***
— Эл, ты мне что, экскурсию устраиваешь? — Серёжа, свято уверенный, что последние полтора часа они только и делают, что маются какой-то ерундой, ныл и зябко ёжился на промозглой осенней погоде, окидывая недовольным взглядом памятник героям Плевны. — То к театру меня потащил, то сюда… Скажи уж, что выдумал всё. Из ревности. Я, так и быть, тебя прощу. — Нам дальше, к Политеху, — не обращая внимания на его слова, мрачно сказал Эл. — Там, в сквере. Если не найдём, то ещё в одно место, и тогда точно всё. Ты совсем замёрз? — Бля, Эл! Ну погода какая, сам посмотри — снег того и гляди повалит… Давай домой уже, а? — Всё-таки замёрз? — опять забеспокоился Элек. — Сейчас не так холодно на самом деле, днём дождь шёл… Это тебя на нервной почве знобит. Знаешь, мне и самому это дело не нравится, но другого выхода нет. Серёжа ворчать так и не перестал, потому что в скверике у Политеха Макара они тоже не нашли, зато сами стали объектом повышенного внимания каких-то мутных типов. Те, правда, свою заинтересованность показывали вежливо и даже ненавязчиво, но Серёже всё равно стало не по себе. Впрочем, тому, что Гусева нигде видно не было, он только обрадовался. Действительно, может, братец выдумал всё? У Эла же с самого детства не все дома, это каждый знает. Чего от него ещё ждать? Втрескался в Гуся, напридумывал себе целую драму с трагедией, вот и все дела. А он, дурак, как всегда повёлся. Вот только фотографии эти… Придумать правдоподобное объяснение, с чего бы это Макару в голом виде фотографироваться у Эла дома, было не так просто. «Баловались… Да, точно, баловались! Сценку такую разыгрывали, — нашелся наконец Сыроежкин. — А на лице кефир. Или простокваша. А почему нет? Для натуральности!..» — Ну вот… Собственно, теперь ты сам можешь во всём убедиться… — Серёжа не сразу понял, что голос у брата стал какой-то чужой. Огляделся вокруг — надо же, так в свои мысли ушёл, придумывая оправдание сумасбродному братцу, что не заметил, как до Нескучного сада добрались. И непросто добрались, а зашли в самую глубь, где и освещения-то толком не было. Эл толкнул его в бок, а потом указал пальцем куда-то в сторону. Серёжа присмотрелся и за кустами, около деревьев, увидел группу из трёх мужчин. — Смотри, — шепнул ему Эл. — Узнаёшь? Серёжа пригляделся внимательнее: двое совершенно незнакомых и с виду ничем не примечательных мужиков о чём-то разговаривали с третьим, стоящим к ним с Элом спиной. Они похлопали парня по плечам, потом один ухватился рукой за его задницу и с силой сжал. Парень кивнул, как будто с чем-то соглашаясь, но второй, видимо, что-то возразил и стал давить ему на плечи. Парень посмотрел себе под ноги, покачал головой и стал аккуратно опускаться — земля была совсем сырая, вокруг лужи, а пачкаться он явно не хотел. — Эл… — с трудом разлепив пересохшие губы выдохнул Серёжа. Даже при таком тусклом в этой части парка освещении Серёжа не мог не заметить, что волосы у парня светло-рыжие, такие же отросшие, как у Макара, его же куртка, да и фигурой он точная копия Гусева. — Эл… — опять повторил Серёжа и вцепился брату в рукав. Его вдруг стало мутить, к горлу подступил противный комок, лоб покрылся испариной. А когда мужчина запустил обе руки в волосы своему случайному любовнику и уверенным движением притянул его голову к своему паху, Серёжа схватился за живот — солнечное сплетение скрутило, как от несильного удара, даже перед глазами поплыло. — Ну что, пойдём? — сквозь шум в ушах услышал слова брата Сыроежкин. И отчаянно замотал головой, когда понял их смысл. — Нет. Это не он! Не он… Но я должен убедиться… Иначе не смогу… я не смогу, Эл!.. Словно пьяный Серёжа двинулся напролом через кусты, на автомате подняв с земли небольшой булыжник. Эл что-то кричал ему вслед, но Серёжа не разбирал слов — они были ему сейчас не интересны. Впереди он видел цель, всё остальное не имело значения. Мужчины заметили его, тоже стали что-то кричать — Серёжа и не думал прислушиваться. Оглянулся и парень-минетчик, выпустил изо рта чужой член и в ужасе отпрянул от партнёра. Серёжу схватили за плечо, пытаясь остановить, но он чётким ударом отбросил от себя досадную помеху, услышал позади сдавленный стон, а потом опять своё имя. Макар ничего не говорил, только тяжело дышал и смотрел на него безумными глазами. «С Макаром потом, сейчас — другое… — пронеслось в голове у Серёжи. — Размозжить их поганые рожи и раздавить нахер яйца… Никто не может безнаказанно пихать свой грязный хуй в рот моему Гусю… А если попытаются убежать — догоню. Я очень быстро бегаю». И Серёжа отвёл для удара руку.***
Эл нечасто жалел о том, что делал, но сейчас жалел сильно. Брату совершенно точно нельзя было видеть такое. Что-то перемкнуло в его мозгах от стресса. Наверное, это наследственное у них обоих — Эл забывал себя в опасной ситуации, надевал «доспехи» придуманной личности, прячась за ней, как за бронёй; Серёжа и вовсе забыл, что он человек. Не глядя себе под ноги, повинуясь одним лишь животным инстинктам, он ловко обходил коряги и ямы, словно резиновый мячик, зажав в руке даже на вид тяжёлый камень. Эл бросился за ним через кусты, едва не свалившись в незамеченный впопыхах овражек, но догнал, попытался остановить, докричаться… и тут же был сбит с ног ударом в живот. — Стой!.. Серёжа! — сквозь стиснутые от боли зубы промычал Эл. Никакой реакции не последовало: брат, точно берсерк, пёр на своих врагов. Элу даже послышался тихий угрожающий рык — ещё минута, и хищник будет в клочья рвать свои жертвы. — Серёжа! — предпринял последнюю попытку Эл и понял: если он сейчас не сумеет остановить его, потом будет поздно. Троица неудавшихся любовников, казалось, вообще в полной мере не осознавала серьёзность ситуации. Макар был так шокирован тем, что его возлюбленный узнал всю неприглядную правду о нём, что от ужаса и стыда просто впал в ступор. Один из мужиков крикнул: «Эй, пацан! Чего тебе?», другой достаточно мирно предложил Сыроежкину валить отсюда — в то, что парень может быть по-настоящему опасен, судя по всему, ни один из них не верил. И тут Серёжа сорвался на бег. Как Элу удалось вообще догнать его, он и сам не понял. Просто в какой-то момент заметил, что события развиваются, как в замедленном кино — вот Серёжа ускоряет шаг, вот начинает бежать, вот, уже будучи совсем близко, замахивается на мужчину камнем… Куда делась собственная боль, когда он успел подняться с земли, почему смог практически нагнать Серёжу — на эти вопросы Эл не смог бы ответить при всём желании. Ему не хватило всего лишь доли секунды, он уже почти видел как камень в Серёжиной руке опускается на голову не успевшего вовремя среагировать человека… и Эл прыгнул вперёд на брата, сбивая его с ног. Они катались по влажной подгнившей листве, Серёжа пытался сбросить Эла с себя, Эл что было сил прижимал Серёжу к земле и старался отобрать у него камень. На своё имя Сергей не реагировал, просьбы и требования прекратить и взять себя в руки, которые выкрикивал доведенный до отчаяния брат, не слышал, только глухо мычал сквозь зубы. — Серёжа!.. Камень выпал из руки брата, и Эл почувствовал, что Серёжа наконец расслабился, прекратил сопротивление. Он лежал на земле, не двигаясь, тяжело дышал и смотрел куда-то в пустоту. Эл встал с него — угроза миновала. С опаской обернулся на Макара, тот в его сторону даже не взглянул, только ещё раз обратился к Серёже: — Серёжа… не лежи, простудишься, — сказал он тихо и помог ему встать. — Где твоя шапка? Шапка была у Эла, он успел подобрать её, пока бежал за Серёжей, и машинально сунул к себе в карман. Но отдал почему-то не брату, а протянул Макару. Гусев взял её, бросив на Эла короткий презрительный взгляд, отряхнул и сам надел другу на голову. Тот так и стоял, не шевелясь, во все глаза глядел на Макара и молчал. Вокруг уже не было ни души — мужики, с которыми только что хотел расправиться обезумевший Серёжа, с малолетними придурками благоразумно решили не связываться и ушли. Они остались в этой глуши втроём. — Эл, уйди, — отмер наконец Серёжа и повернулся к брату. — Но, Серёж… Пойдём вместе… — Эл протянул ему руку. — Иди домой, Эл, — уже жёстче повторил он. Эл не хотел оставлять брата с Макаром наедине, хотел уговорить пойти с ним, но слова так и застряли в горле. Макар смотрел на него самого с такой ненавистью, что Элу стало трудно дышать. — Уйди, Эл. Ты здесь лишний, — резко сказал Макар. И Эл, словно робот, развернулся на сто восемьдесят градусов и медленно пошёл прочь. Если Макар велел ему уйти, он уйдёт. Сейчас он готов был выполнить вообще любой его приказ, хоть с крыши прыгнуть, лишь бы ещё на миг продлить их рвущуюся связь. Кажется, он опять всё сделал неправильно. Пришел в себя Элек, только когда вышел на шумный и хорошо освещенный Ленинский проспект. Добрёл до ближайшего телефона-автомата и набрал спасительный номер. — Зоя… Можно, я сейчас приеду к тебе?***
Серёжа ничего не говорил. Всё так же стоял и молча смотрел на Макара. Макар тоже молчал — оправдываться за то, чему Серёжа с Элом стали свидетелями, было бы глупо. Всё понятно и без слов. А потом Серёжа обхватил ладонями его лицо и поцеловал. Макар сначала даже отвечать не мог — боялся поверить, что всё это не плод его больного воображения, а происходит здесь и сейчас на самом деле, но через пару секунд плюнул на все сомнения, обнял Серёжу, и с такой силой прижал к себе, что стало страшно его раздавить. Они набросились друг друга, как голодающие набрасываются на еду, не целовались, а «ели» друг друга, не помня себя, пожирали чужую страсть, сталкиваясь зубами, кусая губы, пытаясь проникнуть, вплавиться, врасти, как можно глубже, стать одним существом… И вдруг всё прекратилось — Серёжа резко отстранился от Макара. — Значит, тебе нравится это? — с трудом, переводя дыхание, сказал Сыроежкин. — Что? — всё ещё обалдевший от всего пережитого, Гусев даже не понял, что произошло, почему Серёжа больше не целует его. — Вся эта грязь? — Серёжа стоял на расстоянии вытянутых рук и с силой сжимал его плечи — Нет… О чем ты? — Макару стало не по себе. — Все эти мужики, которые сливают тебе в рот, как в унитаз? На плешках, в сортирах… Которые ебут тебя в жопу, в ближайших кустах? Дрочат тобой! Им всем насрать на тебя, Макар, а тебе это нравится! Тебя это заводит, да? — почти кричал Серёжа, впиваясь в него пальцами так, что через куртку было больно. — Ну! Отвечай!.. Гусь! И тут до Макара дошло — вовсе не от страсти и желания у Сыроежкина блестят глаза и подрагивают руки, не от возбуждения он дышит так, что грудь ходуном ходит. Серёжа просто зол… Зол на него так, что еле сдерживается, чтоб не наброситься с кулаками. — Серёжа… — прошептал Макар, через силу подавив спазм в пересохшем горле. — Что «Серёжа», Гусь? Тебе нечего мне больше сказать? — зло усмехнулся Сыроежкин. — Что вообще может сказать шлюха? Ты ведь просто шлюха, да, Макар? Блядь, которая тащится оттого, что её переебало пол-Москвы! — на этих словах Серёжа с такой силой толкнул Макара назад, что тот не удержался на ногах и упал, скатившись в мелкий овражек, весь перепачкавшись в самой натуральной, а не метафорической грязи. —Дешёвая блядь, ты, Гусик!.. — всё не унимался Сыроежкин. — Или не дешёвая? Скажи, Макар, тебе хоть хорошо платят? Макар, поднялся на ноги и отрицательно замотал головой — сказать словами у него не получилось. Серёжа в один момент умудрился сначала подарить ему небывалый кайф, а потом резко сбросить, что называется, с небес на землю. И не просто на землю: на самое дно. Хотелось выть от отчаяния — любимый узнал о нём правду и теперь может только презирать его. Это было слишком больно, слишком тяжело и совершенно не понятно, как теперь с этим жить. Единственное, благодаря чему ещё держался Макар, был тот поцелуй. Серёжа только что сам целовал его, сам!.. Ведь целовал же?.. Или… нет? Или он сам себе это придумал? — Не платят?! — Серёжа легко сбежал к нему вниз, тоже оказавшись по щиколотку в грязном месиве, и с изумлением заглянул Макару в глаза. — Что, ты даже денег с них не берешь?! — болезненная гримаса на секунду исказила красивое Серёжино лицо. — Грязная бесплатная блядь, вот ты кто! — с трудом сдерживая гнев, шипел Сыроежкин, смаргивая выступившие на глазах слёзы. Серёжа так и продолжал сыпать оскорблениями, а Макар, как заворожённый, всё смотрел и смотрел в его безумные глаза, пытался понять — тот поцелуй, он был или всё-таки привиделся ему? Человек, у которого он сейчас вызывает только ненависть и отвращение, действительно всего несколько минут назад целовал его? Сыроежкин как не в себе был — глядел, не мигая, и всё рассказывал, какая Гусев распоследняя, всеми попользованная блядь, и самое место ей — в сточной канаве… Макар не пытался его остановить. Пусть ругается, оскорбляет, обзывает последними словами, даже ударит! Пусть! Лишь бы только не ушёл, не бросил его одного. Потому что с кем бы он ни был, что бы ни делал, а без Серёжи Макар всё равно, что один. Серёжа замолчал. Посмотрел на Макара странно, а потом вдруг опять положил руки ему на плечи и стал давить. И Макар, который был намного сильнее него, подчинился. Просто не смог по-другому. Опустился на колени, прямо в холодную слякоть на дне мелкого овражка, посреди которого они теперь стояли, и посмотрел на Серёжу снизу вверх. Серёжа медленно наклонился, зачерпнул полные пригоршни чёрной жижи и… начал методично размазывать её Гусеву по лицу, волосам, шее… — Ты же любишь грязь? — шептал он, словно в прострации проводя перепачканными пальцами по лбу и щекам Макара. В голосе уже не было злости, он говорил почти ласково и смотрел на своего друга с нежностью, любовался его измазанным грязью лицом, как люди любуются произведениями искусства. — Любишь?.. — Я люблю тебя! — Макар впервые за столько лет сказал это Серёже, даже удивился, как твёрдо и уверенно звучит его голос. Взял Серёжины руки в свои и с силой потянул вниз. — Да, Серёж, да… Ты прав: я — грязная шлюха, — выдохнул он сквозь болезненные поцелуи, которыми усыпал лицо и шею любимого, стиснув его в объятиях так, что даже малейшего шанса высвободиться у Серёжи не было. — Но и ты со мной чистеньким не останешься. — Вот мы и будем… заниматься любовью… — прохрипел весь уже измазанный Макаром Сережа, — так, как ты… привык — в грязи. Вырываться и сбегать Сыроежкин даже и не думал. Сам, стоя на коленях в слякотной луже, лизался с ним, весь пропитавшись пахнущей осенней сыростью грязью, хватал за волосы, зарывался в них чёрными пальцами, обнимал Макара, вжимался в него и весь трясся, как в лихорадке. Потом полез Гусеву под одежду, наполовину стащил с него и с себя штаны с трусами и, мыча и постанывая что-то бессвязное, схватился обеими ладонями за его зад, прижал к себе… Макар всё ему позволял. Понимал, что его голого тела касаются грязные мокрые руки, что, возможно, на нежной коже останутся царапины от песчинок и мелкого сора, налипшего на Серёжины ладони, что завтра всё может воспалиться и болеть… но ему это было неважно. Сейчас он был с любимым, Серёжа хотел его, целовал, трогал… Такого счастья ещё совсем недавно Макар себе и вообразить не мог. А теперь он что есть силы обнимал своего Сыроегу, тёрся о него самым чувствительным местом, не чувствуя холода, не обращая внимания на хлюпающее под коленями месиво, забыв про всё на свете, кроме желанного тела в своих руках. Кровь бешено стучала в ушах, перед глазами всё плыло от возбуждения, Макар чувствовал своим членом Серёжин, такой же горячий, каменный, истекающий предэякулятом и жаждущий разрядки, и думал только об одном: как же хочется трахнуться с ним по-настоящему! Словно услышав его мысли, Серёжа поднялся, ткнулся блестящей головкой Гусеву в губы и прошептал: — Давай, Гусик, соси, я знаю, ты это любишь, — и тут же вошёл до предела, едва только Макар успел открыть рот. Крепко обхватил его голову руками и стал сначала медленно, а затем всё быстрее и быстрее толкаться, доходя до самого горла. Ни помочь себе руками, ни подрочить сам Макар не мог — он тоже был весь в мокрой земле, глине и песке или ещё в чём, из чего состояла слякотная жижа, в которой извалял его Серёжа. О том, чтобы брать такими руками его или себя за член, не могло быть и речи, приходилось полностью подчиняться заданным Серёжей темпу и амплитуде движений… Невольно вспомнился Эл. Серёжин брат был единственный, кому Макар разрешал обращаться с собой так бесцеремонно. «Всё-таки, у них много общего», — пронеслось у Гусева в голове, когда он давясь и кашляя готовился принять в себя чужое семя. Но Серёжа и тут не оправдал его ожидания — резко вышел и срывающимся от возбуждения голосом сказал: — Не так, Гусик… Хочу тебе… вставить. Дашь? Ну что на это мог сказать Макар? Конечно, даст. Серёже он даст всегда, везде и по-всякому. Даже стоя по колено в грязи посреди холодного и мокрого оврага ночью в глуши городского парка, будучи не единожды униженным им ни за что. И без всякой возможности кончить самому. Да что там даст? Он всё для Серёжи сделает, жизни, если надо, не пожалеет. А тут ему в удовольствие только будет… — Конечно… — Макар наконец встал на ноги, развернулся к Серёже спиной и нагнулся. — Чёрт! Смазать же нечем! — с досадой сказал Сыроежкин, плюнул себе на ладони и попытался вытереть их о чистые места своей куртки. — Не надо… смазывать, — замотал головой Макар. — Я уже. Дома. И почистился… тоже. — Блять, Гусь! — в сердцах воскликнул Серёжа. — Ты всегда со смазанной жопой из дома выходишь? А вдруг кто вставить захочет, да?! — он опять разозлился и стукнул Макара кулаком в спину. Такого Макар не ожидал, да и ноги от долгого стояния на коленях в холодной слякоти у него малость занемели — не смог удержать равновесие и упал, еле руки успел вперёд выставить. Ещё чуть-чуть и ударил бы лицом в грязь, в самом буквальном смысле. А так застыл просто в нелепой позе на четвереньках — глупо и смешно: человек в грязной луже со спущенными штанами, но в тёплой куртке, призывно сверкает откляченным голым задом. И сам — чёрный, как негр, только член белый торчит. Так смешно, что плакать хочется. Потрахались, называется… У Макара и впрямь слезы на глаза навернулись — так обидно и унизительно ему никогда ещё не было. Даже с Элом, хотя тот над ним хорошо в своё время поиздевался. — Стой уж теперь так, — раздалось сверху, и на спину между лопаток легла Серёжина ладонь. О том, чтобы подняться, Гусев забыл в ту же секунду. Макар замер. Все прежние горькие чувства внезапно схлынули, растворились, исчезли, и на их месте, словно вылупившаяся из куколки бабочка, стала расправлять свои яркие крылья радостная эйфория — Серёжа входил в него. Порывистые с оттяжкой толчки разгоняли по телу волны сладостного жара — Макар больше не мёрз, даже мокрые руки и ноги у него согрелись. Он с жадностью ловил эти резкие, немного болезненные движения внутри себя, плавился от тепла Серёжиных рук на своей коже и уже совсем не думал, в какой грязи, холоде и сырости они тут оба увязли. На его разгорячённое лицо то и дело опускалось что-то лёгкое и пушистое, из-под полуопущенных век всё вокруг виделось светлым, мерцающим и удивительно чистым. Серёжа вбивался сильно, глубоко, крепко вцепившись ему в бёдра, и коротко охал при каждой фрикции. Макара до предела заводили эти звуки (хотя куда уж больше-то?), да и сам он не стеснялся стонать и подмахивать. К чему стесняться? Они здесь одни. Впрочем, будь тут толпа народу рядом, и она не смутила бы сейчас Гусева — он бы её просто не заметил. Макар отдавался человеку, которого слишком долго, слишком страстно желал, надежду на взаимность от которого уже давно утратил, и для него это примитивное сношение на холоде, в уличной грязи было одним из самых прекрасных событий в жизни. Омрачать его нелепыми предрассудками он просто не мог себе позволить. А ещё Макар прекрасно понимал, что с высокой степенью вероятности никакого продолжения у них не будет. Серёжа выебет его и уйдёт. И больше на грязную шлюху, которую до этого по ошибке считал своим другом, не взглянет. Да, сейчас им овладела похоть, но как он в действительности относится к Макару, Серёжа ясно дал понять перед тем, как нагнуть его в этой луже. Это чувство скоротечности момента и ожидание предстоящей потери, делало для Гусева их единственную близость особенно ценной, а все ощущения от неё — более острыми. Серёжа начал долбить быстрее, до боли сжав его бока, и Макар с сожалением подумал, что скоро всё закончится. Серёжа кончит, а он — нет. И другой возможности испытать оргазм под любимым человеком у него не будет. Макар перенёс вес тела на одну руку и другой потянулся к своему члену. — Ты что… Гусик?.. — в Серёжином голосе вместе с возбуждением послышалась обеспокоенность. — Нельзя… так, — он перехватил запястье Макара и аккуратно завёл за спину его перепачканную мокрой грязью руку. «Значит, не судьба», — с долей разочарования подумал Макар и постарался полностью сосредоточиться на ощущениях в заднем проходе. Его мало волновало, что если б не Серёжа, он уже завтра мучился бы воспалением на члене, а то и чем похуже. Оно всё равно потом пройдёт, а кончить с Серёжей он уже не сможет. — Я скоро… Гусик… скоро… потерпи, — Серёжа еле мог говорить, видать, и впрямь был на грани. — Потом… тебе… Что ему должно быть потом, Макар так и не узнал — Серёжа стал двигаться как-то рвано и засаживать особенно глубоко и вместо слов мог только сдавленно мычать, в конце вжавшись в Макара так, что чудом его не уронил. От осознания того, что любимый только что кончил в него, накрыло и Гусева. Блаженство, любовь, благодарность на какое-то время полностью затопили сознание. К реальности Макар возвращался медленно. Сначала никак не мог понять, почему Серёжа всё ещё здесь и даже что-то ему говорит. Потом с удивлением обнаружил, что сам он теперь стоит на своих двоих, и не в яме, а на пригорке. А Серёжа не просто рядом, он ещё и за руки его держит, и смотрит странно, в глаза заглядывает. Но самое интересное было то, что и вокруг всё изменилось! Пожухлой подгнившей листвы, упавших веток, слякотных луж и грязных дорожек — того, что ещё совсем недавно составляло неприглядный пейзаж городского парка первой половины ноября, почти не было видно — всё скрывал снег. Он поблёскивал отражённым светом тусклых фонарей с главной аллеи парка и делал окружающий мир чистым и уютным, а Сад — полностью оправдывающим своё название, Нескучным. — Ну, Гусик, ну чего ты, а? — Макар наконец-то начал разбирать, Серёжины слова. — Скажи что-нибудь! Я тебе больно сделал? Ведь не должно же… ты же п-привычный… да? Серёжа полез ему под куртку, стал проверять, как застегнут ремень. «Значит, и штаны он мне натянул, и из ямы сюда вытащил. Шо ж я не помню-то ничего?» — отстранённо подумал Макар, как в прострации глядя за действиями Сыроежкина. — Всё хорошо… Серёжа, — произнёс он медленно. «А мы ведь действительно с ним… Подумать только! И вовсе я не спятил! И не привиделось мне…», — дошло в итоге до Гусева. Он посмотрел Серёже прямо в глаза и улыбнулся. — Ну вот! — Сыроежкин от радости аж на месте подпрыгнул. А потом наклонился и стал осторожно собирать с земли снег, не переставая при этом тараторить: — А то стоит, не шевелится, и глаза стеклянные! Я уж подумал, что… А, неважно, что я подумал! Пересрался весь от страха, короче. Пиздец просто! Ну ничего, сейчас ототрёмся, — он начал деловито тереть лицо Макара пригоршней мокрого снега. — Ай, ну ты чего! — засмеялся Серёжа. — Нас в метро не пустят же! Макар тоже смеялся, подхватив Серёжу на руки и кружась с ним под падающими сплошной стеной крупными мохнатыми снежинками, такими аппетитными, что тот не удержался, широко открыл рот, и точно маленький, стал ловить их на высунутый язык. — Я люблю тебя, СыроеХа, так люблю! — с чувством сказал Гусев, осторожно поставив Серёжу на землю. — Вот, с самого первого дня, веришь? Как увидел, так и влюбился! — он обхватил Серёжину голову руками, притянул к себе и горячо поцеловал. — И я тебя люблю, Макар, — серьёзно сказал Сыроежкин, оторвавшись от его губ. — Только знай, я тебя ни с кем делить не буду. Ни с Элом, ни с мужиками всякими, ни с девками, если они вдруг тебе понадобятся. И шляться больше не позволю. — Да мне и не нужен больше никто. Только ты, Серёжа, — тихо сказал Макар, с которого разом слетела вся весёлость. Обнял Серёжу и уткнулся носом ему в шею, полной грудью вдыхая любимый запах. Больше всего на свете Гусеву сейчас хотелось поверить в собственные же слова.