Ох уж эти драконы! Ох уж эти Драконорожденные!

Регис не надеялся, что эта женщина дотянет до его жилища. Но, когда он внес ее в теплую после вчерашнего мытья баню, она еще дышала, и ее сердце билось все так же сильно, как и на тракте. Регис рассудил, что сначала ее стоит хотя бы немного отмыть, дабы устранить грязь — этот источник инфекций. По счастью, вода в бане тоже была теплой, и у Региса не было трудностей с тем, чтобы начисто вымыть свою пациентку. Затем он аккуратно и очень нежно промыл и очистил от гноя эту жуткую рану на ее лице. Регис нахмурился и скорбно покачал головой. Зашивать ее сейчас не представлялось возможным. Слишком сильным было воспаление, слишком большой был отек: Регис даже не мог понять, насколько серьезно пострадал глаз, который надежно скрывало опухшее веко. Надо было подождать с этим хотя бы дня три. А пока что надо сделать все, чтобы снять и воспаление, и отек. Если эта женщина, конечно, выживет. Регис перенес ее в хату и уложил в свою постель. Она выгнулась и хрипло застонала. Ее здоровый глаз слегка приоткрылся, но этого было достаточно, чтобы Регис увидел, как он лихорадочно блестит. Надо было ее успокоить, насколько это вообще возможно в такой ситуации. Ей нельзя метаться — он наложил на ее рану ткань, смоченную лекарством. Регис налил в плошку чистой воды и осторожно приподнял голову женщины. Ее влажные после мытья волосы намочили ему рубашку, но он не обратил на это внимания. Он поднес плошку к ее губам и смочил их водой. Женщина со стоном приоткрыла рот и принялась жадно глотать, и в Регисе волной всколыхнулся гнев — охотники за колдунами не давали ей пить, судя по всему, несколько дней. Когда Регис убрал плошку, женщина жалобно захныкала. — Чуть позже я тебе еще дам попить, моя дорогая, — его голос звучал очень мягко, он устроил ее поудобнее и осторожно погладил по здоровой щеке. Женщина снова приоткрыла глаз. — Друг? — это был еле слышный хрип, в ее горле что-то заклокотало. — Друг, да, — с улыбкой согласился Регис. — Тебе больше не о чем беспокоиться. Просто… постарайся не умереть. — Оорин, — выдохнула она. — Меня зовут Оорин, я иду в Совнгард… — Ну уж нет! — возразил Регис. — Ни в какой Совнгард ты не пойдешь до того момента, пока я не поставлю тебя на ноги! Вот зарастет твоя рана — и можешь идти, куда твоя душа пожелает. Она как-то странно на него посмотрела, усмехнулась из последних сил и провалилась в беспамятство. А Регис с недоумением попытался вспомнить, где этот Совнгард находится. Он не мог припомнить ни одного города с таким названием ни в Темерии, ни в Редании, ни в Велене, ни в Нильфгаарде — нигде, если уж на то пошло. Он даже сомневался, есть ли такой на острове Скеллиге. «Возможно, городишко настолько маленький, что о нем мало кто знает. Быть может, это вообще — глухая деревня. Хотя название больше подходит городу», — подумал Регис. Ночью у Оорин начался бред. Регис придерживал ее взмокшую от пота голову, чтобы, метаясь в постели, она не скинула ткань с лица, и вслушивался в ее болезненный шепот. Ей снились кошмары. — Откуда ты взялся?! — задыхаясь, шептала Оорин. — Я тебя убила!.. Почему ты еще жив?!.. Неважно! Я убью тебя, гребаный Алдуин! Убила тебя тогда, убью и сейчас! — она металась, вырываясь у Региса из рук. Он наклонился, почти прильнул к ее уху губами и ласково, словно говоря с малым ребенком, сказал: — Конечно, ты его убьешь, Оорин, дорогая. Ты обязательно его убьешь, это я тебе обещаю. Ты уже его убила. Его тактика возымела успех, и Оорин затихла. Регис встал, сменил тканную полоску с лекарством и снова уселся рядом. На этот раз Оорин провалилась в сон без сновидений. Она была все так же плоха, но сейчас хотя бы не дергалась так сильно. Около трех суток Регис почти не отходил от нее, вливая в Оорин лекарства и меняя пропитанную лечебными отварами ткань. Есть она не могла, но он отпаивал ее водой с малой толикой меда. Лучше Оорин не становилось, она так и металась в беспамятстве, и только его негромкий голос успокаивал ее. Один раз она затихла, да так, что ее сердцебиение стало медленным, а дыхание еле слышным даже для Региса, и он с напряжением вслушивался в каждый ее вздох, в каждый удар сердца. Регис даже был готов к тому, что следующего не случится, и испытывал по этому поводу глубокое сожаление. Но Оорин цеплялась за свою жизнь, как клещ. На исходе третьих суток отек на ее лице заметно спал, и рана стала выглядеть чуть лучше. Регис потянул носом. — Ты ведь не привыкла сдаваться просто так, да, девочка? — задумчиво сказал он. Из ее пота исчезли запахи, сопутствующие лихорадке, а запах от ее раны уже не был отвратительным, да и выглядела она гораздо лучше, и Регис решил, что пора бы приготовить иглу и нитку — крепкую, но тонкую, — чтобы зашить Оорин лицо. Он вымочил иглу и нитку в самогоне, запасся чистой материей и мазью, чтобы потом сделать Оорин повязку на голове. Когда все было готово, Регис присел на табурет рядом с постелью. Оорин как раз пришла в себя и приоткрыла глаза — он с радостью отметил, что второй глаз, который был под отечным веком, цел и невредим. Регис пристально посмотрел ей в лицо и велел: — Спи, Оорин. Ее взгляд слегка затуманился и приобрел безмятежное выражение. Регис с удовлетворением кивнул — так она ничего не почувствует, когда он будет ее зашивать. Швы он накладывал близко друг к другу: шрам, конечно, останется — без этого никуда, но Регис надеялся, что, по крайней мере, он будет тонким. Регис затянул последний узелок и обрезал нитку. Наложил на швы кусок ткани, пропитанный мазью, и поверх него обвязал голову Оорин чистой материей. К тому времени гипнотический сон перешел в обычный и глубокий, и Оорин спала, тихо посапывая. Похоже, умирать она уже не собиралась, и Регис с любопытством принялся ее осматривать. Оорин была не слишком крупной, но мышцы на ее теле, поджаром и жилистом, проступали весьма отчетливо. Она никак не походила на женщину, которая сидит дома и занимается хозяйством. Скорее, она была из тех женщин, которые покинули отчий дом давно, не останавливаются нигде надолго, и ввязываются в разные истории: в одни по своей воле, в другие ее втравливали обстоятельства или кто-нибудь еще. И до сих пор подобный образ жизни сходил ей с рук, раз уж она дожила до своего возраста — на вид ей было лет двадцать пять-тридцать по человеческим меркам. Как же так получилось, что на этот раз она чуть не оказалась на том свете? Регис немало повидал женщин, подобных Оорин. С такими даже матерые головорезы предпочитали не связываться — они никогда не похвалялись своей силой, но если уж ввязывались в бой, то устраивали настоящую резню. А Оорин, к тому же, была чародейкой — иначе ее не заковали бы в эти двимеритовые кандалы, запечатывающие колдовскую силу и доставляющие чародеям немало неприятных, даже, откровенно говоря, отвратительных ощущений. Регис легонько погладил ее по замотанной руке — их он тоже как следует обработал и наложил повязки. Губы Оорин дрогнули, и она улыбнулась во сне. Улыбка у нее была безмятежной, и та часть лица, которая виднелась из-под повязки, вдруг приобрела такое выражение, какое Регис назвал бы невинным. Она своей безмятежностью сейчас походила на ребенка. «Нет, все же ей меньше тридцати лет, — подумал он. — Совсем девчонка. И что тебе не живется на свете спокойно, девочка? Зачем тебе все это?» Он знал многих чародеек. Каких — лично, о ком-то слышал. Чародейки могли жить очень долго, Тиссая де Врие прожила на свете лет пятьсот. Могла бы прожить еще столько же, кабы ее не замучили угрызения совести, и она не вскрыла себе вены. О чародейке Оорин Регис не слышал ровным счетом ничего. Потому и сделал вывод — она была очень молоденькой. И в ее теле он не заметил никаких изменений, свойственных большинству чародеек. Самых красивых девушек, наделенных магическим талантом, выбирали друиды или знахарки. Чародеи в основном брали тех, кто оставался потом — это были либо просто некрасивые девушки или юноши, либо откровенно уродливые. Их внешность ради престижа выправляли магией и эликсирами, но все равно оставались какие-то незначительные детали, указывающие на то, что раньше девушка или юноша имели некое уродство. У Оорин не было ничего такого. Она была обычной, нормальной девушкой. Теперь, правда, на ее лице будет этот шрам. Регис тихонько вздохнул. Магички буквально тряслись над своей внешностью — наверняка она придет в ярость, когда увидит, как теперь выглядит ее лицо. Но об этом следует подумать позже. Сейчас для нее главное — регенерировать. Регис устроил себе ложе рядом с постелью, где теперь спала Оорин. Не то, чтобы ему особо был нужен сон, но почему бы и нет, если доводилась оказия? Он прикрыл глаза и погрузился в сладкую дремоту. Проснулся Регис от того, что воздух нагрелся и слегка запах озоном. Источник этого безобразия определился быстро — Оорин. Она лежала с полуоткрытыми веками, приподняв руки. Между ее ладонями светилось нечто, похожее на золотистую сферу, воздух вокруг нее колебался, как от пламени. Оорин развела ладони, и сфера вошла в ее тело. Оорин глубоко вздохнула и расслабилась. Регис уселся на своем ложе. — И что это было такое, позволь спросить? — уточнил он. — Пыталась применить лечение, — ее шепот был довольно угрюмым. — Плохо получилось. Сил не хватает… — На тебе несколько дней были двимеритовые оковы, — пояснил Регис. — Вполне логично, что ты сейчас испытываешь слабость. Но это не навсегда, уверяю тебя. Со временем — довольно скоро, я бы сказал — все опять придет в норму. Она сглотнула, и кончик ее языка показался между губ. Регис встал, налил в плошку воды, и протянул ее Оорин. — Тебе надо восполнить потерю жидкости в организме, — сказал он. — И я бы не возражал, если бы ты что-нибудь съела. Она с жадностью прильнула к плошке. Пила так поспешно, что тонкая струйка воды потекла по подбородку, капая на шею и одеяло. Когда Оорин напилась, Регис забрал у нее плошку и промокнул фланелью мокрые места на ее лице и шее. Оорин молча смотрела на него, пока он приводил ее в порядок. — Я помню, что назвала тебе свое имя, — наконец сказала она. — Ты намекаешь на то, что я не назвал тебе своего? — Регис мягко улыбнулся. — Эмиель Регис. Ты сейчас находишься в моем доме. Она внимательно окинула взглядом его хату. Регис терпеливо ждал, пока она задаст следующий вопрос. И он последовал незамедлительно. — Ты — знахарь? — Цирюльник, если быть точным, — он кивнул. — Застрял в этой деревне, дабы собрать травы, сделать из них кое-какие снадобья и эликсиры. Они мне весьма пригодятся, когда я доберусь до Нильфгаарда. — Нильфгаард… — Оорин нахмурилась. — Не слышала. Регис слегка наклонил голову. Собственно, он просто пытался скрыть свое удивление. О Нильфгаарде знали даже глухие в самой отдаленной деревне на краю света. Оорин выглядела так, словно в первый раз слышит это слово. — Я прокололась, да? — она вдруг широко ухмыльнулась. — Смотря, что под этим подразумевать. Я бы сказал, что если ты заявишь нечто подобное кому-нибудь другому, то этот человек примет тебя за душевнобольную или юродивую, — заявил он. — Оорин, Нильфгаард — это огромная империя, ведущая войну со всем Севером. Даже маленькие дети знают, что такое Нильфгаард. — Твою мать! Вот зараза! — Оорин закатила глаза. — Похоже, меня занесло очень далеко от Скайрима. — В первый раз слышу это название, — сказал Регис. В ее глазах отразилась паника. Но тут же ее губы болезненно скривились. Оорин, застонав, содрогнулась, и ее рука дернулась к повязке на голове. Регис среагировал молниеносно, удержав ее за предплечье — чуть подальше от замотанной кисти. — Давай сделаем так, — его голос звучал очень спокойно. — Ты сейчас примешь лекарство, поешь и поспишь. А паниковать и бояться будешь чуточку позже, когда тебе станет легче. Договорились? Оорин, милая, ты в таком состоянии все равно ничего не сможешь. Поэтому сделай так, как я тебя прошу. Она вняла голосу рассудка в лице Региса и согласно моргнула — кивать было больно. Выпила снадобье, которое ей приготовил Регис, и поклевала жидкую кашу, чувствуя, как ее глаза слипаются. Оорин сонно зевнула. — Ты добавил в свое зелье снотворное? — пробормотала она. — Совсем немного. Легкий анестетик, то есть обезболивающее, я туда тоже добавил. — Спасибо, — Оорин опустилась на подушку и зевнула еще раз, сморщившись от боли. — На здоровье, — тихо сказал Регис, но она уже его не слушала. Потому что крепко спала.