***
Дорогой Уилл, «Нектар» — хорошее место. Похоже, они держат тебя как раненого голубя, с заботой и обожанием глядя на нежную и хрупкую красоту в своих ладонях. Ты принял мой заказ с робким взглядом и нерешительной позой, и за то время, что я был там, я видел тебя так, как, возможно, видят тебя другие. Нежный. Испуганный. Кот, которого прячут от проливного дождя, потому что коробка, под которой он прятался, обвалилась и он промок до костей. Они не видят тех твоих сторон, которые так ясны для меня. Они резонируют, как тонко звучащий аккорд на пианино. Они не видят твоей склонности к мрачным мыслям и еще более мрачным фантазиям. Они не видят тонкую грань, по которой ты ходишь, словно акробат. Я вижу. Я думаю о нашем разговоре. Сердцебиение к сердцебиению, разделенное одной лишь дверью. Однажды, дорогой Уилл, ты сам откроешь эту дверь. Твой, — Ч.П. «Нектар» не доверял камерам. Они не хотели, чтобы их посетители чувствовали, что за ними наблюдают.***
— Я бы хотел сводить тебя на балет, — сказал Ганнибал, когда Уилл поставил перед ним бокал. — Я никогда там не был, — ответил Уилл. «Нектар» был счастлив позволить ему поболтать со своими клиентами, а Уилл был счастлив позволить им думать, что Ганнибал Лектер был просто клиентом. Это было хорошее, равномерное соотношение. — Я поинтересовался. В театре показывают «Лебединое озеро», и для того, кто никогда не был на балете, это хороший вариант. — Это свидание? — спросил Уилл. Ганнибал улыбнулся из-за края бокала, подняв глаза, чтобы встретиться с ним взглядом. Уилл знал, что он думает о ярлыках. Ганнибал знал, как Уиллу нравится отсутствие ярлыков. Он опустил глаза и стряхнул воображаемую пылинку с края черной пуговицы. На этот раз брюки и рубашка принадлежали ему. «Нектару» было наплевать, пока сотрудники были одеты во все черное. — В следующую пятницу, в семь часов, — сказал Ганнибал, ставя бокал. Он повернул его так, чтобы солнечный свет из окна падал на цвет и заставлял маленькие, преломленные рубиновые слезинки рассыпаться по столу. Уилл изучал цвета, борясь с желанием протянуть руку и провести пальцем по одному из них. Время и день означали свидание, но он не сказал об этом, и Ганнибал знал, что он не скажет. — Я пойду. Вернувшись в бар, меняя грязные бокалы на чистые, выкидывая салфетки и выполняя заказы, Уилл периодически задевал плечами девушку на несколько лет моложе его. Ее каштановые волосы были собраны в беспорядочный пучок, но ее голубые глаза смотрели остро, оценивающе. — Ты Уилл Грэм — новенький, — сказала она. — Да. — Я Эбигейл Хоббс, — сказала она, и краем глаза он заметил, что она смотрит на его руки, а не на свои. — Приятно познакомиться, — сказал он. — Да, — согласилась она. — Сегодня вечером мы закрываемся вместе. — Тебе придется показать мне, что к чему. — Да, — повторила она, но он понял, что это не то, что она хотела сказать. Она подняла глаза, чтобы встретиться с ним взглядом, затем быстро отвела их в сторону и занялась украшением нескольких напитков. Только к закрытию, когда они остались вдвоем, ей удалось высказать то, что было у нее на уме. Уилл ждал этого, напряженно ожидая удара, который, вероятно, заставит его потерять эту работу после всего лишь недели пребывания на ней. Работа номер четыре — встретить свой конец в руках девушки, казавшейся слишком юной, чтобы законно пить. — Чесапикский Потрошитель убивает людей ради тебя, — сказала она, и он замолчал, поставив стул на стол. — …Да, — он осторожно опустил стул, покачиваясь на каблуках. — Ты никак не отреагировал на мое имя, — добавила она, когда он больше ничего не сказал. — …Да, — согласился он. — Как и большинство людей. Видишь ли, мой отец тоже убивал ради меня, — она перевернула еще несколько стульев на соответствующие столы, избегая его взгляда. Уилл постучал пальцами по столу рядом с собой, наблюдая, как она движется за стойкой. Низкий, тусклый свет ламп за стойкой бара отбрасывал темные, злые полосы на ее лицо. В темноте он не мог разглядеть ни ее острого взгляда, ни обветренной кожи. — Сколько их было? — Слишком много. Он почти добрался и до меня, — она указала на свою шею, на прекрасный цветочный шарф, который носила всю свою смену, несмотря на жару кухни или солнце снаружи. — Мне не нравится, когда люди видят этот шрам. — Что с ним случилось? — ФБР застрелило его, когда он разрезал мне шею. Миннесотский Сорокопут. После этого мне пришлось уехать из Миннесоты. — О тебе тоже писали статьи? — И несколько книг. Они обменялись мрачными взглядами — взглядами, которые можно разделить только с тем, кто точно знает, каково это — иметь такую мишень за спиной. — Это моя четвертая работа в этом семестре, — признался Уилл, и Эбигейл кивнула. — Шестая за лето, пока один из них не сделал ошибку, сказав мне в лицо, что серийные убийцы просто не могут продавать одежду в их магазине, — она ухмыльнулась, довольная собой. — Я заработала кучу денег на тех часах, которые они мне дали в расчет. — Тебе пришлось работать с тем менеджером по найму? — Часть сделки состояла в том, что ее уволили… Я думаю, они назвали это необдуманной некомпетентностью. — Он сказал в конце, что любит тебя? — спросил Уилл. Куда более мрачный вопрос. — Он сказал, что любит меня, что ему жаль и что скоро все будет хорошо, — она слегка улыбнулась, считая кассу, когда он схватил метлу и начал выметать мусор из-под столов. — Этот парень был немного похож на тебя, тот, который в конце концов добрался до него. Его звали Уилл, и некоторое время нас держали в одной психиатрической палате. Даже несмотря на худшие качества моего отца, парня, похоже, все еще терзает мысль, что он должен был убить его, даже если он это заслужил. — И все же ты двинулась дальше. — Да. Я получила диплом, переехала и заработала деньги с одной из книг, потому что это была чистая клевета. Самое простое дело о клевете, которое они когда-либо рассматривали в суде, — похвасталась она, но эта мысль отрезвила ее в наступившей тишине. — …Наверное, я говорю тебе это потому, что жизнь после существует. Возникает чувство, что это навсегда, что нет… конца. Нет конца, и ты просто продолжаешь идти, потому что это то, что делают люди, несмотря ни на что. Мы продолжаем идти. Но наступает конец, а затем новое начало, и я отлично справляюсь. Когда они закрылись, Уилл изучал ее в красном свете уличного фонаря, под которым они ждали, чтобы перейти улицу. У нее было обветренное, слегка веснушчатое лицо, как у тех девочек, над которыми люди смеялись из-за прыщей на коже, лицо, с возрастом становившееся только красивее, заставлявшее мальчишек жалеть о былых издевательствах. Но оно скрывало печаль. Морщинки вокруг глаз и носа, как у нее, не исчезают со временем, а только смягчаются. Она заметила его пристальный взгляд и улыбнулась, как будто поняла, что именно искал Уилл. — Было ли время, когда ты думала, что не доживешь до конца? — поинтересовался он. — Каждую ночь, когда я закрывала глаза, живя в том доме, — ответила она. Уилл мог это понять.***
Он проснулся с ножом у горла. Это было не то пробуждение, которое заставило бы его подскочить к лезвию в удивлении, и за это он был благодарен. Это пробуждение было похоже на осознание того, что он попал в передрягу с серийным убийцей — медленно, а затем внезапно и разом. Он коротко вздохнул и вспомнил, что лампа была включена, когда он засыпал. Она больше не горела, и шторы были задернуты. Только он, темнота и Чесапикский Потрошитель. — Ты собираешься убить меня? — прошептал он, уткнувшись в нож. Он был холодным по сравнению с его разгоряченной кожей, на висках выступил пот страха. Потрошитель пошевелился рядом с кроватью, затем оседлал Уилла. Такая поза говорила о близости как в жизни, так и в принятии ее. Его глаза, все еще привыкающие к темноте комнаты, не могли видеть, покачал ли мужчина головой или кивнул. Паника, образовавшаяся в животе и распространившаяся по всему телу, не позволяла глазам привыкнуть к темноте. — Если так… я бы хотел сначала увидеть твое лицо. Пожалуйста, — тишина. Если Чесапикский Потрошитель заговорит, Уилл узнает его — иначе с чего бы ему молчать? Он бывал в «Нектаре», и, сколько бы Уилл ни старался запомнить каждого клиента, никто никогда не выделялся перед ним. Единственные слова, которые он когда-либо сознательно слышал от него, были «Не двигайся», и они были достаточно гортанными, чтобы он не узнал их. Форсированный голос. Фальшивый голос. — Сегодня я встретил кое-кого… кое-кого похожего на меня, — слова нашлись сами, и Уилл судорожно сглотнул. Кончик ножа вонзился в него, заставив содрогнуться и крепко зажмуриться. Он облизал губы и попытался заставить свой язык работать. — Ее отец убивал девочек ради нее. Я поискал про него в интернете после — не смог удержаться. Миннесотский Сорокопут, насаживавший своих жертв на рога в трофейной комнате, чтобы выпотрошить их должным образом. — Она сказала мне, что все будет в порядке. Она сказала, что он любил ее до самого конца. Она сейчас в колледже, ходит на занятия, работает. Но он умер. Он был убит в тот момент, когда собирался забрать ее жизнь, последнюю жертву, — он открыл глаза и в наступившей тишине смог различить неясные очертания. Широкие плечи. Бейсболка. Безликая тень. — Но она сказала, что все было в порядке. Она жила, и это был конец. Я не знал, как сказать ей, что мне не нравится финал. Почему он должен умереть, чтобы она могла жить? Почему его конец означал для нее новое начало? Тень сдвинулась, бедра напряглись вокруг талии Уилла. Он вздрогнул от ощущения близости. Вес бедер впивался в него, и он неуверенно двинул руками вперед, пока не смог схватить колени Чесапикского Потрошителя, крепко сжимая их. — Почему он должен был умереть, чтобы она могла жить? — снова прошептал он. — Почему все думают, что счастливый конец — это когда тебя убивает ФБР? Тишина. Замерев над ним, Потрошитель не ушел от прикосновения, просто стоял неподвижно. Ожидание. Ожидание чего? Уилл судорожно сглотнул и откашлялся. — Я чувствую… как будто просачиваюсь в тебя. Что, если что-то случится, я не буду знать, как жить дальше, как жить без тебя где-то позади меня. Может ли один из нас существовать без другого? Может ли один из нас жить, пока другой мертв? Давление ножа усилилось, хотя и всего на долю дюйма. Уилл вздрогнул, когда теплая рука в перчатке скользнула по его подбородку, чтобы обхватить щеку, но, когда она только коснулась его кожи, он обнаружил, что прижимается к ней, испуская тихий вздох. — Ты убил этого человека не только потому, что из-за него меня снова уволили, но и потому, что он сделал меня мишенью для всех главных газет? — спросил он. Очень медленно большой палец, скользнувший по щеке, стукнул один раз. — Один удар — да, два удара — нет? Еще один удар. — Неужели я буду страдать только в том случае, если ты станешь причиной этого? Один удар. — Ты повесил его как Иуду, потому что считал, что он не сможет жить с самим собой? Сначала один удар, а потом еще два. — И да, и нет, — задумчиво пробормотал Уилл. Он скользнул руками по грубым джинсам, остановившись на середине бедер, прежде чем скользнуть вниз. — Ты не убил Фредди Лаундс, потому что тебе нравится то, что она о тебе писала. Еще до меня. Один удар. — Джек Крофорд хочет упрятать меня в безопасное место, пока тебя не поймают. Я сказал ему нет, и там, где ты еще не… пытался убить меня, он не может… Что он знает, что… мы не общаемся. Я сказал ему, что ты сожжешь весь город, чтобы найти меня. Один удар. — Ты начнешь убивать еще больше, пока я не вернусь к тебе. Один удар. — Однажды ты меня убьешь. Два удара. — Но ты все равно меня поглотишь. Пока не останется ни одной моей части, не жаждущей тебя, — Уилл скользнул руками вверх по ногам, и под его прикосновением мышцы напряглись. Один удар. — И это все? Ты хочешь, чтобы я жаждал тебя? — он думал о его поэзии, о его прозе, от которой у него подкашивались колени. — Ты хочешь, чтобы я чувствовал укол голода при мысли о тебе и находил насыщение при одном взгляде на тебя? Тихий вздох, затем один удар. Уилл почувствовал нарастающие признаки возбуждения и крепко зажмурился, напрягаясь. — Ты хочешь, чтобы я съел твое пылающее сердце, — прошептал он, и рука Потрошителя скользнула от его челюсти к подбородку, заставляя его поднять голову. Его поцелуй был грубым, требовательным, и руки Уилла сжались на его коленях, затем поднялись к бедрам и яростно вцепились в них, желая, чтобы синяки от его пальцев ушли глубоко под кожу. От него пахло грязью, тайной и мускусным привкусом, хотя Уилл не мог сказать, исходил ли он от бутылки или от самого мужчины. Он прервал поцелуй и прижался лбом ко лбу Уилла, нож вонзился в его кожу так глубоко, что Уилл вздрогнул и попытался отстраниться. Дыхание Потрошителя стало резким, его бедра опустились, и Уилл задрожал — от страха или от желания, он не мог сказать. — Пожалуйста, не надо, — прошептал он, и Потрошитель застыл. Его большой палец коснулся нижней губы Уилла, как будто он мог чувствовать, насколько сильно тот прижался к нему, и коснулся своим носом носа Уилла, слегка клюнув раз, другой. Этот жест казался таким странным. Нежность. Извинение. — Я не думаю, что смогу сделать… это… не зная тебя полностью. Пожалуйста, не заставляй меня, — он выдавил из себя эти слова, коснувшись губами губ Потрошителя, и, чуть задержав дыхание, Потрошитель кивнул. Он сел, и нож исчез. Уилл тяжело вздохнул и откинул голову на подушку, облегчение бальзамом растеклось по его коже. Чесапикский Потрошитель положил ладонь на пальцы Уилла, слегка барабанившие по его ноге, останавливая движение. Как это назвал Ганнибал? Беспокойство? Потрошитель, казалось, тоже это почувствовал. — Спасибо, — искренне поблагодарил Уилл. Он не был уверен, как долго они так пролежали. Потрошитель подвинулся к нему, держа руку на его ноге. Этого было достаточно, чтобы страх улегся, но только чуть-чуть. Этого было достаточно, когда он наконец соскользнул с него и ушел. Уилл затосковал по прикосновению, по теплу. Он очень, очень старался не обращать внимания на то, как сильно ему их не хватает.***
Дорогой Уилл, Я мечтаю о том дне, когда ты будешь жаждать меня. Твой, — Ч.П. Записка была приколота к двери его спальни, и Уилл долго смотрел на нее. Он подумал, не снять ли ее, но в конце концов оставил — по причинам, которые не был полностью готов объяснить.