***
Джека выписали из больницы, но он продолжал навещать Уилла. Уиллу нравилось думать, что это потому, что они оба чуть не погибли в магазине Тобиаса Баджа, но он не был глуп. Джек хотел получить от Уилла как можно больше информации, чтобы лучше выследить человека, прозванного в новостях «Ганнибалом-каннибалом». — Как только ты достаточно окрепнешь, чтобы тебя можно было перевезти, мы отвезем тебя в надежное место, пока не найдем безопасное убежище, — сказал ему Джек, просматривая несколько файлов. На нем была рубашка с высоким воротом, скрывающая ужасную рану. — Ты не думаешь, что это разозлит его? — спросил Уилл, глядя в окно. Эти слова перекликались с предыдущими разговорами. — Он устроит кровавую баню, если обнаружит, что я вне досягаемости. — Ты досягаем сейчас, но он так и не появился, — заметил Джек. Он помолчал, оторвавшись от своих папок. — …Не появился же, правда, Уилл? — уточнил он. — Насколько мне известно, нет, — ответил Уилл, и в его голосе не было ни горечи, ни обиды. Джек скептически оглядел его, прежде чем вернуться к своей работе. — В зависимости от того, как он поведет себя после этого, нам, возможно, придется заняться защитой свидетелей для тебя. — Я всегда хотел работать под прикрытием. — Твой сарказм замечен. Но твоя безопасность — мой приоритет, — Джек вздохнул, обдумывая что-то в своем отчете. — Мне следовало вытащить тебя раньше. Ты не должен был оставаться в таком состоянии. — Он был осторожен, — сказал Уилл, как будто это все объясняло. — То, что я видел в нем, я мог увидеть в любом другом, и, когда я узнал его, я отбросил это. То же самое и у тебя. — Он и раньше помогал в делах ФБР, — проворчал Джек. — Потому что он драматичен и любит быть в центре внимания, — не задумываясь ответил Уилл. Когда он встретил взгляд Джека, то быстро поправился: — Какой лучший способ держать вас подальше от его дел, как не вложиться в ваши? — Это объясняет, почему он предстал перед тобой и как Ганнибал, и как Чесапикский Потрошитель, — коротко ответил Джек. — Одного аспекта твоего внимания было недостаточно. — Вот почему я не думаю, что заставить меня исчезнуть — лучшая идея. Вы привлечете его внимание, но вам оно не понравится, — помимо всего прочего. Нет такого места, куда бы я не последовал за тобой. — Если мы сможем использовать его гнев, то сделаем это. Мы поймаем этого ублюдка, — пылко сказал Джек. Уилл отвернулся от окна и посмотрел на агента ФБР, который на самом деле не должен был работать после того, что он только что пережил. — Одержимость — опасная штука, — сказал он Джеку. — Ты думаешь, я одержим? — спросил он угрожающе тихо. — Ты чертовски прав, Уилл. Ты попал в больницу после того, как чуть не умер от рук психопата, а Чесапикский Потрошитель сбежал после того, как подобрался настолько близко, что ты начал приглашать его на ужины. Я одержим идеей справедливости. Я одержим идеей наказать этого ублюдка за все, что он сделал. Я не успокоюсь, пока он не умрет или не окажется за решеткой. Уилл кивнул и отвернулся от него. Если бы Джек солгал, он бы это знал. Он ощущал этот вкус на языке, нечто такое, что исходило от кожи Джека со страстью и с неистовством. — Ты собираешься использовать мое исчезновение как приманку, чтобы выманить его, — сказал Уилл. Он подумал о пачке Доритос, хрустевшей в его руке, когда он подстрекал Джека в кампусе. Он подумал о жене Джека, о его смерти и ее смерти и о том, что все вокруг было похоже на старые лепестки цветка — вялое, унылое, испещренное коричневыми прожилками и увяданием. — Нет, пока ты не поправишься настолько, что сможешь двигаться, — пообещал Джек. — Как там рак у твоей жены? — Все еще раковый. Он уставился на одну вазу, единственную, которая выделялась для него из всех остальных. Друзья, коллеги в прошлом и настоящем, а также случайные доброжелатели передавали их в диком, оглушительном запасе, и каждый день их становилось все больше — от тех, кто читал газеты или смотрел новости. Но была еще одна, на которую он смотрел всякий раз, когда мог себя заставить, и вздыхал. Фрезия, амарант, розы, вербена, незабудка, ирис, гвоздика, диантус. — Я уверен, что в конце концов ты его поймаешь, Джек, — бесстрастно сказал Уилл.***
В новостях говорили, что он убил Тобиаса Баджа и чуть не погиб при этом. Его, едва держащегося за жизнь, нашли привалившимся к боку неподвижного тела Балтиморского симфонического убийцы; провода, которыми он задушил его, были отброшены в сторону. Уилл не собирался это опровергать. Пластиковый костюм Ганнибала гарантировал, что он не оставил никаких следов, и это значительно облегчало людям задачу думать, что Уилл был своего рода героем, а не гребаной подстилкой Чесапикского Потрошителя. Фредди Лаундс сообщила, к большому удовольствию ее поклонников, что раны Уилла были похожи на улыбку Глазго, сделанную любовником. Фотография калоприемника была самой популярной в поисковой системе в течение первых двух недель. Она была удалена из статей в Facebook, но его хозяйство было покрыто большим черным прямоугольником, поэтому не было ничего действительно гротескного в том, чтобы сделать репортаж о каком-либо зрелище социальных сетей. Алана пообещала ему, что постарается сделать все возможное. Он лежал на кровати, уставившись на вазу с цветами, оставленными для него. Интересно, подумал он, каков будет вкус этих лепестков теперь, когда его язык познал вкус крови?***
Медсестры любили посплетничать прямо за его дверью, когда думали, что он спит. В основном это касалось других медсестер, не выполняющих свою работу, или врачей, которые брали на себя все заслуги. У Дженис, которая заведовала кабинетом в отделении интенсивной терапии, было много проблем с подошвенным фасциитом, а Дерек никогда не перезванивал Брэндону. Брэндон решил, что его продинамили, и Ивонна предложила познакомить его со своей кузиной, приехавшей в гости из Калифорнии. Доктор Стинтон жаловался, что медсестра, работающая в приемной больницы, не переадресовывает звонки его жены в его офис, и она была в одном шаге от увольнения. Морис сказал Ханне, что доктор Стинтон не уволит ее — он трахал ее, потому она и не переадресовывала звонки его жены. Впрочем, они любили поговорить и об Уилле. Всякий раз, когда, как они думали, он находится в тисках наркотического сна, они любили поговорить о его травмах, о том, как он их получил, о тех ужасных вещах, которые он пережил. Если только ему не давали кодеин вместе с лекарством, он не спал, а лежал в прекрасном оцепенении, где все казалось таким легким. Даже их слова, какими бы ужасными они иногда ни были, казались мягкими. — Какое очаровательное создание, просто самый вежливый молодой человек. Когда ему захотелось пить, он попытался встать с постели, потому что не хотел беспокоить меня из-за воды. — Он пытался встать с постели? С такой травмой? — О да, я добралась до него прежде, чем он разорвал свои швы. Он просто посмотрел на меня очень смущенно и сказал, что не хочет меня беспокоить. Просто голубь, тихий и добрый. — Я читала о некоторых вещах, которые послал ему Потрошитель — просто дьявольщина. И эти бедные люди. Тот агент дальше по коридору разговаривал с кем-то из своих людей, приходивших навестить его, говорил о письме, в котором Потрошитель писал, что хочет услышать его крики. Меня пробрала дрожь. — Я думаю, ему понадобится психотерапия. — Хан, это я забочусь о нем, и мне нужна терапия, — пауза, пока они всё обдумывали. — Прошлой ночью он проснулся с криком. Судя по звуку, ему снова снился удар ножом. — И сколько же потребовалось времени, чтобы успокоить его? — Я вошла, и к тому времени он уже остановился… держал кулак во рту, как будто мог просто сдержать все это в себе. Мы изменили дозировку его лекарства, и это помогло. Иногда они интересовались его друзьями, довольно часто навещавшими его. Они посплетничали о том, как Марго и Алана целовались прямо возле их машины, жадно прижавшись друг к другу бедрами, прежде чем зайти внутрь и увидеть его. Они считали Зеллера симпатичным в каком-то неряшливом, занудном смысле. Они предполагали, что Беверли и Уилл начнут встречаться, когда боль утихнет. Эбигейл была именно той девушкой, с которой они хотели бы отправиться за покупками, с кем можно было бы сделать маникюр и педикюр. Похоже, они знали ее историю так же хорошо, как и историю Уилла — дочери Миннесотского Сорокопута, приходившей, чтобы утешить любимца Чесапикского Потрошителя. — Знаешь, я думаю, что Эбигейл и Уилл начнут встречаться, когда он перестанет бояться, что каждый раз, когда он закроет глаза, он проснется с Потрошителем над ним, — сказала Ханна. — О-о-о, не говори так, а вдруг он появится здесь? Неужели он собирается нас съесть? — Ганнибал-каннибал, несомненно! — Я слышала, что он был богатым светским человеком в Балтиморе. Одноклассник двоюродного брата моей подруги ходил к нему на терапию, но я думаю, что теперь им нужен новый врач. — Мне бы понадобился новый врач после такого. — По крайней мере, бедняжку не съели, — они рассмеялись, коротко и нервно. Это было забавно для них до тех пор, пока они не остановились, чтобы действительно подумать об этом. Иногда они интересовались его семьей, почему никто из тех, кто записывался на посещение, не имел его фамилии. Он сообщил врачу, просмотревшему медицинские записи, что не знает слишком много, так как все они были мертвы или ушли. Они долго и упорно думали об ушедшей матери и об отце, умершем от рака, и сожалели о детях, выросших без братьев и сестер. У Морис были братья и сестры, и она не могла представить себе жизни без четырех других детей, наполнявших ее дом криками. Иногда они спрашивали себя, не тянет ли его к кому-нибудь из них. Он изо всех сил старался не слушать эти разговоры, но все равно слушал. Иногда они задавались вопросом, не навязывался ли Ганнибал-Каннибал когда-нибудь Уиллу, и именно в такие моменты он накрывал голову подушкой или устраивал грандиозное шоу, включив телевизор и сделав громче звук. Это всегда заставляло их беспокойно разбегаться в разные стороны. Но больше всего их интересовало, как он собирается жить дальше, когда ФБР исчезнет, «слава» исчезнет, а рана останется. В такие моменты Уилл лежал, уставившись в потолок и размышляя о чем-то очень похожем.***
Ему снились руки Ганнибала, вкус крови на языке, когда он проводил пальцами по ребрам, желая насладиться каждым дюймом обнаженной кожи. Прошло несколько снов, прежде чем он осознал, что смутные воспоминания о той ночи, когда он отдался Чесапикскому Потрошителю, смешались с воспоминаниями о том, как Ганнибал заставил его ненадолго забыть о своих бедах. Он просыпался и долго смотрел на вазу с цветами. Каждый раз, когда старые вазы выбрасывались, их место в течение дня занимала новая.***
Когда это было возможно, он бродил по больничной палате, периодически переводя дыхание, когда оно пыталось покинуть его. Однажды, когда он прислонился к окну, ему бросилось в глаза что-то кремовое, спрятанное под подушкой на диване. Не так уж много людей сидело на диване, предпочитая стулья поближе к его кровати. Он огляделся, но больше в комнате никого не было. Он был совершенно и чрезвычайно одинок. Сделав еще несколько шагов, он рухнул на диван и пошарил под подушкой. Дыхание перехватило, когда он почувствовал очень знакомую текстуру бумаги. Большим пальцем он сломал восковую печать и высыпал на ладонь шесть зерен. Вместе с ними вспорхнули длинные мертвые лепестки фиалкового гиацинта и белых тюльпанов, побуревших по краям. Они были сорваны некоторое время назад — три недели назад? Уилл раскрошил лепестки тюльпана в своей руке и развернул письмо, жадно глядя на него. Дорогой Уилл, А не грешно ли — выражать Словами, как мне грустно, сложно? Наполовину лишь возможно Словами Душу обнажать. Но чтоб унять мучений ад, Язык полезен, несомненно: Простые грустные катрены, Как опий, боль мне приглушат. В слова, как в травы на лугах, Оденусь, иль как в плащ, от хлада, Но горя моего громада Слегка лишь предстаёт в словах.* Всегда твой, — Ганнибал. Он прижал бумагу к губам, и только звук приближающихся шагов много-много позже заставил его спрятать письмо — один из многих секретов в комнате, наполненной цветами восхищения.***
Ему снился океан. Волны набегали на него, но не утаскивали под воду. Теплые руки лежали на бедрах, кожа приветствовала прикосновение нежных губ.***
Он проснулся оттого, что кто-то был в его больничной палате. Это была не медсестра, потому что туфли медсестры всегда издавали один и тот же мучительный звук на кафельном полу. Дело было не в том, что у докторов была прочная обувь, позволяющая улавливать движения, и не в том, что у Беверли были высокие каблуки. Шаги были тихими, словно шепот, и Уилл, моргая, уставился в потолок в ожидании. Все лампы были выключены — от верхней до маленькой лампочки у раковины. Даже маленький ночник, который они держали включенным в розетку, был убран, и комната погрузилась в бесформенную темноту. Ему казалось, что он боится. Его сердечный монитор, однако, не менял темпа, и было несколько приятно чувствовать, что удары его груди остаются устойчивыми, уверенными. Он знал, кто это. Только один человек в мире мог гарантировать, что визуальное чувство будет бесполезно, когда он наконец-то сможет появиться. Уилл хотел было рассмеяться, но в этот момент даже его истерика исчезла, давным-давно сменившись чем-то более мрачным. Живот отозвался болью, и он задался вопросом, насколько близок он был к тому, чтобы получить свою ночную дозу обезболивающих. Лепесток цветка коснулся его губ. Уилл скривил нижнюю губу и покатал его на языке, смакуя. — Добрый вечер, Уилл, — ласково сказал Ганнибал. Уилл улыбнулся.