***
Элек вернулся в школу только в начале марта. Бесконечные больницы, потом лечение дома, курсы психотерапии доконали его до такой степени, что он был готов на всё, только бы это быстрее закончилось. В том числе и выработать такую стратегию поведения, чтобы убедить докторов в своём абсолютном психическом здоровье. Он стал артистом. Путём проб и ошибок сумел изобразить перед врачами нужный результат, и его досрочно выписали сначала на амбулаторное лечение, а потом и окончательно. И пусть ему по-прежнему каждое утро хотелось выйти в окно, а по ночам мучила бессонница, выглядел он спокойным и жизнерадостным. Хорошо общался с родными, при встречах с братом, который исправно навещал его дома, ни разу не спросил про Макара, когда приходила Зоя, был с ней предупредителен и весел и даже, выгуливая Рэсси, иногда знакомился на улице с другими собачниками. В общем, очень удачно играл роль позитивного и коммуникабельного подростка. Но в свой первый учебный день Элек смог дойти до школы только благодаря ударной дозе таблеток, которые предусмотрительно припас с собой ещё с больницы. Да, как и многие пациенты, он очень скоро просёк, что лекарства которые раздавала больным сестра, можно не глотать, а если вести себя тихо, то и уколов не назначат. Что именно это были за таблетки, Элек не знал, но маленькие зелёные драже в отличие от своих соседей по палате он в унитаз не смывал, а аккуратно складывал в бумажный кулёчек, который всегда держал при себе. Такая бережливость имела под собой одну-единственную цель — накопить этих пилюль побольше и, когда станет совсем невмоготу, выпить их все разом. Правда, под конец своего пребывания в доме скорби, идею эту Элек оставил по этическим соображениям, но таблетки продолжил исправно собирать. Очень редко он принимал их уже потом, дома, когда терпеть бессонницу не оставалось никаких сил, но в целом старался обходиться без химии. Тем более, что и участковый психотерапевт ничего ему не назначил. А утром перед возвращением в школу на Эла накатила такая паника, что он всерьёз испугался. Как он придёт в класс, как его встретят, как будут смотреть на него?.. Как он сам отреагирует на Макара? Он не видел Гусева больше двух месяцев, даже фотографии его сжёг, вместе с негативами. Это стоило Элу огромных волевых усилий — надо было не просто избавиться от снимков, но и заставить себя не открыть конверт с ними, не начать смотреть: один вскользь брошенный взгляд на фото человека, который стал его личным наваждением, мог привести Элека к катастрофе. Тогда он справился, но сейчас? С трудом переведя дыхание от предчувствия неминуемого ужаса, дрожащими руками Эл отсчитал четыре спасительных кругляшка и запил всё водой. Потом забрался обратно на кровать, обхватил себя руками и стал ждать. Когда Виктор Иванович вошёл в комнату сына, чтобы проверить, не проспал ли тот, Элек уже был в норме. А в школе на Громова и вовсе накатила такая апатия и пофигизм, что на Серёжино приветствие он только лениво кивнул и прошёл на своё место. Макару он тоже кивнул и, о, радость, ничего при этом не почувствовал. Даже подумал грешным делом, что зря он до сих пор с пренебрежением относился к достижениям современной фармакологии — на каждую душевную хандру найдется своя химическая формула. Правда, не долго музыка играла, не долго фраер танцевал — едва Эл с Зоей вернулись домой, подруга учинила ему допрос с пристрастием: — Что ты принял, Эл? — спросила Кукушкина строго. — С чего ты взяла, что я что-то принял? — зевнул Громов. — С того, что ты весь день, как стукнутый, ходишь, носом клюёшь и вообще ни на что не реагируешь! И зрачки у тебя большие. — Принял и принял, — не стал отпираться Элек. — Какая разница что, если помогает? — Помогает от чего? Ты же теперь здоров, тебе доктор ничего не прописывал, я точно знаю, мне Виктор Иванович сказал! — завелась Зоя. — Как эти таблетки называются? — Зой, ну что ты, а? — поморщился Элек. — Давай лучше о чём-нибудь приятном поговорим, а не о лекарствах. — Эл, пойми, я волнуюсь за тебя, — как можно спокойнее сказала Зоя. — Покажи мне эти таблетки. Пожалуйста. — Нет, Зоечка, извини, не буду, — твёрдо сказал Эл и обнял свою подругу. Надо было бы её поцеловать для убедительности, да и не только поцеловать, пока родители с работы не вернулись, но Элу отчего-то о сексе даже думать не хотелось. А вот Зоя, похоже, была настроена более решительно. Она сама стала его целовать и гладить, почему-то в основном по груди и бёдрам, но, не встретив должного отклика со стороны Эла, остановилась. — Знаешь, Элек, раз уж ты сейчас не настроен, сделай мне чаю, — сказала она и, закусив губу, стала оглядывать комнату. — И поесть чего-нибудь… А я пока руки помою. Ну, чаю так чаю — Элек пошёл на кухню ставить чайник и раздумывать над тем, чем бы угостить девушку. Только накрыл на стол — из ванной донёсся душераздирающий вопль: — Э-эл!.. Эл только вздохнул устало и пошёл на зов — что могло приключиться с Зоей в ванной, он даже не представлял. Серёжку что ли в раковину уронила? — Зоя!.. — впервые за этот день, если не считать раннего утра, он почувствовал некое эмоциональное шевеление. — Что… это?! — Зоя даже говорить от негодования нормально не могла. — Где ты их взял?.. Она сунула Элу под нос ладонь с раскрытым бумажным кулёчком, в котором, призывно поблёскивая гладкими зеленоватыми бочками, лежал весь его стратегический запас душевного спокойствия и хорошего сна. Рядом на стиральной машине лежал развороченный школьный портфель. — Зоя, отдай, пожалуйста! — Эл протянул руку, чтобы забрать таблетки. — Нет уж! — ладонь сразу же сжалась в кулак и скрылась за спиной у своей хозяйки. — Сначала ты мне скажешь, что это за таблетки такие, и откуда они у тебя! — потребовала Зоя. — А уж потом я их отдам. Виктору Ивановичу! — Зоя, — Эл постарался придать своему голосу максимум суровости. — Ты без спроса рылась в моих вещах! — Да! — Зоя сделала круглые глаза и даже не потрудилась изобразить смущение или раскаяние. — Рылась. Можешь жаловаться на меня в Спортлото. Но таблетки я верну, только когда скажешь, откуда они и как называются! И сколько ты их сегодня съел! Элек занервничал. У него не было зависимости, ведь он почти не трогал лекарства, но само их наличие под рукой придавало уверенности, а сегодня и вовсе позволило нормально провести целый день в школе. Лишаться чудодейственных пилюль очень не хотелось. Он предпринял попытку отобрать таблетки, Зоя выкрутилась, попробовал ещё, опять потерпел фиаско, и уже было решился действовать в полную силу, чего сначала делать не хотел, но Зоя, предвидя своё скорое неминуемое поражение, извернулась так, что смогла дотянуться до раковины и высыпала всю пригоршню драже в сливное отверстие. И открыла кран. — Ох, Зоя! Что же ты наделала!.. — словно царевна из сказки, чей недальновидный супруг бросил в печь лягушачью кожу, схватился за голову Эл. Но было поздно — любовно хранимые им таблетки отправились в свой последний путь по канализационным трубам. — Что я сделала? — удивилась Зоя. — Не позволила тебе травить свой организм всякой дрянью. А теперь пойдём попьём чаю, и ты мне всё расскажешь, — она взяла его за руку и повела в кухню. Эл так распереживался, что теперь ему придётся лицом к лицу столкнуться с суровой реальностью, причём уже завтра, что даже обидеться на Зою забыл. Да и как обижаться на любимого человека, который хоть и осложнил ему жизнь, но сделал это исключительно из добрых побуждений? К тому же, утренняя доза почти перестала действовать, и Элек опять почувствовал себя слабым, несчастным и очень одиноким. А в такой ситуации, как известно, выход один — держаться кого-то смелого, сильного и неравнодушного… В общем, Элек всё как на духу рассказал своей девушке. И про то, откуда таблетки, и про то, зачем их собирал, и про то, как со страху этим утром выпил сразу несколько штук. Самого главного только не сказал — того, что причина его непроходящей хандры имеет совершенно конкретное имя и фамилию. — В общем, Зоя, с тех пор, как мы тогда с Серёжей поссорились, — Элек замялся ненадолго, глотнул чаю, чтобы прополоскать пересохшее горло, и попробовал понятнее сформулировать свою мысль: — Я, как бы это сказать? Не знаю… Хотя и в прошлом уже всё, и мы нормально теперь с ним общаемся… Но всё равно, — он опять замолчал, подбирая нужное слово, — я не чувствую себя… целым что ли… Как будто кусок сердца где-то потерял, — грустно улыбнулся Элек. Вышло до неприличия пафосно, но именно так он себя и ощущал — человеком с половиной сердца. — А я?.. — тихо спросила Зоя, когда Эл закончил свою исповедь. — Как же… я? — уже совсем еле слышно повторила она, прикрыв рукой дрожащий подбородок и, отведя полные слёз глаза. — Без тебя меня бы уже не было, — в тон ей ответил Элек. Подошёл, обнял крепко и сам, еле сдерживая слёзы, прошептал: — Прости… прости меня, Зоя! Я идиот, псих… Тебе не повезло с парнем, я знаю… Но я так люблю тебя! И я всё сделаю, лишь бы ты была со мной!..***
Всё было просто замечательно. Серёжа даже и не думал никогда, что можно быть настолько довольным жизнью человеком — Гусь был его целиком и полностью, даже имени Эла при нём не произносил. К тому же, практически всё время они проводили вместе: в школе, после школы, а на выходных вместе ходили в бассейн, куда чуть ли не силой затащил ленивого Сыроежкина Макар. Даже ночевать друг у друга оставались с завидной регулярностью. Родители, правда, время от времени капали Серёже на мозги, что, вот дескать, расстался с такой хорошей девушкой, и нет бы новую поискать или за учёбу как следует взяться, так он всё с Гусём своим ошивается. Как маленький, прям. Серёжа на эти причитания предков только тихо посмеивался себе — развлечения у них с Макаром были совсем не детскими. Трахались, как кролики, проще говоря. При каждом удобном случае. Насмотревшись, как кайфует под ним его друг, Серёжа сам в итоге набрался храбрости и поддался на уговоры попробовать для разнообразия снизу. Попробовал один раз — в чём прикол не понял, сказал, что надо ещё. Потом опять — заявил, что не разобрался, а потом выдал, что он теперь будет снизу, пока не научится кончать без рук. А то чего это Гусь умеет, а он нет? Макар, правда, его маленькую хитрость сразу просёк и сказал, что своего любимого лентяя он готов трахать хоть всю оставшуюся жизнь, но иногда и Серёже придётся потрудиться. С учёбой у Сыроежкина всё было не так радужно, как с половой жизнью, но тоже, в общем-то, неплохо. Таратар по просьбе Макара согласился дополнительно заниматься с ними обоими, и Серёжа, пусть ворча и сетуя на тяжёлую жизнь, но всё ж таки вытянул и алгебру, и геометрию на приличный уровень. А заодно и физику — потому что Семён Николаевич сказал, что она им для поступления понадобится. Слабые Серёжины возражения, что физик их просто так готовить не будет, отмёл, как несостоятельные: «Чего тут готовить-то, в рамках школьного курса? С этим и я вполне справлюсь!» Гусь, конечно, не преминул потом сообщить, что Таратар им на самом деле великое одолжение делает, и вовсе для него это не раз плюнуть: «Вон, смотри, Сыроега, как он методичками и пособиями по физике обложился — для нас старается! Ценить надо». Но ценить у Серёжи не получалось, учёба для него как была каторгой, так и оставалась. Зато результаты впечатлили — по всем техническим предметам он стал твёрдым хорошистом. То, что любимый братишка теперь никаких поползновений в сторону его Гусика себе не позволяет и кроме своей Колбасы, с которой чуть ли не пылинки готов сдувать, никого и знать не хочет, радовало Серёжу несказанно. Конечно, было немного жаль, что с Элом они уже не так близки, как раньше, но зато все счастливы — и сам Серёга, и Гусь его, и Элек. Чего ещё желать? Эл так вообще демонстрировал собой живое воплощение достижений советской психиатрии — отличник, спортсмен, красавец, комсомолец, активист, любимец учителей и одноклассников, недосягаемая мечта всех девчонок, кроме одной. В общем, как Сыроежкин, только лучше. Спорт, правда, Громов сменил: из хоккея ушёл без объяснения причин — увлёкся самбо. Короче, как ни посмотри, кругом одни плюсы. Майка, бывшая Серёжина девушка, каким-то образом умудрилась внушить своим кавалерам, что Серёжа — хороший парень, ни в чём не виноват, и конфликтовать с ним глупо. А всё зло — исключительно от дуры Кукушкиной. И Витёк с Вовкой, как только сами от боевых ран оправились, навестили Серёжу дома, извинились перед ним и предложили мир-дружбу-жвачку. Ну, от последнего Сыроежкин гордо отказался, этого добра ему и так хватает, но старые обиды великодушно простил. Тем более, что и сам во многом неправ был. Макар тоже Смирнову с Корольковым руки пожал и велел передавать привет Светловой, мол, она положительно влияет на своих друзей. Витёк на это кивнул, улыбнулся загадочно и обнял за шею Вовку. Тот почему-то покраснел и сказал, что Майя открывает в них новые грани. Ни Макар, ни Серёжа не поняли, что это значит, но окончанию конфликта порадовались и даже все вместе отметили это бутылкой батиного портвейна. Жизнь однозначно налаживалась.***
— Держи, Чиж, заработал! — Макар вложил в ладонь Рыжикову пачку Мальборо и похлопал его по плечу. — Может, ещё чего для тебя узнать? — Чижиков задумчиво покрутил в руке сигареты и вопросительно посмотрел на Гуся. — Я никому не скажу, что ты интересуешься. — С чего такая прыть, Рыжиков? — на всякий случай решил поинтересоваться Макар, хотя согласие своё готов был дать уже в первую секунду. — Ну… курево заканчивается быстро, а где я ещё такое приличное достану? Это ж такие деньжищи… — Курить — здоровью вредить, — сказал Макар и повнимательней пригляделся к приятелю. Мелкий рыжий сосед явно чего-то недоговаривал. Он всегда был себе на уме и без мыла в любую щель пролезть мог. Часто буквально. С годами Чижиков, конечно, здорово вытянулся, Макара почти догнал, но своего умения быть в курсе дел всех своих знакомых не утратил. Как и способности узнать что угодно у кого угодно и для кого угодно. За разумное вознаграждение. — Я Эла попросил мне с алгеброй помочь. С геометрией-то у меня нормально всё, а вот с алгеброй!.. — протянул Чиж, чиркнул спичкой и с явным наслаждением затянулся первой сигаретой из новой пачки. — И? — Макар поморщился — он с некоторых пор с куревом завязал, также как и со всеми другими излишествами. — Мы с ним в школе занимаемся, после уроков. Его разговорить не проблема — мы ж друзья и всё такое… — ДоХоворились. Только, Чиж, у меня не табачная фабрика — Мальборо каждый раз не обещаю, но чем смоХу — отблаХодарю, — Макар снова похлопал приятеля по плечу и, распрощавшись, пошёл домой — ему и так большого труда стоило улизнуть от Серёги и выцепить Чижа за гаражи для приватного разговора. С тех пор как Элек вернулся в школу, Макар всё никак не мог отделаться от мысли, что с ним не так всё просто, как кажется на первый взгляд. Вот не верилось, что всё у Громова хорошо, ну, хоть ты тресни! С братом почти не общается, его, Гуся, не замечает, зато со всеми остальными — рубаха-парень. Что-то здесь не то. А как узнать, где то? Серёжу не спросишь, да он и сам свято убеждён, что у братика всё зашибись. К Элеку не подойдёшь — вокруг него Кукушкина, словно коршун, вьётся, того и гляди — в морду вцепится. Остаётся только окольными путями узнавать, как там Эл на самом деле, действительно ли он счастлив и доволен жизнью. И правда ли он про него, Макара, забыл? Ну, о последнем Гусев всё же старался не думать — ни к чему это теперь. И вот, мучаясь сомнениями и беспокойством за бывшего своего друга-тире-врага, Гусев подговорил Чижикова-Рыжикова сблизиться с Элом, вывести его на разговор по душам, да выспросить ненавязчиво, с глазу на глаз, как тому живётся-можется, как настроение, всё ли путём, ну и так далее. Чиж такой просьбе только обрадовался, но сказал, что за спасибо стараться не будет, ибо затея рисковая — можно от Зойки люлей огрести. А так хоть моральная компенсация будет. — Вообще, Элек, когда народу рядом нет и Колбаса его не пасёт, грустный какой-то. Молчит в основном, — начал первый свой доклад Рыжиков. — Но со мной не очень-то помолчишь, сам знаешь. Так что в итоге он сказал, что жизнь — отстой, брат его не любит, друзей нет, а если Зоя его бросит, то вообще кранты. Как-то так. А потом почему-то про тебя спросил. Я вот не въезжаю, Гусь, что у вас за дела такие? Ты — про него, он — про тебя… Вы чё, разговаривать, как люди, вообще разучились? — спросил под конец Чиж. — И чего ты им вообще так интересуешься? Макар на вопросы принципиально отвечать не стал — не Рыжикова ума дело. Вручил ему обещанные сигареты, поблагодарил и хотел было уже распрощаться, как Чиж ему дальнейшее сотрудничество предложил. В общем, раз такое дело, решил Гусев, надо пользоваться возможностью и хотя бы так послеживать за Громовым. Тем более, тот его не забыл, оказывается. Последняя мысль особенно грела сердце. Хотя, конечно, новость, что у Элека вовсе всё не так зашибись, как он хочет это всем продемонстрировать, расстраивала. Не зря, выходит, у Макара в последнее время сердце ныло при виде его веселой мордахи. Но что со всем этим делать, Гусев не представлял — принять тот факт, что Элек Громов навсегда ушёл из его жизни, не получалось, а ставить под угрозу свои отношения с его братом — страшно. Серёжа, как выяснилось, оказался большим собственником. Поначалу это приятно удивляло Гусева — он и сам был ревнив, и такое отношение к себе считал проявлением любви с Серёжиной стороны. Но постепенно стало тяжело — Серёжа постоянно требовал от него отчёта: где был, что делал, с кем общался. И если подозревал, что друг что-то скрывает, устраивал скандалы, истерил, распускал руки и в самых грубых выражениях припоминал Макару его недавнее сомнительное прошлое. А потом ещё и дулся показательно… Один раз у них так даже чуть до драки не дошло. Макар на улице случайно знакомого одного встретил, когда из магазина домой с авоськой картошки шёл. Мужик этот поинтересовался, куда пропала Катерина, никак хахалем обзавелась? Ну, «Катерина» и похвасталась — да, мол, парень теперь есть. Любимый. А со старыми приключениями покончено. Мужик такой новости почти искренне порадовался, пожелал счастья в личной жизни и обнял Макара на прощание. Может, чуть дольше, чем положено у приличных людей обнимал, но Макар на это тогда внимания не обратил — к Серёге торопился. Серёжа встретил его злой и мрачный и вместо того, чтоб идти плавать, как они договаривались, потащил в гараж. А там буквально прижал его к стенке — колись, мол, Гусь, по-хорошему, что за мужик тебя под окном лапал. Макар врать любимому не хотел и сказал честно: знакомый это, но не близкий, так, несколько раз в скверике у Большого пересекались. Серёжа, как про плешку услышал, совсем тормоза потерял, орать начал: «Ёбарь, значит, твой бывший? А щас небось ты ему сосал в подъезде? Или он тебя отодрать успел, шлюха?! Да тебя ж пол-города переебало, сука ты такая! И опять продолжаешь?!.» Дальше Макар слушать не стал — сам разозлился. Тряхонул Сыроегу за грудки и пощёчину ему влепил. Несильную. Больше, чтоб его истерику прекратить, чем в отместку за оскорбления. Но Серёга от этого только больше завёлся — сразу в челюсть ему заехал. Макар даже увернуться не успел. Но хорошо, сдержался вовремя и Серёжу в ответ бить не стал, иначе точно б чего-нибудь поломал ему. А так только скрутил и мордой к столу прижал, чтоб не рыпался. Разборка эта на обоих подействовала странно — Сыроежкин, едва его лишили возможности кричать и махать кулаками, успокоился, начал призывно вилять попой и на полном серьёзе умолять Гусева его трахнуть. Прямо так, без всякой подготовки и нормальной смазки. А Макар, которого буквально трясло после всего этого безобразия, ещё здорово на него злился и готов был его в прямом смысле слова изнасиловать. И вот тут он себя сдерживать не стал — содрал одной рукой с Серёги штаны, другой продолжая удерживать его за заломленное предплечье, достал член, плюнул и попытался войти. По слюне — не получилось, что в общем-то не удивительно: Серёжа был зажат, мышцы не растянуты — снизу он ещё ни разу не был. Тогда Макар отдрочил ему, сказал: «Терпи, сам напросился!», опять уткнул лицом в стол и всё, что Сыроега только что слил ему в кулак, использовал в качестве смазки. И дальше с ним церемониться не стал. Серёжа, пока его трахали, тяжело кряхтел и глухо стонал (как Макар догадывался, вовсе не от удовольствия), но никакого сопротивления не оказывал. Впрочем, кто б ему позволил? Макар, как начал, остановиться уже при всём желании не мог — от нахлынувших ощущений мозги отключились напрочь. Почувствовав свободу, Серёжа выпрямился, охнул, схватившись за поясницу, натянул кое-как на себя штаны, улыбнулся криво и заявил: «Не, Гусь, чего-то не впечатлило. Может, в другой раз лучше будет», и как ни в чем не бывало засобирался домой. Всю дорогу болтал о какой-то ерунде, Макар даже вникнуть не пытался — он просто шёл рядом и тихо себя ненавидел. Да, не так он представлял себе первый раз, когда Серёжа наконец-то согласится лечь под него, совсем не так. В страшном сне не снилось Гусеву, что он причиняет боль своему любимому, да ещё таким способом. — Прости меня, Серёжа, — сказал он, когда они уже подошли к дверям Сыроежкиных. — Я дебил последний… знаю… только прости! Не смоХу я без тебя… — и опустился на колени. — Ты чего, Гусик?.. — вытаращил на него глаза Серёжа. Он и вправду выглядел напуганным, даже остолбенел на пару секунд. Потом бросился поднимать друга с пола. — За что простить? Это ж я тебя ударил, вон, губа разбита… — он осторожно коснулся пальцами рядом с тем местом, где у Макара запеклась на губе кровь. — Это ты меня прости… И это… У меня мать через полчаса к подруге отчаливает, с ночёвкой. Так что мы сегодня у меня тусим, понял? Макар хотел его обнять, но Серёжа уже успел нажать на кнопку звонка, и за дверью послышались шаги. Это с трудом укладывалось у Гусева в голове, но, похоже, его друг искренне считал, что ничего особенного между ними не произошло. И даже отвратительные сцены, которые он, словно героиня плохого романа, закатывал не первый раз, для Серёжи были совершенно естественным атрибутом отношений, на который лишний раз и внимания-то обращать не стоило. Но снимать с себя ответственность за содеянное Макар ни в коем случае не собирался. Как мог, постарался загладить вину — с Серёжей, который, как только мать ступила за порог, опять пожелал любви в нижней позиции, был предельно ласков и нежен, и на его заверения, что ничего у него уже не болит, не повёлся. Единственное, чем Макар в этот раз согласиться отлюбить своего Сыроегу с «той стороны», был его же, Макара, язык. Потом, конечно, всё у них наладилось в этом плане, и Серёже так понравилось быть снизу, что иной раз он совсем выматывал своего любимого. Впрочем, Гусев его энтузиазму был только рад — Сыроежкин под ним становился таким покорным, притягательно беспомощным и милым, что за одно это счастье обладать им таким, Макар мог простить ему все закидоны. Однако, при всём при этом рушить хрупкий баланс с таким трудом установленного мира и согласия Гусев не рисковал — кто знает, куда в следующий раз может завести их обоих ревность? Не натворят ли они чего непоправимого, не сделает ли он сам Серёже по-настоящему больно? Так что все мысли об Элеке, а думал о нём он часто, Макар благоразумно держал при себе, вслух даже имени его не решаясь произнести при Серёже. В конце концов, со своими тревогами и переживаниями Гусь давно привык справляться в одиночку. Жаль только, что от Рыжикова в последнее время никаких новостей не поступало. Чиж вообще стал с ним каким-то скрытным, говорил расплывчато и никакой благодарности себе не требовал. Как там Эл — оставалось только гадать.***
После затяжной пневмонии Элеку рекомендовали санаторно-курортное лечение. Профессор Громов начал было подыскивать сыну на лето санаторий с подходящим климатом, но о его планах узнала Зоя. Узнала и тут же бросилась звонить родне в Феодосию — просить принять на все летние каникулы её лучшего друга и любимого человека, в красках расписав, как туго тому пришлось зимой. Родственники подумали-подумали и согласились — профессорский сынок как-никак выгодная партия для Зои, упускать его было бы глупо. Так Элек оказался на всё лето в Крыму, в обществе любимой девушки и её немногочисленной родни. Которой, к слову, сумел понравиться в первую же неделю своего пребывания. И не только потому что был красив, вежлив, учтив и умён. Он практически с ходу впрягся в помощь по дому, словно его основной целью пребывания в Феодосии была не поправка собственного здоровья, а обеспечение комфортного быта стариков Кукушкиных. Зойка по этому поводу не раз ругалась с бабкой — мол, человек сюда отдыхать приехал, силы восстанавливать, да ещё и питание-проживание своё обеспечивает, а вы его к хозяйству припахали, как не стыдно! Но всё без толку — бабка на будущего зятька только умилялась, а сам Элек и не думал сбавлять обороты трудовой активности. Зоя ворчала на него и родственников, а чтобы Эл меньше тратил времени на «всякую ерунду», вынуждена была сама ему помогать. Соответственно, родственники её только сильнее возлюбили своего гостя — как же, благодаря мальчику Зоя не только на пляже лежит и перед зеркалом крутится, но ещё и по дому что-то делает! Элек же был почти счастлив. Окружённый вниманием любимой, которая в отсутствие рядом соперников совершенно расслабилась и порхала вокруг него весёлой легкомысленной пташкой, он впервые в жизни и сам почувствовал лёгкость бытия. Добавить к этому морской воздух, ласковое солнце и завораживающие пейзажи полуострова и можно поверить, что жизнь прекрасна и удивительна, а самая большая неприятность, поджидающая их на пути — это сломанный Зоин ноготь или испортившаяся на пару дней погода. Эл сознательно старался концентрироваться на «здесь и сейчас» и упорно гнал от себя мысли о тех, кто остался в там, в его обычной школьной повседневности, и к середине лета достиг в этом деле таких успехов, что кое-кто наконец-то перестал ему сниться. Это ли не радость? Даже на то, что Зоя втихаря читала все его письма, он благодушно закрывал глаза и делал вид, что не замечает по-другому сложенных листов и сдвинутых на пару сантиметров конвертов. Зоя, в конце концов, неисправима, а ему скрывать теперь, увы, нечего. Так что пусть читает и не мучается подозрениями. Писали, кстати, Элеку два человека. Серёжа, который в разлуке опять воспылал к нему братской любовью, и… Чиж. Брат в своих письмах, и Эл не мог этого не отметить, проявлял просто чудеса тактичности и дипломатии — ни разу не назвал Зою плохим словом и не рассказывал о своей личной жизни, лишь вскользь упомянув однажды, что Гусевы приобрели дом в деревне, и он теперь видит Макара редко. В остальном Серёжа распространялся о своём дачном времяпрепровождении, возне с мопедом, который всё время ломался, и о планах бати приобрести для него настоящий мотоцикл. А вот письма Чижикова Громов читал с трудом. Ничего такого приятель ему не писал, наоборот, пускался в какие-то пространные рассуждения о жизни, философствовал, вещал на отвлеченные темы и почти в каждом абзаце спрашивал что думает Эл по тому или иному вопросу. Эл, глядя на эти опусы, думал только о том, что он перед Чижом виноват. Как бы друг ни пытался скрыть, замаскировать за общими фразами свои чувства, Элек без труда читал между строк о тоске и боли, с которыми так хорошо был знаком сам. Он не хотел такой участи своему забавному рыжему приятелю, но сделал всё, чтобы тот страдал. Рыжему… По иронии судьбы именно «масть» Максима Чижикова сыграла с ним злую шутку.***
— Ты наговариваешь на себя, Эл, — сказал Чиж. — Тебя все любят. Про Зойку я не говорю, и так понятно. И брательник твой тоже — переживает за тебя, беспокоится. Я в этом разбираюсь, точно тебе говорю! Моя Танька вот меня ни хрена не ценит — ноет вечно, капризничает, матери на меня жалуется. Я у неё всегда во всём виноват, прикинь? Я для неё что-то среднее между слугой и нянькой, как брата она меня вообще не воспринимает. Сыроега совершенно не такой. — Ну ты сравнил! — усмехнулся Элек. — Серёжа не маленький ребёнок. Куда ему капризничать? И няньки ему давно не нужны. Они шли по улице к автобусной остановке вдвоём — у Зои были какие-то срочные дела дома, и она даже отпросилась с последнего урока, а Рыжиков просто болтался без дела перед крыльцом школы. Увидел Эла, обрадовался и заговорил его так, что они битый час проторчали в школьном дворе. Потом ещё полчаса брели к остановке, потому что Максим вызвался Эла провожать. Говорливый и восторженный приятель до такой степени запудрил Элеку мозги, что тот и сам не заметил, как успел нажаловаться ему на жизнь (чего за ним обычно не водилось), да ещё и пообещал подтянуть Макса по алгебре. А раз пообещал — надо выполнять… Два раза в неделю Элек оставался после занятий объяснять Чижу теорию и решать с ним задачи и примеры. Макс слушал внимательно, педантично выполнял все его указания, и… флиртовал. Раньше Элек и не догадался бы, что происходит, но после истории с Макаром он отлично научился считывать все эти неявные знаки заинтересованности между парнями. И не смог их проигнорировать. Круглолиций и невысокий Макс был мало похож на Гусева. Кроме того у него была совершенно другая манера речи, другие жесты, мимика… Но Эл не видел черт его лица, не замечал хрупкой фигуры, не слышал голоса и не обращал внимания на повадки. Перед его глазами были только рыжие волосы и россыпь веснушек на розовой коже. Во время очередного их урока, когда Макс рассказывал, как он собирается решать задачу, Эл просто притянул его к себе за шею и поцеловал. Не ожидавший ничего подобного Чиж замер на мгновение, а потом робко обнял своего «учителя» и стал целовать сам. Целовались они долго, по крайней мере такое сложилось впечатление у Эла. Когда отстранились друг от друга, он даже не понял, понравилось ему это или нет. Макс молчал — крайне нетипичное для него поведение. «Хочешь ещё?» — спросил Эл, сам не зная ответ на свой же вопрос. Чиж молча кивнул и потянулся к нему. Теперь каждое их занятие алгеброй заканчивалось тем, что Эл сажал Макса к себе на колени и с ним целовался. И если говорить откровенно, делал это Громов с одной единственной целью — избавиться от той пустоты, которая буквально вымораживала его изнутри. Возможно, думал о себе Элек, он просто из тех людей, для которых любовь к одному-единственному человеку попросту невозможна. Что если кроме девушки для полной гармонии ему обязательно нужен ещё и парень? И раз он лишился одного, так почему бы не подыскать другого? Эл старался, очень старался влюбиться в Чижа, но сердце, выражаясь образно, молчало. Максима было приятно обнимать и целовать, и наверное им обоим понравилось бы в постели, но пустота в сердце заполняться чувствами упорно не хотела, и Эл не шёл дальше. За всё время даже ни разу не дотронулся до задницы Чижа или его паха. А в один прекрасный день и вовсе вынужден был прекратить эти бессмысленные тисканья. — Элек! Я люблю тебя, Элек! — сказал Макс, оторвавшись от его губ. Элек почувствовал, что покрывается холодным потом. Он впервые задумался о чувствах своего друга и вдруг совершенно отчётливо понял, что не хочет, чтобы тот влюбился в него. Потому что сам он никогда не сможет ответить Чижу взаимностью. — Нет, Максим, — покачал головой Эл и ссадил с себя Чижа. — Брось эти глупости. — Но Эл… — растерялся Чижиков. — Это правда… — Знаешь, это была дурацкая затея, прости, — Элек попытался улыбнуться. — Ты мне нравишься. Как друг. Мы друзья, Максим. А целоваться лучше с девчонками. — Но зачем ты тогда это сделал? — спросил совсем сбитый с толку Макс. — Ну… — Эл задумался. — Все так или иначе экспериментируют. Почти все. Вот и мы попробовали. Разве плохо? — Нет… — Главное, что мы друзья, Максим, — опять повторил Элек. — Разве не так? — Так, — энергично закивал Чижиков. — Я очень хочу быть твоим другом. — Ну, значит, будешь! — у Эла даже получилось натурально изобразить радость. Он уже чисто по-дружески приобнял Чижа за плечи и указательным пальцем мазнул его по кончику носа. Максим тоже улыбнулся, но как-то вымученно, не по-настоящему. Больше никаких вольностей в адрес Чижикова Эл себе не позволял. Во-первых, потому что понял, что любимого человека всё равно никто ему заменить не сможет, а во-вторых, он слишком хорошо знал, что чувствует Максим. Когда-то Макар в ответ на признание в любви ударил его, и пусть обстоятельства в тот раз были другими, и Эл во многом был виноват сам, но ту свою боль он запомнил очень хорошо. Специально мучить Чижа, давая ему ложную надежду не пойми на что, было бы жестоко. Зато они действительно подружились.***
На следующей день после своего возвращения в Москву Элек решил заглянуть к Максу. Собрал внушительный свёрток подарков и сувениров, которые прикупил на отдыхе специально для него, положил туда сладостей для Тани, вышел на лестницу и… тут же вернулся. Это же надо, забыть, что в одном доме с Чижом его кровные родственники живут! Ведь нельзя же прийти в гости к Максу и даже не заглянуть к родным! И Элек, посетовав на собственную память, захватил ещё и большой пакет с подарками для Серёжи и его родителей. Потом подумал, что отец-то сейчас в рейсе, сам Серёжа наверняка болтается где-нибудь со своим Гусём (благо до первого сентября ещё два дня осталось), а тётя Надя может выйти в магазин или к подруге поехать. И на всякий случай взял ключи от их квартиры (зря что ли ему их в своё время отец дал?) Чтобы, если никого дома не окажется, оставить там пакет с гостинцами и не везти его обратно. А перед выходом ещё и позвонил для верности. Трубку у Сыроежкиных никто не взял, и Эл, уверившись, что сегодня дома их не застанет, поехал к Чижу. У Максима он пробыл недолго — тот, хотя и был ужасно рад его видеть, собирался идти гулять с сестрой, потом в магазин, потом готовить обед… В общем, распрощались они быстро. И Эл поднялся к своим. Звонить в квартиру он не стал, воспользовался в кои-то веки раз ключами. И сразу понял, какую ошибку совершил — в квартире определённо были люди. Голоса, которые доносились из комнаты брата, не оставляли никаких сомнений — Серёжа дома, и не один. Почему он, не оставив сумку в прихожей, просто не развернулся и так же тихо не вышел, Эл и сам не понял. Не иначе как едва коснувшиеся его ушей звуки, тот час же выбили из головы всякий разум. С трудом соображая, что именно он делает, Элек медленно, стараясь ничем себя не обнаружить, прошёл внутрь. Остановился у приоткрытой двери в Серёжину комнату. Эл изо всех сил пытался быть тихим, но всё равно, ему казалось, что сердце его бьётся настолько громко, что его непременно услышат. Конечно, Элек догадывался что именно он увидит через щель в дверном проёме, но одно дело догадываться и даже представлять, а другое — видеть собственными глазами. Брат лежал на разобранной постели в позе лягушки, которую вот-вот собрался препарировать некий неизвестный Элу лаборант, и отчаянно себе дрочил. Под ним, упираясь своей рыжей макушкой Серёже прямо под мышку, был его любовник и частыми резкими толчками вбивался в растянутый анус. Обняв со спины, Макар целовал его бок, даже дотягивался до груди, а рукой то придерживал Серёжу за бедро, то теребил ему сосок, то засовывал пальцы в рот, и Серёжа сквозь непрекращающиеся хриплые стоны посасывал их. Другой рукой Гусев ласкал ему член, помогая дрочить, перебирал и оттягивал яички, а потом, облизал собственные пальцы зачем-то вставил их в блестящий от смазки Серёжин задний проход, туда же, где, как поршень, ритмично двигался его член. Серёжины стоны перешли в жалобное поскуливание, заполненный до предела трахающими его пальцами и членом любовника, он выгнулся, раскрываясь ещё больше, крупно задрожал и спустил себе на живот. Эл и сам чуть не кончил, глядя на всё это. Но в последний момент опомнился и так же неслышно, как вошёл, покинул квартиру Сыроежкиных. Только на лестнице, закрыв за собой дверь, он понял, что почти не дышал всё это время. Голова кружилась, и Элек, чтобы не упасть, присел на ступеньки рядом. Подсмотренная им непристойная сцена всё ещё стояла перед глазами, но возбуждение постепенно утихло, уступив место другому, гораздо более сильному и менее приятному чувству, сожалению. Он жалел, что так и не лёг под Макара. Когда они ещё были вместе, Гусев хотел этого, но ни разу не сказал о своих намерениях прямо. Тогда Эл был благодарен ему за деликатность, но сейчас ему думалось, что если бы Макар попросил, надавил, заставил, в конце концов, то он бы уступил его желаниям. И избавился бы от того панического страха оказаться снизу, который несколько лет отравлял ему жизнь. Как он избавился от него сейчас, увидев свою точную копию, невменяемую от наслаждения и жадно принимающую в себя плоть любимого человека. Его, Эла, любимого человека. Теперь Эл знал, что с точно такой же радостью и удовольствием он бы и сам насаживался на член Макара, хоть ртом, хоть задницей, если бы только судьба дала ему ещё один шанс… Но, увы, такого больше никогда не случится — это он тоже прекрасно понимал. Элек встал и, держась за перила, нетвёрдой походкой стал спускаться вниз, про лифт даже не вспомнил. Послезавтра начнётся школа, и ещё девять месяцев ему предстоит практически каждый день видеть своего любимого в классе, рядом с Серёжей. А потом всё закончится. Интересно, что хуже — видеть Макара с другим или не видеть вовсе? Элек задумался, но решить для себя это так и не смог. Одно было понятно: ему в любом случае придется научиться с этим жить, так же как, например, человеку, лишившемуся части своего тела — не смертельно, но хорошо уже не будет никогда. Впрочем, на самом деле всё складывается не так уж и плохо: Эл не останется один — у него есть Зоя! Зоя… Обрадовавшись в первый момент мысли о любимой девушке, уже через секунду Элек забеспокоился, а через две ему стало по-настоящему страшно — что если Зоя бросит его? Она слишком красивая, умная, уверенная в себе — любой бы захотел быть с ней. И рано или поздно (а скорее именно рано) ей надоест возиться с парнем, который ещё недавно на полном серьёзе считал себя роботом, а теперь готов горстями есть транквилизаторы и чуть что может загреметь в психушку. Зоя ведь и встречаться-то с ним согласилась только потому, что Эл, как две капли воды, похож на своего брата. Она была влюблена в Серёжу… Только ли была? Эл помнил: ребята рассказывали ему — Зойка единственная вступилась за Сыроежкина, когда того били. Как тигрица, бросилась на его обидчиков, не испугавшись того, что она, хрупкая девушка, должна противостоять двум разозлённым парням. И победила. Это о чём-то да говорит… А ещё Зоя сильная… действительно сильная, во всех смыслах. А он — слабак. Который только делает вид, что крут, и всё ему по плечу. Эл чувствовал себя сильным с Макаром, но Макара у него больше нет. Как нет больше и того внутреннего стержня, который позволял Элу ощущать себя полноценным человеком, бороться за своё счастье и достигать поставленных целей. Макар забрал эту силу. Если уйдёт Зоя, она заберёт с собой его жизнь. И у него есть лишь одна возможность предотвратить это. — Алло, Зоя? Приходи сейчас ко мне, — в трубке ненадолго воцарилось молчание, и Эл почувствовал, как от волнения у него вспотели ладони. — А твои?.. — с сомнением спросила Зоя. — Они сегодня будут поздно. К тому же папа никогда не возражает против того, чтобы ты оставалась. Ты же знаешь. — Ладно. Взять чего-нибудь? — Только себя, — у Элека даже получилось засмеяться. Вполне естественно, между прочим. — У меня всё есть. — Я хочу шампанское, — Зоя заметно повеселела. — Будет тебе шампанское. И конфеты с ликёром, и всё остальное тоже… будет. — Окей, — довольно отозвалась Зоя. — Только зубную щётку захвачу. — Я тебе купил щётку, — вполне искренне улыбнулся в телефон Элек. — И расчёску, и даже шампунь, который ты любишь. Только приходи… Пожалуйста. У Эла действительно всё было готово к приходу любимой — в холодильнике ждало своего часа шампанское, на столе лежала коробка дефицитных конфет с вишней в коньяке, а на полочке в ванной для новой хозяйки был припасён полный комплект гигиенических принадлежностей. Оставался только последний штрих. Элек выложил на кровать весь имеющийся у него запас презервативов, принёс из Машиной комнаты набор швейных игл, резко выдохнул, и приступил к делу. Что бы ни случилось, теперь он сам будет командовать своей судьбой. А может, и не только своей.