"не жалей"

      Эта ночь начинается с банального, но пробирающего до макушки "не уходи", и Борис вынужден замереть на пороге.       Тео — побитая птичка с искалеченными крыльями, и оставлять его наедине с самим собой страшно. Но там, за дверью, ждут дела, и Борис несколько секунд мечтает разорваться, чтобы успеть всюду и вовремя.       Впрочем, он быстро расставляет приоритеты:       — Хорошо, — возвращается, плотнее запахнув пальто, к окну.       Садится прямо так на широкий подоконник. Тео больными глазами поверх одеяла следит за каждым его движением. Борис набирает Юрию, коротко, но емко отдает указания. Все, теперь остается надеяться, что шайке-лейке придет в голову не совершать глупостей и перетерпеть без него ночь-другую.       Тео ломано уточняет:       — Прости?       И Борис, не сдержавшись, фыркает в ответ. Они оба давно выросшие мальчики, и такой жалостности и отчаяния в голосе уже много-много лет быть не должно. Но Тео — перекрошенный в труху под кожным покровом, и Борис торопливо превращает свой смешок в кашель.       Все-таки нелепо измерять мир условными категориями. Кому, как не им, об этом знать.       — Поттер, — мягко, с низкими рокочущими нотками, говорит Борис и ставит на подоконник ногу, закуривая, — тебе не стоит извиняться. Если уж кому и извиняться в этой комнате, то мне.       Тео в ответ заполошно качает головой. У него в глазах — сопротивление и еще такая вера в святость Бориса, что можно попросту нырнуть в нее и утонуть, затерявшись среди толщ воды. Борис смущенно трет шею: он вовсе не святой, и ему это прекрасно известно. Но Тео и его чистые, уважительные чувства льстят Борису, и сделать с этим что-то адекватное сложно.       — Нет, — тянет Тео, кутаясь в одеяло по макушку. — Ты прости.       Он поворачивается к Борису спиной на длинной гостиничной кровати, и все это ощущается как очередной акт самобичевания. Борис, рассматривая скомканное одеяло, думает, что он на подобное не согласен.       Уж если решили — пускай даже таким способом — провести время вдвоем, значит, места другим в их тандеме найтись не должно. И плевать даже, что эти "другие" живут лишь у Тео в голове.       Борис докуривает сигарету до фильтра, давая Тео немного времени покориться, но потом решает, что пора брать дело в свои руки. Он стягивает пальто, и то тяжелой тряпицей съезжает вниз по плечам. Облепляет, падая, ступни. Борис перешагивает через дорогую вещь без должного сожаления и падает рядом с Тео на кровать.       — Я собственник, — смеющимся шепотом произносит он, замечая, как вздрагивает спина Тео от звуков его голоса. — И я не хочу делить тебя с твоими тараканами.       Тео медленно переворачивается на спину и смотрит на него болезненно, горько. Сизые губы тянутся в плаксивую гримасу:       — Что?       Вместо ответа Борис накрывает его собой, осторожно выпутываясь из рубашки. Он планирует ужом втиснуться к Тео в одеяльный кокон, а дальше — под кожу, туда, где измученное сердце гоняет по венам кровь, и пересобрать сбившиеся настройки. Потому что Тео и в обычное время ведет себя как слегка двинутый, но сегодняшняя апатия — это какой-то апогей. Гимн всем пессимистическим загонам.       Борис с ними иметь дело не хочет.       Ему нужен Тео — оголенный, чистый, ранимый. С шрамами на лопатках и нежностью под ними.       А не всей вот этой душной, тухлой ерундой.       Борис обвивает его своим телом, когда они уже соприкасаются кожа к коже, и Тео тихонечко стонет, наивно рассчитывая остаться незамеченным. Но Борис ловит стон губами, и эта искренняя низкая вибрация лучшее, что случалось с ним за последнее время. Тео ломает и гнет в его руках, но Борис шарит по телу руками в стремлении отогреть и выхолить. Вылелеять.       И спустя время Тео отходит.       Борис буквально видит, как его голову отпускает узкий шипастый обруч, и теперь в мыслях Тео куда больше места для самого Бориса. Что ж, хорошая новость.       Он чертит стрелки-лучики по бледным плечам, спускается по лестнице родинок к лопаткам. Прижимается губами к бледным нитям застарелых шрамов и, вернувшись наверх, оттаявшему частично Тео шепчет:       — Отдыхай.       У них была дикая, бешеная просто неделя, и Тео отдых заслужил. Такой, чтобы без кошмарных снов и преследующего по пятам чувства вины.       — Не хочу, — устало сопротивляется тот.       Борис, не сдержавшись, хохочет, прикусывая кожу на загривке, зализывая местечко укуса. Тео вкусный, приятный на ощупь и пахнет персиками и абсентом. Целовать его Борису нравится больше, чем просто быть рядом. И он целует Тео, пока не удается выжать страх из тщедушного тельца до последней капли.       — Отдыхай, — настойчиво уговаривает Борис, разглаживая морщинки на юном расслабленном лице.       — А ты? — зевая, уточняет Тео и на всякий случай впивается пальцами в его запястье.       Словно боится, что Борис бросит его. Снова.       — А я буду здесь.       Борис улыбается, говоря это, и широко лижет кончик теплого носа. Он знает, что обещает, хотя обычно это не в его правилах. Но для Тео все правила отказали давно. И потому Борис сам верит в сказанное.       Я — буду — здесь.       Сторожить твой покой. Чутко и бережно.       Я — буду — здесь.       Даже тогда, когда ты проснешься.       Я — буду — здесь.       Теперь навсегда.