Who can it be now?

      Обычно ему задавали вопросы:       Как ты докатился до жизни такой?       Тебе от себя не противно?       Для чего всё это?       Как это произойдёт?       Ты не занят?       Но в этот раз с вопроса решил начать он. — Что привело тебя ко мне?       Он не не хочет видеть его у себя, даже наоборот: новые простыни, почищенные зубы, новый тюбик смазки и упаковка презервативов — он готов видеть его у себя. — Решил проведать тебя.       Какая милая ложь! Хельсинки не дурак, у Хельсинки есть глаза, Хельсинки не может не видеть и не знать, чем он занимается ночью обычно. Все знают. — Я в порядке, как видишь. Скучаю. Выпьем? — Ты сегодня уже пил, тебе нельзя много, так Профессор сказал. У меня есть предложение получше, — здоровяк достаёт из кармана круглый леденец.       Палермо рассмеялся: Андрес запрещал ему есть сладкое — от него портились фигура и зубы. Так что он решил отказаться. — Извини, уже почистил зубы. — Как хочешь.       Как хочет, ха. Палермо уже давно не делает того, что хочет.       Хельсинки разрывает обёртку. Красная конфета с, наверняка, ягодным вкусом ложится ему на язык. Теперь она влажная, ещё более сладкая и более соблазнительная. Палермо делает над собой усилие и переводит взгляд на глаза здоровяка, хотя тот делал всё, чтобы Палермо сдался. Не так быстро. Он ведь человек, он может контролировать себя и свои желания.       Но и серб пришёл не для того, чтобы восхищаться его навыками самоконтроля. Поэтому он рывком сокращает дистанцию между ними, быстрым движением вытаскивает конфету изо рта и целует Палермо. Прямо в губы.       Так сладко. Как будто он сам сосал леденец, только в таком случае можно не переживать ни за зубы, ни за фигуру. И из-за абсолютной безнаказанности невозможно было прекратить. — Смотрю, тебе так нравится больше. — Видимо, да.       Если бы он только сказал «нет». Если бы только оттолкнул. Но нет. Впрочем, у него ещё будет один шанс всё прекратить. — Сеньорита Найроби знает, что ты у меня? — Она не сильно довольна этим. Она говорила, что ты делаешь с другими. — Ты пришёл за тем же? — Я пришёл провести с тобой время. — Хельсинки. Мы будем грабить банк, блядский золотой резерв страны — мы ещё столько времени успеем провести вместе.       Хельсинки помрачнел. — Ты ждал кого-то другого? — Я никогда никого не жду. — Тогда в чём дело, Палермо?       Говорить правду сложно — на суде, например. Говорить правду сложно, потому что от правды иногда бывает больно. Правда в том, что Хельсинки слишком хорош для него, он его не заслуживает. — Наверное в том, что…       В комнату без стука влетела Лиссабон. Она имела нехорошую привычку не стучаться. Может, специально хотела застать его за чем-то мерзким, чтобы был повод прочитать ему лекцию о нравственности. — Профессор хочет поговорить с тобой. Это срочно.       Палермо кивает и идёт вслед за женщиной. На душе у него так легко-легко, ведь он только что увернулся от крупнокалиберной метафорической пули.