***
Артуа не мог взять в толк, как он позволил больному курить в постели. Назумета будто околдовали, а точнее ввели в ужас, который сковал все его тело. Кучер вышел, оставив дверь открытой, и теперь дождь заливал пол в повозке. Потомок Роланда, этот мужлан, стоило ему очнуться, как он тут же плюнул в лицо Артуа: разрушил всю его детскую наивность одной только фразой. Его говор звенел как отголоски речи первого поселенца румпов, точно бряцали металлические грузила на уздечке резвого коня, и лишь немногие выражения громыхали, как с неба взятые, пугали напором, от которого у Артуа поджилки тряслись. Назумет раз прибегнул к всеобщему языку, чтобы выровнять дыхание, успокоиться, но мужчина отмахнулся от него, как от назойливой мухи. Артуа не считал себя глупым, более того он свободно владел пятью языками, но почувствовал молчаливый укор в свой адрес, точно нес околесицу, выдумывал на ходу слова. Глаза покалывало, в повозке даже и с открытой дверью было нечем дышать. Артуа ушел к своему столу. Он занял мысли, поставив перед собой трудный выбор: перевязать рану больного (в этом не было никакого смысла, он перевязывал ее недавно, мог тешить себя этим хоть весь день) или уж усесться, заполнить отчетность для Совета. Точно, он продемонстрирует человеку, насколько ему безразлична игра в гляделки. В конце концов, он всегда может вернуться к перевязке — обязательно вернется, как только наскучит изображать из себя великого сноба. Перо плясало по листку, вырисовывало неровные каракули, которые для Артуа служили еще большим укором. Он нервничал, понимал это и злился. Когда чернила кончились, не встал, чтобы достать запасную банку в ящике справа, а продолжил сидеть, ковыряя кончиком пера особенно не получившиеся буквы. — Расслабься, не укушу. — Я не боюсь. Артуа не узнал собственного голоса. Ответ его устроил, и реакция последовала моментальная, но связки натянулись, и окончание фразы прозвучало так высоко, что заложило уши. Артуа затылком чувствовал, с какой насмешкой смотрит на него потомок великого рыцаря. — Не знал, что галлюцинации бывают такими обидчивыми. Койка скрипнула — больной принял сидячее положение, свесив ноги. Ему пришлось согнуть колени, чтобы принять относительно удобную позу. Артуа впервые заметил, насколько высоким был этот человек, прежде назумет только интересовался ранами и толком даже не успел запомнить внешность мужчины. Перед глазами все время вставал образ белокурого рыцаря, взятый из легенд прежнего мира. Худой, курносый. С красными глазами, точно бы налитыми кровью. Белолицый, белокурый. Но не под два метра. С узкими насмешливыми глазами, приплюснутыми ушами. Вытянутым, как у харт, подбородком и прямым лбом. Его волосы не вились в тугом хвосте, не закручивались у растопыренных ушей. Перед Артуа был совсем другой человек, который если и имел к своему знаменитому предку хоть какое-то отношение, то совсем косвенное. — Хватит. Кто здесь больше и похож на галлюцинацию, так это вы. Я бы повернул время вспять, чтобы тогда проехать мимо… — Спасибо, мне приятно. Любая дружба начинается с оскорблений, я думаю. Дикой. — Артуа. — Звучит как ругательство. Ты понял слишком буквально. Дикой оскалился — должно быть, это означало улыбку. Грубые слова, прикрытые насмешкой. Артуа стало противно от самого себя: только он испытывал злость, да и к кому — к калеке, несущему на своих плечах мрачное проклятье. Безумие. Как Артуа не пытался избавиться от высокомерия, он оставался верен своему народу, и его плечи также сильно прогибались под тяжким грузом. Руки оплел колючий куст, едкие пары врезались в глаза. В тот же миг дверь повозки распахнулась, ударилась о внешнюю стенку. Кучер завалился набок, и вместе с ним повалились на пол вещи Эя, которые мужчина прихватил с собой. — У него получилось! Мальчишка справился! Повозку тряхнуло, и дверь закрылась сама. Дикой вцепился мертвой хваткой в больничную койку. Артуа освободился, сбросил с окоченевших рук колючие ветки и упал сам, ударившись левым плечом о край стола. Назумет отполз к стене, зажмурился до цветных искр. По щекам потекли холодные капли. Последний раз их качнуло, и повозка оторвалась от земли.Бартимор
27 марта 2021 г. в 18:56
На душе паршиво. Правильно. Так и должно быть. В дождь у него всегда прескверный настрой.
Канцлер обходил свои владения с присущей делу серьезностью, вернее в этом не было необходимости, Клаус ухватился за первую возможность покинуть тамошний сброд. Дождь поливал давно, и земля уже источала тот мерзкий запах, который преследует всякое болото. Почва гнила, разлагалась, а слякоть под ногами все разрасталась — и не было этому конца. В обычное время, когда в замке стояла жара, письменной работы скапливалось в таком количестве, что Клаус едва мог разогнуться — еще немного, и он точно заработает себе сколиоз. Но посмотрите, эти олухи столько твердили про наследие предков, а когда над Бартимором разродилась первая тучка, ничего не смогли поделать с крышей. За столько лет и вдруг протечка — ух, да быть не может! Горстка идиотов. Так пусть теперь носятся с промокшими бумагами, как носились со своими гнилыми идеалами и воспоминаниями о прошлом. Чувство досады завладело сердцем Клауса, оставив после себя приятную горечь. Верно то, что он окружен тупицами со всех сторон.
Он расхаживал по крепости прямой, как палка, с высоко поднятой головой. Стоит только дать слабину, всякий дурак не преминет отобрать у него непосильным трудом нажитое. Спустившись по каменной лестнице, Клаус вошел в главный зал и не встретил там никого. Жаль. Недовольство копилось, отягощало руки и ноги. Скоро Клаус распухнет, станет похож на склизкую жабу, неповоротливую на своих коротких лапках, и какая-нибудь добрая душа размажет его об стену, чтоб не мучился.
Он уперся плечом в громадные двери, издал жалкий звук, типа: «Эээээх!», — открыл ставни. Снаружи хлестал ливень, пробирал до костей, а холодный ветер сбивал с ног. И ему еще хватило сил открыть эти чертовы двери! Надо же, вот это подвиг, вы посмотрите, а! Балкон вел на террасу, пустую площадку, что заканчивалась обрывом. У подножия скалы рос дикий сад: зимние цветы и высокие травы, заменяющие деревья. Роскошное зрелище в разгар зимней бури. И все же, вместо того, чтобы разобраться с крышей, этим оболтусам было сподручней рассадить вокруг крепости сорняк.
Клаус вздрогнул, провел рукой по коже на локте: от мурашек ему вдруг стало щекотно. Предвкушение полета захлестнуло — он стал похож на фанатика, и не хватало только пустить из уголка рта слюну. Тогда бы точно. Уродливый горб за его спиной зашевелился, раскрылся. Клаус расправил перепончатые крылья, как вдруг скорчился от жуткой боли в правом плече. В последнее время он чаще предпочитал пешие прогулки. Его словно бы и молнией шарахнуло. Боль ударила в затылок. Клаус выругался. Черт! Ему следовало умереть раньше, чем в его привычном распорядке появится место для здорового образа жизни! Пускай его вяжут, сажают в карцер, а лучше и сразу ведут на казнь, если не дай бог увидят, как канцлер наматывает пятый круг с утра пораньше. Позор, да и только.
Клаус согнул ноги. Мышцы напряглись — неясно, сможет ли он выпрямиться после такой нагрузки. Сладкое предвкушение обернулось страхом за свою жизнь. Старый дед! Господи, сколько можно издеваться над ним? Канцлер расправил плечи, весь подобрался. Взмахнул черными крыльями, в ту же секунду его ноги выпрямились и носки вытянулись. Хлопок. Он проследовал кривой дуге, прижимаясь к террасе. Когда набрал скорость, взмыл вверх, точно пущенный из сигнального пистолета снаряд. Капли обтекали воздушный купол, разбивались как от удара с поверхностью. Клаус добрался до обрыва и, сложив одно крыло, прочертив вторым дугу, рухнул в пропасть, скрылся в густых зарослях.
Он чуть не утоп по колено в грязи, когда приземлился в рыхлую почву. Сколько радости он бы доставил своим завистникам, так глупо попавшись. Клаус схватился за тугой стебель, спиной упал на переплетение корней. Подземные воды размыли землю. Скоро от берега не останется и следа, и пролив, который в засушливое время превращался в мелкую речушку и удобную переправу для торговых повозок, затопив все, примется за скалу, на которой уж сколько веков стоит крепость. Бартимор. Его сокровище.
Клаус ударил когтями по стеблю и уже дальше шел, опираясь о палку. Конечно, он мог вернуться, давно пора. Следы, которые он оставлял в земле, тут же заполнялись водой. Ноги разъезжались. Он вряд ли сможет взлететь — тем лучше. Как давно страсть покинула сердце, и вот искра снова пробудила в нем забытые чувства. Беда как нельзя кстати привела его в это место. Все, что Клаус видел перед собой, попадало под его юрисдикцию — уж он это дело из рук не выпустит!
Тропинки затопило, Клаус продирался по густым зарослям. Он исполосовал себе руки, обморозил ноги и раз так приложился плечом о стебель, что теперь шел, полностью оперевшись о трость. Казалось, он искал смерть. Молодость всегда нуждается в риске, борьбе, порой она их получает, но старый человек давно излечился от этой страшной болезни. Если что Клаус и мог искать в болоте, то лишь собственный покой.
За стеной дождя он не видел, куда ступает. Чувствовал гнилой запах водорослей, слышал шум, в который превратился дождь. Лишился всего, но не почувствовал упадка сил. Напротив, Клаус повеселел. Он даже улыбнулся, о чем сразу и пожалел.
Кто-то схватил его за штанину.
Правильно, даже в аду одиночество ему не грозит.