***
Макар давно подозревал, что неспроста Громов в своих бреднях воображал себя роботом. Этот чурбан железный, как проклятый, вкалывал на тренировках, а ночами, словно заведённый, трахал его в душевой. И просыпался за полчаса до подъёма. Ну не робот ли? Сам Гусев в эту смену в спортивном лагере думал только об одном — по максимуму выкладываться на тренировках, больше — ни о чём. Поэтому, как только выдавалась свободная минута, падал на свою койку и мгновенно вырубался. Это был единственный способ восстановить силы и не заработать себе нервное и физическое истощение. Потому что каждую ночь, примерно пол-второго, когда товарищи крепко спали, Эл будил его и вёл в душевую, находящуюся в дальнем конце коридора. И пялил там почти до потери пульса. Его, Макара, естественно, пульса. Сам-то Громов как был бодрячком до, так и оставался им после «свидания». Гусев от такой выносливости своего любовника, куда более хрупкого на вид, чем он сам, мог только тихо охреневать. — Эл, ты вообще человек или секс-машина? — зевая и хватаясь за поясницу, спросил его как-то Макар, когда они в четвертом часу ночи тащились по коридору к своей комнате. Точнее, тащился только Макар, Эл шёл себе спокойно, будто это не он посреди ночи больше часа изображал из себя отбойный молоток. — Человек, конечно, — серьёзно сказал Элек. — Просто у меня эмоциональный подъём сейчас, вот и сил много. — И с чего же ты такой радостный ходишь? — поинтересовался Гусев, давя в себе слабые уколы зависти. — Моя жопа тебя что ль так осчастливила? — Она тоже, — не стал отпираться Элек. — А ещё я недавно письмо от Зои получил! Она написала, что скучает!.. При упоминании имени Кукушкиной Громов расплылся в такой широкой и по-настоящему счастливой улыбке, что Макару сразу вспомнился Крошка Енот с лыбой в пол-экрана, и показалось, что тёмный коридор, по которому они шли, стал чуточку светлей. — Ну даёшь! — беззлобно фыркнул Гусев. — Ебёшь меня и представляешь свою Зойку что ли? — Нет, что ты?! — Элек даже остановился на полпути и, пользуясь тем, что никто их не видит, обнял Макара за талию. — Макар, не думай так, пожалуйста, — сказал он озабоченно. — Во время близости с тобой я, если и думаю, то только о тебе. Гусев, услышав это, чуть воздухом не подавился — это ж надо сказать такое: «во время близости!» Ещё бы «интимной» добавил! Значит, когда тебя за волосы хватают и руки заламывают, что ты и рыпнуться не можешь, хотя вроде и так никуда бежать не собирался, и при этом со всей дури долбят до звёздочек перед глазами, это называется «близость»!.. Зато какая честь, оказывается, Эл, пока его дерёт, думает только о нём! Прослезиться от умиления можно… — Знаешь, Эл, — похлопал Громова по плечу Макар и опять зевнул. — Я не против, если ты в следующий раз станешь Зойку представлять. Может, у меня хоть жопа меньше болеть будет. Эл на это ничего не сказал, только покачал головой и легко поцеловал Макара в губы. Потом взял за руку и быстрее потянул за собой к комнате — до подъёма оставалось не так много времени. Вечерняя тренировка вымотала Гусева окончательно — даже есть от усталости не хотелось. Так что, ковыляя после ужина, который весь свёлся у него к чашке чая с куском хлеба, к своей кровати, Макар даже подумал: а не послать ли Громова с его ночными секс-марафонами куда подальше? Регулярная половая жизнь — это здорово, конечно, но не в таких же количествах и не в такое же время! Потом, правда, вспомнил про фотокарточки, спрятанные на самом дне чемодана, которые не пойми по какой причине он всё ещё не порвал на мелкие кусочки и не спустил в сортир, где им самое место, вздохнул с тоской о своём «романе» с Денисом Евгеньевичем (вот с ним сил на всё хватало!) и ускорил шаг: надо успеть хоть немного отоспаться до того, как его этот озабоченный шантажист опять на полночи в душ потащит. Одна беда, относительно Макара у судьбы на сегодня были другие планы.Только он закрыл глаза, порадовался про себя, что ещё часа три-четыре как минимум никому нужен не будет, как его, начавшего проваливаться в сладкое, тягучее марево сна, безжалостно выдернул оттуда настойчивый голос: — Гусев, ты хорошо себя чувствуешь? Гусев, ты меня слышишь? Макара тормошили за плечо, бубнили в ухо какую-то хрень, в общем всячески мешали жить. Так что неудивительно, что на поставленный вопрос он ответил однозначное: «Нет! Мне плохо!» — Вставай, Макар, пойдём ко мне в кабинет, — не дожидаясь каких-либо активных действий со стороны пациента, спортивный врач Интеграла стал сам поднимать Гусева с постели. — Вот какого хера, Денис! Евгеньич, — широко зевнул Гусев, растёкшись амёбой по стулу в медицинском кабинете. — Зачем ты меня сюда притащил? Поспать не дал спокойно… Макар покосился на стоящую у стены кушетку — там даже сложенное шерстяное одеяло имелось! Но его слабые попытки перебазироваться на неё были тут же пресечены доктором: — Даже не думай сейчас туда плюхнуться. Вставай и снимай футболку, — Денис Евгеньевич подошёл вплотную к Гусеву. — Или тебе помочь? — Чё?! — у Макара от этих слов почти весь сон прошёл. — Ты меня послал вообще-то, женатик херов! А ещё тебя Борисыч пасёт, сам Ховорил! Хочешь, шоб меня из команды из-за тебя поХнали?! Отвали, Денис, я пошёл! — Макар решительно поднялся со стула, но тут же был силой усажен обратно. — Сидеть! — скомандовал доктор. — И слушать меня. Не знаю, что ты там себе навыдумывал, а я беспокоюсь о твоём здоровье, — Денис Евгеньевич отпустил наконец плечо Гусева, которое, как тисками, сжимал, чтоб тот не дёргался, и сам сел на место. — Позавчера зашёл к вам проведать днём — ты спал. Зашёл вчера вечером — ты спал. Сегодня я третий раз захожу — ты всё спишь. Ребята сказали — ты с самого начала смены так. Это ненормально. Судя по всему, ты не выдерживаешь нагрузок. Я должен тебя осмотреть, и если мне что-то в твоём состоянии не понравится, отправить домой обследоваться. Так что снимай футболку — буду тебя слушать, — сказал доктор и взялся за фонендоскоп. — Не надо домой, ты шо Ховоришь такое?! — переполошился Гусев, разом почувствовав себя бодрым и полным сил. Вскочил с места, в два счёта стянул с себя футболку и, выпрямившись, встал перед врачом. — Здоров я, здоров, меня в космос запускать можно! Через полчаса Гусев опять сидел на своём стуле и нервно комкал в руках майку, которую от волнения так и не догадался снова надеть. — Значит, говоришь, просто не высыпаешься? — хмыкнул доктор, записав в карточку результаты осмотра и приклеив в неё ленту ЭКГ. — И больше никаких жалоб нет? — Да всё хорошо со мной, чесслово, зуб даю! — горячо подтвердил Макар, всё ещё напуганный возможной перспективой вылететь из лагеря. — Но ведь бессонница-то у тебя есть, раз ты ночами не спишь, — усомнился в его словах Денис. — К невропатологу бы тебе. Я направление выпишу, — и потянулся к бланку. — Нет! — Макар перехватил его руку. — Нет у меня никакой бессонницы. У меня друХое… — И что же? — с почти научным интересом поинтересовался Денис Евгеньевич. — У меня по ночам… это… личная жизнь, вот. — Макар! — возмутился доктор. — Спортсмен должен соблюдать режим сна не просто так! И за его нарушение ты тоже можешь вылететь из лагеря, если не прекратишь! Это не шутки, ты испортишь себе здоровье!.. Гусев, бледный как полотно, во все глаза смотрел на Дениса и молчал. И тут до доктора дошло: — Личная жизнь?! У тебя, что, любовник здесь? — поражённо прошептал Денис Евгеньевич. Гусев медленно кивнул. Доктор, ни слова не говоря, облокотился о стол, уронил голову на руки и где-то с минуту сидел неподвижно. — Денис… — несмело позвал его Макар. — Кто он? — взглянул наконец на него Денис Евгеньевич. — Не важно. — Кто он? — повторил доктор. — Э… Зачем тебе? — называть Громова Гусев не хотел, но Денис выглядел таким измученным, что он чуть было не проговорился. — Ну… хочу знать, кто ещё из спортсменов подрывает своё здоровье и не спит нормально по ночам… — тяжело проговорил доктор. — У твоего любовника тоже ведь должна быть «бессонница» или я не прав? Денис с укором уставился на Гусева, но выдавать Элека Макар не собирался, тем более, что тот никаких проблем со сном не испытывал. — Макар, я серьёзно. Его тоже осмотреть надо, кардиограмму снять. Вроде бы никто из ваших больше не дрыхнет днём, как убитый. Или это кто-то из персонала? — насторожился Денис Евгеньевич. Гусев отрицательно замотал головой. — Или… Или это не один человек?.. — с ужасом предположил доктор. — Ты что, опять? Макар!.. Денис даже из-за стола своего встал, подошёл к Гусеву, взял его за плечи и заглянул в глаза. Макара от этого пронизанного болью взгляда передёрнуло. — Нет, что ты… Нет… — Гусев усиленно затряс головой из стороны в сторону. — Один, один он у меня! Просто, выносливый шибко оказался… — Ладно, — с некоторым облегчением выдохнул Денис, но руки от Макара так и не убрал и придвинулся совсем близко. — Надеюсь, вы сведёте свои свидания по ночам к минимуму. О том, чтобы прекратить вообще, я не говорю: сам бы не удержался в таком возрасте — было б с кем. Но меру знать надо. И… мне всё же нужно его осмотреть. Я отвечаю за ваше физическое состояние. — Ты по мне совсем не скучал, Денис? — ни с того ни с сего спросил Гусев и осторожно обнял доктора за талию. — Очень… очень скучал… Дальше Макар не стал его слушать — всё, что хотел, он уже узнал. Губы Дениса были такими же тёплыми и вкусными, какими Макар их помнил, руки — сильными и ласковыми, тело — горячим и желанным. — Я всё время о тебе думаю, Макар… Мне плохо… Всё оказалось сложнее, чем я предполагал… — шептал Денис ему на ухо, прерываясь на краткие поцелуи в шею и плечи, гладил бывшего любовника по голой спине, тесно прижимался к нему и каждый раз крупно вздрагивал, когда Макар особенно сильно стискивал его задницу. Макар очень хотел быть сверху и справедливо рассчитывал, что Денис ему сегодня не откажет — не в том он состоянии. То, что законный брак даётся доктору тяжело и то, как он изголодался по мужской ласке было видно невооружённым глазом. Но все сладкие мечты Гусева были разбиты в один миг. Одной лишь фразой: — Так вот как ты выполняешь наш договор. Макар. «Нет, это не человек, это ходячая кара за мои грехи», — сказал себе атеист и комсомолец Макар Гусев. Появлению Эла в радиусе двух метров от себя в самый неподходящий для этого момент, он даже не удивился — привык. Хотя, конечно, это было неприятно — вся эйфория от тисканья с Денисом испарилась, про то, чтоб самому в обозримом будущем трахнуть парня тоже пришлось забыть, зато стали вырисовываться смутные перспективы очередной подставы от Громова. — Не ссы, Диня, — Макар обнял за шею белого, как мел, Дениса Евгеньевича и чмокнул его в щеку. Понятно было, что тот испугался не на шутку — скандал с гомосексуальной связью со школьником мог обойтись ему слишком дорого. К тому же, как догадывался Гусев, доктор винил во всём себя: он сам притащил Макара к себе в кабинет, сам не сообразил закрыть дверь на ключ, поскольку не имел ввиду ничего, кроме медицинского осмотра, а когда Макар поцеловал его, не только не остановил его, а наоборот, с энтузиазмом включился в процесс. Дениса Макару было откровенно жаль, и оттого он только больше злился на Элека. — Всё хорошо, Динь, не о чем беспокоиться. Макар оторвался от доктора и прошёл к двери закрыть таки её на замок от греха подальше. А по дороге, с издевательской ухмылкой, потрепал Громова по волосам, вызвав у него сердитый рык. — Во-первых, Денис Евгеньевич, — продолжил начатую мысль Макар, — потому что Электрон у нас скандалы не любит, зато очень уважает шантаж и манипулирование. Так ведь, Эл? Чего молчишь? Та-ак! — протянул Гусев, удовлетворённо глядя на поджавшего губы и тяжело дышащего Громова. — А во-вторых, доХтор, он и есть тот, кого вы ещё пять минут назад так хотели видеть. И, кстати, хочу заметить, оба эти пункта связаны между собой. Напрямую. — Макар… — с трудом разлепил пересохшие от волнения губы Денис Евгеньевич. — Элек, он… что, заставляет тебя?.. — Ну… — начал было Гусев и осёкся. Весь обличительный пыл его внезапно иссяк. Жаловаться и выставлять себя в роли жертвы было унизительно, да и Громов сейчас совсем не походил на циничного шантажиста и манипулятора. Стоял посреди медкабинета сжав кулаки, метал гневные взгляды на Макара и Дениса Евгеньевича и… изо всех сил сдерживал злые слёзы: поступок Макара задел его за живое… — Значит так, — воспользовавшись замешательством Гусева, сказал Элек и шмыгнул носом. — Раз уж мы здесь все свои, я хочу расставить точки над i. Макар — мой парень, Денис Евгеньевич. И я не позволю ему опять шляться чёрт знает с кем! Можете думать обо мне что хотите, что я шантажирую его, угрожаю… Мне плевать, ясно?! Громов подошёл к столу, взял брошенную там Макаром футболку, швырнул её Гусеву в лицо и вышел из медкабинета, уже в дверях отчеканив не терпящим возражений тоном: — Чтоб через пять минут был в своей койке! Время пошло. — Да-а… — Денис посмотрел на Гусева, словно соляной столб замершего с майкой в руке, а потом шумно выдохнул и тихо рассмеялся. — Не знаю, что у вас там за отношения, Макар, но ты явно попал! И знаешь, наверное, это не так плохо: Громов — он же как Сыроежкин!.. Ты должен быть рад. — Ну ты загнул, Денис! Эл — вообще не как Серёга! — очнулся Гусев. — Он чокнутый. Я его вообще не понимаю! — Знаешь, — сказал доктор уже серьёзно. — Зато он в тебе нуждается. В отличие от твоего Серёжи. Цени, что имеешь, пока у тебя это есть, Макар. Всё может измениться в один момент… — вздохнул Денис Евгеньевич. — И поверь, потом бывает очень обидно, когда понимаешь, что сам по глупости или из трусости оттолкнул от себя дорогого человека. — А ты, Денис… ты жалеешь, что женился? Что бросил меня? — прямо спросил Макар. Доктор кивнул, но мысль свою развивать не стал. Сказал лишь: — Иди уже — отбой через две минуты. И это… Заканчивайте свои ночные бдения, серьёзно. На «личную жизнь» и пятнадцати минут хватит. Макар совершенно искренне полагал, что после сегодняшней сцены в медицинском кабинете, Эл на него обидится и будет игнорировать хотя бы пару дней. А поскольку извиняться перед Громовым Гусь даже и не думал, то ближайшие пару-тройку ночей планировал провести, тихо сопя в подушку. И такая перспектива его полностью устраивала. Но этой же ночью, ровно в час тридцать (как он потом убедился) Макар сам, без всякого вмешательства со стороны, открыл глаза. Видать уже рефлекс выработался. Рядом сидел Элек и молча на него смотрел. Потом встал, подошёл к двери и кивком позвал за собой. Можно было, конечно, плюнуть на Громова с его этими намёками — ну не будет же он из-за одного раза светить фотографиями и добровольно упускать такой рычаг воздействия на него, но Макару было немного совестно. Всё-таки он нарушил своё обещание. — Макар, скажи, тебе совсем на меня плевать? Когда они пришли на место, Эл не стал как обычно набрасываться на него. Сел на лавку в предбаннике, опустил голову и задал этот свой вопрос. — Эл, ну чего ты? — нерешительно сказал Гусев. Громов второй раз за день умудрился поставить его в тупик, сделав то, что Гусев от него меньше всего ждал. — Я говорю, тебе совсем наплевать на меня? — повторил Элек и с упрёком посмотрел на Макара. — Я ведь просил… Ни с кем больше… Скажи, разве это так сложно? — Эл, я не собирался… — растерялся от такого жалобного наезда Макар. — Денис сам меня туда притащил… — Я знаю, ребята сказали, — перебил его Элек. — Но неужели тебе всё равно с кем? — Нет, не всё равно, конечно! — занервничал Гусев: лучше бы Эл его просто отымел сейчас, чем устраивать сцены с выяснением отношений. — Тогда почему? Ты ведь не любишь Дениса. Я не удовлетворяю тебя? — продолжал свой допрос Элек. — Может, ты хочешь быть сверху, а я не даю? Да? Я видел, ты там его чуть не трахнул! — Нет! Эл! Ты что?! — вскрикнул ошарашенный Макар и бросился поднимать Элека с пола — у Громова слова редко расходились с делом, вот и сейчас он, едва предположив возможную причину почти что случившейся неверности «своего парня», тут же бухнулся на колени и потянулся губами к его члену. — Почему? Почему нет? — со слезами в голосе спросил Эл. — Тогда трахни! Давай, я согласен! — Прекрати сейчас же! — со всей силы шлёпнул Громову по рукам Гусев, когда тот начал снимать с себя трусы. Кое-как усадил его на место, крепко обнял и к своему ужасу обнаружил, что Эл и не думает прекращать истерить — он плачет…***
Мало секса ночью вовсе не гарантирует спокойный сон. Эл худо-бедно в итоге успокоился и теперь спал на соседней койке, а вот Макар до утра так и не смог сомкнуть глаз — ворочался и вспоминал их разговор в душевой. Пытался анализировать, правильно ли он поступил на этот раз? Не принесут ли его слова никому вреда? Такие сложные вопросы, а правильного ответа на них он не знал, да и подсказать некому. Да что там! Гусев сам не мог даже понять, соврал он или сказал Элеку правду. Голова от всего этого шла кругом… Отношение Элека к Макару после той ночи изменилось в корне. Теперь он обращался со своим другом бережно, разговаривал ласково, всякий раз счастливо улыбался, когда Гусев проявлял к нему внимание, а их ночные свидания, которые, понятное дело, не прекратились, стали значительно короче. Зато теперь эти встречи с полным основанием можно было красиво называть занятиями любовью. Весь остаток смены в спортивном лагере стал для Макара одной сплошной идиллией — эффективные тренировки, хорошее питание, полноценный отдых, регулярная и, что немаловажно, необременительная половая жизнь с человеком, которого он мог с полным правом назвать своим парнем. Парнем, как две капли воды похожим на его Серёжу. Не жизнь, короче, а сладкий сахарный сироп. В котором Гусь увяз так, что и крыльями не взмахнуть. Собственно, в том, стоит ли чего-то менять, Макар тоже уверен не был, решил последовать совету Дениса и беречь то, что у него уже есть, то есть отношения с Элеком. Единственное, что здорово смущало Гусева в сложившейся ситуации, так это то, что в реальность её существования он так и не смог до конца поверить. Слишком уж всё хорошо складывалось, чтобы быть правдой. Закончилась эта сказка в самом конце сентября. Макар стоял перед доской почёта под названием «Спортивная гордость нашей школы» и с грустью смотрел на пустое место, где ещё утром висела его фотография. Еле дождавшись окончания уроков, Гусев спустился к спортивному залу, где и располагалась эта самая доска, с одной единственной целью — получше рассмотреть собственное фото. И тут такая неприятность — фотографии не было. Надо сказать, Макару было не просто лестно оказаться в числе школьных знаменитостей, взиравших на остальных учеников с доски почёта (в конце концов, будучи не самым последним игроком в Интеграле и выступая в основном составе, вниманием болельщиков, товарищей по команде и даже соперников, Гусев обделён не был) — ему до жути нравилась пропавшая фотография. Дело в том, что их физрук, Ростислав Валерианович, подошёл к оформлению вверенного ему стенда творчески и очень ответственно. Каждого ученика, чьими спортивными достижениями школа должна была гордиться ещё долгие годы, Ростик водил делать портрет к своему дальнему родственнику, фотографу Мосфильма, дома у которого была оборудована профессиональная студия. И дядька этот за Ростиков личный счёт делал из юных спортсменов самых настоящих кинозвёзд. Фотограф был и вправду талантлив — умудрялся поймать у своих моделей то выражение лица и позу, которые точно отражали их характер и темперамент, раскрывали суть человека. Не говоря уж о том, что все ребята на этих цветных портретах получались такими красавцами и красавицами, что хоть сейчас на съёмочную площадку выпускай. Макар, никогда в жизни красивым себя не считавший, увидел впервые на доске готовое фото и чуть дара речи не лишился. «Да если б я так в жизни выглядел, Серёга бы в меня точно влюбился!» — только и смог подумать очарованный собственным изображением Гусев. Но долго любоваться на свою задорно-одухотворённую физиономию у него не получилось — прозвенел звонок. Пришёл после седьмого урока — а фотографии-то и нет… Сплошное расстройство. — Как же так, как же так, Макар! — рядом сокрушённо качал головой Семён Николаевич Таратар, тоже пришедший в тишине и покое полюбоваться на Гусева и так же вынужденный созерцать пустую рамку. — Ай-яй-яй! Как нехорошо поступили. Кто-то позавидовал, не иначе! Но ты не расстраивайся, — провёл Гусеву рукой по спине классный руководитель. — Пойду сейчас схожу к Ростиславу Валериановичу — пусть напечатает ещё один экземпляр! — Да, — согласился Макар, — сходите, пожалуйста, а то мне неудобно как-то. Скажите, что я всё оплачу, пусть две сразу напечатает — я одну себе возьму. — Что ты, что ты! — замахал на него руками Таратар. — Какие деньги? Это ведь не по твоей вине произошло, всё уладим. Будет и тебе карточка, и мн… И на доску, я хотел сказать. Математик бодро засеменил в учительскую, а Макар, утешая себя тем, что самое позднее — на следующей неделе фото вернётся на своё место, собрался было уходить, как его остановили. Известную мудрость, что беда не приходит одна, он тогда забыл напрочь и приветливо улыбнулся своему парню. — Макар, — сказал Элек и виновато посмотрел на друга. — Мы можем поговорить? — А, Эл, — кивнул ему Гусев и ещё раз оглянулся на доску с фотографиями школьных спортсменов. — Ты здорово вышел — красавчик! — Да, фото и впрямь очень хорошие, — Громов нашёл свой ангелоподобный лик на стенде и перевел удивлённый взгляд на Макара. — А где твоя? Утром же была… — Да вот, стырил какой-то придурок. Видно, кому-то моя рожа здесь поперёк Хорла встала. — Жаль, — искренне расстроился Эл. — Надо Ростику сказать — пусть ещё напечатает. — Чего сказать-то хотел, Элек? — подмигнул ему Макар и приобнял за плечи. — К тебе или ко мне? — Мм… Прогуляемся. Разговор серьёзный, Макар. Через полчаса, стоя с Элом в безлюдном парке и слушая его нелепые объяснения и такие же нелепые оправдания, которые тот с видом побитой собаки пытался до него донести, Макар понял для себя две вещи. Во-первых, той памятной ночью в лагере он опять облажался, понял всё неправильно и принял желаемое за действительное. И во-вторых, на улице внезапно похолодало. — Вот, значит, как… — мрачно сказал Гусев и отвернулся, зябко поёживаясь на сентябрьском ветру, который ещё недавно казался ему таким тёплым и приятным. — Прости… — Элек попытался дотронуться до друга, получил в ответ брезгливое подёргивание, опустил руку и обиженно закусил губу. — Ну считай, что я тогда соврал тебе — уж больно жалко ты выглядел, — с нескрываемым презрением сказал Макар. — Ч-то?.. — еле ворочая языком, прошептал Эл и с ужасом посмотрел на друга. От слов Макара у него сдавило горло и стало тяжело дышать. — То, что слышал. Я наврал тебе. Из жалости, — чётко повторил Гусев. — Сказал то, что ты хотел от меня услышать. На самом деле я не люблю тебя, Эл. Никогда не любил. Я люблю только твоего брата. А теперь иди к своей Зое, больше нам разговаривать не о чем. Гусев развернулся и быстро зашагал по дорожке к своему дому — лёгкая куртка не спасала от пронизывающего ветра, кажется, похолодало ещё сильнее. Макара начало трясти. — Стой! Макар не обернулся, только сильнее сжал челюсти — слушать стук собственных зубов было противно. — Фотографии! — голос Эла больно бил по барабанным перепонкам. — Помни — они у меня! Держись подальше от моего брата! «Сволочь!» — подумал Гусев и ускорил шаг.***
Если бы не Зоя, Элек бы точно психанул и сделал какую-нибудь глупость. Возможно, даже непоправимую. Впрочем, если бы не Зоя, никакой ссоры с Макаром, а если называть вещи своими именами — разрыва, не было бы. Эл обнял спящую девушку, уткнулся лицом ей в шею и попытался привести в порядок мысли. Чтобы ни случилось дальше, самое главное уже произошло и сделало Эла одним из самых счастливых людей на Земле — они с Зойкой стали самой настоящей парой. Недаром всё лето он писал ей письма, где рассказывал, как скучает, просил простить его за необоснованную ревность и подробнейшим образом интересовался самой Кукушкиной, её делами, отдыхом, мыслями и всякими мелочами вплоть до распорядка дня. А уж сколько комплиментов он ей высказывал, если в очередном письме обнаруживалась Зойкина фотокарточка! В общем, по приезду в город и, особенно, с началом учебного года, стали они всё время проводить вместе, словно попугаи-неразлучники. Ну, за исключением тех часов, которые Эл отводил для своих встреч с Макаром. А в один прекрасный день Зоя позвала своего друга после уроков к себе, сказав, что родителей дома нет, и никто им не помешает приятно провести время. Эл своему счастью даже поверить поначалу боялся, но, услышав от Зои три заветных слова, плюнул на все свои страхи и сомнения и решительно потащил Кукушкину в постель, благо опыта в этом деле у него теперь было предостаточно, пусть и не с девушками. Зоя своим первым разом осталась вполне довольна, Эл — ещё больше: с девушкой всё оказалось немного по-другому, и он понял, что отказаться от таких ощущений не сможет ни за что в жизни. И тут же перед ним встала новая проблема — при таких серьёзных отношениях с Зоей на близкое общение с другом не оставалось ни сил, ни времени. О том, чтобы бросить любимую девушку ради Гусева, Элек и подумать не мог. А одна только мысль, что ему предстоит навсегда расстаться с Макаром, вселяла в Эла настоящий ужас. Как он без него будет? Без тепла его кожи, покрытой веснушками, которые так и хочется все сцеловать, без упругих мышц, перекатывающихся под его руками, без спутавшихся в пальцах рыжих волос, без крепких объятий и ласковых слов, без ощущения сильных рук на своем теле, нежных губ и горячего рта, покорно принимающего целиком его немаленький размер, без сильного тела, добровольно отдающегося ради удовлетворения его страсти, без низких стонов и дурманящего запаха, от которого кружится голова и путаются мысли? Как бы то ни было, а выбор делать было надо: компромисс между отношениями с девушкой и чувствами к другу представлялся Громову чем-то невероятным. Впрочем, если говорить начистоту, никакого выбора по сути у Элека не было: он хотел в будущем жениться на Зое, завести детей и жить как любой нормальный человек — работать и заботиться о семье. Макар в это светлое будущее не вписывался никак. Решиться на разговор с другом было непросто. Эл понимал, что своими словами причинит ему боль, и что самому ему будет не легче — резать придётся по живому. Реакцию Макара на своё решение остаться просто друзьями, Эл представлял слабо — всё же дружба, та которая была у них до того памятного объяснения в душевой, именно дружбой в полном смысле слова не являлась. Это были болезненные отношения, в которых Громов из кожи вон лез, пытаясь заставить Гусева прогнуться под себя. Ему это почти всегда удавалось: Макар вынужден был подчиниться и от этого страдал. Эл тоже страдал, потому что в глубине души хотел совсем другого. А чего?.. По-настоящему понять себя Громов смог только в тот день, когда застал Гусева с их спортивным врачом. Когда-то Макар трахался с Денисом Евгеньевичем после каждой тренировки, Элек об этом знал и воспринимал вполне спокойно (или думал, что спокойно). Вообще старался лишний раз не напоминать себе об особенностях чужой личной жизни и старательно закрывал глаза на гусевские извращения. Но, увидев полуголого Гуся, жадно тискающегося с доктором, которого он практически уже разложил на столе, Эл чуть рассудок не потерял от ярости. Это было даже хуже, чем когда он весной с дури приревновал Зойку к какому-то левому чуваку. Больших трудов стоило ему сдержаться и опять не натворить глупостей. И, что странно, мысль о возможном шантаже Дениса, в котором тут же его заподозрил Макар, показалась Элеку дикой и отвратительной. Ему было больно и обидно до слёз, он чувствовал себя жалким, никому не нужным неудачником, злился на себя и весь свет, но о том, чтобы попытаться извлечь выгоду из ситуации даже не помышлял. В некотором смысле его злость была абсолютно бескорыстна. Эл боялся, что Макар не пойдёт с ним ночью в душевую. Обидится, не захочет, предпочтёт Дениса, что угодно. И ничего Эл сделать с этим не сможет — его шантаж — просто блеф, постыдные фотографии так и останутся лежать у него дома, и никто кроме самого Эла их не увидит. Естественно, ни о каком сне не могло быть и речи. Как только товарищи перестали ворочаться и крепко заснули, Эл встал, подошёл к койке Макара и сел на краешек. Сидел так и смотрел на него, не мог оторваться. И не потому что так уж прекрасен был его спящий неверный любовник. Просто, только глядя на его лицо, Элек чувствовал себя более менее спокойно. Иначе хотелось рвать и метать. Или что-нибудь с собой сделать. Сколько так прошло времени Элек не знал, но когда Макар вдруг ни с того ни с сего открыл глаза, понял: сегодня он с ним пойдёт. То, что происходило тогда в душевой, и сейчас казалось Громову чуть ли не чудом. Он не знал как начать разговор, какие слова выбрать, вообще не представлял что делать дальше. Ему просто было очень плохо. Все эти упрёки в адрес Гусева звучали глупо — ни с какими его чувствами Макар считаться обязан не был, их связь держалась на угрозах и насилии. Ни о какой добровольности с стороны Гусева не могло быть и речи. И всё же Макар не оттолкнул его, не воспользовался им, когда Эл, почти ничего не соображая от отчаяния, пытался сначала ему отсосать, а потом предлагал себя трахнуть. — Прекрати сейчас же! — Макар больно шлёпнул его по рукам, а потом крепко обнял и усадил рядом. — Почему ты не хочешь меня? — глотая слёзы, спросил Эл. — Я так тебе противен? — Я хочу тебя, Эл, очень! — сказал Макар, целуя его макушку. — Но тебе нельзя так. Плохо станет. Такое уже было, ты не помнишь, а я помню, Эл. Нельзя тебе снизу, точно тебе Ховорю! А ну как переклинит, кто тебе здесь поможет? — Почему? Я действительно не помню, — всхлипывал Элек. — С тобой случилось что-то, когда ты убегал, — Макар гладил его по спине, по голове, ерошил волосы, целовал лицо. — Плохо тебе сделали. Очень. — Меня… изнасиловали? — ужаснулся Элек. — Не знаю. Может, просто не успели. Но то, что ты Ховорил и делал, когда был не в себе… Даже я испуХался, короче. Поэтому — нет. Не сейчас, не когда ты в таком состоянии. Эл дёрнулся, услышав это, ещё теснее прижался к Макару, ткнулся губами ему в шею и сказал вслух то, что никогда не произносил даже мысленно: — Я люблю тебя, Макар!.. Я люблю тебя… Люблю! Прости меня за всё, пожалуйста… Не могу я без тебя!.. Макар отстранился, обхватил ладонями его голову и замер, внимательно вглядываясь Элеку в лицо. — Эл… Эл молчал. Ничего больше сказать он не мог — от волнения шумело в ушах и крутило солнечное сплетение, как будто ему легко дали под дых. О своём признании он уже жалел. Зачем сказал это? Чтобы очередной раз услышать про большую любовь Гуся к его брату? Он и так прекрасно об этом знает… — Прости… — сказал Элек одними губами. — Эл… — опять произнёс Макар. Шёпотом и, как показалось Элу, с жалостью. Эл закрыл глаза. Голова кружилась всё сильнее, тело сделалось ватным, он даже не сразу понял, что его целуют. Эл отвечал автоматически, по щекам текли слёзы, тело била мелкая дрожь, мыслей не было. И вдруг почувствовал тепло — его снова обнимали и гладили. — И я… люблю тебя, Эл. Очень, — хрипло сказал Макар куда-то ему в макушку. У Эла началась самая настоящая истерика — он смеялся и плакал одновременно и не мог остановиться. Лишь непривычно яркий оргазм привёл его в чувства. Макар сидел теперь на полу между его ног, легко поглаживая Элека по бёдрам, и выжидательно на него смотрел. — Пойдём? — спросил он на конец. — Не выспимся совсем. Завтра нормативы по ОФП сдавать. Элек с сожалением вытащил пальцы из волос своего друга, аккуратно провёл по его щеке, потом наклонился и нежно поцеловал в губы. — Мне очень больно видеть тебя с другими. Пожалуйста, сделай так, чтоб я не знал… Естественно, Эл хотел, чтобы любимый был только с ним и ни с кем больше. Но требовать от Гусева верности, на которую по идее имеет полное право всякий участник любовных отношений, не смел. И не потому, что не мог гарантировать того же со своей стороны. Эл просто боялся, что однажды таким образом поставит Макара перед выбором, и выбор этот будет сделан не в его пользу. О том, что выбирать придётся ему самому, и гораздо раньше, чем он мог ожидать, Громов тогда не задумывался. Выражение «как серпом по яйцам» только выглядит забавным стёбом. На самом деле испытать на себе то, что оно действительно означает, больно до такой степени, будто тебя и вправду ударили в пах. Одновременно всадив в сердце нож. Всё это в полной мере прочувствовал Громов, когда решился сообщить любимому, что они больше не могут быть вместе, как раньше. Отсутствие секса между ними для Эла вовсе не означало отсутствие любви, нежности, привязанности и дружбы. Но то, что он услышал в ответ, повергло его в шок. — Я наврал тебе. Из жалости. Сказал то, что ты хотел от меня услышать. На самом деле я не люблю тебя, Эл. Никогда не любил. Я люблю только твоего брата, — Макар провернул нож в его сердце и всадил в печень ещё один. Яйца уже валялись где-то на обочине. Самая настоящая физическая боль пронзила его тело, мир перед глазами пошатнулся, Эл фактически умер. Гусеву же смотреть на изуродованный им труп было неинтересно — он просто повернулся спиной к Элу и пошёл прочь. — Стой! Фотографии! Помни — они у меня! Держись подальше от моего брата! — последняя попытка угасающего сознания защититься от пожирающей его боли — ударить в ответ. Бесполезно. На его крик даже не обернулись. Мир окончательно рухнул. — Зой… Зоечка… — Эл аккуратно потормошил Зою за плечо, поцеловал в губы, погладил по голове. — А! Что? Твои пришли? — Кукушкина как по команде села на постели, проморгалась и на всякий случай натянула одеяло до подбородка. — Что случилось, Эл? — Ничего, прости, что разбудил, я… — Эл тяжело сглотнул, облизал пересохшие губы, с силой выдохнул и спросил, с надеждой глядя на свою девушку: — Зой, ты не бросишь меня? — Чего-о? — удивилась Зоя. — Не брошу я тебя, — и обняла Элека. — Чего это на тебя нашло? Я вообще-то люблю тебя, если ты помнишь. — Правда? — Эл прижал к себе девушку и улыбнулся. — Ты всегда будешь со мной? Скажи, даже если это неправда, и ты сама этого не знаешь, — улыбка исчезла с его лица так же внезапно, как появилась. — Просто скажи это… Что бы ни случилось… Мне надо это услышать… К горлу вновь подступили слёзы, и, чтобы не расплакаться, Элек зажмурился изо всех сил. Перед глазами опять встало лицо теперь уже чужого, жестокого, но всё ещё бесконечно любимого человека. Человека, который его убил.