***
— Гусь, ты чего, больной, что ли? Зачем в школу припёрся? — забеспокоился Сыроежкин, одним прекрасным утром увидев Макара, стоящего перед доской почёта для спортсменов. Выглядел Гусев неважнецки — морда горит, глаза слезятся, на лбу испарина. Ходить в школу и из школы с Гусём у Серёжи теперь не получалось — приходилось выходить раньше, чтобы встречаться с Майкой. Так что с Макаром он виделся только в школе. Вот и сейчас — думал поболтать, пока Светловой рядом нет, а тут такое… — А шо дома делать? — просипел Макар. — Не так уж мне и плохо. — Рожа у тебя красная, и глаза блестят, — Серёжа дотронулся до его лба и присвистнул. — Точно температура! Пошли домой, нечего тут торчать. Врача вызовем. — Да, Макар, раз ты болен, иди домой. Тут ты только других заражать будешь, — бесцветным голосом произнёс неизвестно как оказавшийся рядом Эл. — Блять! — выругался Макар, не повернув в сторону Элека головы. — И правда, пойду я, СерёХа. Покедова! — и направился к выходу. — Подожди, Гусь, я с тобой! — бросился в догонку за ним Сыроежкин. — А ты куда, Серёжа? — испугался Громов и попытался остановить брата. — Тебе прогул поставят! — Да похер! Я Гуся провожу и вернусь. Скажи Майке, чтоб не искала меня! — крикнул Элеку Сыроежкин и побежал вслед за другом. — Зря ты за мной увязался, Серёжа, — сказал Макар уже по дороге. — Или действительно сейчас в школу вернёшься? — Не-е! Ты что?! Я чё, совсем придурок? — возмутился Серёжа. — Я тебя сейчас лечить буду! — Тоже мне — доХтор! — фыркнул Гусев и отвернулся, чтобы не светить своей слишком довольной для больного физиономией. Дома у Макара Серёжа первый проскочил в его комнату, расстелил диван, потом пошёл ставить чайник и искать где у Гусевых мёд и малиновое варенье, поругался с Гусём на счёт вызова врача, обозвал надеящегося отлежаться без медицинской помощи товарища упрямой жопой, вызвал доктора сам, напоил недовольно бурчащего Макара чаем с малиной и внезапно вспомнил про свой стратегический план. — Хочешь, я тебе чего-нибудь вкусного приготовлю? — едва присев отдохнуть на диван к другу, Сыроежкин аж подпрыгнул — до того ему понравилась собственная идея: произвести впечатление на Гуся, пользуясь его беспомощным состоянием. — Спасибо тебе, конечно, но аппетита нет, — удивился неожиданному предложению Макар. — Ну, играть на гитаре я же тебе не могу — у тебя голова, наверное, болит — при температуре всегда так бывает. Загадки загадывать тоже не вариант — ты сейчас соображаешь плохо. И на мопеде тебя не покатать — тебе лежать надо. Так что я могу только анекдот рассказать или домашку по физике повторить — у нас сегодня проверочная, но писать её потом всё равно придётся, — на полном серьёзе стал рассуждать Сыроежкин и поочередно загибать пальцы. Больше ничего из его стратегического плана на ум не приходило. — О! Может, у вас чего сломалось в доме? Так я починить попробую… — Серёжа, — тихо позвал Гусь, прерывая пламенную речь товарища. — А? — отвлёкся от своих размышлений Сыроежкин. — А ты сам… как себя чувствуешь? — осторожно поинтересовался Макар. — Я? Хорошо, — не понял Сыроежкин. — А что? — Да ничего. Ты просто счас такой бред нёс… Я испуХался даже. Мопед, загадки, домашка по физике… Может, ты тоже… того? Заболел в смысле. — Ой… — схватился за голову Сыроежкин и покраснел так, что подозрения Гусева относительно его здоровья ещё больше усилились. Только сейчас до Серёжи дошло, что он вслух перечислил большую часть пунктов из «Списка соблазнения Гуся» самому Макару. — Температуру померь, умник, — Гусев протянул Серёже свой градусник. — А можно, я к тебе лягу? — сразу же нашёлся Сыроежкин и сунул градусник под мышку. — Сначала мерь. Если здоровый, даже и не думай — не пущу. — Ой, Макар, у меня чего-то тело ломит, мне сидеть тяжело!.. — жалобно проныл Серёжа и, не дожидаясь разрешения хозяина, нырнул к нему под одеяло. Гусев изобразил лёгкое недовольство настойчивостью друга и на всякий случай повернулся к нему спиной — чтобы вирусами и микробами на Сыроегу не дышать. Через полчаса, однако, разомлевшему от нежданно накатившего на него счастья Серёже пришлось вставать: в дверь позвонили — пришёл врач. После ухода доктора Серёжа сбегал в аптеку за лекарствами, потом решил, что больного пора кормить и, желательно, чем-нибудь вкусным и полезным, и опять удрал — на этот раз в гастроном. Хриплые угрозы Гусева в свой адрес больше не пускать его в квартиру, если тот не угомонится и не прекратит суетиться почём зря, Сыроежкин проигнорировал. Заявил, что гусей положено откармливать, чтоб они в весе не теряли, а больше он знать ничего не хочет. Вернулся через полчаса с тощей синей птицей в авоське и книгой «О вкусной и здоровой пище» в руках (за ней предусмотрительный Серёжа заскочил к себе в квартиру). И приступил к готовке. Раз уж сегодня удача улыбнулась ему, и захворавший товарищ находится полностью в его власти, Сыроежкин решил воспользоваться выпавшим на его долю шансом по-максимуму. То есть принудительно очаровать Макара своими кулинарными талантами. Ничего сложнее яичницы, правда, Серёжа до сих пор не готовил, но справедливо рассудил, что куриный бульон — блюдо примитивное, и трудностей возникнуть не должно. И в общем-то преуспел — через два часа всё было готово, и больной, который почему-то кормить себя с ложки не позволил и ел сам, его стряпню оценил высоко, остался сыт, доволен и премного благодарен. Серёжа был горд за себя. Единственное, что с непривычки гусевскую кухню он уделал так, что ещё два часа потом её отдраивал. Зато в итоге такой порядок там навёл, какой у Валентины Ивановны небось только перед приходом гостей бывает. — Фух, Гусь, ну и устал же я! — с чувством воскликнул Сыроежкин и плюхнулся к другу на постель. — Ой, прости, разбудил тебя! Макар открыл глаза и сонно зевнул — температура, пока он дремал, немного спала, и чувствовал он себя лучше. — СыроеХа!.. — улыбнулся Гусев. — С тобой хорошо болеть! Оставайся у меня насовсем. — Со мной всё делать хорошо, — серьёзно сказал Сыроежкин — в деле соблазнения, как он успел усвоить, скромность только мешает. — Ты лучше скажи, где тебя так простыть угораздило? Погода-то отличная! — Да вчера, — поморщился Гусев. — В парке с Элом стояли, продуло наверное… — А чего у вас, кстати, с Элом? То не разлей вода ходили, то ты на него рычишь сквозь зубы, — полюбопытствовал Серёжа. — Небось Колбаса достала? Скажи честно, из-за неё поругались? — Ну… — задумался Гусев. — В общем-то да, из-за Кукушкиной. — Приревновал?! — в ужасе от своего предположения Серёжа даже с гусевского дивана вскочил. Макар на это ничего не ответил, нахмурился и отвернулся в сторону. — Значит, ты к Зойке полез, а Эл с тобой посрался из-за этого! — со скорбью в голосе воскликнул Сыроежкин. — Ну чё те эта дура далась?! Гусь, а? — Да не нужна она мне сто лет, не кипятись, СыроеХа! — забеспокоился Макар. — Это у братца твоего заёбы, сам не знает, кого хочет! — Ладно, — Серёжа немного испугался, что сейчас просто поругается с другом, и решил сменить тему. — А чего ты утром у спортивного зала делал? Ростик так быстро фотку твою не напечатает. Вот на следующей неделе точно будет… — Сам не знаю, — пожал плечами Макар. — СерёХа, прикинь, это была первая фотография в моей жизни, которая мне по-настоящему понравилась! И какая-то сука её содрала… Эх, не везёт мне… — Ну почему сразу — сука? — отвёл глаза Сыроежкин. — Может, это девчонка какая-нибудь… Влюбилась и фотку втихаря стырила. Ты такой красивый на ней получился! — Серёжа отошёл к окну и стал переставлять с места на место стоящие на подоконнике кактусы. — Ох, СыроеХа, совсем ты уже на своих девчонках помешался, — тяжело вздохнул Гусев. — Как пить дать, это из зависти кто-то. Меня ж Ростик вечно всем в пример ставит, неймётся ему… Вот и доиХрался. — А у тебя есть это… ну… девушка? — задал давно мучающий его вопрос Серёжа и замер, не дыша — такой подходящий повод поговорить с Гусём о его личной жизни когда ещё представится! — Нет у меня никого, — с ноткой обречённости в голосе ответил Макар. — Что, и не было никогда? — Серёжа так обрадовался этой новости, что даже не смог толком сдержать неприлично довольную улыбку в пол-физиономии. — Было, не было, какая счас нахер разница? — с раздражением пробурчал Гусев. Видимо, Серёгино веселье он понял как издёвку. — Ничего хорошего мне эти шуры-муры не принесли. И не только мне. — Гу-усь, ну извини, — поспешил подлизаться к товарищу Серёжа. — Я не смеюсь над тобой. Просто… ты ж такой крутой — за тобой девки должны табунами бегать! — Сыроежкин! Ты можешь о чём-нибудь друХом Ховорить, кроме как о девках? — взмолился Макар и с головой накрылся одеялом. — Могу… — тихо сказал Серёжа. Реакция Макара его расстроила — то, что девушки для Гусева — болезненная тема, было ясно как день. Но сдаваться Серёжа не собирался. Всю неделю, пока Макар не поправился, Сыроежкин навещал его после уроков. Майке с собой ходить запретил — мотивировал тем, что Гусь заразный, а ей, как девушке, надо себя беречь. Впрочем, Светлова и не настаивала. Зато Серёжа, почувствовав полную свободу, что называется, расцвёл — поваренную книгу домой даже не уносил, готовил по ней каждый раз что-нибудь новенькое. Помогать себе Макару не разрешал: «Тебе врач постельный режим прописал, вот и лежи смирно!» — говорил он другу, который, видите ли, испытывал неловкость, оттого что Серёжа у него чуть ли не прислугой нанялся. Ещё не хватало, чтобы Макар мешал ему себя кулинарными талантами соблазнять! Потом Сыроежкин пытался делать вместе с Гусевым уроки — это у него получалось плохо — большими способностями к точным и не очень наукам они оба отягощены не были. «Эх, умным быть трудно, красивым и талантливым — проще!» — сетовал про себя Серёжа, корпя над очередным домашним заданием. В перерывах между уроками и стряпнёй Серёжа старался развлекать друга разговорами — по десятому кругу рассказывал все известные ему анекдоты и байки, выспрашивал Макара о его интересах, притащил из гаража гитару и пел под неё всякие иностранные песни. И при каждом удобном случае лез к Гусеву обниматься — якобы чисто по-дружески. В этом Макар ему никогда не отказывал, тискал со всем энтузиазмом. Серёжа был счастлив и даже грешным делом думал, что хорошо бы доктор Макара ещё на недельку дома оставил. А в последний день перед выпиской к Гусеву пришёл неожиданный гость. — Всё, Гусь, давай сочинение писать, — сказал Сыроежкин, затолкав в духовку пирог с яблоками, и с тоской посмотрел на потрёпанную книжку Островского. — Ты какую тему выбираешь? — Я? — задумался Макар. — Про эту дуру. — Про Кабаниху что ли? — хихикнул Серёжа. — Почему про Кабаниху? Про Катерину, конечно. Она ж дура — с крыши… то есть с обрыва прыгнула, — сказал Гусев. — Литераторша сказала, название самим придумать, — вспомнил Серёжа. — Только лучом света не называй — это банально как-то. — И в мыслях не было! — согласился Макар. — Я вот думаю, как лучше — «Впервые замужем» или «Берегите женщин»? — Ха! Ну ты даёшь! — заржал Сыроежкин. — Тогда уж «Собаке собачья смерть» назови. — Те чё, её совсем не жалко? — удивился Макар. — Это ты не пойми с чего её жалеешь. Берегите же-енщин! — передразнил друга Серёжа. — Тоже мне — жертва! — А шо, таки нет? — возмутился неожиданной чёрствостью товарища Макар. — Её довели, можно сказать. Бросили. Вот она и не выдержала. Не повезло ей… с мужиками, в общем. — Не повезло?! — Серёжа от такой несправедливости даже за голову схватился. — Её муж её любил, между прочим, а она просто шлюха обыкновенная оказалась! Блядь и есть блядь. Так что пиши, Макар, заголовок: «О вреде половой распущенности»… Серёжа хотел добавить ещё что-то обличительное в адрес несчастной героини пьесы, но тут в дверь позвонили. Макар выругался, и пошёл открывать. — Кто там? — поспешил за другом любопытный Серёжа и еле успел поставить в проём ногу — Гусев собирался захлопнуть дверь прямо перед носом незваного гостя. — Ну ты чего, Гусик? — Впусти меня, пожалуйста, — сказал Эл. — Ты к нему? — сквозь зубы процедил Гусев и кивнул в Серёжину сторону. — Я к тебе. — Макар, ну! — Серёжа опять помешал Гусеву закрыть дверь и практически за руку втянул брата в квартиру. — Чё ты, как не родной?! Эл, вон, специально к тебе пришёл, может, помириться хочет, может, он раскаивается в том, что сделал? Уж не знаю, что у вас там произошло… То, что лучший друг и любимый брат смотрят друг на друга волками, очень расстраивало Сыроежкина. Хотелось помирить их хоть как-нибудь, но даже в чём причина их конфликта он не знал — оба они, и Макар, и Элек наотрез отказывались обсуждать с ним эту тему. А Зойка на Серёжины расспросы и вовсе делала круглые глаза и клялась, что ни сном ни духом не ведает, из-за чего её парень поругался с другом — не из-за неё точно. — Раскаивается, Ховоришь? — скептически усмехнулся Гусев, с презрением взглянув на совершенно безэмоциональное лицо Громова. — Ты раскаиваешься, Эл? — Я… я сожалею. Что так получилось. Макар. — Сожалеет он! Ха! Как же… Ты, Хромов, значения этого слова не знаешь. Зачем пришёл? — Хотел тебя увидеть. — Посмотрел? Вали обратно. — Так! Никто никуда валить не будет! — решительно сказал Серёжа, заслонил собой входную дверь и указал пальцем на комнату Макара. — Идите и миритесь. Я всё сказал. — Сыроежкин, ты шо, страх потерял или беХать научился? — не всерьёз шуганул Гусев грозно сверкающего глазами друга и поманил Громова за собой: — Пошли, Эл, пять минут у тебя. Стоять под дверью и слушать, как Гусь с Элеком выясняют отношения, Серёжа счёл ниже своего достоинства, хотя любопытство разбирало так, что руки чесались схватиться за ручку и войти в самый неподходящий момент. Чтобы не искушать судьбу и не сорвать друзьям возможное примирение, Серёжа пошёл на кухню проверять пирог. Глянул на большие настенные часы и сразу засёк себе время — Макар сказал, что пяти минут им хватит, а дальше уже и пойти посмотреть, как там оно, не стыдно. Пока Сыроежкин возился со своим пирогом: проверял готовность, перекладывал, искал чем бы накрыть, мыл противень, прошло гораздо больше отмеренных им пяти минут. Так что он уже, не думая, вытер руки и сразу рванул в комнату к Гусеву. Открыл без предупреждения дверь да так и замер на пороге с разинутым ртом. — Что у вас здесь происходит? — спросил он наконец. — Вы что, дерётесь?! — Всё в п-порядке, — дрожащим голосом сказал Элек и отнял руку от щеки — половина лица у него была хорошего такого красного цвета. — Ты зачем моего брата ударил, Макар?! — ужаснулся Сыроежкин и попытался внимательнее осмотреть Элека — тот, правда, был против: вертел головой и поджимал то ли разбитую, то ли прикушеную губу. Макар по-прежнему не проронил ни слова — стоял крепко сжав челюсти, только желваки под кожей ходили, тяжело дышал и в упор смотрел на Эла. Серёжу, казалось, и не замечал вовсе. — Гусь, ну чего ты? — в полном недоумении кинулся Серёжа уже к Макару и чисто автоматически приложил ладонь к его лбу — Гусев опять выглядел больным: весь красный, с нездоровым блеском в глазах и с опухшими губами. — Да что же это такое? Скажет мне кто-нибудь или нет?! — крикнул в отчаянии Серёжа и опять перевёл взгляд на брата. — Давай, Эл, скажи ему, — произнёс наконец Макар. — А я послушаю. А то вдруХ ты не понял, за шо по щам получил? Эл от этих слов дёрнулся непроизвольно, шмыгнул носом, сморгнул невесть откуда взявшиеся слёзы, потом улыбнулся криво и сказал: — Я другое понял, Макар. Ты наврал мне там, в парке. А вот в лагере сказал правду. И ты злишься, потому что это до сих пор так!.. — Нет! Стой! Не смей! — Серёжа буквально повис у Макара на руке, потому что Гусев словно обезумел — угрожающе мыча, рванулся вперёд и замахнулся на Эла. Счастье, что Серёжа успел его остановить — на этот раз удар был бы серьезный — кулаком. — Не надо, Макар, пожалуйста! — чуть не плакал ничего не понимающий Сыроежкин. — Он же мой брат!.. Не бей его!.. Эл даже инстинктивно не шелохнулся, не попытался избежать нападения. Так и стоял в полуметре от Макара, белый, как мел, с алеющим отпечатком ладони на щеке. Смотрел огромными глазами на своего противника и прерывисто дышал. — Всё ещё можно изменить, Макар… — одними губами прошептал Элек, но Макар его понял. — Просто уйди. Пожалуйста… Эл. «Про мир можно забыть», — понял Сыроежкин. Как ни печально это было осознавать, но Макар с Элеком — враги, и ни о какой дружбе между ними речь идти не может. Не поубивают друг дружку — уже счастье. И, чтобы не рисковать здоровьем братика, Серёжа тут же схватил его за рукав и потянул к двери — дразнить гусей бывает чревато… Эл не возражал: он был растерян и сбит с толку — внезапная вспышка ярости со стороны Макара повергла его в шок. — Прости, Эл, — уже в дверях сказал Серёжа. — Не знаю, чего на Гуся нашло, но лучше его пока не трогать. Вот успокоится, тогда и поговорите. А то вишь, драться на ровном месте лезет… Элек кивнул ему молча и вышел. А Серёжа вернулся в комнату, открыл рот, чтобы высказать другу всё, что он думает по поводу его дурацкой манеры чуть что, пускать в ход кулаки, и… не стал ничего говорить. Макар, согнувшись, сидел на своём диване и закрывал руками лицо. Серёжа грешным делом подумал, уж не плачет ли он? Подошёл, отнял его ладони от лица — нет, никаких слёз не было и в помине. Что в общем-то не удивительно — здоровые семнадцатилетние парни редко бывают плаксами. Но выглядел Гусев растерянно, а его руки, которые Серёжа так и не выпустил из своих, заметно дрожали. И, вместо того, чтобы отчитать друга за стычку с братом, Серёжа тихо сказал: — Макар… Там пирог ещё тёплый — пошли чай пить!***
Только оказавшись наконец дома, Элек пришёл в себя, и то не сразу. Час где-то просидел в своей комнате, предварительно заперев дверь на все засовы (объяснений с профессором по поводу собственного полуобморочного состояния он бы сейчас просто не выдержал), и по кругу прокручивал в голове подробности своего последнего разговора с Макаром. Он почти ненавидел себя за эту слабость — пойти на поклон к Гусю после того как сам фактически порвал с ним да ещё услышал в ответ такое, за что ему своего бывшего захотелось просто… нет, не убить, но сделать больно. Очень. Вместо этого Эл делал больно себе. С мазохистским упрямством всю эту неделю, пока Макар болел, вечером, уже ложась в постель, Эл доставал те самые фотографии Гусева, которые сделал перед отъездом на сборы, и рассматривал их, пока не начинал проваливаться в сон. Конечно, он дрочил на них (ну, а как было не дрочить на такое-то?), но вовсе не ради нескольких минут физического удовольствия Элек, как заворожённый, пялится на снимки. Он будто снова погружался в то время, когда имел над Макаром власть, когда тот принадлежал ему, словно невольник своему господину, когда их связь казалась пусть и не правильной, но такой крепкой, что одна мысль о том, что однажды она исчезнет, отдавала абсурдом. И вот он потерял его… Макар откровенно плевал на угрозы Эла и всё время проводил с Серёжей. Эл психовал, хотя виду старался не показывать. Только ещё крепче вцепился в Зою, буквально не давая ей шага ступить без его контроля и разрешения. Зойка естественно злилась и ругалась, посылала Громова к психиатру, заявляла, что если он продолжит в том же духе, то пусть и не мечтает, что она когда-нибудь выйдет за него, а уж тем более родит от него детей. Эл, несмотря на свои более чем юные годы, мечтал в недалёком будущем создать полноценную семью. Возможно, просто хотел этим «исправить» собственное неудачное начало жизни и сделать то, что когда-то не сделала его родная мать, выставив на помойку обувную коробку с новорожденным. Он сам не знал точно. Знал только, что дальнейшей жизни без Зои представить не может и к угрозам подруги относился серьёзно. Когда-то о Зое Эл мог только мечтать и страдал оттого, что девушка холодна к нему. Макар тогда был ему не нужен, да и связь с парнем в принципе представлялась чем-то не имеющим к жизни Элека ни малейшего отношения. Но вот, сам того изначально не желая, он сблизился с Гусевым. А теперь по иронии судьбы страдает уже от разлуки с ним. И Зоя, со всей страстью ответившая Элеку на его чувства, никаким образом не может ему компенсировать потерю любовника. Так же как и сам Макар не мог заменить собой девушку. В общем, картина складывалась удручающая — чтобы быть счастливым или хотя бы просто не страдать, Элеку Громову нужны были оба любимых человека. С огромным трудом смирившись с этим фактом, вконец себя измучив, Эл пошёл к Макару. Что сказать при встрече и как вообще объяснить своё появление, он так и не придумал — просто чувствовал: не увидит его ещё день и совсем потеряет рассудок. А заодно и Зою, терпение которой уже было на исходе. То, что в квартире Гусева его встретит брат, Эл прекрасно понимал (Серёжа ему все уши успел прожужжать, как Гусю одному скучно болеть, и как здорово, что теперь он может дни напролёт торчать у больного друга) и даже морально к этому подготовился. Но всё равно, увидеть Серёжу в фартуке гусевской мамаши и с перепачканной мукой до неприличия довольной физиономией, было неожиданно. Неприятно неожиданно. А вот Макар, не пожелавший Эла даже на порог пустить, нисколько не удивил. Эл на Гусева не рассердился и не обиделся. Даже почувствовал некое удовлетворение — Макар всё ещё не простил его, а это говорит только об одном: Эл по-прежнему что-то для него значит. — Пошли, Эл, пять минут у тебя, — сказал Макар, и Эл с колотящимся в горле сердцем пошёл за ним следом. — Ну и какого хрена ты здесь забыл, Хромов? — Макар развернулся к Элеку и смотрел на него, чуть склонив голову на бок. — Давай, выкладывай, как ещё ты собираешься испортить мне жизнь. — Я только хотел тебя увидеть, — сказал Элек и шагнул ближе к Макару. — Я не хотел, чтобы мы расстались так. — Расстались и расстались. Теперь не важно как. — Макар… честно… я не хотел этого, — прошептал Эл. — Просто не знал как по-другому. Элек сделал ещё шаг, потом ещё один и ещё, и вот он уже подошёл вплотную к своему бывшему парню, а тот не сделал ничего, чтобы остановить его. Макар всё также стоял и смотрел прямо в глаза, только дыхание теперь у него было тяжёлое и шумное. Эл больше ничего не мог говорить: в паре сантиметров от него были губы, при одном взгляде на которые все разумные мысли выбивало из головы, а сознание охватило одно единственное желание — целовать. Он и поцеловал. Как одержимый накинулся на Макара, впиваясь в его рот болезненными поцелуями, обеими руками прижимал к себе его голову, зарывался пальцами в волосы, стукался зубами о зубы, переплетался с ним языками и не мог сдержать тихих стонов — до того ему было хорошо. От желания и счастья у Эла закружилась голова — его целовали, обнимали и гладили в ответ. Он не чувствовал пола под ногами, не видел ограниченного пространства комнаты вокруг, забыл про брата, который мог в любую минуту войти и увидеть их. Кроме любимого человека весь остальной мир для Эла просто перестал существовать, разлетелся на молекулы, разобрался на атомы и, далее, на элементарные частицы… Чтобы уже через секунду сгустком формирующейся материи, внезапно ударившей в щеку, вернуть его в реальность. Первые мгновения картинка происходящего никак не хотела складываться у Элека в голове. Вот они целуются, вот он чувствует на себе ласкающие руки Макара, его твердый член, упирающийся в бедро, вот, совсем одурев от пьянящего ощущения близости, шепчет любимому признания… И вдруг его грубо отталкивают, а щеку словно обжигает огнём. Почему? За что? Неужели только за то, что сказал, что любит? Ответа Эл так и не узнал — Макар молчал, глядя на на него с какой-то животной яростью, а потом и вовсе стало не до объяснений — в комнату вошёл Серёжа. Вообще, агрессия Макара испугала и одновременно обрадовала Элека. Настолько, что он сам почти поверил в собственные слова о том, что в лагере Гусев сказал ему правду. Интересно, задавал себе вопрос Эл, что было бы, если б Серёжа не вмешался, и Гусев смог ударить? Избил бы? До какой степени? Эл не стал бы даже пробовать защититься — настолько плохо ему было в тот момент на душе. А ещё хотелось, чтобы Макар тоже чувствовал себя виноватым перед ним и пытался бы потом эту вину загладить. Это тоже могло бы связать их… «Я хочу его… хочу… Хоть как-нибудь! Пусть он будет моим, пусть!..» — еле слышно проныл Элек, зарывшись лицом в подушку. Он не знал, как добиться своего, ведь Макар любит Серёжу, а Серёжа любит Макара: для кого-то третьего в этой паре места нет. По крайней мере на первый взгляд.***
В понедельник Макар вернулся в школу. Эла показательно игнорировал, вызвав этим удивление и скабрезные шуточки у одноклассников, и держался теперь всё время с Сыроежкиным вместе. И со Светловой, разумеется, потому что куда она от Серёжи? Корольков, глядя на эту идиллию патетически произнёс: — Что, Гусь, надоел тебе Эл? Теперь с Сыроегой любовь крутишь? Макар юмора не оценил и хотел было уже доходчиво объяснить приятелю, что такие шутки в приличном обществе могут дорого обойтись шутнику, но Серёжа как ни в чём ни бывало обнял его за шею, притянул к себе и на глазах у всего класса звучно чмокнул в щёку. — А ты как думал! — заявил он с гордым видом. Народ заржал, говоря что-то о том, что нефиг было Гусю шило на мыло менять, и вообще, с близнецами круто, когда они в комплекте идут, а не по очереди, Макар выдохнул и разжал кулаки — можно было расслабиться, острая ситуация миновала. А в конце дня, когда Серёжа усвистал со своей подругой восвояси, Гусев подошёл к Витьку с Вовкой, тоскливыми взглядами провожающими Майку, и сказал: — Если вы так и будете всю дорогу сопли жевать, ничего вам со Светловой не обломиться. Школа закончится, а она вам так и не даст. Корольков со Смирновым от таких слов синхронно вздрогнули и недоверчиво покосились на Макара. По глазам обоих было видно, что замечание Гусева задело их за живое. — Можно подумать, у нас выбор есть, кроме как эти сопли жевать! — обиженно парировал ему Витёк. — Она ж кроме Серёги ни на кого не смотрит! — обречённо поддакнул другу Вовка. — Скажешь нет? — Скажу нет, — коварно улыбнулся друзьям Гусев. Что ни говори, а близкое общение с Громовым даром для него не прошло, кое-чему Макар научился. Например, тому, что добиваться своих целей иногда лучше хитростью. И чужими руками.