- Я всегда рядом, радость моя

– Пора бы найти работу получше, – подперев ладонью подбородок, сказал Артур. Клоун изобразил на лице изумление, и, закинув ногу на ногу, материализовал в руке планшетку. Тёмно-синюю и с лэйблом какого-то – из нескольких тысяч таких же – китайского завода. Такая же была и у Крейна, к которому Флек успел сходить на сеанс. Он же и посоветовал мужчине чаще говорить со второй личностью, делиться планами и мыслями, раз уж двадцать лет игнорирования не помогли изжить эту «напасть». То, что затея в принципе безнадёжна, Артур понял ещё когда Джей запрыгнул на ручку кресла психиатра и начал водить лезвием по кончику уха Крейна. От вскрика в тот момент его удержало лишь то, что, будучи лишь частью его внутреннего мира, Джей никак не мог навредить так раздражающему «мозгоправу». – Давно было пора. Но тебе, видимо, нравилось болтаться по городу с этой красной пипиркой на носу и зелёным париком. Хочешь поговорить о своей бесполезности? Джей говорил с отсутствующим видом, провоцируя в открытую и деланно-тщательно записывал что-то, пародируя Джонатана. Проблемой была не работа. Проблемой было отсутствие высшего образования, без которого готэмские работодатели сразу указывали на выход. Щёлкнула зажигалка. Затянувшись дешёвой сигаретой, Артур закашлялся: горький привкус с явными тяжёлыми примесями вызывал тошноту. И вместе с тем облегчение. Только вот мисс Пенни Флек зависимость сына на дух не переносила, читая двухчасовые нотации о грехе, пока не выдыхалась и не засыпала в кресле, потратив последние на этот день силы. Иногда он неистово хотел поджечь книжечку с псалмами, что Пенни держала в расшитом мелким бисером полотняном мешочке. – И почему мама так любит грозить карой Божьей? Да и все вокруг стали так религиозны, будто уже одной ногой стоят в могиле, – повернулся к клоуну мужчина, всерьёз ожидая ответа. Доктор Крейн говорил, что тульпа не может знать то, о чём он сам ничего не знал, но он с упорством, унаследованном, видимо, от матери, верил в то, что Джей не просто галлюцинация – слишком умным тот был. Эмоциональным. Живым. Джей облизнул изуродованные губы, немного стирая помаду и сцепил руки в замок. – Теперь ты стал говорить со мной, ра-а-адость. – Джей. – Джокер. Артур вскинул брови и непонимающе дёрнул уголком рта. – Я предпочитаю зваться Джокером, малыш Арти, – хрипло повторил клоун, только вот говорил он как-то не так, растягивая гласные и подпуская в голос странные интонации. Его галлюцинация говорит с мидлендским акцентом. Личная шизофрения североамериканца – южанин. Прекрасно. Охренеть. Флек выронил сигарету на старый коврик из свалявшейся от времени шерсти, и она прожгла дыру в толстом ворсе раньше, чем Артур затоптал искру. – Так…ты ответишь на мой вопрос, Джокер? – Ох, какой же ты иногда тупой, – прошипел потревоженный клоун. Затем, подумав с секунду, соизволил ответить. – Готэм. В нём дело. Посмотри на то, что в нём творится. Это же кри-и-изис. Окончательная деградация, малыш. Экономическая, социальная, моральная, мать её. Хэй, вспомни историю – когда начинается подъём религии? Не веры, религии. Флек нерешительно сказал что-то про средневековье и условную потребность церкви в получении наживы, но Джокер взмахом руки прервал его. – Я не об этом. История религий свидетельствует, что рост религиозных умонастроений является психологической, эмоциональной реакцией людей на социальные потрясения в обществе. Социальные, смекаешь? Вы живёте в задрипанных квартирках, жрёте суррогатную еду, пока богачи наслаждаются жизнью. И вы это видите, прекрасно видите. На штурм силёнок не хватает, так хоть поненавидеть можно, не прилагая усилий. Тупое стадо. И ты такой же. Опять он за своё. Артур не знал, почему попытался излить душу этому злому шуту, вместо того, чтобы отсыпаться после тяжёлой смены: сегодня он был зазывалой в цирк, и был вынужден пару раз бегать за хулиганами района Мидтаун, отобравшими у него катушку с рекламными буклетами. Джей, нет, Джокер, не дождавшись от аниматора ничего, растворился, растекаясь фиолетовым туманом, как делал всегда, когда ему надоедало объяснять «прописные истины». Артур похлопал себя по щекам и попытался расчесать встрёпанные волосы пятерней. Он встал из-за стола, захлопнул дневник и вышел из комнаты. Скоро начнется телешоу, да и маму нужно накормить. Мужчина поставил сковороду на плиту, налил остатки прогорклого масла и, покопавшись в мешке под столом, нашел две большие картофелины. Он начал осторожно соскабливать кожицу, стараясь не убирать много. Почистив и нарезав тонкой соломкой картофель, он промыл его под проточной водой, заметив походя, что кран нужно поменять. Вывалил картошку на сковороду, попутно обжёгшись маслом и хорошенько посолил. Усадив мать поудобнее и поправив подушки, Артур поставил перед Пенни тарелку и торопливо подбежал к телевизору, переключая его на любимый канал. Любимый – потому что именно на нём показывали шоу Мюррея Франклина. – Сынок, – тихо начала миссис Флек, ковыряя вилкой золотистый кусочек, – что же ты надумал? Долго ли ты будешь заниматься этим? – Но, мама, ты же знаешь, я хочу стать комиком, – проблеял Артур, встревоженно цепляясь пальцами за покрывало. Только подобных разговоров и не хватало. – Для того, чтобы стать комиком…нужно быть смешным, радость моя. Иногда Флека посещали нехорошие желания, которые проецировал на него сидящий глубоко внутри Джокер. Сейчас, к примеру, ему хотелось схватить пожилую женщину за волосы, которые были больше похожи на тонкий птичий пух, и швырнуть ее лицом о стену. Но он этого не сделает, конечно нет. Он хороший мальчик и послушный сын. Не-ет. – По крайней мере, – язвительно заметил мужчина, – я работаю, а не строчу письма Томасу Уэйну день-деньской. Пенни дёрнулась, и глаза её наполнились слезами. – Сынок, ты же не хочешь закончить как Стиви Хайнс? Артур медленно покачал головой, и его «нет, мама» успокоило её, и она вновь увлечённо следила за весёлым диалогом Мюррея и стендапером из Джорджии. Он определённо не хотел стать таким, как дурень Хайнс. Стивен был фигурой одиозной в их районе, а может быть, и во всём городе. С детских лет его шалости отличались особой жестокостью, и кумушки считали, что вместо сердца у него был не то кусок застывшего топлёного сала, не то сердца у него и вовсе не было. Он прекрасно знал о своей репутации пропойцы и праздношатающегося бродяги, но от этого его дерзкая манера поведения становилась ещё более вызывающей и агрессивной. Одетый с грошовым франтовством, он с нелепой походкой вприпрыжку прогуливался по улицам и задирал всех. А если с ним кто-то здоровался, пусть даже из числа «презренных» хиллбилли, его раздутое, жалкое тщеславие цепко хваталось за эту кроху, и он во всеуслышание хвастал: – Меня все знают, гляди-ка! Меня уважают все стоящие люди Готэма, вот такие дела! Ха! Его жалели все в его районе, и делали вид, что верили. Артур вовсе не хотел быть таким. Но ему хотелось, чтобы его заметили.