***
Подобно тому, как Ганнибал любил удивлять Уилла едой, различными книгами, рыболовными снастями и музыкальными композициями, Уилл любил иногда удивлять и Ганнибала. — Что это такое? — удивленно спросил Ганнибал. Но разворот его плеч и приподнятый подбородок говорили Уиллу о том, что Ганнибал точно знал, о чем спрашивал. Его выдавала граничащая с самолюбованием гордость тем, что Уилл сумел сделать для него. — Познакомься с Мэтью Брауном, подражателем Il Monstro, — ответил Уилл. Он лениво вытер руки о маленькую тряпку, оглядел человека, связанного и сидевшего перед ними на стуле с кляпом во рту. Подвал дома, в котором они жили, благодаря своей звуконепроницаемости служил Уиллу прекрасным местом для изолирования серийных убийц, в охоте на которых он помогал итальянской полиции. Никому никогда не приходило в голову подозревать инспектора Грэма в каких-либо злых намерениях или же обыскивать его дом, не говоря уже о секретах, хранящихся под ним. — Как ты его нашел? — поинтересовался Ганнибал. Малейшие признаки его удовольствия были очевидны в слабой улыбке, глаза казались темными в свете подвальных ламп. — Детективная работа и немного изобретательности, — ответил Уилл, пожимая плечами. Человек, о котором шла речь, Мэтью Браун, уставился на них с таким выражением лица, какое, по мнению Уилла, не соответствовало человеку, пойманному офицером полиции, — настороженный страх, порожденный осознанием того, что нет такого правила, которое запрещало бы им делать с ним все, что заблагорассудится. — Умный мальчик, — сказал Ганнибал, и Уилл снова задался вопросом, было ли это комплиментом ему или подражателю. — Я подумал, что это подходит для нашей сделки, — сказал Уилл, и Ганнибал слегка вздернул подбородок, как всегда дружелюбно. — Наша сделка, — пробормотал он и шагнул вперед, чтобы вытащить кляп изо рта Мэтью Брауна. Кляпом служила скрученная тряпка, засунутая глубоко в глотку. Ганнибал бросил ее на рабочий стол, пока подражатель медленно двигал челюстью и ртом, ослабляя напряжение. — Вы знаете, кто я такой, Мэтью Браун? — Я не подражатель, — сказал Мэтью. — Ерунда, — не согласился Ганнибал. — Единственный человек в мире, который мог бы с уверенностью сказать это, был бы настоящий Il Monstro. Просто оцени его тон, Мэтью, — сказал Уилл, прислонившись спиной к рабочему столу. Намекающая насмешка на его губах была настолько мрачной, что Мэтью сумел оторвать взгляд от лица Ганнибала и уставиться на Уилла, почти упиваясь его словами. — Хотите сказать, что он и есть настоящий Il Monstro? — спросил Мэтью. Он посмотрел между ними, и губы его скривились, когда он сильно прикусил их. — С полной уверенностью, — ответил Ганнибал. Мэтью кивнул, осмысливая полученную информацию. Он повторно рассмотрел внешность Ганнибала, начиная с ботинок и продвигаясь вверх по брюкам, жилету, парадной рубашке и галстуку со странным узором пейсли. В то время как раньше в нем чувствовалась неуверенность загнанного в угол животного, Уилл увидел момент, когда благоговение и обожание овладели его лицом, словно по щелчку выключателя. — Я Ваш поклонник, — сказал он наконец, встретив пристальный взгляд Ганнибала. — Я заметил. — На самом деле я взял на себя ответственность только потому, что мне показалось, что Вы долго оставались в тени. Они не хотели связывать две серии убийств, но вторая нить была данью уважения Вам. Они должны были быть связаны. — Вы думали, что это выведет меня из «укрытия»? — поинтересовался Ганнибал. Его глаза заметно посветлели, в тоне послышалось утонченное рвение. — Что Вы наконец-то встретитесь со мной? — Я подумал, что если это не произойдет, то Вы хотя бы увидите, что есть кто-то, кто готов продолжать работу, которую Вы решили оставить позади. Уилл фыркнул, не в силах сдержаться. — Он не оставил ее. Просто нашел себе новое имя. В подвале воцарилась тишина, нарушаемая глухим стуком пульса в горле Уилла. Мэтью, казалось, был доволен, не обращая внимания на тугие путы на своей коже, словно это было обычным делом. Уилл перевел взгляд с Мэтью на Ганнибала, потянулся за спину, хватая нож и протягивая ему рукояткой вперед. — Он весь твой, — подсказал он Ганнибалу. Ганнибал перевел взгляд с Мэтью на нож, потом снова на него. Последовала долгая, странная пауза, которая не понравилась Уиллу, но он не обратил внимания на эмоции, промелькнувшие в глазах Ганнибала, прежде чем тот взял нож и поднял его небрежно, без намерения. — Может быть, нам стоит оставить его у себя, — сказал он, бросив умные глаза на Уилла. — Что… — Он продемонстрировал способность оставаться неуловимым, несмотря на семь трупов, — легко заметил Ганнибал, как будто они обсуждали, какие продукты купить. — Возможно, он будет нам полезен. — Мы не собираемся держать твоего последователя под нашим домом, — возразил Уилл. — Ты же знаешь условия сделки. — Да, твоя сделка, — вздохнул Ганнибал, словно это была тяжелая ноша. — Если нам суждено убивать, то мы убиваем серийных убийц, и только после того, как убедимся, что они действительно серийные убийцы. — Я убиваю грубиянов, — сказал Мэтью, и если разговор о его кончине и беспокоил его, то он хорошо это скрывал. — Я ем грубиянов, — ответил Ганнибал. Выражение его заинтересованности словами Мэтью не ускользнуло от Уилла. Он нахмурился. — Что, черт возьми, ты собираешься с ним делать? Они всегда все портят, вот в чем разница между тобой и ими. Что будет, когда он все испортит и нам это аукнется? — Как ты думаешь, это может случиться? — Ганнибал лукаво посмотрел на Мэтью. — Ты нашел его только потому, что смог стать им, дорогой Уилл. Он кажется достаточно дотошным, чтобы не ошибиться. Уилл растерянно уставился на Ганнибала. Он посмотрел на них обоих, потом на нож, который Ганнибал держал в руке без всякого намерения использовать, и издал сдавленный возмущенный звук. — Невероятно, — пробормотал он и обошел их, направляясь к лестнице. — Ты чертовски невероятен, Ганнибал, — поднимаясь, он коротко рявкнул: «Добро пожаловать!» — и захлопнул за собой дверь, ведущую в кладовую. Он не слышал его, но мог представить себе, как Ганнибал смеется внизу, словно он рассказал самую лучшую шутку.***
Мэтью Браун был очень находчивым человеком, и Ганнибал оставил его в живых — не потому, что ему нравился подражатель, пытающийся приписать себе заслуги за его работу, а потому, что это приводило Уилла в такой ревнивый гнев, что он действовал несколько иррационально. Например, через две недели он ворвался в подвал и прервал разговор Ганнибала, схватив с верстака нож и резким движением руки полоснув им по горлу Мэтью Брауна. Кровь брызнула по дуге, что в свете старых гудящих ламп выглядело завораживающе. Уилл уставился на нее, на то, как она окропила колени Ганнибала, а потом на то, как она продолжала литься, она, совершенно красная, по бетонному полу. Разъяренный по причинам, которые он не хотел объяснять, Уилл отпустил безвольную голову Мэтью Брауна и уставился на Ганнибала, многозначительно указывая на него окровавленным ножом. — Он серийный убийца, Ганнибал, — выдавил он из себя. — Это не тот пациент, которого можно расколоть, как грецкий орех. Ганнибал не казался расстроенным действиями Уилла; во всяком случае, он перевел взгляд с обмякшего тела Мэтью Брауна на Уилла с таким удовольствием, что по его спине пробежала легкая дрожь. Прошло шесть лет, а Ганнибал все еще обладал той силой, которая заставляла его колени слабеть от одного взгляда. — Теперь ты доволен, Уилл? — спросил он, вставая. Он не пытался вытереть кровь, которая жадно впиталась в его костюм; обойдя растущую лужу на полу, он подошел к Уиллу и встал перед ним нос к носу, излучая такое удовольствие, что Уиллу почти захотелось пнуть его. — И как долго ты собирался играть с ним здесь, внизу? — требовательно спросил Уилл. — Как долго? — Ревность делает тебя грубым, — ответил Ганнибал и провел рукой по коже Уилла, чтобы запутаться в волосах на затылке. — Я никогда не видел, чтобы ты отнимал у кого-то жизнь с такой легкостью, с такой точностью. Что, по-твоему, я тут с ним делал? — То, что ты всегда делаешь. Пальцы нежно ласкали нежную кожу его шеи, лениво расчесывали кудри. — И что же? — Забрался глубоко в его голову, заставляя думать, что у него есть шанс выжить благодаря твоему уважению. А затем ты отпустил бы его и убил, когда он этого не ожидал, — пауза, и хватка Уилла на ноже немного ослабла. — Или же забрался в его голову настолько, что заставил меня думать, будто ты хочешь, чтобы он жил. Чтобы я убил его для тебя. — Только не для меня, Уилл, — поправил его Ганнибал. — Для тебя. — Чушь собачья, — огрызнулся Уилл и толкнул Ганнибала в грудь. Ганнибал позволил ему это, позволил ему продолжать толкать и толкать, пока он не оказался прижатым спиной к стене подвала. Уилл стоял перед ним с ножом в одной руке, другой вцепившись в его галстук с довольно непристойным розовым оттенком. — Ты хотел посмотреть, сколько времени мне понадобится, чтобы начать ревновать, придурок. Уилл выронил нож, чтобы поцеловать его, крепко вцепившись в него руками и удерживая на месте. Он провел зубами по губам и сильно укусил. Ганнибал тяжело дышал, и Уилл свирепо ухмыльнулся. — Теперь ты счастлив? — он толкнул его в плечи и крепко прижал к стене. — Счастлив? — Я получаю от этого непомерное удовольствие, дорогой Уилл, — прошептал Ганнибал ему в губы. — Не сомневайся в этом.***
Спустя время, избавившись от тела Мэтью Брауна и вымыв полы от остатков его крови, они лежали переплетясь в постели, и только тонкая простыня отделяла их от воздуха, пахнущего сексом и причудливыми эфирными маслами. Ганнибал лениво рисовал узоры на коже Уилла, а Уилл прислушивался к шуму дождя снаружи. — Есть только ты, Уилл, — сказал Ганнибал в спокойной тишине. — Что? — Твоя ревность очаровательна, но я считаю уместным сказать, что есть только ты. Уилл отвернулся от приоткрытых балконных дверей, впускавших прохладный ветерок. Воздух был влажным и свежим от дождя. — … Ладно. — Я бы не оставил Мэтью Брауна в живых. Он думал, что сможет заменить тебя. — … Ты все еще хотел, чтобы я убил его ради тебя. — Когда-то ты хотел, чтобы я убил Тобиаса Баджа ради тебя. — Ты мог бы просто попросить, а не злить меня до такой степени, — сказал Уилл, тыча его в бок. Он перевернулся на живот и подпер голову подушкой, хмуро глядя на него. — Вежливо попросить ничего не стоит. — Шесть лет, а ты все еще ревнуешь, если я уделяю другому мужчине слишком много внимания, — ласково сказал Ганнибал. — Попытка быть ответственным за то, как ты получаешь мясо — это не ревность, — парировал Уилл. — Чем его меньше, тем мне легче работать. — Ты наслаждался этим? — спросил Ганнибал. Он перекатился на бок и уставился на Уилла, скользя рукой по его бедру. Его прикосновение было похоже на слабый призрачный шепот. Неважно, сколько времени прошло, оно никогда не переставало проникать глубоко под его кожу, прячась в ней. — Мое необходимое зло не дает твоему злу стать ненужным, — наконец ответил Уилл. — Мы установили барьеры не потому, что мы не знаем, каково это — пересекать их, а потому, что я предпочел бы видеть тебя здесь и сейчас, а не за решеткой. — Если бы меня арестовали, мой дорогой, я бы нашел дорогу к тебе. — Я знаю. Он знал, как знал о вазах с цветами, расставленных по всему дому, как знал о гранатах, которые Ганнибал любил включать в свой утренний завтрак. Он утопал в символике и эстетике так сильно, что теперь Уилл находил метафоры во всем. Уилл издал короткий смешок и перекатился на бок, чтобы получше рассмотреть его. — Мне это очень понравилось, — признался он. — Но ты и так это знал. — Но всегда приятнее услышать, как ты это говоришь, — ответил Ганнибал. Он потянулся, чтобы выключить лампу. Темнота окутала их одеялом тайн.***
Здесь призрачно и тихо, Здесь, в полной тишине Спит благо, спит и лихо, — Закляты в дважды сне; Я вижу зелень поля, И неземная воля Зовет уйти от боли, — Так показалось мне… Устав от плача, смеха; Людей — что плач и смех; От тех, чей путь — потеха; От тех, что лезут вверх; Смотрю без сожаленья — Как вечность жрет мгновенья, Мечты, труды, стремленья, Паденье и успех. Здесь жизнь в ладу со смертью, Зато так далека Рука, что миром вертит, — Жестокая рука; Здесь корабли дрейфуют, Пассаты здесь не дуют, Их паруса не чуют, Не чуют облака. Здесь сонные долины, Их не найдет весна; В чертогах Прозерпины Лишь черный мак для сна, — Ни лепестков, ни листьев, И это — длится, длится; Вино, чтобы напиться — Печальней нет вина. Нет имени, числа им: Забытая страна. Не будят их посланьем Ни Бог, ни Сатана; То — души, что устали: Не в ад, не в рай попали; Но к пристани пристали Здесь, в вечном царстве сна. Один — семи был равен, Но смерть его взяла; Не в ад для мук доставлен, Не к небу унесла; Другой — был ясным, честным, Теперь он стал безвестным, Поникшим, бессловесным, И участь его — мгла. Меж двух миров, на грани, Над медленной рекой, Богиня смертных манит Бессмертною рукой; Всех встреченных целуя За все, что было всуе, — Чтоб души, не тоскуя, Здесь обрели покой. Она следит за каждым, За всеми, кто рожден; Кто ведал жизни жажду И горечь похорон; За тем, чья жизнь — хотенье, И взлет, и приземленье; Кому награда — тленье, И колокольный звон. Любовь, та, что увяла, Увядшие года, И мощь, что в битве пала, — Они придут сюда; И знанья, позабыты, Знамёна, что разбиты, Снега, водою смыты, Речей пустых вода. Что ждет нас — горе, счастье? Кто знает, что нас ждет… Над временем — нет власти, И время всё убьет; Любви огонь зардеет На миг, и — уголь тлеет… И горько пожалеет О том, что все пройдет. Презрев мирские танцы, Надежд и страхов гнёт, Благодарим, скитальцы, Богов — за то, что ждёт Всех нас: жизнь мимолётна, А смерть бесповоротна; Устав, река охотно В морской приют впадёт. Теперь — ни звезд, ни солнца; Не будит вскрик иль стон; Жизнь выпита до донца; Померкнул блеск корон; Ни шороха, ни звука; Ни почтальона стука; Прости, о жизни мука! — Теперь — лишь вечный сон.* Навсегда твой, Ганнибал. Уилл перевел взгляд с письма, написанного на трех страницах аккуратным, плавным почерком, на гранатовые зернышки, аккуратно разложенные на блюде для завтрака. Он бы посмеялся над этой постановкой, над этим способом Ганнибала сказать, что он ушел рано и не сможет позавтракать с ним, но это было не столько смешно, сколько мило. Он подумал о том времени, когда эти вещи символизировали не утешение, а страх. Когда они подкрадывались ближе и наполняли его ужасом. Однако Уилл сел за стол, не испытывая страха, с благоговейным трепетом проводя пальцами по почерку. Он испытывал голод. А что мы знаем о голоде? Его необходимо утолить.