Двойной узел

Роскошное блистание зари приковало Донхёка к окну. Небо, в вышине уже холодное, молчаливое, как утро средь погребальных курганов, у самой земли еще горело пурпуром и алым златом. Буревестные облака пронзали его черными стрелами, а на востоке, пустынном и неподвижном, медленно вставал дымно-рыжий месяц. — К непогоде, — сказал папа, тоже привлеченный необычайно ярким закатом. Донхёк кивнул и потянулся было к занавеске, когда приметил его. Старик торопливо вышагивал, опираясь на палицу, и зло озирался по сторонам. — Куда это он на ночь глядя собрался? — спросил Донхёк. — Поди, к нам. Старик остановился у их калитки и пару раз стукнул в нее палицей, заставляя соседскую собаку зайтись лаем. Отец был на дворе, колол дрова, так что открыл старику и проводил в дом. — Ох и намаялся я бегать по всему селу. Не молодчик, поди, уже. — Он грузно опустился на лавку, вытянул со скрипом больную ногу. — Вести у меня плохие. Папа расставлял на столе угощение, а Донхёк поднес старику воды. Отец поглядел на папу, мол, мне уйти иль остаться, и тот жестом показал, что справится сам. Отец ушел обратно на подворье. За миг послышался тяжелый удар топора. — В общем, дело — дрянь. — Старик утолил жажду и, запихнув за щеку кусочек тыквы, повел дальше: — Порожняк, как вам уже известно, — он скосил зрячий глаз на Донхёка, — издох, да перед смертушкой проболтался, что будут еще. Как скоро — время покажет, но… Мы как думаем. Помните, лет двести назад случай был — порешили Порожняки с мертвяками чуть ли не целый повет? Конклаву тогда пришлось скоренько всех Проклятых собрать да на нежить натравить. Так вот… поговорили мы об этом со знающим человеком… — Куном? — не удержался Донхёк. Старик раздраженно пожевал тыкву. — И все-то ты знаешь. Ну да, с Куном. Он оллам, ученый человек. Средь первых людей они что-то вроде наших старейшин, хранители древних знаний. Кун многое о тех временах ведает, прапрадед его их застал. Так вот, ходил тогда слух, что Порожняки не с бухты-барахты напали на повет, их кто-то туда направил. Да и помозгуйте сами: откуда в одном месте столько нежити взяться могло? Порожняки из земли не растут. Порожняк — это могущественный колдун, способный насылать сильнейшие проклятия. Порой случается, оно обращается против самого колдуна, и он становится Порожняком, ибо все из него это проклятие выжигает. Пустой совсем внутри, ни граммулечки души не осталось. Вот и бродит по земле и чужие души выпивает. Потому и кликают его в народе Порожняком. Но чего-то я отвлекся. Прадед Куна — он тоже из олламов был — считал, да и многие с ним соглашались, что все это происки Союза Трех Племен. О Союзе том молва ходит не одну сотню лет. Если верить слухам, состоял он из трех кланов самых первых людей: Клана Бескрылой Вороны, Клана Великой Реки и Клана Змееустов. Они и каттани пытались склонить на свою сторону, но волчье племя осталось верно Хозяевам и ушло в горы, подальше от Триединого союза. Вороны, Змеи и Речные люди считали простых смертных — они кликали их смердяками — и грязнокровок отребьем, сором, что загрязняет мир, который Хозяева создали для них. Но со временем люди стали приносить пользу, да и к Силе не прикасались, а вот полукровки, гнилое семя, Силой пользовались, что еще больше настраивало против них Триединый союз. А уж когда первый Порожняк появился, они окончательно уверились, что правда за ними, и землю нужно очистить от этих никчемных и опасных существ. И не нашли ничего умнее, чем сделать это руками самих грязнокровок. Но чего они тогда не знали — да и никто не знал, окромя самых темных, диких племен, — что в мире людей тоже рождаются особые дети. Их прозвали Проклятыми, ибо на род и племя, где они появляются, выпадало слишком много несчастий. Эти дети целованы самой Смертью. Приходят в наш мир мертвецами, а после пробуждаются, дабы нести смерть за собой. И от смерти спасать. Даже Хозяева не знают, откуда они взялись, ибо Смерть им не подвластна. Смерть — одна из сторон Силы, а Сила существовала раньше Хозяев. Без смерти нет и жизни. И Проклятые знают это лучше других. Люди же Смерти боятся, и потому таких детей поначалу убивали. Но племя, что подняло руку на проклятое дитя, вскоре и само погибало. Случалось, выживал мальчик-омега, обычно рожденный в один день с Проклятым. Он нес знание о случившемся другим племенам, дабы те не повторяли чужих ошибок. И со временем возник обычай: отнимать проклятому дитя большие пальцы на руках и пришивать обратно, поменяв их местами да повернув ногтем внутрь. Так Проклятого можно отличить от обычного человека, да и отнять себе пальцы снова мало кто решится, ибо без них сложнее управляться с оружием, а это умение — одно из главных в жизни Проклятого, ибо в девять лет — столько, по преданию, было омеге, что принес весть о проклятом дитя, — его изгоняют из племени, снарядив всем необходимым для выживания: теплой одеждой, удобной обувью и оружием. Донхёк слушал старика и кивал, а сам мысленно представлял Юту. Каждый раз, когда он его видел, на нем были охотничьи перчатки. Даже входя в помещение, он их не снимал. И теперь Донхёк понимал, почему: не хотел, чтобы кто-то увидел его пальцы. "Интересно, — подумалось ему, — совпадение ли то, что именно Юта — особенный ребенок — стал хозяином Джено, особенного волка? Или же та Сила, что создала их обоих, намеренно связала их вместе?" Донхёк никогда прежде не задумывался о Судьбе, о том, как и что происходит в этом мире, но сейчас, слушая легенды своего детства, которые вдруг стали явью, начинал по-другому воспринимать творящееся вокруг. Он видел все больше знаков, четко выверенного расчета, и все меньше — случайностей. Кто-то незримый и более могущественный, чем Хозяева, колдуны и шаманы первых людей, вместе взятые, связал их, жителей этого крохотного лесного селения, крепким узлом, и разорвать его им явно было не под силу. — Порожняк наш оказался из болтливых, — вел дальше старик, — и перед тем, как подохнуть, наговорил всякого. Видать, испугать хотел, да только помог нам своей говорливостью. Вырвалось у него, что Проклятых не осталось больше, значит, Триединый расправился с ними прежде, чем напустить на люд Порожняков. Конклав ведет учет Проклятых, да разве уследишь за всеми? Проклятые на месте не сидят, избегают больших городов и селений, прячутся по горным деревушкам, диким лесным общинам, людей, чтобы каждый их шаг отмечать, не хватает, так что исподволь, по одному, Союз до них добрался. А те, до кого не сумели, ушли далеко на север, за Снежную пустошь или по островам скитаются. Покуда Конклав их разыщет — поздно будет. — Но разве в наших краях больше нет полукровок? Почему мы ничего не слышали о других нападениях? — спросил доселе молчавший папа. — Да потому как мы первыми на их пути оказались. Кун считает — да и я тоже, — что у Триединого не одно тайное логово. В каждом повете, поди, имеются места, где они держат нежить. Вот потому Порожняк и не успел наследить. — А почему он напал на Ханыля? Он тоже полукровка? — спросил Донхёк. Старик хохотнул, отчего тыквенная жижа разлетелась по всему столу. — Смердяк как есть. Порожняк на тебя зарился, голубчик, да волчик из Бора помешал. Все общинники находятся под защитой страж-древа, да и земля по ту сторону ручья священна. Как ты его пересек, так стал для нежити недосягаем. А Порожняк голодный был, изможденный ожиданием, вот и не удержался, сожрал смердяка. А как понял, что его раскрыли — деру дал, да волки повернули назад. Нам повезло, что большая стая харчуется в наших местах. Кун отправил вестовых по всему повету, дабы народ предупредить, да вряд ли это сильно поможет. Так или иначе, а жертвы будут. Конклав, конечно, в ближайшее время засуетится, да толку? Проклятых нет, а без них они безоружны. — А Шепчущие? Разве нет против Порожняка какого заклятия? — Нетути. Они ж пустые. Нечего проклинать. Душа сгинула, а без нее проклятие не прицепится. Только целованный Смертью может убить то, что уже мертво. Забрать это зло. Донхёк поежился. Он помнил, как нечто черное, мерзостное, перетекало из Порожняка в Юту, и не мог побороть отвращение. — А Хозяева? — Донхёк ухватился за последнюю лазеечку. Юнцинь и ВинВин были на той поляне, жгли травы и шептали заклинания на незнакомом ему наречии. — Нет у них такой Силы. Они могут лишь сплести ловушку, загнать Порожняка в нее и какое-то время удерживать, но Смерть им не подвластна. Они никогда не убивают. Это противоречит их природе. Хозяева — творцы, не разрушители. — Значит, надежды нет? — Надежда есть всегда, — мягко укорил папа. — Так что нам делать? Как уберечься? — Он обратился к старику. — Общинники предлагают всем, в ком течет "грязная" кровь, укрыться на время в Бору. Завтра на рассвете их провожатый будет ждать тех, кто пожелает уйти, на перекрестке у Старой дороги. Возьмите с собой самое необходимое: одежду, одеяла, провизию. Как вы понимаете, в Бору охота запрещена, а земли совсем мало, так что они будут признательны, если вы сами себя накормите. Жильем и всякой утварью вас обеспечат. Мы с Джисоном уходим. Юнцинь — тоже. Остальные думают. — В поселении есть еще полукровки? — Донхёк изумленно уставился на старика. — А то ты один такой особенный. — Может, и один. — Папа глядел с вызовом. Старик крякнул и с невеселым смешком сказал: — Догадались, значит? Эх, а я надеялся, вы все на волчью кровь спишете. — Мы вас не виним, — заверил папа, хоть Донхёк был иного мнения. Уж у него к старику имелось несколько претензий, но папа ущипнул его под столом за ногу, и он промолчал. — Только Донхёк не знает, как ему со всем этим быть. — По правде говоря, я тоже. — Старик в одночасье состарился на десяток лет, осел, как неожиданно оказавшаяся на холоде опара; взгляд его одинокого глаза поблек. — Юнцинь рассказал про видение. Я догадываюсь, что произошло, но понятия не имею, почему. Донхёк не просто увидел это во сне, его дух отделился от тела и перенесся на поляну. ВинВин слыхал лишь об одном подобном случае. Существует старинное предание о том, как Сила, создавая первую живую душу, ненароком разделила ее надвое, а назад соединить уже не смогла и поместила в разные тела. Так появились первые альфа и омега. Но связь между ними оказалась настолько прочной, что души эти неумолимо тянулись друг к другу и рано или поздно, но обречены были встретиться. В этом же предании говорится, что влюбленных Судьба соединяет незримым узелком Силы. Он очень хрупкий, его легко разорвать. Но родственные души приходят в этот мир уже связанными, и когда встречаются, судьбы их сплетаются двойным узлом, и разрушить такой союз невозможно. ВинВин считает, что Сила в тебе пробудилась именно сейчас, ибо ты повстречал родную душу, и дух твой тянется к ней неукротимо. Донхёк, не мигая, глядел в столешницу перед собой. В день, когда на него напал Ханыль и он впервые прикоснулся к Силе, он повстречал Юту и Джено. Во сне, оказавшимся не сном, он тоже видел Юту и Джено. Так к кому же из них потянулась его душа? В ком признала свое, родное? "Джено", — ответил он себе, не колеблясь. Это мог быть только Джено. Донхёк улыбнулся. Джено ведь тоже это почувствовал, иначе почему открылся ему, чужому человеку, при первой же встрече? "Однажды, сын, — прозвучал в голове голос папы, — ты встретишь человека, которому захочешь рассказать о себе все самое потаенное, ибо будешь уверен: он никогда тебя не предаст". Он, Донхёк, был для Джено таким человеком, ибо по-другому и быть не могло. — Подумайте о предложении общинников хорошо, а мне пора. В дорогу надо собираться. Папа пошел старика провожать, а Донхёк убрал со стола и оглядел свою крохотную, закопченную кухоньку так, словно видел ее впервые. Все, сказанное за этим крепким дубовым столом, с трудом умещалось в голове. Казалось, он просидел за ним не полчаса, а целую жизнь, и теперь оглядывается назад и пытается рассмотреть тот далекий поворотный момент, когда все изменилось навсегда. Вернулся папа, за ним шел отец. Рукава его рубахи были высоко закатаны, на натруженных руках вздувались вены. Отец выглядел большим и грозным в этот миг, но стоило ему увидеть Донхёка, как он улыбнулся, и глаза его превратились в два лучезарных, полных добра и ласки полумесяца. Донхёк обогнул стол, нырнул в отцовские, всегда открытые для него объятия. Папа бегло передал слова старика. Отец почесал лоб. — Ну если другого выхода нет, то идите. Я и сам с хозяйством управлюсь, да и до Бора рукой подать: навещать вас буду хоть каждый день. — А если Порожняк не один? Если целое полчище набежит? — Не переживайте. Я за себя постоять могу — и не такое видывал на Янтарном берегу. В тех лесах чего только не водилось, а мы с батькой дневали там и ночевали. Так что Порожняка я не боюсь. — И все же, — папа взял его за руку и заглянул в глаза; он был на добрую голову ниже отца, но в такие мгновения казался внушительно огромным, — если вдруг станет совсем худо, бросай все и беги к первым людям. Мне плевать, что о тебе подумают наши безмозглые соседи. Поклянись, что в случае опасности мигом отправишься в Бор. Отец рассмеялся и потрепал его по волосам. — Ну я ж не совсем дурак, чтобы сидеть и дожидаться, пока меня сожрут, — сказал он. — Ёнхо, я серьезно… — И я. Серьезней не бывает. Просто, когда ты хмуришься, так и хочется тебя заласкать. — Пойду-ка собирать вещи. — Донхёк выбрался из отцовских объятий и, пока вконец не отвалились пылающие от неловкости уши, убежал в свою комнатку. Отыскал в сундуке дорожную котомку и уложил в нее чистые сорочки и белье. Затем вынес из каморки полупустой мешок с мукой и пересыпал из ведра в корзину черные бобы. Пришел отец, помог перетащить все в сени и подкатил к крыльцу тележку. Сбегал на огород, нарезал капусты. Папа принес из погреба картошки, а Донхёк натаскал красных тыкв. — На первое время хватит, — сказал отец, оглядев поклажу. — Если вдруг чего понадобится, я всегда могу донести. Не будут же они брать нас осадой вечно. Рано или поздно Конклав обо всем узнает и доберется до зачинщиков. Папа устало опустился на нижнюю ступень крыльца. На осунувшемся лице догорали последние отблески зари. Месяц уже стоял высоко: большой и мутный, будто око больного великана. — Почему бы им просто не оставить нас в покое? Сила безгранична, ее хватит на всех… — Потому что жизнь несправедлива. Особенно к тем, кто этого меньше всего заслуживает. — Отец присел рядом с папой, обнял его за плечи. — Думаешь, Хозяева жалеют, что сотворили нас? — А ты жалеешь, что мы сотворили Донхёка? Порой он ведет себя невыносимо. Да, сынок? Донхёк с улыбкой кивнул и уселся по другую сторону от отца. Уж кто-кто, а он доставлял родителям немало хлопот. Папа вздохнул. — Конечно, нет. — Вот и ответ. Ты можешь вырастить ребенка по всем правилам, а после он нарушит все до единого. Потому что это его выбор. Мы не в силах решать за него вечно. Не имеем права. Так и Хозяева. Они создали этот мир, а потом просто позволили ему… быть. — Знаю, но легче все равно не становится. Когда я был маленьким, оллам часто повторял, что Сила безлика, она не добрая и не злая, и только человек решает, использовать ее на худо иль во благо, и все равно, когда мы сталкивались с какой-нибудь нежитью, неизменно говорили: "Им управляет злая Сила". Я сколько угодно могу повторять, что в происходящем нет ничьей вины, но порой думаю: вот если бы Хозяева не создали людей, то… — Первые нашли бы способ наворотить дел. Не Порожняки, так иная напасть приключилась бы, и все пришло к тому, к чему пришло. — Отец прав. Ничто не происходит просто так. И то, что случилось — случилось. Чего уже об этом беспокоиться? Прошлое назад не воротишь. Лучше думать, как быть дальше. — И в кого вы такие разумники удались? — Папа недовольно поморщился. Очень уж он не любил, когда его учат уму-разуму. — В тебя, в кого ж еще? — Отец поцеловал его в висок. — Время позднее, идем-ка ужинать. Они поднялись со ступеней и дружно вошли в дом.