***
Уилл лежал на каталке, отчетливо ощущая простыню на голове. Пол глухо стучал под колесами, и ему удалось издать низкий стон, когда с очередным поворотом он ударился головой. Под простыней он почувствовал твердую хватку чьей-то руки. Уверенной. Теплой. Затем появился фургон с большим задним сиденьем, и он ошеломленно уставился в потолок, пытаясь сориентироваться. Волны вздымались с обеих сторон, обрушиваясь на него. Он так и остался задыхаться, снова закрыв глаза, пока тонул. После возникло ощущение полета, взлета, от которого ему казалось, что он вот-вот разорвется надвое. Чей-то голос спросил, летал ли он раньше, и ему ответил кто-то другой. Уилл держался за руку рядом с ним, и его голова упала на ожидающее плечо. Он был слишком ошеломлен, чтобы говорить или даже думать. Это было не более чем действие и реакция, и кто-то поцеловал его в макушку, когда он задремал. Когда они добрались до места назначения, его в свадебном стиле отнесли в дом, за стены которого он никак не мог уцепиться взглядом. Его уложили на кровать, укрыв пуховыми одеялами, и ласковым прикосновением пригладили волосы со лба. — Добро пожаловать домой.***
Истинное сознание вернулось к нему вместе с болезненным ощущением и хриплым криком. Уилл резко проснулся, попытался сесть и в конце концов упал обратно на кровать, тяжело дыша от боли, пронзившей его живот. Ему не пришлось долго ждать помощи; через несколько мгновений в коридоре послышались шаги и дверь открылась, чтобы показать Ганнибала, вооруженного подносом с миской супа и маленькой тарелкой. — Уилл, — тепло сказал он, входя в комнату. Руки Уилла метнулись к животу, но в конце концов были отодвинуты. — Г-где… где я нахожусь? — прохрипел он. Какие бы лекарства ему ни дали, они затуманивали его разум и заставляли мысли метаться. Он попытался вспомнить последние события, но ощущение было головокружительным, и он закрыл лицо руками, чтобы прогнать тошноту. — Я нашел уход в больнице в лучшем случае неполным, так что привез тебя на свою конспиративную квартиру, — мягко объяснил Ганнибал. — Ты накачал меня лекарствами, — выдавил Уилл, когда желание проблеваться отступило. — Я подозревал, что ты будешь сопротивляться моему похищению, поэтому мне пришлось принять превентивные меры. Уилл промолчал, потому что в конечном счете Ганнибал не ошибся. Он смотрел, как Ганнибал положил поднос себе на колени, снял крышку с чаши и выпустил пар. Это был суп, бульон с тофу. Уилл, не двигаясь, вдыхал свежий, теплый аромат. — Значит, я твой пленник? — спросил он, взглянув Ганнибалу в лицо, прежде чем посмотреть за его плечо. Комната была абсолютно белой, в углу стояла большая ваза, из которой искусно торчали унылые стебли гагата. — Никаких ярлыков, Уилл, — предупредил Ганнибал, зачерпывая ложкой немного тофу. Он держал свободную руку под ложкой, чтобы не пролить содержимое, и поднес ее ко рту Уилла. Уиллу вдруг захотелось выплеснуть его на ярко-белое одеяло, но после тщательного обдумывания он проглотил содержимое ложки, барабаня пальцами по одеялу. — Я же сказал, что мне нужны ярлыки, — сказал он, проглотив суп. Ганнибал улыбнулся и зачерпнул для него еще одну ложку. — Если ты собираешься навесить на это ярлык, то я бы назвал это романтическим отдыхом. — Ты что, блять, издеваешься надо мной? — если бы его живот не болел так сильно, он бы вскочил. Но как бы то ни было, его голос дрожал от гнева. — Ты собирался позволить мне умереть, ты, блять… — Ты собирался позволить Тобиасу убить тебя, — поправил его Ганнибал. — Потому что ты был зол на меня. — Ты… — его голос дрогнул, и он уставился в потолок. Он сделал короткий, беспокойный вдох и попробовал снова. — Ты хотел иметь возможность сказать, что я причастен к его смерти. Ты лишил меня всякой устойчивости, пока у меня ничего не осталось. — Разве я ничто? — тихо спросил Ганнибал. Когда Уилл замолчал, он поднес ложку ко рту и ободряюще кивнул, как только Уилл позволил ему это сделать. — Я, кто видел тебя на разных стадиях твоего собственного становления, по-твоему, ничто? — Моего становления? — Ты смотрел в глаза убийце и отбирал его плоть. Ты касался руками кожи того, кого, как ты знал, тебе следовало бы бояться, но вместо этого ты испытывал голод. Разве это не становление от того человека, которым ты был когда-то? Съежившимся и ожидающим смерти, прижавшим руки к ушам, пытавшимся удержать демонов внутри? — Это делает меня выжившим, — выдавил Уилл наконец. Его взгляд упал на руки Ганнибала, умелые и услужливые, наблюдая, как он набирает еще одну ложку. — Я должен был пережить тебя. Ганнибал ничего на это не ответил. Он просто продолжал ложкой зачерпывать бульон — медленными, механическими движениями. Уилл думал, что это расстроит его, но на самом деле было что-то знакомое в том, что Ганнибал готовил для него еду, радуясь возможности поделиться каким-то аспектом самого себя, который он заботливо создал. Уилл неохотно признал, что об этом Ганнибал никогда не лгал. Только об убийствах. Только о преследовании. — Ты разорвал несколько швов, но я исправил их по мере необходимости, — сообщил ему Ганнибал после напряженного молчания, натянутого, как тонкая проволока. — Я разорвал несколько швов, — пробормотал Уилл, не веря своим ушам. — Я не понимаю, настолько плохо было обслуживание в больнице, что ты смог разорвать несколько моих швов. — Их система безопасности была ужасающей, — сообщил ему Ганнибал. Уилл открыл было рот, чтобы возразить, но тут же остановился. — …Ты все-таки сумел послать цветы и письмо, — с болью согласился он. — Фредди Лаундс тоже успела сделать несколько моих фотографий. На это ответа не последовало, и Уилл отвернулся от маленького окошка, из которого любовался пейзажем, чтобы снова взглянуть на Ганнибала. Хотя выражение его лица все еще оставалось безмятежным и дружелюбным, в том, как он с чрезмерной силой опустил ложку, была какая-то принужденность. — …Я думаю, ты уже узнал об этом. — Я думаю, ты назвал бы это «безвкусицей», — ответил Ганнибал. Его губы были сжаты так плотно, что краска сбежала с них. — Нарушением. — Это не самое худшее, что она мне сделала. Я думаю, теперь она переедет к большой воде, так как она опубликовала их в интернете и в газетах, — он бы рассмеялся, если бы не осознавал весь ужас при мысли об этом. По крайней мере, она прикрыла его достоинство. — Она никуда не переедет, — сказал Ганнибал. Его руки возились с одеялом, разглаживая помятую ткань. — Что? — Я убил ее, — он рискнул взглянуть на ошеломленное лицо Уилла, и его губы изогнулись в маленькой, едва заметной улыбке. Довольной. — Ты убил Фредди Лаундс, — пробормотал Уилл и покачал головой. — Ты не мог. — Мог. Последний прощальный подарок для Джека Кроуфорда и дань уважения тем, кто постоянно нарушал твое право на частную жизнь. Уилл хотел было удивиться, но с чего бы ему удивляться? С чего он вообще должен удивляться? Единственный человек, который действительно мог заставить его страдать, сидел на краю кровати рядом с ним, пытаясь с ложечки накормить его таким количеством супа, что он мог лопнуть. Когда Ганнибал снова протянул ложку, Уилл отмахнулся от нее. — Это происходит не со мной, — пробормотал он, протягивая руку, чтобы потереть лицо. — Я думаю, что ты мог бы быть потрясен, но теперь я знаю о тебе достаточно, чтобы понять, что в глубине души ты находишь это чрезвычайно удовлетворительным в архаичном, вызывающем адреналин смысле. — Что? — завопил Уилл. Улыбка Ганнибала стала еще шире. — Ты лгал ради меня, ты прятал любовные письма от Джека, чтобы сохранить их для себя, и в самые мрачные моменты ты сорвал плоть с того, кто мог причинить тебе вред, и приказал мне убить его. Ты не оплакиваешь Фредди Лаундс. Какая-то часть тебя желала бы сделать это самому. Они словно снова сидели в одном из баров, и Ганнибал раздевал Уилла до тех пор, пока тот не оказался совершенно обнаженным на твердом деревянном столе. Он не мог подтвердить этого словами, это было уже слишком. Поэтому он лишь тяжело сглотнул, избегая взгляда Ганнибала, и кивнул. Ганнибал поднял маленькую чашечку с ярко окрашенными пилюлями и предложил их Уиллу, пристально и испытующе глядя на него. — Они что, отравлены? — поинтересовался Уилл. — Если бы я хотел убить тебя, Уилл, ты был бы уже мертв, — тихо сказал Ганнибал. Это была не столько угроза, сколько наблюдение, любезно спокойное. — Вполне справедливо. Он взял таблетки и проглотил их всухую, откинувшись на подушки кровати и медленно, лениво моргая. Ганнибал убрал поднос и поставил его на ночную тумбочку, тщательно убирая оставленный небольшой беспорядок, прежде чем вернуться к краю кровати и потрогать лоб Уилла. — Ты теплый, — заметил он. — В этих таблетках было жаропонижающее средство. — Полагаю, путешествие через международные воды отнимает много сил. — Как ты узнал? — спросил довольный Ганнибал. — Я немного просыпался… Вторая поездка на самолете была длиннее. Я слышал… — он не мог вспомнить, что именно услышал, хотя это почему-то ему запомнилось. Он нахмурился, пытаясь вспомнить, как расплывчатые лица и пространства вокруг него раскачивались взад и вперед. — Акценты. Языки. — Мы во Флоренции. — Флоренция, — повторил Уилл. Он повернул голову, оглядел комнату, потом снова посмотрел на Ганнибала. Пальцы забарабанили по одеялу, и он тяжело сглотнул. — Ты привез меня во Флоренцию. — Ты как-то упомянул, что никогда не имел удовольствия покинуть страну, — сказал Ганнибал со своей маленькой проклятой улыбкой. — Я решил это исправить. — Ты думал, что продолжишь морочить мне голову, — поправил Уилл. — Тебе было недостаточно того, что я бегал вокруг, пытаясь собрать все твои части воедино; ты должен был увидеть, как далеко ты сможешь зайти, прежде чем игрушка сломается. Прежде чем чашка разобьется. — Милый Уилл, — пробормотал Ганнибал, и в голосе ублюдка прозвучала нежность. Он положил свою руку поверх руки Уилла, ласково останавливая постукивание. — Ты ни в коем случае не сломан и уж точно не игрушка. Уилл хотел возразить, кричать до тех пор, пока не сорвет голос, но лекарство уже начало действовать. Это происходило медленнее, чем в больнице, так как оно было пероральным, а не вводилось через капельницу, но он все равно чувствовал его, убаюкивающий толчок и притяжение волн, от которого тяжелели веки и успокаивалось дыхание. — Ты солгал, — выдавил он из себя, прежде чем заснуть.***
Собственные крики всегда будили его от кошмаров. С разорванным надвое животом он не мог долго метаться, но все же резко проснулся, когда его паника достигла ушей. Одеяла были сброшены в нижнюю часть кровати, где они лежали в смятом, потном беспорядке. Он сунул кулак в рот, чтобы заглушить шум, и задохнулся от боли в костяшках пальцев, дрожа от ощущения того, как нож Тобиаса рассекает его кожу с гладкой, быстрой точностью. В самые уязвимые моменты он возвращался к этой сцене, вспоминая Ганнибала, стоявшего перед ним с таким клинически отстраненным выражением лица, что он задавался вопросом, интересовало ли его вообще, что Уилл позволит себе умереть, а не попросит о помощи. Он резко вздрогнул от ощущения теплых рук на своей спине, успокаивающе поднявших его из неловко свернувшейся позы на кровати. Его футболка была влажной, и Ганнибал осторожно снял ее, отложив в сторону, прежде чем забраться в постель и притянуть к себе чужое сгорбленное тело. То ли из-за усталости, то ли из-за общего потрясения оттого, что все это происходило на самом деле, но Уилл позволил ему маневрировать собой. Рука Ганнибала притягивала его к себе до тех пор, пока он не прижался спиной к чужой груди. Сердцебиение Ганнибала ровно билось о позвоночник Уилла. Его грудь была обнажена, от кожи исходило тепло. В голове мелькнула далекая мысль что, может быть, стоит запротестовать, оттолкнуть его, поскольку он был, по сути, его похитителем, но Уилл не чувствовал себя пленником. Он был ранен, измучен, напуган воспоминанием, которое вернулось к нему кошмаром, но он не чувствовал себя пленником. Он подумал, не попытается ли он уйти, позволит ли это ему Ганнибал? Он удивлялся, почему ему не хотелось попробовать. Его дыхание замедлилось, чтобы соответствовать ритму мужчины позади него, и с каждой проходящей секундой ощущение того, что он тонет, ослабевало, пока он не обмяк, откинув голову назад и положив ее на плечо. Ганнибал переплел их пальцы, заключив его в клетку своих рук, как будто он мог защитить Уилла от большей части кровопролития его собственного разума и слишком живого воображения. — Как твой желудок? — прошептал Ганнибал ему на ухо. — Обезболивающее все еще действует, — так же тихо ответил Уилл. Ганнибал что-то тихо хмыкнул себе под нос. Спинка кровати заскрипела, когда он оперся на нее, увлекая за собой Уилла. В сочетании с резким запахом пота одеколон Ганнибала был пьянящим и успокаивающим. — …Как ты убил Фредди Лаундс? — поинтересовался Уилл. — Она вела себя как свинья, поэтому и умерла как свинья, — спокойно ответил Ганнибал. Таким же тоном он мог бы обсуждать последний счет на матче «Балтимор Рэйвенс». — И как же ты ее выставил? — Ты действительно хочешь это знать? — мягко спросил Ганнибал. Уилл поднял голову и уставился в полумрак незнакомой комнаты. Он с трудом сглотнул, прочистил горло и кивнул. — Она свисала с яблони, соскользнув с ветки в попытке дотянуться до самого спелого плода в самой высокой части дерева, — сказал он. Ганнибал не мог скрыть отчетливого оттенка гордости в своем голосе, описывая это. — Одна ветка не выдержала, потому что она не смотрела, куда ступала в своем отчаянии достичь своих желаний. Ее ногу зацепило, зажало, и она повисла вниз головой. Я положил ее камеру на землю, вне досягаемости цепких пальцев. Удачная колкость, учитывая все обстоятельства. Уилл гадал, что бы он подумал, глядя на это изображение. Интересно, подумал он, что бы он увидел, если бы подобрался достаточно близко, чтобы почувствовать защитные действия в каждом любовном изгибе ее запястья и костей, устроенных мужчиной, чья защитная натура граничила с сомнительной стороной. — А какое стихотворение ты оставил бы после этого у моей двери? «В ярость друг меня привёл — Гнев излил я, гнев прошёл. Враг обиду мне нанёс — Я молчал, но гнев мой рос. Я таил его в тиши В глубине своей души, То слезами поливал, То улыбкой согревал. Рос он ночью, рос он днём. Зрело яблочко на нём, Яда сладкого полно. Знал мой недруг, чье оно. Темной ночью в тишине Он прокрался в сад ко мне И остался недвижим, Ядом скованный моим.»* Уилл кивнул в ответ на эти слова — действительно, удачно подобрано. — Кто это написал? — Уильям Блейк, — ответил Ганнибал. Его губы касались раковины уха Уилла, когда он говорил, посылая маленькие волны тепла вдоль его кожи. — Я был доволен, что оставил ее той, кем она была в своей борьбе, пока она не нарушила твое право на частную жизнь. Уиллу хотелось сказать, что он нашел для нее самый подходящий способ умереть. А еще он хотел сказать, как неправильно думать о таких вещах. Вместо того чтобы сделать то или другое, он повернул ладонь Ганнибала и провел кончиками пальцев по ее линиям, прослеживая линию сердца и головы, сглатывая так сильно, что у него щелкнуло в горле. — Говоря словами Архилоха*: «Мой единственный великий талант заключается в том, чтобы заставить тех, кто обижает меня, ужасно страдать», — Ганнибал позволил ему вывернуть руку, растопырив пальцы и положив их плашмя. — Ты имеешь в виду тех, кто обижает меня, — поправил Уилл, подавив насмешливое фырканье. — Иногда я вижу нас как одно целое. То, как мы смотрим на мир, так сильно отличается, дорогой Уилл, но есть родство в наших мыслях, в течении нашего разума. Ты первый, кто видит меня таким, какой я есть, и понимает, потворствуешь ты этому или нет. Две стороны одной монеты, которые можно повернуть в любую сторону. Уилл не был до конца уверен, хочет ли он согласиться с этим. Он думал о записках, скользящих под дверью, о мыслях, разделяемых, как искаженная форма исповеди. Ганнибал искал не его одобрения, а только понимания. Он не хотел соглашаться, но все равно поймал себя на том, что согласен. — Твои кошмары уже прошли? — спросил Ганнибал. — Кое-кто может возразить, что я все еще в одном из них, — резко парировал Уилл. Ганнибал рассмеялся, как будто это было самое восхитительное, что он когда-либо слышал. — Я скучал по твоим колкостям, когда ты лежал отдельно от меня в той больничной палате. Уилл хотел возразить, что, хотя он почти не подозревал о том, что Ганнибал скрывается в больнице, Ганнибал, конечно же, был там, но он устал и ощущение объятий Ганнибала было слишком успокаивающим. Он потянулся ровно настолько, чтобы унять легкую боль в животе, и тихонько зевнул. Они лежали так, пока Ганнибал успокаивал дрожь в его мускулах, а Уилл крепко прижимался к нему. Он думал, что в какой-то момент Ганнибал ускользнет от него и вернется в свою собственную постель, где бы она ни была, но этого не произошло. Они оставались в таком положении до тех пор, пока Уилл не заснул рядом с ним, дыша медленно и ровно. Чувствительная кожа поддавалась нежному прикосновению рук, которое ощущалось как поклонение.