Чудовище

      Сколько звуков разрывало барабанные перепонки, раздражали слуховой канал и мучали круглыми сутками не переставая. Порой это было даже больно. А как только он в самый первый раз ощутил этот тяжелейший сноп звуков, бросившийся со всех сторон, он был готов кричать от дикой боли и ужаса. Он боялся, но сам не знал, чего именно. Что его так пугало в тот момент? Что могло случиться такого, что он почти издыхал от усталости? Он не знал. Он просто ждал, борясь с самим собой: со своим телом, что практически не слушалось его, со своим сознанием, которое терялось в мыслях и образах, не понимая, что произошло и кто ему враг. Сейчас это все прошло, но воспоминания еще свежи, а звуки так же пронзительны, но он научился их различать. Почти… Нужно еще немного… Он слышал, как движется все вокруг: как ветер трется об асфальт, об кору деревьев, о стены зданий; как голуби взмахивают крыльями и со свистом взмывают в небо; слышал, как бьются их крошечные сердца; как дождевые черви ерзают в мокрой земле. Он слышал этот незнакомый ему неестественный шум, чью природу он разгадал чуть позже; этот звук раздражал его больше всего и утомлял. Он не мог от всего этого спрятаться, ему оставалось только учиться с этим жить.       Тогда он не знал, где находился и как там оказался, но знал точно куда надо идти. Он возвращался домой — в Готэм. И добравшись до него, город предстал перед ним чем-то совершенно иным. Даже чужим. Он видел — слышал — его совсем другим. Новым. Неизвестным. Загадочным. Мерзким. Опасным. Он чуял эти гнойные нарывы, которыми предстали перед ним проживающие здесь люди — те, кто совершал преступления, жил как последняя мразь. Они убивали людей. Убивали животных. Управляли городом. У них была власть.       Но не все люди были такими. Некоторые раболепно склоняли головы и молчали, стараясь игнорировать происходящее, они старались искать утешение и счастье в простом солнечном дне. Он знал, что они просто обманывают самих себя. Он это знал, потому что слышал, как нарушается мерное спокойствие их сердец, как те подрагивают запуганно и тоскливо, толкают кровь сильнее, будто злятся; сами люди менялись: их движения, взгляды, слова, запах. Им было страшно. И им было горько. Он все это видел и чувствовал так, будто сам испытывал что-то подобное, будто сам являлся участником тех событий, тех преступлений, лишался спокойствия, терял родных, испытывал боль и боялся. Его одолела ярость. Та самая ярость, отголоски которой еще жили в его памяти, они были стары, затерты, но также мощны; он понимал, что должен делать то, чего хотел когда-то, когда еще помнил, кем был раньше. Он решил, что изменит этот город. Этот чахнувший в преступности город. Переживая чужие эмоции, он крепче убеждался в том, что хочет все исправить. Хочет, чтобы все было совсем по-другому — как раньше. И теперь он с застилающим глаза бешенством делал то, что считал правильным.       Он слышал этот странный хруст, с которым надламывались кости, и задумчиво поскрипывал зубами, пытаясь понять насколько сильно ему это нравится — или наоборот. Его просили о пощаде, просто выкрикивали чьи-то имена, неразборчиво бормотали про то, что исправятся. Но он слышал лишь бьющийся в их жилах страх. Страх перед ответственностью. Страх перед лицом палача с замахивающегося на них секирой. И палач не слышал их мольбы, он слышал только свой собственный вой.       Замирающее в груди вражеское сердце дарило ему умиротворение и уверенность, что он все делает правильно. Ему еще столько нужно было сделать. Все эти мелкие преступники действовали зачастую не по собственной инициативе, ими руководили другие люди — те, от которых Готэм страдал больше всего; они представляли опасность; это их глотки нужно было сдавливать руками до тех пор, пока жизнь не покинет их грязные тела.       Он это понял, когда глотнул воздух, раскрыв высушенный от обезвоживания рот, а его язык потерся о клыки, чудом не царапаясь об острые края. Он знал, что одной только кровью ему не напиться, нужно было больше.       Эта идея — найти первоисточник общего несчастья, первопричины погибающего в омерзительной жиже алчности, лжи и безумия города. Его дома. Эта идея засела в его неустанной голове и звенела в ушах похлеще любого ультразвука. Она не давала ему покоя, пока он пытался уснуть. Силы в мышцах истощались со временем, но желание что-то сделать только набирало мощь с каждой потраченной зря секундой, именно оно заставляло его подниматься и продолжать идти. Он вытянул в стороны два огромных крыла и почувствовал, как вытягиваются жилы под кожей и чуть дрожат. Это было приятно.       Забравшись в самый дальний уголок города, он стал думать, вспоминать то, чего уже не помнил. Ему было тяжело, но он смог что-то вспомнить. Кровь, стрельба, улыбки, угрозы, чьи-то красивые глаза и неприятный голос. Он знал, что это все разные люди и разные ситуации, связанные с ними, но их объединяло одно — и он в этом не сомневался — они все причиняли боль. Возможно, не ему лично, возможно, он об этом только слышал от кого-то или смотрел со стороны, но его это уже не интересовало.       Он раскрыл пасть, тяжело выдыхая. Горячее дыхание густой дымкой взмыло вверх, съеживаясь от холода и растворяясь через несколько секунд. Он вновь глубоко вдохнул, напрягая до передела слух и услышал что-то похожее на смех. Но это был не тот смех, который он помнил.