками ползать на коленях по раздевалке. Тогда-то до Макара дошло, что всё серьёзно, и шутки кончились. Потому что потом одним ползанием дело не ограничилось — его выпороли ремнём (всё-таки на шее он был безопаснее), больно схватили за волосы, заставив запрокинуть голову, и именно в таком виде допустили до исполнения своих прямых обязанностей. В свободные от тренировок дни Громов часто приглашал своего друга домой — родители-то на работе, а значит, можно позволить себе немного больше, чем обычно. Вот и последний выходной перед сборами, который выдался в самом конце июля, ребята проводили у Эла. «Проводили выходной» — это если попробовать культурно обозначить то, что творилось в квартире у профессора. — Макар, ты когда-нибудь видел, как откармливают гусей? — обманчиво ласковым голосом спросил Элек, наклонившись к самому его уху. — Да… — прохрипел Гусев и сморгнул выступившие на глазах слёзы. Он не раз видел эту жуткую процедуру — бабкины одесские соседи по улице разводили птиц ради печени. — Вот и я собираюсь откормить своего Гуся. Ты же ведь мой, Гусь, верно? — Эл опустился рядом и слизал с его щеки солёную каплю, сильнее стянув волосы на макушке. — Да… — Макар уже не стеснялся плакать: кожа головы горела, запястья и локти ломило так, что хотелось выть, колени уже давно стёрлись, а строгий ошейник (дома Эл применял именно его) царапал кожу. Ни на какие активные действия в этом состоянии Макар способен не был, и о том, что с ним будут сейчас делать, думал с ужасом. Как правило, после таких эпизодов ему приходилось восстанавливаться не менее получаса, и, только как следует отдохнув, он мог продолжать дальше сам. Обычно после своих «игр» Элек был с ним на удивление ласков и нежен — удобно устраивал на постели, носил попить, обрабатывал синяки и ссадины, сидел рядом, гладил по волосам, целовал так, как, наверное, Зойку свою целовал когда-то, и смотрел таким взглядом, что Макар невольно начинал сомневаться — действительно, а не Кукушкина ли он? В самом-то деле… Но в этот раз всё пошло не так — они с Элом чуть было не подрались. — Закрой глаза и не двигайся, — скомандовал Эл и вышел из комнаты. Макар глаза прикрыл, больше от усталости и по причине головной боли — когда тебя таскают за волосы, грубо сношают в горло и при этом не разрешают даже зажмуриться от бьющей в глаза люстры, таки может в результате разболеться голова. Эл, поганец, свалил куда-то, даже не развязал его, и Макару оставалось только ждать и недовольно морщиться — подсыхающая конча на лице неприятно стягивала кожу, да и руки ломило всё сильнее. — Посмотри на меня! — раздалась новая команда. Макар повернул голову, открыл глаза, щёлкнул затвор фотоаппарата, и Элек снова скрылся в другой комнате. — Ты что делаешь, сука! Дай сюда, слышишь?! — заорал Гусев, до которого тут же допёрло, что с ним только что сделали. Макар попытался встать и тут же упал на ковёр: адреналин придал ему силы, но отключил всякую осторожность. Вообще, стоило догадаться, что не зря Эл сегодня связал его полностью, по рукам и ногам, перед этим сняв с него всю одежду. Маленький паршивец задумал свою пакость с самого начала: раздел до гола, лишил возможности двигаться, и, вопреки обыкновению, кончил на лицо. А заряженный «Зенит», небось уже лежал наготове за дверью. — Сволочь, развяжи меня, быстро! Кому сказал?! — Макару всё же удалось сначала сесть, а потом встать на ноги. — Убью, блять, нахуй! Развязывай, Хромов! Блять, ты Хде там? Макар кое-как допрыгал до двери, попытался нажать локтем на ручку, но дверь оказалась заперта. — Придурок! Ты соображаешь, вообще, шо творишь? — Гусев прислонился спиной к двери перевести дыхание. — Отдай плёнку, Эл! Я тебе всю квартиру разнесу, если не отдашь! И развяжи меня, быстро! — Не развяжу, — послышался из-за двери дрогнувший голос. — Ты совсем охуел, Хромов? — Гусев от такой наглости окончательно выпал в осадок и даже кричать перестал. — Я просто не хочу, чтобы ты разнёс мне всю квартиру и побил меня, — тихо сказал Элек. — То есть ты так и будешь держать меня здесь, Холого и связанного, до прихода профессора? Ты совсем ебанулся, Хромов? — не поверил своим ушам Макар. — Не знаю, — Элек неожиданно открыл дверь, и Гусев ввалился в комнату, больно ударившись всем, чем только можно. — Бля-а!.. — Я в любом случае не отдам тебе плёнку, — сказал Элек и присел рядом с Макаром на пол. — Мне нужен этот снимок. — Зачем, Эл? — сквозь зубы простонал Гусев. — Дрочить на него буду! — неожиданно зло ответил Элек. — Не твоё дело, зачем. — Я не собираюсь трахать твоего брата, мы с ним просто друзья, Эл! — попытался достучаться до Громова Гусев. — Я не хочу, чтоб вы дружили, — Элек мрачно посмотрел на Макара и зачем-то провёл ладонью по его ноге. — Шо?.. — Гусев подумал, что ослышался. — Ты не можешь мне этого запретить! Совсем спятил?! — Могу. Распечатаю фотографию в нескольких экземплярах, сохраню негатив и, если ты не выполнишь моё требование, этот снимок увидят твои родители, ребята в школе, в команде, ну и, конечно же, мой братик. Он — в первую очередь… — Эл?.. Ты сошёл с ума? — Макар присмотрелся к Громову — тот часто моргал глазами, шмыгал носом и отворачивал от Гусева лицо. — Ты… ты плачешь, Эл?.. Эл ничего не ответил, только судорожно вздохнул. Макар уже не знал, что и думать и как ко всему этому относиться. Происходящее напоминало дурной сон, который вроде и осознаёшь, и всерьёз не воспринимаешь, но проснуться от него никак не получается. — Элек, развяжи меня, пожалуйста, — как мог мягко попросил Макар. — Обещаю, я не буду тебя бить, ничего не трону в вашей квартире. Мы просто поХоворим. Ладно? У меня очень болят руки, и я хочу одеться. Эл повернулся, и Макара даже передёрнуло — настолько у Громова был больной взгляд. — Хорошо, — сказал Эл. — Ты обещал. Однако, вместо того, чтобы развязать верёвки, он приблизил своё лицо к лицу «жертвы» и стал целовать, как одержимый, слизывая с кожи остатки собственной засохшей спермы. «Спятил», — отвечая на поцелуи, сделал для себя окончательный вывод Макар и принялся обдумывать тактику и стратегию общения с психически нездоровым другом, от которого его угораздило попасть в зависимость. — Эл, пожалуйста, руки… — у Макара даже в глазах потемнело, когда Эл повалил его на спину, а сам улёгся сверху, продолжая целовать его и шарить руками по голому телу. — Потерпи, скоро, — совершенно пьяный от желания сказал Громов и, вместо того чтобы выполнить просьбу Гусева и освободить ему руки, перевернул Макара на живот, развязал ноги и снова улёгся сверху.— Скоро… потерпи, я быстро… — опять повторил Эл, и в ту же секунду Макар почувствовал облегчение — его больше не прижимали к полу. Гусев развёл пошире ноги и постарался максимально прогнуться в пояснице — он не боялся, что его сейчас трахнут, он боялся, что его для этого поставят на колени, которые благодаря дурацким фантазиям Громова все были в непроходящих ссадинах, а сегодня уже успели закровоточить. В другой раз Макар и рад был бы лечь под Эла, но сейчас некогда желанный секс воспринимался им как тяжёлая трудовая повинность. Возбуждения после нервотрёпки, которую устроил ему Эл, и которая по большому счёту ещё не закончилась, не было и в помине. Зато потом, когда Эл вошёл, было больно. Последний раз в такой роли у Макара был с Денисом Евгеньевичем, и после длительного перерыва его тело с трудом переносило чужое присутствие. Единственное, что радовало в этой ситуации Гусева — Эл догадался взять что-то в качестве смазки, и хотя бы за целостность собственного зада можно было не беспокоиться. Оставалось только перетерпеть, когда стихнут слишком резкие и грубые толчки, и надеяться, что кончит Эл действительно быстро, как и обещал. Всё же физически это было неприятно — сказывалось отсутствие у Эла опыта в таком деликатном деле (на моральную сторону процесса Макар уже сам давно наплевал). Быстро, к сожалению, Громов тоже не смог — минут десять, не переставая, жарил несчастного Гуся. — Ну, теперь-то хоть развяжешь? — спросил уже без всякой надежды Макар, когда понял, что Эл кончил и лежит на нём просто так. Рук своих он уже практически не чувствовал. — Конечно, — поспешил наконец-то выполнить обещанное Элек. Ещё минут пять или того больше Гусев ощущал себя беспомощной куклой — руки его не слушались, потом их адски кололо, но они начали с трудом двигаться, а когда он в итоге полностью овладел своим телом, то обнаружил себя уже сидящим на диване, одетым и полностью отчищенным во всех местах. Громов успел даже обработать ему перекисью все ссадины и царапины, а на колени прилепил бактерицидный пластырь. Сам Эл сидел теперь рядом, сосредоточенно мял в руках какую-то тряпку и боялся поднять на Макара глаза. Возле, на журнальном столике, дымился только что принесённый им чай с лимоном. Макар посмотрел на это всё, вздохнул тяжко и передумал сегодня бить Громову морду. — Ну, давай, что ли, поХоворим, Электрон… — сказал Гусев, даже боясь предположить, чего ещё от этого чудика можно ждать. — Угу, — не поднимая головы, кивнул Элек и перестал теребить в руках накрахмаленную салфетку. — Спрашивай. — Хм. Ну, расскажи мне, падла, когда ж ты так скурвиться успел? — Ты про фотографию? — быстро глянул на Макара Эл и отвернулся. — У меня выхода другого не было. Одни мои слова не очень убедительны. Ты ведь знаешь, я делаю это всё из-за Серёжи. Ты опасен для него, Макар, — Эл всё-таки нашёл в себе силы посмотреть Гусеву прямо в глаза. — Эл, я тебе уже сколько раз Ховорил, я не собираюсь тащить СыроеХу в койку. У него девка есть, и мы оба с тобой видели, с каким азартом он её драл. Думаешь, я такой дебил, шо после этого буду к нему яйца подкатывать? Гусев решился хлебнуть чая и чуть не расплескал всё на себя — руки до сих пор дрожали. — Ох ты ж бля! — выругался Макар и со звоном поставил чашку на место. — Не будь такой сукой, Эл, не мешай мне с ним дружить. Мы друзья, Эл, просто друзья, — с нажимом сказал Макар, внимательно посмотрев на Громова. — Мой брат не должен дружить с шлюхой! — с едва сдерживаемым отчаянием выкрикнул Элек. — Да шо ж ты заладил всё: «Шлюха, шлюха!» — Макар не выдержал и вскочил со своего места. — Шо ж ты сам эту шлюху ебёшь и в хвост, и в гриву и не морщишься? — Макар… — немного успокоившись, сказал Громов и тоже встал. — Послезавтра мы уезжаем на сборы… — Эл набрал побольше воздуха в лёгкие, чтобы его голос звучал твёрже. — И там ты тоже будешь со мной. Не знаю ещё как, но, думаю, это будет возможно. И… — Эл вдруг замолчал. — Что «и»? — поинтересовался Гусев, уже чисто из любопытства пытаясь угадать, какую ещё пакость придумал для него Громов. — Я больше не буду тебе платить, — твёрдо сказал Элек. — Чего? — не поверил Макар: Эл не просто ссучился — он же ещё и жмотом стал! — Я больше не буду тебе платить, — с металлом в голосе повторил ему Громов. — Потому что ты для меня — не шлюха. Всё. Иди домой, Макар, скоро придут мои.***
Эл сидел на диване в своей комнате, смотрел на недопитый Макаром чай и думал, что надо бы пойти в ванную, заняться плёнкой. Пока, действительно, профессор с Машей не пришли. А завтра напечатать фотографии. И тогда уже перед отъездом ему будет, что предъявить другу. «Ты — мой друг, Макар, — с горечью думал Громов, развешивая на просушку плёнку. — А я — твой. Всё равно, чтобы не случилось… Потому что с кем же ещё дружить шлюхе и извращенцу, как не с сукой и падлой? А Серёже не надо лезть в эту грязь, он слишком хороший… Для нас обоих». Элек вернулся в комнату и допил давно остывший гусевский чай. Потом крикнул Рэсси и пошёл на вечернюю прогулку. В парке спустил собаку с поводка и, пока она делала свои дела и радостно носилась взад-вперед, не спеша бродил по дорожкам, бережно поглаживая пальцами намотанную на ладонь брезентовую ленту. Ещё недавно на этом самом поводке Эл «выгуливал» по раздевалке спортивного комплекса «своего Гуся». Гусь недовольно шипел и бил крыльями, но всё же позволял проделывать с собой такие штуки, от одного воспоминания о которых у Громова вставал член. Эл затряс головой, пытаясь отделаться от неуместных мыслей, но вместо этого начал вспоминать ещё более откровенные моменты их с Макаром общения. И самым интимным из них был не первый настоящий секс, который случился у него сегодня, не то, как Гусев старательно отсасывал ему все эти месяцы и даже не их выходящие за рамки всякого приличия игры. Самым-самым была та ночь, когда первый и единственный раз они спали вместе. Спиртное сняло запреты и условности с обоих, но Эл пил мало и запомнил всё с поразительной точностью. Макар тогда много рассказал ему о своей жизни, о любви к Серёже, которая ему давно уже в тягость, но от которой у него никак не получается избавиться, о тоске и чувстве вины, так и не покинувшем его с момента самоубийства Мити, о том как он скучает по Денису и считает его предателем, хоть и предал тот только себя самого. О том как, пытаясь забыться, начал шляться по общественным сортирам, потому что такому человеку, как он, там самое место, и надо уже наконец это признать. Про свои походы на плешки и людей, которых встречал там, Макар тоже рассказывал — удивлялся тому, что, оказывается, они вовсе не самое дно общества, обычные в общем-то мужчины, хотя и шлюх среди них тоже хватает. Ну да не ему их судить… А потом внезапно сказал: — Эл, поцелуй меня! Пожалуйста… в губы… Если я не совсем противен тебе. Макар произнёс это, не сделав в его сторону ни малейшего движения, даже не взглянув на Эла. В голосе не было и намёка на страсть. И Эл понял, что может выполнить его просьбу. Он изменился, страх насилия со стороны мужчины исчез. Теперь Элек сам может решать, что и как ему делать или, наоборот, не делать с парнем, любая близость с кем бы то ни было будет под его контролем. Эл осторожно развернул к себе лицо своего друга и, едва касаясь, дотронулся губами до его рта. Макар не ответил на поцелуй, по-прежнему не проявил никакой инициативы, только смотрел на него широко раскрытыми глазами. От осознания этой пассивности, слабости физически сильного человека, готового добровольно ему подчиниться, Элека бросило в жар. Острое возбуждение накатило с такой силой, что все посторонние мысли разом вышибло из его головы. Ничего больше не существовало вокруг для Эла, кроме губ, в которые он впивался как одержимый. Такого помешательства и жажды обладания он не испытывал даже с Зоей. И уж конечно же, сам ни за что не выпустил бы Макара из своих рук, если бы… — Митя, Митенька, прости меня… Всего лишь несколько слов, набатом ударивших в уши, и возбуждение уходящей волной схлынуло прочь, обнажив нервы, и по ним тут же ударила чужая боль, выносить которую, как и игнорировать, Эл был не в состоянии. Он не должен был видеть эти слёзы, слышать не предназначенные ему слова, но он видел и слышал, а что самое ужасное — в тот момент Эл больше всего на свете хотел быть тем самым Митей. — Митя, хочешь, я всё время с тобой буду? Только прости меня!.. Прости… Ты ведь жив, да? Жив, Митя? Слова друга душили и выворачивали на изнанку, выжимая из Эла слёзы, показывать которые было больно и унизительно, а удержать в себе — нереально. Ни одна из этих постыдных капель не упала вниз — все они были пойманы чужими губами, такими мягкими и нежными, что у Эла перехватило дыхание. — И ты тоже меня… прости. Я же ведь люблю. Тебя, — Эл не сразу понял что он сказал, признание вырвалось само. Уже утром, выспавшись и протрезвев, Элек прокрутил в голове события минувшей ночи и пришёл к выводам, которые считал верными до сих пор: между ним и Гусевым есть связь. И он действительно любит Макара, как друга, разумеется. А ещё, они оба психи, если уж называть вещи своими именами. И именно поэтому понимают друг друга и могут друг другу помочь. Громов свистнул Рэсси, пристегнул поводок к ошейнику и повернул к дому — папа с Машей наверняка уже вернулись, плёнка высохла, можно даже успеть напечатать фото сегодня. Весь следующий день Элек мучился и не находил себе места: шантаж — не самое приятное занятие, и, хотя шёл на такой шаг Громов не впервые, только сейчас у него в руках оказался настоящий компромат. Чёрно-белая фотография получилась чёткой и качественной — любой знакомый с Гусевым человек сразу же без труда признал бы на ней Макара. На фото хорошо вышли все важные детали: капельки крови на царапинах под шипами строгого ошейника, связанные за спиной руки, веревка на ногах (Эл специально встал при съёмке чуть сбоку, чтобы всё попало в кадр), всё ещё возбуждённый член. Только сперма на лице была заметна плохо, но Эл решил и этот вопрос — увеличил фото, оставив на нём только лицо своей «жертвы»: тут уж ни у кого не останется сомнений, что это за белые капли у Гуся на губах и щеках. Эл смотрел на готовые снимки и утешал себя мыслью, что никто, кроме них с Макаром никогда не увидит его сокровище. Да, эту грязную порнографию он воспринимал именно как сокровище, свой личный трофей. Эл не соврал, когда съязвил разозлённому мерзкой выходкой Гусеву, что собирается дрочить на этот снимок. Будет, обязательно будет и уже проделал это, как только фото были готовы. Но он лучше умрёт, чем покажет фотографию родителям Макара или одноклассникам. Только Серёже, и только в самом крайнем случае, который, как надеялся Эл, никогда не наступит. Со всеми обвинениями, которые вчера в пылу ссоры бросал ему друг, Элек был полностью согласен. Да, он — последняя курва, сука и тварь. Но Макар будет с ним как раз благодаря этому. Потому что сам считает себя недостойным нормальных отношений и внимания хороших людей человеком. Он добровольно будет лезть в грязь и терпеть унижения, пока себя не простит. Этого не изменить. Элек бессилен что-либо сделать в сложившейся ситуации. Кроме одного — самому стать тем, кто будет причинять боль, унижать и наказывать. Макар слишком дорог ему, чтобы Эл мог позволить ему стать одноразовой игрушкой (которую и поломать-то не жалко) в чужих равнодушных руках. Пусть уж друг получит то, в чём так нуждается, от человека, который любит его и будет беречь. За последние месяцы у них с Гусевым сложились особые отношения — в отличие от Макара Эл это осознавал чётко. И собирался сделать всё, чтобы их сохранить. Но вот что касается денег, то вовсе не попытка сэкономить папины средства толкнула Громова на этот шаг — перестать платить Гусю. Первый раз, предложив деньги, он просто хотел побольнее уколоть Макара, опустившегося до банальной проституции. Однако, очень скоро добился прямо противоположного — друг всё больше увязал в этом занятии, пусть и клиент у него теперь был только один. Психология шлюхи, готовой за небольшое вознаграждение исполнить любой каприз «работодателя», была глубоко противна Элу, было горько сознавать, что он сам способствует моральной деградации человека, к которому так привязан. Кроме того, Макар должен перестать закрывать глаза на правду — это не он за деньги выполняет извращённые прихоти Эла, Это Эл бесплатно удовлетворяет нездоровые потребности Макара.***
Обычно на спортивные сборы юных хоккеистов провожали только родители, но в случае Элека каждый раз собиралась вся его родня в полном составе: папа, Маша, биологический отец, тётка и, конечно же, любимый братик. Вот и теперь перед посадкой в автобус вокруг Громова образовалась небольшая толпа из чадолюбивых родственников. Они всё никак не могли успокоиться, обнимали Элека, говорили ему какие-то напутственные слова, просили почаще писать и всё такое в том же духе. Большинство других спортсменов уже вырвались из цепких рук заботливых предков и счастливо взирали на родных из автобуса. Макар тоже уже распрощался со своими и сидел у окна, застолбив сумкой соседнее место для Элека. Ни с кем из команды Гусев не болтал, бросал на Эла и его компанию тяжёлые взгляды, всем своим видом давая окружающим понять, что сегодня он не в духе, и лучше к нему не лезть. Серёжа стоял рядом с Элеком, теребил брата за руку, кусал то и дело губы, вздыхал и вместо нормального разговора общался с ним намёками: — Ну… в общем… это… Ты же меня… ну, не осуждаешь?.. — тихо, чтоб не слышал никто из близких, в который раз спросил Сыроежкин. — Всё в порядке, Серёжа, тебе не о чем беспокоиться, — успокоил его брат, крепче сжав Серёжину руку. — Но он же не знает? А? — с надеждой посмотрел Серёжа на Элека, а потом жалобно — на сидящего в автобусе Макара. — Чего он так? — Конечно, не знает. И не узнает, я же тебе обещал. Просто не выспался, наверное. — Мне так плохо, Эл, ты не представляешь!.. — вместо того, чтоб успокоиться, пожаловался Сыроежкин. — Это пройдёт. Со временем. Просто меньше думай… Всё будет хорошо, — Эл обнял брата и хотел уже закончить разговор — пора было идти садиться. — А может, может… сказать? Сам скажу ему, а? — Серёжа выпутался из его объятий и дёрнулся в сторону автобуса. — Нет! Стой! — тут же рассердился Элек и схватил брата за локоть. — Хуже сделаешь. — Ну хоть попрощаюсь! Ещё раз… — вырвался Серёжа и в два счета вскочил в салон. Протиснулся сквозь заваленный сумками проход, подошёл к месту, где сидел Макар, и сел на краешек соседнего сиденья — Гусь, я это… Я хотел сказать… — начал Серёжа и осёкся. Друг молча взглянул на него, даже не улыбнулся, только уголок рта нервно дрогнул некотором подобии ухмылки. Серёжа почувствовал, как внутри у него всё сжалось болезненно и оборвалось. Дышать почему-то стало тяжело. — В общем, прости меня, если что не так… Я не хотел. — Чего не хотел, СыроеХа? — устало спросил Макар и сунул во внутренний карман своей летней куртки какой-то конверт, который до того вертел в руках. — Ничего… не хотел, — с трудом произнёс Сыроежкин. — Можно хоть обниму тебя? Всё-таки почти месяц не увидимся, — эти слова он смог только прошептать. Макар ничего не ответил, отвернулся на секунду к окну, а потом обнял и до хруста в суставах прижал Серёжу к себе. — Иди уже, СыроеХа. А то увезут тебя, и придётся вместо Эла в лагере пахать. Надорвёшься, — сказал Макар и откашлялся. Серёжа, словно заворожённый, развернулся и пошёл к выходу. — Всё хорошо? — обеспокоенно спросил Элек. Серёжа медленно кивнул. — Ну, пока тогда, — Эл обнял брата, потом расцеловал родителей и наконец-то сел в автобус.***
— Что молчишь? — показательно равнодушным тоном спросил соседа Элек. Они уже минут сорок ехали по трассе, и Макар всё это время сидел, будто воды в рот набравши. Смотрел в окно и Эла демонстративно игнорировал. Но, что особенно забавляло Громова, место рядом с собой для него приберёг. — Я с курвами не общаюсь, — выдержав паузу, процедил сквозь зубы Гусев. — Неужели я такой плохой фотограф, и моя фотомодель не довольна результатом? — беззлобно съязвил Эл. Конверт с отпечатанными снимками он сунул Макару в руки, как только они прибыли на место сбора для отправки в лагерь. — Заткнись, Эл, прошу тебя, не нарывайся. — А то что? — специально поддел его Громов. — Дам в Хлаз, — с нажимом сказал Макар, сжал кулаки и всем корпусом развернулся к собеседнику — удостоил таки наконец его своим вниманием. — То что дашь, я не сомневаюсь. Только в глаз мне не надо — я не извращенец. У тебя для этого есть более подходящие части тела, — тихо сказал Элек, наклонившись к самому уху Гусева, и незаметно для окружающих погладил его колено. — Эл, серьёзно, — неожиданно смягчился Макар. — Я тебе ни в чём не откажу, ты мне нравишься, и денеХ мне твоих не надо. Хочешь, я тебе всё верну? До копейки! Я не тратил, честно… Только прекрати требовать от меня порвать с СыроеХой, Эл, будь человеком! — Прости, но именно этого я сделать не могу, — покачал головой Эл и отвернулся. Элеку было на самом деле больно так жестоко поступать с Макаром, и в других обстоятельствах он бы ни за что не стал требовать от друга таких жертв, да и Серёжины дружеские чувства пощадил бы. Но ситуация изменилась, и Эл вынужден был в корне пересмотреть своё отношение к дружбе брата с Гусём. На прошлой неделе был День рождения Серёжиной мамы, соответственно, его, Эла, тётки. На даче у Сыроежкиных собралась тогда вся семья, которая с некоторых пор включала в себя и Громовых. Эл ради такого дела даже тренировку в Интеграле пропустил: не столько ради семейного застолья, сколько ради брата — он этим летом со своим хоккеем Серёжу почти и не видел. Серёжа Элу очень обрадовался, весь день, пока праздновали, буквально не отлипал от него, ходил по пятам и, как успел заметить Элек, отчего-то нервничал. А поздно вечером, когда уже все легли, пришёл, сел на кровать к Элу и взволнованно прошептал: — Эл, у меня беда случилась… Я не знаю, что делать даже… Только тебе могу рассказать. — Ты же не болен? — испугался Эл, обнял брата и постарался отогнать от себя мысли о всяких жутких болячках, каких только ему доводилось читать и слышать. — Нет. Хотя… может, и да. Я не знаю, — растерялся Серёжа. — В общем, Эл, ты, главное, только не говори никому, родителям там, профессору своему… Иначе — всё, кранты мне! — Не скажу, конечно, — стал заверять его ещё больше запаниковавший Эл. — Если только это твоей жизни не угрожает. — Не угрожает. Вроде, — печально вздохнул Серёжа и опустил голову. — Но мне от этого не легче. Короче, Эл, я влюбился… — Влюбился? — Эл в первый момент и не понял, что в этом такого страшного, только потом догадался. — А-а, это не Майка, и ты ей не нравишься, так? — Не Майка, Эл, совсем не Майка, — чуть не плача, подтвердил Серёжа. — Ты только обещай, что не отвернёшься от меня? — Не отвернусь, Серёженька, обещаю, — еле шевеля губами, сказал Элек, зарывшись носом в Серёжину макушку. Он уже почти знал, что именно услышит, и до последнего надеялся, что ошибается. — Эл, я влюбился… — дрожащим голосом сказал брат. — Я люблю… Давно люблю, на самом деле… просто, боялся… себе признаться… В общем, Эл, это… — Серёжа на секунду замолчал, собираясь с духом, жалобно посмотрел на брата и наконец выдал: — Это не Майка, Эл… и вообще, не девушка! Это — Макар… Я люблю Гуся, Эл! Что мне делать?