По ту сторону реверса

Стоило переступить порог, как действительность обрушилась на нас глухим эхом разрывающихся вдалеке снарядов, густым туманом порохового смога, вонью нечистот, замешанных на блестящих лужах крови. Было жарко, несмотря на явно позднюю осень. Вот и еще одно доказательство реальности происходящего: в нашем времени было лето, а тут с деревьев уже облетела листва, и они стояли, словно молящиеся, простерев голые ветви к небу. Слева послышался леденящий кровь вой, и из соседних дверей вывалился солдат в заломленной с одного бока широкополой шляпе и красном мундире с порванным рукавом. Он толкал перед собой рыдающую женщину в белой нижней рубашке, намотав ее длинные волосы на грязный кулак. Шпага хлопала о его высокие сапоги, за спиной на широком ремне болтался мушкет. Мы рванулись было помочь, но Бецольд ухватил Стива за плечо и остановил, покачав головой. Я видел, как билась жилка на шее Стива, сколько усилий он прилагал, чтобы не вырваться и не броситься на того солдата. Из-за угла на другой стороне улицы выбежала целая стайка горожан с искаженными страхом лицами, солдаты в тех же красных мундирах гнали их как скотину мимо нас. Я повернул голову направо и понял, что мы находимся прямо у базарной площади, как и говорила Магдалена. Перед нами высилось здание ратуши, а на площади шла самая натуральная бойня, метались люди, за ними гонялись солдаты, валялись тела с красными цветками крови на рубахах, смрадно горела перевернутая набок телега с рассыпанным из порвавшихся мешков золотом зерна. Рядом лежал огромной затоптанной тряпкой красно-белый полосатый флаг на сломанном древке. Мимо нас прошмыгнул еще один солдат, тащивший под мышкой визжащего поросенка. Где-то хрипло брехала собака. А мы были словно одеты в защитный кокон, нас не трогали, солдаты огибали нас по дуге. — Почему они не нападают? — вырвалось у меня против воли. — Мы пленные другой надобности, — тихо сказал Бецольд, видимо, забыв, что знать с конюхами не разговаривает. Только тут я заметил по сторонам от дверей двух замерших статуями кирасиров с длинными пиками. Бургомистр повернулся к нашим охранникам, что-то тихо сказал одному, лицо у того осталось совершенно бесстрастным. Но он кивнул, нас перевели на другую сторону улицы, и мы вошли в темное нутро ратуши. Толща стен ломтем отрезала нас от звуков разграбляемого города, здесь было тихо, лишь шелестели шаги по каменным ступеням винтовой лестницы. Мы вошли в парадное помещение, тот самый зал, что еще два дня назад в моем времени был переполнен туристами, и я среди них смотрел театральную постановку рядом с тихо сопящим Стивом. У меня возникло ощущение дежавю, но теперь я был не зрителем, так же, как не был им Стив. В торце зала на возвышении стоял длинный стол, украшенный деревянным орнаментом; вокруг располагались кресла с темно-зелеными сиденьями и ажурными подлокотниками. В одном из кресел сидел мужчина уже в годах, лет, наверное, около семидесяти, седой, суровый, с тщательно скрываемой ото всех печатью усталости на лице. Он не мог быть ни кем иным, как графом фон Тилли, католическим генералом императорской армии. Обычно выправку военного видно невооруженным взглядом. Генерал молчал и пристально смотрел на сбившуюся у высокого стрельчатого окна стайку людей, одетых почти так же, как и Стив с Бецольдом. У всех на лицах застыло покорное смирение неизбежному. У некоторых покрасневшие глаза выдавали недавно пролитые слезы. Это были остальные члены совета. Едва мы переступили порог, граф фон Тилли повернул голову и уставился на нас. Потом кивнул, молчаливо приказывая присоединиться к остальным. — Итак, наконец все в сборе. — Эхо негромкого голоса фон Тилли мячиком отскочило от стен и заметалось по пустому залу, усиливая общее чувство смятения. Послышались судорожные вздохи. — Решение мной принято: сейчас вас препроводят в подземную тюрьму ратуши, а завтра на рассвете всех членов совета казнят путем повешения. И пусть это случится в назидание другим. — Простите, генерал, а вам не кажется, что такие вещи, как смертный приговор правящей верхушке, не решается в одиночку? Как насчет суда? — Ну вот, Стив не долго ждал, чтобы начать свою миссию. — Суда-а-а? — насмешливо протянул фон Тилли и уставился на Стива. — Мы на войне, суд и Бог здесь я. Вам предлагали сдаться, и в этом случае вы могли рассчитывать на милость победителя. Но нет, вы послали защищать город даже детей и женщин, в нелепой надежде, что толстые стены вам помогут. Так вот, я вас пришиб, как назойливую муху, и теперь по закону военного времени пощады не будет никому, ни женщинам, ни старикам, ни детям. Удел противников по вере — кровавая расправа. — Генерал откинулся на стуле, прищурился и добавил: — А вы кто, собственно говоря? — Сти… — я ткнул его локтем в бок. — Георг Нуш, — поправился Стив и незаметно покосился на меня. Я так же незаметно показал ему большой палец, мол, давай, жги. — Я все понимаю, генерал, законы вашего военного времени, все такое, но может быть, можно как-то договориться? — Договориться? — генералу явно нравилось повторять последние слова собеседника. — Насколько мне известно, за предыдущие тринадцать лет войны город уже два раза платил крупные контрибуции и казна ваша пуста. Что с вас брать прикажете? Чем вы купите свою свободу? — Знаете, вы кажетесь не злым человеком, зачем грех-то такой на душу брать? — зашел Стив с другой стороны, он ведь и понятия не имел, осталась ли в городе казна. — Неужели вам самому приятно, что вас называют магдебургским палачом? Стив явно припомнил, что говорил о генерале Бецольд. Только вот попал пальцем в небо. Генерал фон Тилли потемнел лицом, брови сошлись у переносицы, он напрягся, на скулах заходили желваки, пальцы рук, до этого расслабленно лежащие на столе, сжались в кулаки. — Этот гнусный оплот протестантов должен был быть взят. Хотя лично я был против штурма. Им предлагали сдаться, но они не согласились, так же, как и вы, глупцы. Они не должны были сопротивляться, но моим наемникам пришлось биться против обычных жителей да двухтысячной кучки гарнизона, естественно, они были в ярости, что им опять пришлось рисковать своими жизнями там, где в этом не было необходимости. Это их так разъярило, что ни о каком милосердии по отношению к обычным гражданам и речи не шло. Мои солдаты заслужили награду трех дней за те мучения и опасности, которые им пришлось пережить. Так будет и здесь. Гнев Господа снизошел на землю. — Он замолк и словно осел в кресле, погруженный в невеселые воспоминания. Хотя, что это я, откуда мне знать темные закоулки его души. — Двадцать пять тысяч загубленных душ — вот цена твоей ярости, — прошелестел чей-то шепот, но так тихо, что генерал его, к счастью, не услышал. Я снова ткнул Стива в бок, чтобы он уже переходил к делу, а то разговор поворачивал явно не туда, куда мы хотели его направить. — Генерал, а как вы относитесь к спорам? — дернувшись от моего тычка, громко спросил Стив. — К спорам? — Нет, ну генерал в этот момент точно был похож на птицу-пересмешника. Если не считать черных доспехов. — Ну да, — с невинным видом произнес Стив и кивнул на стоящую на краю стола огромную стеклянную кружку, украшенную каким-то рисунком. Мне со своего места было плохо видно, но, по-моему, там были изображены три фигуры с коронами и в красных мантиях. — Спорим, что я выпью вино из этого бокала, не отрываясь. Если мне это удастся, то вы пощадите город и членов совета. — В нем же три с четвертью литра, — ахнул кто-то за моей спиной, и этот возглас утонул в громогласном хохоте. Смеялся фон Тилли. Члены совета за спиной зароптали, Магдалена дернула меня за рукав. — Он в своем уме? — зашипела она с перекошенным лицом. — Это бокал мужа, его подарили граждане в благодарность за службу городу, но это же просто символ! Выпить столько в один присест попросту невозможно! — Фрау Нуш, со всем моим уважением, мы тут судьбу наших жизней решаем, может, вы все-таки не будете лезть не в свое дело, как и положено даме вашего времени? — прошептал я в ответ, не сводя глаз с веселящегося генерала. И не смог не поддеть и ее. — И вообще, вы же с конюхами не разговариваете. Магдалена густо покраснела, фыркнула, наморщив нос, и демонстративно отодвинулась от меня, отряхивая платье от несуществующей грязи. Наконец, смех стих, генерал утер глаза и откинулся в кресле, постукивая пальцами по столу. — Поверьте, Нуш, мне семьдесят два года, я многое в этой жизни повидал, много мольбы о пощаде слышал, но такого предложения мне еще никто не делал. А знаете что? Вашим нелепым предложением вы меня повеселили, я давно так не смеялся. А посему пойду вам навстречу и приму пари. Выпьете этот бокал, не отрываясь, и я пощажу город и совет. Горсткой протестантов больше или меньше… — Он махнул одному из стражников, стоящих у дверей в зал. — Принесите вино. Мы ждали, пока вернется стражник, и зал понемногу оживал, словно отряхнувшись от тяжкого забытья. Фон Тилли покинул свое кресло и теперь стоял, держа в руках бокал. Казалось, в данный момент его больше всего интересует орнамент на прозрачном стекле. Члены совета тихо переговаривались, жужжа, как потревоженный улей. Магдалена, нахмурившись, что-то шептала отцу на ухо. Внешне спокойный Стив просто стоял и ждал, но я видел по напряженным мышцам плеч, что чувство это напускное. Захотелось усадить его в углу ринга, вынуть изо рта капу, сунуть в ладонь стакан воды и помахать перед вспотевшим лицом полотенцем. Но мы, к сожалению, не на ринге, и это не бокс, там все было бы проще и понятнее. Наконец солдат вернулся, катя перед собой солидный деревянный бочонок. Сопя от натуги, он водрузил его на стол, на небольшие козлы, а потом достал из кармана молоток и вбил кран в круглое днище. Немного вина брызнуло на стол, разлившись по гладкой поверхности темными каплями венозной крови. Солдат поклонился генералу и почти бегом вернулся на свое место. Фон Тилли поставил бокал под сопло крана и повернул вентиль. Тугая темная струя с шипением ударила в стеклянное дно, взбивая пену. Фон Тилли стоял рядом, не обращая внимания, что брызги летят на черный глянец его ботфортов, и пристально смотрел на Стива. В этом нехитром действии было что-то настолько оскорбительное, что я не удивился сжатым до побелевших костяшек кулакам Стива. Через несколько минут бокал был полон почти до краев, и генерал перекрыл вентиль. — Ну, — кивнул он головой, указывая себе под ноги, — ваша очередь, Нуш. Стив, словно у него подошвы ботинок были приклеены к полу, немного постоял, собираясь с силами, но потом, решительно чеканя шаг, подошел к генералу, склонился к его ногам и с некоторым усилием поднял кружку. Неудивительно, только вина весу было на три с лишним килограмма, да еще и сама тара. Пока он пил, в зале стояла могильная тишина, все замерли, взгляды были прикованы к Стиву и только к нему одному. Я видел, как сначала он пил быстро, не переводя дыхания, и кадык резко ходил вверх-вниз в такт глоткам. Чем меньше оставалось вина, тем медленнее становились его движения, веки прикрытых глаз дрожали, словно он силился поднять их, но не мог. Он начал покачиваться. Мне казалось, что прошла целая вечность, когда Стив, наконец, оторвался от опустевшего бокала и сунул его в руки не скрывающего изумления фон Тилли. — Генерал, я свою часть сделки выполнил, — произнес он заплетающимся языком и смачно рыгнул. — Сдержите и вы свое слово. — Я не выдержал и бросился вперед, успев подхватить под руки оседающее на пол тело Макгарретта. Рядом со мной оказалась Магдалена, ее юбки разметались по полу, она положила руку Стиву на бледный лоб, покрытый каплями пота, и обернулась к Бецольду. — Отец, моему мужу срочно нужен лекарь! — с мольбой в голосе выкрикнула она и я увидел, что ее лицо залито слезами. Вот вам и бездушная ледышка Магдалена. Я почувствовал, как меня кольнуло острой иголкой нелепой ревности. — Он выиграл пари! Отпустите нас, пожалуйста! Я чуть не фыркнул от театральности момента, но все же сдержался. Это для меня и Стива происходящее, как я надеялся, было сменной декорацией, для остальных людей — временем и миром, в котором они существовали. А дальше все завертелось настолько быстро, что впоследствии показалось неким странным сном, и я, как ни пытался, не мог вспомнить хоть сколько-нибудь запоминающихся деталей, все скрутилось в общий суматошный клубок. Откуда-то притащили за шиворот лекаря, тот был чумаз, дрожал всем телом, на его лице застыло испуганное выражение кролика, бежавшего от лисы в свою нору и обнаружившего, что спасительный вход завален камнем. Потом бесчувственного Стива подняли на руки несколько членов совета и с почестями, достойными погребаемого Папы Римского, перенесли в дом. Впереди шествовала Магдалена, которая, едва переступив порог, начала зычным голосом собирать прислугу. Те полезли на зов хозяйки, как попрятавшиеся тараканы из щелей, дом наполнился голосами, звоном утвари, натужным скрипом половиц под ногами. Говоря откровенно, я даже не понял, когда меня ловко и незаметно оттерли от торжественной процессии, и пришел в себя в каком-то пыльном углу рядом с кухней. Из проема двери тянуло чем-то жареным. Вот, пожалуйста, стоило немного расслабиться и начались женские штучки в стиле Кэтрин Роллинз, вышедшей на тропу войны. Я выбрался из своего угла и с решительным видом уже направился к лестнице, ведущей на второй этаж, как был остановлен дородным мужиком с невообразимо тупым взглядом маленьких глазок из-под кустистых бровей. — Куда это ты направился? — гулко спросил он, загораживая мне дорогу. Я смерил мужика взглядом. Н-да, мои сто шестьдесят пять против его… ну, он был еще выше Стива примерно на полголовы. Я состроил скорбное выражение лица и попытался проскользнуть мимо, бормоча при этом: «Да вот, волнуюсь, к хозяину надо, очень». Фокус не удался, глыба с удивительным проворством двигалась так, что я не смог его одурачить и прорваться к лестнице. «Не велено», — занудно гудел он. Я вздохнул: ужасно не хотелось бить человека, повинного лишь в том, что он выполнял приказ своей хозяйки. Ох, как я оказался не прав. И вот уже второй день выгребая из стойл вонючий навоз, мог лишь представлять себе, что происходит со Стивом. Скорее всего, еще в отключке, раз не ищет меня. Верзила, оказавшийся конюхом Францем, был человеком, в общем-то, добрым, но я выяснил опытным путем, что кулаки у него пудовые. Яркий пример этому сиял всеми цветами радуги у меня на скуле. Правда, он потом долго извинялся, гудел, как озабоченный шмель над цветком, и пытался притащить от кухарки, по его словам, чудодейственную конскую мазь. Я еле отбился от такой нежной заботы, все мои мысли занимали Стив и поиск возможности пробраться туда, куда его поместили. Но мешал Франц. Играючи скрутив меня в бараний рог и перепроводив на конюшню, где, по его мнению, мне было самое место, он пас меня сторожевой овчаркой на общественных началах с не меньшим рвением, чем любимая нянька — королевскую дочь на выданье. Он оказался фанатично предан своей хозяйке, Магдалене, а у меня даже не возникало сомнений, кто запретил мне даже смотреть в сторону дома. Вечером, около восьми, когда солнце уже давно зашло, (наручных часов у меня не было, поэтому приходилось ориентироваться на собственные ощущения) Франц отконвоировал меня на кухню. Темное помещение с низким закопченным потолком освещалось лишь несколькими свечами, и это давило на психику. Мне сунули в руки деревянную миску с непонятного вида баландой, деревянную ложку и указали на длинный, грубо сколоченный стол. Варево хотя бы было горячим, но вот из чего оно было сделано, я так и не смог распознать. Было похоже на кашу из дробленой пшеницы с вареной морковкой. Я вяло поковырялся в миске. В отличие от меня, сидящие рядом люди из обслуги ели с видимым удовольствием, либо просто были голодны до той степени, когда без разницы, что за топливо закидываешь в желудок. У меня же аппетита не было, и я отодвинул от себя миску, прислушиваясь к тихому гулу голосов. Франц с упреком покосился на меня, но ничего не сказал. Разговоры крутились вокруг того, что на данный момент волновало обычных горожан больше всего: генерал фон Тилли отдал приказ прекратить мародерство, и наемники, ворча как псы, вернулись в свой лагерь под стенами города, а люди вздохнули свободнее. Им хотя бы не нужно было больше бояться быть ограбленными, изнасилованными или убитыми. Нет, конечно, единичные случаи были, но таких удальцов сурово наказывали. Кухарка слыхала утром на базаре, что совет распустили, его члены сидят под домашним арестом. А Тилли подумывает разместить в Ротенбурге головной штаб своей армии. И как обычная прислуга о таком узнает? В общем, такая нестабильная в военное время, жизнь потихоньку налаживалась. Я почти перестал слушать, погружаясь в свои мысли, как вновь навострил уши, потому что та круглощекая служаночка, на которую мы в первый же день наткнулись в коридоре у спален, начала щебетать о том, как, мол, хозяйке тяжело, не отходит, бедняжка, от постели мужа, не пьет, не ест, а тот все еще без сознания, вот ведь горе. А лекарь уже и кровь отворял, не помогло. При этих словах мне стало дурно, только не хватало, чтобы Стиву тут еще и кровь пускали. Но мне удалось сохранить скучающее выражение лица. Старался я для Франца, рассчитывая притупить его бдительность. Прошлой ночью я предпринял несколько попыток незаметно выбраться из конюшни, но, казалось, мой добровольный тюремщик вообще не спал. Стоило попытаться соскользнуть с твердой и ужасно неудобной лежанки и прокрасться к скрипучей двери каморки, выходящей в коридор конюшни, как с сеновала каждый проклятый раз свешивалась патлатая голова. — До ветру? — хриплым голосом спрашивал Франц и я, скрежеща зубами, уверял, что, да, до ветру. Чтоб тебе провалиться, средневековый дурень, поджав губы, добавлял я про себя. — Так вон, ведро в углу, в него сходи, чего зад в ночи морозить. — В темноте я видел темный силуэт головы Франца и послушно топал к вонючей деревянной бадейке, служившей отхожим местом. Хотя, ей Богу, в богатой палитре запахов, присущих этому времени, даже вонь нечистот быстро становилась привычной. Ужин наконец закончился, и все стали расходиться, лишь мальчишка-разнорабочий остался помогать кухарке, собирая посуду со стола. Я послушно поплелся за Францем к конюшням, с неприязнью разглядывая мощные плечи под серым холстом рубахи. Вода для умывания в ведре, которое раньше принес Франц, была ледяной, только что льдом еще не покрылась. Мы помогли друг другу, поливая на руки ковшом, почти в полной темноте видно было плохо. Я попытался хотя бы прополоскать рот и сильно пожалел об этом: зубы нестерпимо заныли. Вскоре, съежившись под тонким, совершенно не греющим одеялом, я считал про себя до сотни и обратно, пытаясь не заснуть. Ну и конечно же, уставший организм отреагировал совершенно предсказуемо на монотонное мыслительное действие: я задремал и не услышал, как в мою каморку кто-то, крадучись, вошел. Проснулся лишь, когда на меня навалилось горячее тяжелое тело и зажали рот. Я забарахтался и попытался укусить нападающего, когда услышал знакомый голос: — Тише, Дэнни, это я, Стив. Да не кусайся ты! — Я перестал сопротивляться, надо мной нависал Стив, я видел бледное пятно его лица. — Боже, Стив! Ты меня до смерти перепугал, не мог как-то по-другому обозначить свое присутствие? — зашипел я, пытаясь снова восстановить дыхание. Сколько раз я говорил, что он дикарь и пещерный человек? Вот, пожалуйста, очередное доказательство. — Дэнни, тут хоть глаз выколи, я не был уверен, что это ты. Тем более, я только недавно в себя пришел. Очнулся — рядом на стуле Магдалена спит, тебя нет. Вот и пошел искать. — Глаза Стива блеснули в темноте. Что-то в его облике было не то. Я пригляделся и зажал рот рукой, чтобы истерически не захохотать: Стив был облачен в белый ночной колпак с небольшой кокетливой кисточкой на конце. — Ну и что ты хрюкаешь? — подозрительно спросил Стив. — Ты себя в зеркале-то видел? — сдавленно ответил я вопросом на вопрос. Мне даже не надо было видеть, чтобы знать, как высоко взлетели его брови. — От местной медицины у меня выросли рога? — дурашливо спросил он. — Хуже, — ответил я и, не сдержавшись, захихикал. Стив поднял руку, нащупал дурацкую тряпку и сдернул ее с головы. С секунду он рассматривал колпак с искренним недоумением, а потом отбросил в сторону. — Так, Дэнно, хватит разлеживаться тут без дела, нам пора домой. По-моему, я понял, что нужно, чтобы вернуться в свое время. А именно одна маленькая кругленькая штучка, которую я так бездумно выковырял из стены. И наша кровать-шкаф. — Монета! — Все встало на свои места. Я вспомнил, какой странной она мне показалась, какой горячей была в пальцах перед тем, как я отбросил ее от себя две ночи назад. Стив прав, скорее всего, именно она и стала причиной, швырнувшей нас назад во времени. Стив поднялся, а я откинул одеяло и тут же поежился от холодного сквозняка, ледяным воздухом обдавшего босые ноги. Еще не хватало тут воспаление легких подхватить. Мы вышли из каморки и, как и следовало ожидать, с сеновала свесилась голова Франца. Я ни секунды не сомневался, о чем он спросит. — До ветру? — раздался хриплый ото сна голос. — А ну исчезни, — рыкнул Сти,в не замедляя шага, и мой тюремщик моментально испарился, как капля воды с горячего камня. Признал, видать, хозяина. Дымовую завесу от канонад предыдущих дней развеяло осенним ветром, и чистое ночное небо выглядело сверкающей вкраплениями серебра волшебной пещерой. Но все равно в воздухе еще ощущался слабый серный запах войны. Мы спокойно пересекли пустой и темный двор. Где-то вдалеке взахлеб лаяла собака. Стив уверенно, как по навигатору, нашел заднюю дверь дома. Внутри было немного теплее, и я выдохнул, перестав дрожать. Никакой зимней одежды на мне не было, я так и ходил в рубахе и штанах на голое тело. Где вы, милые Гавайи, неужели я вас когда-то ненавидел? Стив пропустил меня вперед, и я, осторожно продвигаясь в темной кишке коридора, шарил руками по сторонам, стараясь не наткнуться на оборудование, расставленное вдоль стен. Ну, и конечно, зацепился за какую-то железяку. Она с веселым звоном обрушилась на грубо обработанные, неровно уложенные разномастные каменные плиты. Мы замерли, я вдыхал пыльный затхлый воздух и чутко прислушивался к окружающим звукам. Но все было тихо, я лишь чувствовал на шее учащенное дыхание Стива. Прошло несколько секунд, но, кажется, грохота никто не услышал. Наконец, в потемках мы добрались до лестницы и начали подниматься, стараясь ступать так, чтобы ступеньки не скрипели. Стояла странная тишина, словно дом накрыл нас непроницаемым колпаком и затаил дыхание вместе с нами. На чердаке было все так же, как и в тот день, когда мы покинули его. В углу стоял шкаф-кровать, дверцы все так же были распахнуты. В одно из окошек на крыше заглядывал серп убывающей луны. — Одежду оставим здесь? — спросил я и тут же дал себе мысленный подзатыльник за глупый вопрос. — Думаю, да, — серьезно ответил Стив, словно не заметив нелепости моей фразы. — Мы попали сюда нагишом. Может быть, так нужно для, ну… — он замялся, — беспрепятственного перемещения нас в наше время. Мы скинули то малое, что было на нас, и забрались в кровать. Опять пахнуло пылью и затхлостью. Я был взбудоражен настолько, что вряд ли засну. А еще надо было найти монету. Мы облазили всю поверхность, перетрясли подушки и прощупали матрас. Наконец, Стив издал победный возглас и высоко поднял руку: в пальцах тускло сверкнула наша надежда. Он протянул ее мне. Я крепко зажал в кулаке тут же начавшую теплеть монету, прижался к Стиву и обнял. — Как бы теперь заснуть, — прошептал я ему на ухо. — Считай овечек, Дэнно, — хмыкнул он и глубоко вздохнул, а я начал считать. Подсчет воображаемой отары не помог, я дошел почти до трехсот голов и ни разу не сбился. Потом посчитал обратно. В голову полезли мысли о том, как мы будем жить здесь, если не удастся вернуться в свое время. Понял, что воображение у меня слишком бурное. Прислушался: дыхание Стива стало медленным и глубоким, мышцы расслабились. Он спал. Я когда-то читал, что для лучшего засыпания надо десять раз как можно глубже вдохнуть, чтобы увеличить поступание кислорода в мозг. Повдыхал, не забывая считать, потом прислушался к себе. Тяжко вздохнул и решил снова посчитать, но лучше не овец. Моя рука лежала поверх руки Стива, и я пальцами ощущал ровное, уверенное биение его пульса. Один, два, три… Монета в кулаке нестерпимо нагрелась, и я отбросил ее от себя. Шестьдесят пять, шестьдесят восемь...