Первый снег

      Зоя не любила гулять одна, но Эл был с утра занят, а сидеть дома в хорошую погоду не хотелось. Вот она и выползла на улицу — пройтись по соседним дворам и заглянуть в парк. Всяко лучше, чем в четырёх стенах куковать. В парке была толпа народу — школьники всех возрастов, стараясь не упустить перед началом учёбы последние погожие денёчки, буквально оккупировали все площадки, лужайки и лавочки. Зое даже присесть некуда было.  — Привет, Зоя! — из общего хора весёлого гомона и шума, наполнявшего парк, донёсся вдруг до неё знакомый голос. Зоя обернулась — рядом с детской площадкой с видом профессиональной няньки скучал Чижиков-Рыжиков.  — Привет! — Кукушкина не слишком обрадовалась приятелю своего парня, но раз Эл считает его своим другом, решила проявить дипломатию и мило с ним пообщаться. — Танюху выгуливаешь? Она у тебя шебутная, — Зойка подошла к Чижу и искренне улыбнулась в сторону его вредной сестрицы.  — Ага, — кивнул Макс. — Пусть напоследок наиграется. Танька! Не лезь туда, там высоко! — крикнул он карабкающейся на самый верх сказочного домика девочке. Та ему только язык в ответ показала. — Вот, первого сентября в первый класс поведу, — гордо заметил Чиж. — Я уже и у классной со своей линейки отпросился.  — А родители? — удивилась Зоя.  — Так работают же, — пожал плечами Чиж. — Танька с яслей на мне.  — Ну ты прямо отец-героин! — Зоя посмотрела на Максима с нескрываемым уважением. — Повезёт твоей будущей жене.  — Сплюнь, Зоя! — Чиж аж вздрогнул от такого комплимента. — Чтобы я добровольно на себя такую обузу повесил? Нет уж — мне и так хватило. Выше ушей уже. Ты даже не представляешь, как эта мелкая меня замучила!  — Она прикольная у тебя, — задумчиво сказала Зоя, глядя, как Таня Чижикова, усевшись на самый верх конструкции, стойко обороняла своё завоёванное место от других мальчишек и девчонок.  — Ты лучше скажи, чего без Эла ходишь? — поинтересовался Чиж, которому, по-видимому, обсуждать подробности своих взаимоотношений с сестрой совсем не хотелось. — Поссорились что ли?  — С чего такие выводы? — не поняла Зоя. — Он занят с утра.  — Да? — теперь уже удивился Чиж. — Мне он сказал, что свободен.  — А… ты его сегодня видел? — Зоя сразу же напряглась — ей-то Эл не стал объяснять, что у него за дела такие ни свет ни заря образовались.  — Ну да. Он был у меня. Полчаса как ушёл. Сувениров привёз. И конфет Таньке — во-от такенный мешок, — Рыжиков даже размер этого мешка показал Зое, настолько впечатлён был. — Но я ей буду по штучке в день выдавать, а то совсем зубы испортит…  — Так и что он у тебя был? Долго? — перебила его Зоя.  — Не. И часа не посидели — мне мелкую гулять надо было, а он к своим собрался.  — К Серёже, да? — вот теперь Зоя действительно занервничала — с чего бы это Элу скрывать от неё свой визит к родным?  — Наверное, — согласился Чиж. — Он им тоже подарки привёз. Хотя я никого из Сыроежкиных дня два уже не видел. Ну, может, не пересекались просто. А может, Эл к Гусю ещё решил заскочить, днюху его отметить. Я подробности не спрашивал — он о таком говорит не любит.  — Подожди-подожди, — услышав про Гуся, Зоя совсем разволновалась и даже схватила Чижикова за рукав. — Причём здесь Гусь? Какая днюха?  — Ему в четверг восемнадцать стукнуло, ты разве не знаешь? А из деревни своей он только вчера вернулся, — стал объяснять Чиж. — Наверное, сегодня отмечать решил, иначе для кого столько шампанского тащить было?  — К-какого… шампанского?.. — опешила Зоя. Чиж любил болтать много и на первый взгляд не по делу, но если быть внимательным, из его трескотни всегда можно было почерпнуть полезную информацию.  — Советского, какого же ещё? Я вечером, когда с Танькой домой возвращался, как раз Гуся-то и встретил. Ну и спросил, давно ли это он на лимонад перешёл? Макар же больше крепкие напитки уважает. А тут вдруг три бутылки сразу! Я считал, — зачем-то уточнил Чижиков. — Хотя мне он сказал, что ничего такого не планирует, но я думаю — наврал! Зажидил нормально проставиться. Зойка почувствовала, как к горлу подступает противный ком.  — Элек, кстати, шампанское любит, — продолжил резать по-живому Чиж, — он мне сам рассказывал. Хотя это по-моему девчачий напиток какой-то… А может, он для девки какой купил? — внезапно осенило Чижикова. — Ведь должна же быть у Гуся девка-то? Девчонки, вообще, таких как он, любят. Вон, даже Танька моя, уж на что мелочь пузатая, на Макара таращится.  — А может… они это… с Серёжей отмечают? — просипела в конец перепсиховавшая Зоя, сама уже не сильно веря в свои слова. — Они ведь дружат…  — Ну, теоретически, возможно, — кивнул Чиж. — Сыроега всё пьёт, что горит. Но у него самого дома бар — я аж охренел, когда первый раз увидел. Дальше Зоя слушать не стала — ей и так хватило. Тем более, что Рыжиков бросился к своей Тане — снимать её с верхотуры: спускаться вниз оказалось не в пример сложнее, чем лезть наверх, и она, требовательно вопя имя своего брата, стала звать на помощь. Гулять отчего-то расхотелось, и Зоя развернулась и пошла прямиком к дому. С каждым пройденным шагом подозрения, сомнения и тревоги, поселившиеся в её сердце после разговора с Чижом, разрастались и крепли, опутывая разум и созревая ядовитыми плодами ревности и страха. Войдя в квартиру, Зоя была уже почти уверена, что к кому бы ни заходил сегодня Элек, основной его целью был Макар. Он хотел его видеть, и совсем не из-за прошедшего Дня рождения — Эл просто скучал по Гусеву! И договорились они заранее, а Гусь и рад стараться — шампанское даже купил. Брют, наверное, Эл его действительно любит. Никаких девчонок у Гуся отродясь не водилось, Зойка это прекрасно знала, что б там кто ни говорил. И о том, что этот рыжий пидарас интересуется парнями, она тоже давно догадывалась. Но вот в то, что отношения между Гусём и Элеком куда сложнее и серьёзнее, чем ей думалось, Зоя верить не хотела. Не хотела, но, видно, придётся. Потому что Эл про своего бывшего друга не забыл, раз, едва вернувшись в город, побежал к нему, наплевав на все обиды. Даже про то, как в дурке из-за него оказался, не вспомнил! В своё время Зое было тяжело признать тот факт, что её парень чересчур трепетно относится к Макару, что эти их бесконечные переглядки и словесные пикировки больше напоминают флирт, чем что-либо другое. Что Эл, похоже, увлёкся Гусевым. Теперь же всё становилось слишком очевидным — Эл влюблён и, скорее всего, не без взаимности. Зоя могла только догадываться, какие отношения связывают самого Макара и Сыроежкина, с которым они сблизились настолько, что стали больше похожи на пару, чем на двух закадычных друзей, но спинным мозгом чувствовала — даже если её интуиция не врёт, и Гусь с Сыроегой действительно крутят любовь, это никак не помешает Гусеву делать ровно то же самое ещё и с Сыроегиным близнецом. С этим надо было что-то решать. Терять Громова, который подходил ей по всем пунктам, и которого она в общем-то любила и планировала прожить с ним долгую и счастливую жизнь, Зоя не хотела категорически. А в том, что именно это и произойдёт, если она и дальше будет сидеть сложа руки, сомнений у неё теперь не осталось. В конце концов, им было хорошо там, в Крыму. Элек был с ней счастлив и прекрасно обходился без своего Гуся. Даже в письмах о нём ни разу не упомянул. А что это значит? То, что по-настоящему ему нужна только она, Зоя. Но вот Эл может этого и сам не понимать и под влиянием чувств наделать глупостей. Например, бросить её и спутаться с Гусём. И долг любящей женщины уберечь своего мужчину от такого опрометчивого шага. Любым способом.  — … Я тебе купил щётку. И расчёску, и даже шампунь, который ты любишь. Только приходи… Пожалуйста. Голос Элека звучал так тепло и нежно, а по ту сторону телефонной трубки без труда угадывалась улыбка, от которой Зоя млела и таяла, как мороженое на солнце, что всякие моральные терзания, не покидавшие её последние полчаса, исчезли. Зоя пошла собираться, и уже через час была у любимого дома.  — Давай ты сначала в душ сходишь? — соблазнительно улыбаясь, Зоя попробовала выпутаться из объятий Элека и как можно деликатнее подтолкнуть его в сторону ванной. К тому что Громов набросится на неё прямо с порога и, словно пещерный человек, потащит к себе в логово, она сегодня готова не была.  — Да я уже… — с трудом переводя дыхание между поцелуями, сказал Эл. — Пока тебя ждал…  — Ну всё равно, Элек… — охнула Зоя, почувствовав его руку у себя между ног — дело шло слишком быстро.  — Тогда… ты со мной…  — Конечно! — Зоя кое-как изобразила восторг от столь интимного предложения. — Только я через пять минут. Ну, мне надо… Очень! А ты иди, — и, уже не церемонясь, выпихнула его из комнаты вон. Эл снисходительно улыбнулся, сказал: «Ладно!» и вышел. Никаких пяти минут у Зои, разумеется, не было — в лучшем случае через две он начнёт её звать или того хуже — вернётся за ней лично. В этом плане Зоя своего парня знала как облупленного — у него в таких делах терпения нет. В три секунды отстегнула она английскую булавку, которой был скреплён слишком большой вырез платья, и метнулась к комоду. Ещё двадцать секунд ушло на то, чтобы нашарить в отсеке с бельём россыпь блестящих квадратиков с ребристыми краями, и столько же, чтобы в полумраке забитого трусами и носками ящика, практически на ощупь, проколоть каждый. Пять секунд, чтобы незаметно пристроить булавку на место, три — чтобы поплотнее задернуть шторы, пятнадцать — скинуть платье с трусами, потом лифчик… Чёрт, причёска! В этот раз любовь к хитрозаплетённым косам явно вышла ей боком — Зоя стала лихорадочно распускать то, что вертела утром на голове почти в течение тридцати минут.  — Зоя!.. Ты идёшь?  — Да! — срывающимся от волнения голосом крикнула в ответ Зоя и с удвоенной силой стала распутывать волосы. Оставалось совсем чуть-чуть, но в комнату вошёл Элек — голый, весь в каплях воды и босиком. Увидел такую же голую Зойку, стоящую в куче своей одежды и воюющую с последней косой, молча подхватил её на руки и понёс в душ. «Свет!» — мелькнуло у неё в голове, уже в ванной. Будут ли заметны проколы на фольге она не знала, и единственное, о чём теперь могла думать, как убедить Эла заниматься любовью в темноте.  — Давай сегодня без света. Для разнообразия, — предложила взъезжающая обратно в комнату опять на руках у любимого Зоя и сразу же щёлкнула выключателем.  — Как скажешь, птичка моя, — шепнул ей на ухо Эл и плавно опустил на кровать. Такого лёгкого согласия Зоя не ожидала, но про себя порадовалась — одной проблемой меньше. Однако, возникла другая — в конце Эл не позволил ей сесть, как обычно, сверху, а на это был определенный расчёт: так она могла бы сама снять презерватив и, если бы он заметно порвался, не афишируя это, выбросить. Не тут-то было — её нагнули в коленно-локтевую и за сим — всё: лежи, Зоечка, и мучайся, гадай, как всё прошло, не запалил ли тебя любовник на диверсии? Вот Зоя и лежала, вся тряслась от страха — поймёт, не поймёт? Эл вернулся из кухни, где стояло мусорное ведро, довольный — значит, ничего не заметил, и Зоя в первые с момента своего прихода по-настоящему расслабилась: затея удалась, и её не раскрыли. На радостях полезла к нему с поцелуями, Эл опять завёлся, не глядя взял новую резинку, и всё опять прошло по тому же сценарию. А потом до Зои дошло, что же она натворила. Представила себя с пузом и Эла, который перспективе скорого отцовства ни разу не обрадовался и даже свалил от такого «счастья» прямо… в объятия Гусева. И ей стало худо. В прямом смысле слова. Было это уже за столом — Элек поил её обещанным шампанским, угощал всякими деликатесами, а Зоя, сделав очередной глоток, опять вообразила себя одну-одинёшеньку с ребёнком или даже с двойней, без надежды поступить в институт и выйти замуж, живущую с вечно попрекающими её родителями, и, побледнев, свалилась в обморок. Эл переполошился так, что вызвал скорую. Даже Зойкин бурный протест (а очнулась она почти сразу) на него не подействовал. Скорая приехала, признала Зою абсолютно здоровой, хоть сейчас в космос запускай, сделала обоим выговор по поводу употребления алкогольных напитков и уехала, пожелав напоследок не травить молодой неокрепший организм и думать о будущих детях. Элек сразу повеселел, а Зоя приуныла.  — Ты меня не бросишь, Элек? Вопрос был глупый, и Зоя это прекрасно понимала, но не спросить не могла. В конце концов, она сама регулярно повторяла эту мантру Элу — что любит и будет с ним, что бы ни случилось. Она говорила искренне и в своих словах была твёрдо убеждена, так почему бы не поверить и в его слова тоже?  — Конечно, Зой! Никогда не брошу! — Элек расцвёл в такой счастливой улыбке, что у Зои, что называется, отлегло от сердца. Вспомнился Чиж со своей мелкой, и Зоя подумала, что раз он, парень, да ещё в таком юном возрасте справился с заботами о маленьком ребёнке, то она тем более осилит. Хоть двоих родит и воспитает! А если рядом будет Эл, то ей и вовсе ничего не страшно — вдвоём им всё по плечу.

***

Учебный год начался без приключений. Таратар гонял их с Сыроегой в хвост и в гриву, а когда узнал, что оба собрались поступать в МЭИ, стал мучить ещё сильнее. Особенно физикой, которой занимался с ними с большим удовольствием — видно математика за столько-то лет успела Семёну Николаевичу немного поднадоесть. Макар старался налегать на учёбу, ведь впереди светила перспектива поступить в вуз с военной кафедрой и как минимум на пять с половиной лет забыть о срочной службе в рядах вооруженных сил. Да и потом, если призовут, офицером служить куда приятнее, чем рядовым. И война наверняка уже к тому времени закончится. Серёга, в отличие от Гуся, на эту тему вообще не парился — у его папаши были какие-то связи в военкомате и деньги, чтобы этими связями грамотно воспользоваться. Так что он, как и Эл, армии не очень боялся — родня отмажет, а ежели им с братом вдруг в порыве гражданской сознательности приспичит долг Родине отдать, то служить они будут с комфортом и рядом с домом. Серёжа, кстати, в последнее время вёл себя вполне спокойно, только взбрыкивал иногда, когда Макар пытался на него давить — уроки вовремя делать заставлял, следил, чтоб тот дополнительные не прогуливал и бухать без повода не разрешал. Ну и курево отбирал ещё.  — Ты, Гусь, правильный стал, пиздец просто! — фыркнул недовольно Сыроежкин, когда очередная пачка его сигарет отправилась прямиком в мусорку. — Не пей, не кури, учи уроки, бля!.. Да меня мать так не прессует, как ты! Чё с тобой случилось? Сам же хулиганом был, шлялся — пробы негде было ставить. А теперь?  — А теперь я вырос, дурачок, — щёлкнул его по носу Макар. — Ответственность и всё такое… за тебя в том числе.  — Потому что ты меня ебёшь? — засмеялся Серёжа.  — Потому что я тебя люблю, балда, — вздохнул Макар. — И кончай материться уже.  — Ой, бля-а! — тут же скорчив кислую мину, протянул Серёжа, поправил на плече сумку и быстрее зашагал к школе. Покурить ему не дали, он был раздражён и даже на признание Макара никак не отреагировал.  — А хулиХаном я никогда не был, — сам не зная, за что извиняясь, сказал Гусев, уже догнав Сыроежкина. — Не знаю, почему так все думали.  — Ну, сейчас-то ты точно не хулиган, — кивнул Серёжа. — Хуже Эла стал. Примерный комсомолец! Может, ещё и в партию метишь, а, Гусик?  — Я пока мечу только в институт поступить, — Макар сознательно проигнорировал Серёжин сарказм. — А ты сам чего в жизни хочешь?  — Я? — Серёжа задумался. — Ну… тоже получается, в институт. Сначала. А потом не знаю. Какую-нибудь работу непыльную, и чтоб платили хорошо. А ещё я с тобой хочу жить, — последнюю фразу он сказал уверенно, словно это было единственное, что не вызывало у Серёжи никаких сомнений.  — Правда?.. — Макара так поразили эти слова, что он даже остановился и Серёжу за руку схватил. — Ты правда этого хочешь?!  — Хочу, — Сыроежкин хитро улыбнулся и, кокетливо прищурившись, посмотрел на Макара. — Ты, конечно, иногда такой душный бываешь, Гусь, хоть на стенку лезь. Но это хорошо даже — я без тебя совсем разболтаюсь.  — Серёжа… — только и смог прошептать Макар. — И я с тобой хочу… очень!  — Если твою жопу опять на приключения не потянет, мы с тобой всё время вместе будем. До конца жизни! — неожиданно серьёзно сказал Сыроежкин и обнял его за плечи. — Но ты должен помнить: ты — только мой! О, об этом Макар не забывал! В школе ни на шаг от Серёжи не отходил, после уроков тоже при нём был, как привязанный, на Эла в классе и то смотрел украдкой. И тихонько офигевал. Оказалось, что даже с приятелями, их с Сыроегой общими приятелями, ему нельзя общаться так, чтобы не вызвать Серёжиного недовольства. Нет, сцен Сыроежкин из-за этого не закатывал, но дёргался и нервничал так заметно, что Макару попросту становилось его жаль. И он старался лишний раз не давать повода. Сам же Серёжа словно расцвёл и без преувеличения стал настоящей звездой класса. Вокруг него на переменах вечно собиралась целая толпа ребят, которой он что-то рассказывал забавное, красуясь перед публикой, шутил, улыбался направо и налево, ловил на себе восхищённые взгляды девчонок, умудряясь не ссориться при этом с парнями… Макар в такие минуты смотрел на него и думал — до чего же красив его Сыроега! И если бы не был влюблён в него с шестого класса, то обязательно влюбился бы сейчас. Какими же смешными и нелепыми казались теперь его детские страхи потерять уважение и авторитет у одноклассников, как он ревновал к возможной Серёжиной популярности, когда тот только перевёлся в их школу! Всё, чего так боялся Макар четыре года назад, сбылось, но ничего ужасного в этом не оказалось. Да, Гусев фактически превратился в тень Сыроежкина, и что? Зато он единственный, кто по-настоящему может обладать им, заставлять смеяться от счастья, терять голову от желания, бешено ревновать или безмятежно радоваться одному своему присутствию. Только при нём Серёжа не скрывает своих слабостей, не стесняется даже самых постыдных фантазий, только ему доверяет самые сокровенные мечты и только с ним делиться своими страхами и надеждами. И только он слышит Серёжино: «Я люблю тебя!» Иногда нежное и ласковое, иногда с трудом произносимое сквозь стоны и сбившиеся дыхание, иногда — с угрозой или даже яростью, а иногда — обречённое. Но чаще всего — простое и обыденное, будто замечание о погоде или перечисление уроков на завтра. И это «я люблю тебя» для Макара самое ценное и дорогое. Однако, за такое счастье приходится платить, и не дёшево. У Макара больше нет своих друзей и приятелей, нет личного времени и пространства, нет интересов, не связанных с Серёжей, да практически ничего своего нет. Это тяжело и кажется несправедливым, но он сознательно пошёл на такой шаг — его любимый болезненно ревнив, к тому же до сих пор не простил и не смирился с тем, какую жизнь Макар вёл ещё год назад. «Бывших блядей не бывает!» — упрекнул его Сыроежкин, когда они ссорились последний раз, и Макар, хоть и прописал тогда Серёге леща за хамство, а всё же не мог не сознаться себе, что тот прав. Макар до помутнения рассудка обожал своего Серёжу, только вот ночью ему снился Эл, днём он надеялся хоть мельком ещё раз увидеть Митю, а вечером перед сном думал, как там сейчас Денис Евгеньевич? Да и красоту других парней и мужчин постарше он тоже не замечать не мог. В такой ситуации добровольно-принудительное ограничение общения с другими людьми только на пользу, думал Гусев, с ужасом представляя себе, что же будет, если он всё-таки однажды сорвётся, и Серёжа об этом узнает. Ведь не простит же, и всё — жизнь, считай, кончена. Так что, как ни крути, а отказаться от свободы и независимости в угоду Серёжиному спокойствию и собственному благополучию, не так уж и глупо в его случае.

***

Середина октября выдалась достаточно тёплая, но синоптики уже к концу следующей недели обещали похолодание со снегом. Макар сидел на своей последней парте и скучал. Историчка вызвала к доске Кукушкину рассказывать о расширении братской семьи советских республик, Серёга рядом перешёптывался с Корольковым на тему того, какие новые кассеты привёз ему отец, и что он может переписать Вовке, а что просто так отдать, а Макар, пользуясь моментом, залипал на Эла, внимательно следившего за Зойкиным ответом у доски, слушал шум дождя, уже третий урок тарабанившего по жестяным водоотливам, и потихоньку клевал носом.  — Таким образом, в августе тысяча девятьсот сорокового года семья советских социалистических республик пополнилась… — Зоя набрала в лёгкие побольше воздуха, с шумом выдохнула, чуть дрогнувшим голосом повторила: — Семья пополнилась… — и по стеночке сползла на пол. Народ в классе с историчкой вместе в первый момент даже не сообразили, что произошло, а во второй оказалось, что бежать помогать Колбасе поздно — она на руках у Громова уже подъезжала к двери. Как он успел к ней подбежать и соскрести с пола, никто и не понял. Эл толкнул носком кеда дверь и стал выносить Зою из класса, историчка бросилась за ними, крикнув на ходу: «Сидеть всем тихо!», и тоже покинула кабинет. Вся отчалившая троица имела при этом вид бледный, если не сказать зеленоватый. Что это такое было, Макар вообще не понял.  — Она чё, беременная что ли? — ошалело хлопая глазами, сказал вслух Сыроежкин.  — Может, отравилась чем-то? — предположил Корольков. Дальше целый хор голосов принялся на все лады рассуждать о причинах Зойкиного обморока, сочувствовать Элеку, которого угораздило «так вляпаться», строить догадки относительно того, кого, в каком количестве и от кого (!) родит Зоя, если она всё-таки беременна, потом кто-то ляпнул, что кукушки сами яйца не высиживают, и Колбаса непременно от ребёнка избавится, и Серёжа не выдержал.  — Так, блять! Если кто ещё раз откроет свой поганый рот по поводу Колбасы, Эла и моих племянников — получит в бубен! — он вскочил с места и, угрожающе сжав кулаки, окинул взглядом класс. Макар тоже встал. Все сразу же замолкли — в отличие от Сыроежкина, рука у Гуся была тяжёлая — это каждому известно. Нарываться на конфликт ещё и с ним не хотелось никому. Через пятнадцать минут в класс вошла историчка, глаза огромные, физиономия красная, такое чувство, будто с ней в медкабинете чего нехорошее сделали. Следом шёл Громов — довольный и с гордо поднятой головой, за ручку вёл Зою — та с опаской поглядывала то на него, то по сторонам.  — Садитесь, все живы-здоровы, продолжаем урок, — выдохнула наконец учительница, а Макар подумал, что наверное они всё-таки угадали — Зоя и впрямь залетела. Эл позвонил вечером (Макар как раз у Серёги новый ужастик смотрел), ну и сообщил тому радостную весть. Даже не столько самому Сыроежкину, сколько отцу их. Мол, так и так, дорогие родственники, скоро у вас внук появится. Родители Серёгины, услышав это, чуть ли не по потолку забегали — сначала от шока, потом от радости: Кукушкина у них большим уважением пользовалась, и лучшей невестки себе они и пожелать не могли. А то, что с ребёнком так рано получилось, их не очень испугало — деньги в обоих семьях водились, и ещё один рот не ставил под угрозу ни их благосостояние, ни перспективы Элека нормально выучиться на дневном отделении. В общем, это дело Сыроежкины решили обмыть, и Макар, естественно, с ними. Но пили в основном старшие, так как дело в пятницу было, а школу в субботу никто не отменял. Оставаться у Серёжи на ночь Макар отказался категорически, сколько тот его ни уговаривал — Таратар с утра контрольную обещал, а её лучше на свежую выспавшуюся голову писать. С Серёгой же фиг уснёшь — он сначала сам затрахает до потери пульса, потом подставляться начнёт — иначе, видите ли, ему полного удовлетворения не получить.  — Не, Серёж, не проси, пойду я. Спокойной ночи, — решительно сказал Макар, обнял друга на прощание и пошёл к себе. И хотел было уже, чтоб не будить родителей, тихо открыть ключом дверь в свою квартиру, как подумал: голова тяжёлая, сна ни в одном глазу, так почему бы не выйти на пару минут на улицу, не проветриться? Лучше спать будет. Сказано — сделано. Макар спустился вниз, вышел из подъезда, вдохнул полной грудью прохладный с примесью сырости воздух, машинально огляделся и… замер. Метрах в двадцати от него, в конце дома стояла машина. В темноте цвет её различим был плохо, но больше всего напоминал тёмно-красный. Или малиновый. Малиновая шестёрка. Он не помнил наизусть номер, но был почти уверен, что знает, кто на ней приехал. И зачем. Едва Макар двинулся в сторону припаркованного авто, как водитель сам вышел ему навстречу.  — Макар!.. Ты замёрзнешь так, — Денис крепко обнял одетого по-домашнему Макара — не то от радости, не то пытаясь согреть, и буквально силой затолкал машину. Почему-то на заднее сиденье.  — Ты как здесь?.. — спросил, обалдело таращась на Дениса Евгеньевича, Макар. — Ты… ко мне? Ситуация была настолько фантастическая, что Гусев грешным делом не секунду подумал, что это он спит, а Денис ему снится. Потому что вспоминает о нём часто.  — Времени уже час, наверное, — прокашлялся Макар и теснее прижался к бывшему любовнику. — Случилось шо, Динь?..  — Я, знаешь, не ждал что ты выйдешь, — сказал Денис, ероша его волосы и целуя в висок. Заметил недоуменный взгляд и пояснил: — Я ведь не первый раз приезжаю, Макар. Всё думаю, что соберусь с духом и зайду к тебе. И в результате никуда не иду — просто сижу тут допоздна и всё. Ты ведь мне тогда ясно сказал… А сегодня ты вышел… Поверить не могу!  — А как ты…  — Я развёлся. Полгода назад. Работаю теперь в спортивном диспансере, ну и к родителям вернулся. Скандал, конечно, был жуткий, — Денис поморщился: не иначе как воспоминания и правда были неприятными. А потом улыбнулся, широко и счастливо: — Зато я теперь свободный человек! Буду жить, как хочу!  — Ну, поздравляю! И как она, свобода? — тоже улыбнулся Макар и положил руку ему на бедро — врать себе было глупо: он соскучился.  — Знаешь, в первые недели такой кайф был… нереальный! Эйфория, одно слово, — с чувством выразился Денис. — Даже тёрки с роднёй её не портили. Я на таком подъёме был — не передать. Даже глупостей всяких наделал.  — Эт каких? — удивился Гусев. Денис и глупости в его понимании сочетались плохо.  — Я письмо Кольке написал. Это друг мой школьный. Помнишь, я тебе про него рассказывал?  — Конечно, помню, ещё бы! Первая любовь твоя и всё такое!  — Ну вот, я через общих знакомых точный адрес его узнал, и написал письмо. Сказал, что помню, скучаю, хочу увидеть. И фотокарточку свою в конверт вложил. Прикинь, я три раза в фотоателье ходил, чтоб сняться, потом самую красивую выбрал! Ну дурак же! — Денис хлопнул себя по лбу и тихо рассмеялся.  — Да ничего не дурак! — решил поддержать его Макар. — Всё правильно сделал, молодец!  — Да он же не помнит меня… Подумаешь, в школе вместе учились! Мало ли, кто с кем… Мы и не виделись ни разу после седьмого класса. А тут ему, представляешь, какой-то хрен с бугра письма пишет и фотографии свои шлёт! Ой, ладно, в общем, — махнул рукой Денис. — Я не жду, что он ответит.  — Ты и меня не ждал, Динь… что я выйду, — тихо сказал Макар, прикрыл глаза и так прижался к его щеке. — Я тоже скучал по тебе… Никакой червячок сомнения даже не шевельнулся в его душе, когда Макар почувствовал на себе чужие губы — эта встреча, словно глоток свободы, опьянила разум, убив на корню любые угрызения совести. Он устал постоянно себя сдерживать, подавлять и ограничивать в общении с другими, часто очень симпатичными ему людьми. И сейчас Денис целовал его, а Макар думал только о том, хватит ли им тут места или придётся ограничиться минетом. Места хватило. Денис усадил его себе на колени, развернул спиной, и Макар полностью отдался физическим ощущениям, растворился в них, забыл про всё и про всех. Был только Денис — его крепкие руки снаружи, твердая плоть внутри, жаркое дыхание, заменившее собой воздух в салоне, и сдавленные стоны, ставшие единственными звуками окружающего мира.  — Я кончу сейчас… — выдохнул ему на ухо Денис.  — Да… давай… — Макар обхватил своей рукой кулак Дениса, стараясь задать нужный себе темп, непроизвольно зажмурился, несколько раз особенно глубоко насадился на его член и тоже кончил. Оргазм оглушил его, и будто бы встряхнул всё тело — Макар обязательно свалился бы, если бы в такой тесноте было вообще куда падать. Открыл глаза и с ужасом понял, что не в оргазме дело — это действительно был удар. Который пришёлся по крыше автомобиля в аккурат над его головой.  — Сука! Какая же ты сука!.. Блядь! — в бешенстве крикнул на весь двор Серёжа и ещё раз со всей дури ударил обеими руками по машине. Потом пнул, что было сил, ногой колесо и смачно харкнул на стекло пассажирской двери, где сидели любовники. Не помня себя от охватившей его паники, Макар выбрался наружу, на ходу и застёгивая трясущимися руками штаны, и кинулся к Сыроежкину.  — Серёжа!..  — Не подходи ко мне, ублюдок! — Серёжа сразу же отступил от него, не дав приблизиться к себе даже на метр, и в подтверждение своих слов поднял с земли валявшийся рядом кусок арматуры. Угрожающе взмахнул им. — Ещё шаг сделаешь — уёбу! Понял?! Тварь! Больше я тебя не знаю, урод! Ясно?! Ещё раз с ненавистью глянул на Гусева, потом вдруг резко развернулся и бросился бежать к подъезду. Еле успел перед самыми дверями швырнуть железный прут в кусты. Макар дёрнулся бежать следом, и тут же был больно схвачен за плечо.  — Не надо, — покачал головой Денис. — Дай ему остыть.  — Я же умру… без него… — с трудом шевеля онемевшими губами, прошептал Макар. От осознания случившейся по его собственной глупости катастрофы, он почти перестал владеть своим телом — голос пропал, ноги стали ватными, вокруг всё стало видеться расплывчатым и нечёткими. К горлу подступила тошнота.  — Хочешь, останься со мной? — предложил Денис и обнял его. Но на этот раз Макар не почувствовал ни тепла, ни прикосновения его рук. Он даже слов почти не разобрал. Само лицо Дениса перестало восприниматься им как лицо живого человека — просто некий абстрактный образ окружающего мира, который что-то говорил Макару. Что-то совершенно ему неинтересное.  — Нет… — медленно водя головой из стороны в сторону, сказал Макар. — Ничего. Не надо. Я пойду… И пошёл. На негнущихся ногах медленно двинулся туда, куда тянула его неведомая сила, к источнику которой он и хотел, и боялся теперь подойти. Остановился у Серёжиных дверей и понял, что просто не может нажать на кнопку звонка. Минут пять простоял, тупо пялясь на номер квартиры, потом так же медленно развернулся и пошёл к себе.

***

«И чего Гусь не остался? — недовольно бурчал про себя Серёжа, закрыв за Макаром дверь. — Мои после винища вырубятся щас, ничего не услышат… На диване бы потрахались, как люди… А он! Контрольная с утра! Выспаться надо! Правильный стал… Гусь лапчатый». Серёжу мучило чувство странной незавершённости, будто они с Макаром не поставили какую-то важную точку в сегодняшнем дне. Уже лёжа в постели, он вспомнил, как они не раз засыпали тут вместе, как любили друг друга на полу возле дивана… Захотелось хотя бы ещё раз услышать голос друга, просто так, неважно, что он скажет. Серёжа взглянул на часы: час ночи — долго же они отмечали сегодня будущее пополнение в семействе! А уже через семь часов вставать. Звонить Гусевым в такое время естественно нельзя, но Макар провёл к себе в комнату второй аппарат и держит его теперь на тумбочке рядом со своим диваном. И всегда снимает трубку после первого же звонка. Так что никого он не разбудит, кроме Гуся своего, решил в итоге Серёжа. Подошёл к телефону и набрал номер… Один гудок, второй, третий… Надо срочно вешать трубку — Гусь не иначе как в сортире засел! Но Серёжа не успел.  — Алё?  — В-валентина Ивановна! П-простите меня, я думал, Макар трубку снимет, — растерялся Серёжа — сейчас гусевская мамаша ему вставит за такой поздний звонок!  — Я думала, Макар остался сегодня у вас, — сказала она настороженно. — Его нет, Серёжа, не приходил ещё. Скажи, а давно он от тебя вышел? — Валентина Ивановна разволновалась даже больше самого Сыроежкина.  — Минут пятнадцать назад… — у Серёжи пересохло в горле. — Он наверное, на лестнице… курит…  — Сейчас поищу его! — рассердилась на сына Валентина Ивановна. — Он же бросил!..  — Не надо! — остановил её Серёжа. — Я сам. Поищу. Всё равно не сплю ещё. Чего вам ходить… ночью по лестницам? И тут же, чтоб не нарваться на возражения с её стороны, повесил трубку. «Ну, Гусь! Ну, погоди! Мне он, значит, курить не даёт, сигареты мои выбрасывает, а сам!.. Втихаря! Ты у меня дождёшься, Макар Степаныч, все перья тебе, Гусик, пообщипаю нахуй! И выебу. Прямо у мусоропровода! Чтоб знал, гад!» — ворчал себе под нос Серёжа, натягивая уличные штаны и засовывая ноги в ботинки. Почему-то несмотря на всю свою напускную злость, ему очень хотелось увидеть сейчас Макара именно там, на лестнице, с сигаретой в зубах. Серёжа два раза пробежался по всем этажам сверху до низу, заглянул на площадку, ведущую к чердаку, спустился к подвалу и запаниковал. На лестнице не было вообще никого, даже дымом сигаретным не пахло. И старая консервная банка на подоконнике, которой как пепельницей пользовались жильцы их этажа, была пустая, без хабариков. Гусь пропал. Не отдавая себе отчёта, весь на нервах, Серёжа выбежал на улицу и, беспомощно озираясь, остановился посреди двора. Кругом темно и пусто, фонари и то горят не все. И вдруг движение. Слабое, едва пойманное его периферическим зрением. Машина, припаркованная в конце дома, как раз под неработающим фонарём. Серёжа пригляделся — тачка была явно чужая: в их доме мало кто имел автомобиль, и всех автовладельцев Серёжа знал. К тому же, жильцы обычно свои машины ставили на ночь в гараж, держать их на улице никто не рисковал. Но самое странное было не это — залётная шестёрка не просто тихо-мирно стояла в их дворе, она… раскачивалась. «Гусь не дошёл до своей квартиры, его нет на лестнице, он не курит у подъезда… В трениках и футболке в семь градусов тепла далеко уйти он тоже не мог… — пронеслось в голове у Серёжи. — Разве что пробежать двадцать метров до чёртовой тачки! Которая трясётся так, словно в ней кого-то ебут!» Сыроежкин медленно пошёл к машине. Стиснув зубы, сжав в кулаки вспотевшие ладони, не обращая внимание на колотящееся в горле сердце, он шаг за шагом приближался к границе своего бытия. Если то, о чём он думает и чего так боится, окажется правдой, он просто не сможет жить как прежде, весь его мир разделится на «до» и «после». Но. Ещё есть шанс повернуть назад, перезвонить через полчаса Гусевым (с сложившейся ситуации это можно), убедиться, что Макар уже дома (а может, он уже дома, а Серёжа просто прозевал его, пока бегал туда-сюда?). Только ноги не слушались своего хозяина, они сами шли к машине. Серёжа будто бы видел себя со стороны. Вот он вплотную подходит к незнакомой тачке, вот наклоняется к двери пассажирского сиденья, вот внимательно приглядывается, стараясь рассмотреть салон — в машине двое мужчин, один на коленях у другого. Его штаны приспущены, он приподнимается, будто собираясь встать, и резко опускается обратно. Тот, что снизу, обнимает сидящего за бёдра, делает рукой характерные движения в районе его паха, целует через футболку его спину… В какой-то момент скачущий на нём парень почти ложится на сложенное впереди кресло, его грубо возвращают назад, так происходит ещё раз и ещё… Машина раскачивается сильнее, и всё, чего хочет в этот момент Серёжа, чтобы она замерла, не двигалась. Никогда больше. Он со всей силы бьёт сложенными в замок руками по крыше автомобиля и даже не чувствует боли от столкновения с твердым металлом. Физически он не чувствует вообще ничего, единственное ощущение, с головой поглотившее Серёжу, это смешанная с обидой ярость. И вот она наполняет болью всё его существо.  — Сука! Какая же ты сука!.. Блядь! Он видит перед собой ещё недавно любимого человека и понимает, что единственное чувство, которое он сейчас испытывает к нему, — ненависть. Разве можно любить и ненавидеть одновременно?.. От этого Серёже становится по-настоящему страшно, он пятится назад. Макар зовёт его по имени, и звук его голоса сладкой дрожью отзывается в теле. Пока ещё отзывается.  — Не подходи ко мне, ублюдок! В руке кусок арматуры, откуда она? Серёжа не помнит, как взял этот прут, хочет бросить его, но вместо этого замахивается на Макара. Он действительно готов ударить, избить, может, даже убить его. Если только Макар подойдёт поближе. В отчаянии Серёжа кричит:  — Ещё шаг сделаешь — уёбу! Понял?! Тварь! Больше я тебя не знаю, урод! Ясно?! Слёзы застилают глаза, Серёжу начинает трясти. Всё. Больше испытывать судьбу нельзя. Только бы не видеть его, не знать! Никогда не знать… Серёжа со всех ног бежит к дому, ему не хочется возвращаться туда, но деваться всё равно больше некуда. А там всё будет напоминать о том, сколько времени они провели вместе, как любили друг друга, как были счастливы. Но это ложь, обман. Не было ничего! Никакой любви. Он сдуру трахался с последней блядью, которую может поиметь любой, у кого стоит на парней, и воображал себе, что его любят. Такие люди любить не умеют. И Серёжа не умеет любить таких людей. Тысячу раз был прав Эл, когда предупреждал его: «Он шлюха, Серёжа, ты его любить не сможешь…» Не может, да. Просто, чтобы понять это, Серёже понадобилось увидеть всё своими глазами. Интересно, сколько раз за последний год Макар проделывал это за его спиной? Скольким сосал, скольким дал, скольких сам трахнул? Нет! Этого лучше не знать. Ничего не знать, ни о чём не думать. Сосредоточиться на настоящем моменте. В подъезде Серёжа останавливается на секунду и прислушивается — никто не идёт за ним. «Небось остался дальше трахаться со своим Денисом! Что и требовалось доказать — ему всё равно с кем», — Серёжа размазывает по лицу слёзы и решает не ждать лифт: так он услышит, если хлопнет входная дверь. Хотя зачем ему это? Ступеньки расплываются перед глазами, его всего колотит, ноги дрожат… В подъезде тишина. В какой-то момент он оступается, нога подворачивается, Серёжа неловко машет руками, пытаясь схватиться за перила, и летит вниз.

***

 — Чёрт! — выругался Серёжа, потирая ушибленную голову. Кряхтя, поднялся на ноги и огляделся: половину лестничного пролёта он точно своими рёбрами пересчитал. Осторожно подвигал руками и ногами, вдохнул-выдохнул — вроде всё цело. Головой только о стенку шандарахнулся. Башка теперь гудела, а в месте удара выросла здоровенная такая шишка. «И чего я ночью на лестницу попёрся? Дурак!» — подумал Серёжа и осторожно, держась за перила, стал подниматься дальше. Звонить в квартиру Сыроежкин не рискнул — если мать узнает, что ему в такое время дома не сидится, пилить начнёт, нотации читать… Всю душу вынет, короче. Нашарил в кармане штанов связку ключей и стал как можно тише открывать дверь — авось удастся проскользнуть к себе незамеченным. В этот момент внизу хлопнула дверь подъезда, и Серёжа вздрогнул, чуть ключи не уронил — звук болью отозвался в его голове. «Тоже вот, шляются по ночам всякие, людей только пугают! Алкаши наверное. Что за дом вообще такой?» — посетовал он про себя, скинул в прихожей ботинки и, пошатываясь, побрёл в свою комнату. Свет включать не стал, на ощупь добрался до дивана, разделся, плюхнулся на постель и сразу же уснул.  — Серёжа, вставай! В школу опоздаешь! Голос матери бил по ушам, и, чтобы его не слышать, Серёжа с головой зарылся в подушки. «Какая школа, о чем она вообще? Я ж болею», — удивился Сыроежкин и всё-таки вынырнул из своего кокона наружу.  — Мам, ну ты чего? Меня ж не выписали ещё, — проныл он, открыв один глаз. Мать стояла перед ним в новом платье и с какой-то хитрой укладкой на голове. «Не иначе как гостей ждёт или с подружками собралась куда-то. Вот и перепутала из-за этого всё», — решил Серёжа.  — Откуда не выписали? Серёжа! Опять за старое? Нечего прогуливать и сочинять мне сказки. Иди скорее умывайся и завтракай, скоро Макар зайдёт, — сердито сказала мать и ушла на кухню.  — Это я-то — сказки?.. — вслед ей возмутился Серёжа. — Сама-то!.. Школу придумала, а мне только к врачу вечером. Может, не выпишут ещё. Голова после вчерашнего падения всё ещё была чугунная, спать хотелось жутко, но встать всё-таки пришлось — надо было хотя бы до туалета дойти. И Сыроежкин, ещё до конца не продрав глаза, натыкаясь на все углы и удивляясь по дороге, кто это додумался переставлять ночью, пока он спал, мебель, потащился в ванную. Справив нужду, Серёжа со второй попытки натянул на себя штаны, нажал трясущейся рукой на рычаг слива и, стараясь не поддаваться панике, подошёл к висящему над раковиной зеркалу. Взглянул на своё отражение и… замер от ужаса. Он себя не узнал.