Двойной узел

Донхёк не находил себе места весь вечер. Слонялся по светлице бесцельно, путался у папы под ногами, выслушивал недовольное ворчание старика и терпел приставания Джисона, который никак не мог угомониться и крушил все, к чему бы ни прикоснулся. После ужина, умаявшись вконец, повалился на лежанку, натянул на голову одеяло и попросил праотцов послать ему сон, но праотцы этой ночью явно занимались делами поважнее, и сон не шел. Донхёк покрутился-покрутился, не выдержал и как был — в кошуле на голое тело — выскочил из дома. Ночь стояла неприветная, небо бугрилось зеленоватыми, болезненными тучами, над головой скрипела старенькая кровля да скреблась о стену сучковатой веткой груша. Донхёк обнял себя за плечи, постучал пятками о дощатый пол крыльца. В голове немного прояснилось, но беспокойство то и дело подкатывало к горлу удушающими волнами. Донхёк присел на ступеньку и тут заметил его. Мелькнула за забором призрачная тень, а затем над калиткой показались два белых уха. Миг — и волк перемахнул через ограду и посеменил к Донхёку. Первым делом обнюхал его хорошенько и пофыркал недовольно на босые ступни. Донхёк поджал окоченевшие пальцы, виновато улыбнулся и с тихим "погоди секундочку" умчался в сени, сунул ноги в первые попавшиеся колоши и поспешил обратно. Джено оглядел его неодобрительно — даже волк понимал, что от сорочки льняной в стылую ночь проку мало, — цапнул за подол и поволок к калитке. Донхёк послушно семенил за ним. До дома Юты добрались скоро, и Донхёк, пробежавшись, даже немного согрелся. В сенях стояла темень — хоть глаз выколи, — но Донхёк сразу понял, когда волк обратился человеком. На околевшие плечи легла тяжелая куртка, окутала теплом и запахом яблок. — Чего это ты удумал расхаживать по двору голяка? Чай, не травень за окном. — Джено был так близко, что Донхёк, не утерпев, потянулся к нему за поцелуем, но Джено не дался, и Донхёк угодил губами в жесткий подбородок. Так тоже было хорошо. Он приоткрыл рот и опустился ниже, поцеловал влажно крепкую, горячую шею. Ладони его сами нашли путь к груди Джено, наткнулись на обнаженную кожу, скользнули вниз, к вмиг напрягшемуся животу. — Донхёк, — строго сказал Джено. Донхёк не мог его видеть, но всем своим существом ощущал его твердое, сильное тело и куда-то плыл, провалился в жаркое и влажное и не находил в себе сил этому противиться. Он прильнул к Джено, вжался в него так крепко, как только мог в надежде, что случится чудо, и они вновь станут единым целым, но этого не произошло. Джено мягко его отстранил, шепнул: "Решил вконец себя заморозить?" и увел в комнату. Здесь было жарко; свет из камелька делал воздух густым, тревожно-алым, как закат, что предвещает кровавую сечу, и Донхёк наконец-то разглядел Джено: нагого и безумно красивого. Тело его было стройным, гибким, но вместе с тем чувствовалась в нем звериная, неукротимая мощь. Крупные мышцы, перетянутые стальными жилами, бугрящаяся венами кожа, бледная и в то же время по-альфьи грубая, словно плохо выделанное полотно, — все завораживало, забирало дух и манило. Донхёку вновь, с небывалой силой, захотелось ко всему этому великолепию прикоснуться, но он лишь бессильно сжал кулаки, глядя, как Джено берет с разворошенной лежанки короткую, без рукав рубаху и штаны и одевается. — Почему мне нельзя к тебе прикасаться? — с обидой спросил Донхёк. Джено облизнул губы. — Я ведь уже говорил. Помнишь? Когда я обращаюсь, мне сложно собой управлять. Не хочу сделать что-нибудь… плохое. — И долго ли? — Дай мне еще минуту. Очень сложно мыслить разумно, когда ты такой красивый. Донхёку жаром плеснуло в лицо, а в животе, в самой его глубине, будто кто узелок, горячий, пульсирующий, затянул, и так сладко и стыдно от этого сделалось, что он спешно отвернулся, спрятал пылающее лицо и блестящие глаза. — Юта в дозоре? — спросил он, чтобы как-то отвлечься. — Да. — Почему ты не с ним? Я думал, теперь, когда явились каттани, Союз зашевелится… — После полуночи отправляюсь в ничейные земли, к волкам. Собираем добровольцев. Каттани хотят сделать вылазку к озеру, без волчьего пособничества не обойтись. Юта оставил меня дома, чтобы немного поспал, но я не мог уснуть, решил проветриться и увидал тебя, стучащего зубами. Чего тебя на двор понесло в такое время? — Тоже не спалось. От нас все умалчивают, а я чую, что-то затевается. Мне страшно. Джено обнял его со спины, носом зарылся в волосы. — Вдруг у Союза есть воронята вроде нашего? Вдруг они знают обо всех ваших планах? Что, если это ловушка? — Донхёк погладил лежащие поперек его живота руки. Кожа Джено под подушечками его пальцев покрылась мурашками. — А у нас есть выбор? Зло обретается у нашего порога. Как мы можем спать спокойно, зная, что они в любой миг могут прийти за нами? — Джено осыпал его шею невесомыми поцелуями, потерся о плечо щекой и продолжил, прижавшись к нему губами: — Сехун говорит, по столичному тракту бродят не только Порожняки. Нечто гнилью расползается по округе, и нет от него спасения. И коль это случилось там, то и здесь случится. Оно как-то связано с туманом… — И ты собрался идти туда в одиночку? — Я не боюсь. Там ведь волки. Случись что, меня бы уже известили. — Ты так им доверяешь? — Нет в нашем мире существа более верного, чем волк. Стая никогда меня не предаст. — Потому что ты их вожак? — Потому что друг. Донхёк повернул к Джено голову, и тот наконец-то поцеловал его в губы. И так хорошо и спокойно сделалось от этого поцелуя, так славно, что все тревоги куда-то улетучились, и место их заняла тихая, бесхитростная радость. Ладони Джено приятной тяжестью лежали на животе, из-под них по телу разливалось тепло, нежное и ласковое, весеннее. И кожа Донхёка, и все, что под ней, напивалось им, согревалось и будто бы звенело, как звенят жаворонки над низинными полями поутру. Донхёк извернулся в руках Джено, опалил его губы коротким, жгучим поцелуем и отошел на середину комнаты. — Хочу, чтобы ты на меня посмотрел, — сказал он, распустил ворот кошули и сбросил ее на пол. Грудь Джено замерла на вдохе, и даже на расстоянии сажени было видно, как потемнели его глаза. Сердце Донхёка билось быстро-быстро, и весь он полыхал под взглядом Джено. Из живота поднялся необъяснимый страх: а вдруг не понравится? — но Донхёк тут же его отбросил. Джено смотрел на него волком: изголодавшимся, жаждущим тепла и ласки, и он хотел все это ему дать. Он не ведал, как далеко готов зайти, но знал, что умрет, если не ощутит на себе прикосновений Джено. — Иди сюда, — попросил Донхёк. Джено послушно, будто щенок ручной, подошел. Пальцы его сжались, до терпкой, нестерпимо-сладкой боли, на боках Донхёка, дыхание опалило шею. — Так бы всего и зацеловал, — шепнул Джено, уже осыпая поцелуями его плечи. Донхёк дрожал и млел от удовольствия, и чего страшился больше: что Джено остановится или продолжит его изводить, — не знал. Ладони Джено легли на его бедра, смяли их упругую, крепкую плоть, и Донхёк лишь и успел, что обхватить Джено ногами, когда тот вдруг дернул его вверх. Ткань рубахи затрещала в кулаках Донхёка, а взгляд встретился с диким, полным неприкрытого обожания взглядом. Мгновение, короткий вздох — и Донхёк распластался на разворошенном лежаке и прогибался под восхитительной тяжестью Джено. — Сними это, — прошептал он сквозь поцелуи и потянул край рубахи вверх. — Хочу, чтоб кожа к коже. Джено скинул одежду, и Донхёк наконец ощутил его всего. Это было упоительное, невыразимое чувство, когда каждая частичка тебя вдруг становится его, а все, что есть в нем — врастает в тебя, да так крепко, что не выдернуть, не выкорчевать, лишь сжечь дотла как есть. — Я боюсь, — признался Донхёк, когда поцелуи и ласки сделались невыносимыми, и спасение виделось лишь в одном. Он боялся не самой близости с Джено, не возможной беременности, а того, что ребеночек их родится в мире, где таким, как он, грязнокровкам, уготовлена одна участь — смерть. Джено кивнул и успокоил его поцелуем. Он не тронул его, но сделал хорошо так, как делал это в тех тягучих, влажных снах, когда Донхёк изнемогал от жара, искал и не находил избавления от терзавших его желаний, пока не чувствовал на себе рук Джено. — Мне это уже снилось, — сказал он, когда все закончилось. — Тебе снятся обо мне такие сны? — Джено глядел на него с рассеянной улыбкой и кончиками пальцев рисовал вокруг пупка затейливые узоры. Ва-мин на его груди будто оживал под глубокими, мерными вдохами. — Снятся. — Донхёк разомлел и больше всего на свете хотел уснуть под боком у Джено, но нужно было идти. — Пора. Если кто-нибудь проснется и не найдет меня, поднимется такой крик, что все Порожняки мира сбегутся. — Он соскользнул с лежака, поднял с пола сорочку и быстро оделся. Джено повторил за ним. А после они целовались в изменчивом свете камелька, и Джено укутывал Донхёка в куртку, чтобы уж точно не околел на обратном пути. Он шел с ним: черная тень в ночи, едва различимая для людского глаза, и если бы не пальцы, сжимавшие пальцы Донхёка, тот бы точно его потерял. У калитки они распрощались. Джено в последний раз поцеловал его припухшие от прошлых поцелуев губы, попросил беречь себя и скрылся во мраке. Донхёк, оставшись без тепла его рук и тяжелой куртки, заторопился к дому, но замер в шаге от двери, застигнутый врасплох тихим: "Ты хоть понимаешь, что творишь, сыночек?" Папа притаился в углу крыльца, и Донхёк бы никогда его не заметил, если бы он себя не раскрыл. — Идем в сени, а то простынешь. — Папа увлек его внутрь. Укутал в отцовскую свитку и только тогда потребовал: — А теперь говори. И чтобы правду. Проклятый, Донхёк? Ты в своем уме? Донхёк недоуменно хлопал глазами. Света от крохотной свечурки, горевшей на окне, едва хватало, чтобы разогнать по углам пыльную тьму, но лицо папы, бледное, испуганное и злое, он видел отчетливо. — Ты о чем сейчас? — спросил он и тут все понял. Джено ведь носил одежду Юты, роста и телосложения они были похожего, во мраке ночном и не разглядишь, особенно, если не знать, на что глядеть. — Ох, нет, это не Юта. Ты что. У него ведь есть ВинВин. Брови папы поползли вверх. — Тогда с кем ты там любился? Донхёк поджал губы. Вдохнул глубоко и не смог пошевелить языком. Он хотел — больше всего на свете — рассказать папе о Джено, о том, как сильно его любит, каким счастливым он его делает, но клятва, данная Джено, оставалась в силе, и нарушить ее Донхёк не смел. — Не могу сказать, папочка. — Донхёк едва не плакал. — Очень-очень хочу, но нельзя. Папа медленно вздохнул, заглянул Донхёку в глаза и тихо, будто говорил с больным ребенком, спросил: — Это волчик Юты? Он же из праволков, да? Понимаю, отчего ты не можешь говорить. Я давно догадывался, кто он. Еще и рядом с тобой вечно ошивается, прохвост, а я и не туда… — Пожалуйста, не говори никому. Даже отцу. Обещай. — Донхёк схватил его за руку. — Ради меня. — Конечно, не скажу. Отец же из него всю душу вытрясет, и я никогда не увижу внучат. — Пап! — Шучу, маленький. — Папа обнял его. — Я все понимаю. Такие, как он, редкость великая для нашего мира. Многие захотят заполучить его в свои руки. Больше Силы — больше власти. — Джено такой хороший. Он приглядывал за отцом, пока тот был в селении, и полукровкам всячески помогает. Это он волков рассылает с вестями, на озеро ходит постоянно… — Хороший-то, может, и хороший, но ты ведь помнишь, что нужно делать, чтобы в подоле не принести? Донхёк покраснел. — Мы ничего такого не делали. — Да я ж не против, ты у меня мальчик взрослый, только о последствиях не забывайте. Я-то внучат очень хочу, но нужно ли оно тебе сейчас? Донхёк покачал головой. — Не хочу пока. — И правильно. Слушай свое тело, ему виднее. В твоем возрасте я уже тебя нянчил, но я и хотел этого очень. А коль не хочешь, не спеши. — Ты это еще Джисону расскажи, а то они с Джемином скоро натворят дел. — Непременно. Так что, говоришь, у Юты с Хозяином?.. — То самое. И так, переговариваясь вполголоса, побрели они в общую комнату. А пополудни следующего дня явились староста с Донёном, посланные старейшинами разузнать, с чем там каттани пожаловали. Донён к Совету идти отказался, заявив, что он здесь для количества, всей правды им все равно не скажут и потому лучше он посплетничает за чашкой душистого отвару, в кругу старых знакомцев, чем будет изнывать от тоски в общинном доме и слушать брехни на пустой желудок. Папа с Юнцинем, как он и ожидал, усадили его за стол, напоили-накормили и рассказали все, что посчитали нужным. Донхёк сонной мухой ползал вокруг печи, переворачивал сырники и краем уха слушал разговор. Донён ничего, на его взгляд, интересного не рассказывал: кто на ком женился, кто у кого родился, кого похоронили. Учителю Чону омежья болтовня тоже скоро наскучила, и они с отцом умыкнули по дрова. Донхёк хотел было с ними отправиться, но папа вручил ему миску подошедшего теста, и он застрял у печи аж до наступления ранних — день выдался непогожий, дождя не было, но туман стоял такой, что хоть ножом режь да на хлеб мажь — сумерек. Альфы наносили дров и решили починить кровлю на старом сарае. Донхёк таки примкнул к ним в качестве принеси-подай. Там-то их и застал глухой рык охотничьего горна. Отец с учителем побросали молотки и спустились на землю. На крыльце соседского дома показался встревоженный Джемин. Папа с Джисоном тоже выскочили на подворье. — Почудилось или горн трубил? — спросил папа. Ответить ему не успели. Горн протрубил снова, уже ближе и громче. — Один раз — шатун иль лесной пожар, дважды — враг на пороге. — Папа скатился с крыльца. Джемин перемахнул через ограду и поспешил к ним. Горн прозвучал в третий раз. Папа остановился. Джисон налетел на него и едва не сшиб с ног. — Трижды — это нежить. Горн затрубил в последний раз и стих. Папа схватил Джисона за руку. Все смотрели на него и не дышали. — Четырежды горн звучал лишь раз, и с тех пор минуло больше двух тысяч зим. — Пап… — Это Мороки. — Юнцинь стоял на верхней ступени крыльца и смотрел в клубящийся над Лесом туман. — И они близко. Джемин, беги за Чонином. Нужно сейчас же идти к Куну. Давайте, поторапливайтесь. И оружие не забудьте. — Оно не поможет. — Папа покачал головой. — Морок — это тьма, самые большие человеческие страхи, вся злоба и ненависть, которые есть в нашем мире. Когда их становится слишком много, рождаются они. Нет против Мороков спасенья, кроме чистейшей доброй Силы. Страж-древо задержит их, но ненадолго. Они выпьют из него весь свет, и оно погибнет, и мы вместе с ним. — Тэиль. — Отец схватил его за плечи, крепко их сжал. — Посмотри на меня. — Папа послушно поднял на него глаза. — Ты сдаешься? Сейчас? Человек, который никогда не сдавался и не позволял опустить руки мне? Помнишь, когда мы думали, что потеряем Донхёка… Что ты мне сказал? — Пока в нем горит хотя бы искорка жизни, мы не сдадимся, — прошептал папа. — Помни об этом. Всегда. Папа смахнул с ресниц слезы и погнал всех в дом. Вынул из сундука арбалет и сумку с болтами, нырнул в мешок, который не открывали с переезда, и вытащил из него нечто длинное, завернутое в обрез хлопкового полотна. Донхёк и не помнил, чтобы у них такое было. — Мороков отпугивает свет, огонь ненадолго их остановит. Нужно складывать костры, запасаться всем, что горит. Не смотрите Мороку в глаза, никогда. Он прочтет все ваши страхи, и они уничтожат вас. Запасайтесь провизией: осада может быть долгой. Донхёк, бегите с Джисоном вперед, скажите всем, кого встретите по пути, чтобы собирали костры, но не жгли, пока Мороки не вошли в общину. Донхёк с Джисоном сделали, как сказали. У калитки столкнулись с Джемином и малым. Чонина явно вытащили из постели, он ронял отяжелелую со сна голову на грудь и не мог сообразить, чего от него хотят. — Папке нехорошо. Возьмите мелкого, а я помогу ему. Джисон без лишних слов подхватил Чонина на руки и вместе с ним бросился к площади. Донхёк бежал впереди, останавливаясь у каждого подворья, где замечал людей, и предупреждал о Мороках. Многие, как и они, спешили к площади. На повороте столкнулись с каттани. Сехун в сопровождении Чондэ и части воинов торопился к общинному дому, у которого уже толпился народ. Донхёк с Джисоном повернули к хатке Куна. Их встретил Чэнлэ. Затолкал в светлицу и прикрыл плотно дверь. — Вы уже знаете? — спросил Джисон, едва дыша, и опустил Чонина на лавку. — Где Кун? — У Юты. ВинВина прихватило с самого утра. Он, похоже, в положении. Выносить проклятого ребенка — само по себе дело не из легких, а уж когда по округе Мороки бегают… — Папа говорит, нужно собирать костры. Свет отпугивает Мороков. — Ну с этим-то проблем не будет: мы же в общине Змей. — Чэнлэ щелкнул пальцами, и в воздухе заплясал язычок бледного алого пламени. — Магия страж-древа — огненная. Пока оно дает тепло и свет, Мороки в общину не войдут. — Папа сказал, они выпьют его. Чэнлэ кивнул. — Нам бы сюда парочку Хозяев или Стража… — протянул он мечтательно. — Но Хозяева не явятся, уж слишком боятся нарушить равновесие, а Стражи поди все сгинули, если вообще когда-либо существовали. — Но у нас есть Джено. — Донхёк ухватился за край стола. — Он может оказаться Стражем, ты же видел ва-мин? Ты знаешь, что он значит. — Нет у нас Джено. — Голос Чэнлэ был ледяным, как сталь. — Он ушел к озеру и не вернулся. Донхёк так крепко стиснул пальцы, что ногти его заскрежетали о дерево столешницы. — Не вернулся? — Ты слышал горн, ты видел туман. Мороки пришли с озера. И волки, и Джено мертвы, иначе явились бы раньше Мороков и предупредили нас. — Нет. — Донхёк упрямо замотал головой. — Джено им не по зубам. Чэнлэ со стоном закатил глаза. — Святые праотцы, можешь убеждать себя сколько угодно, но от этого он не воскреснет. — Да что с тобой не так? Почему ты такой жестокий? — зло закричал Джисон. Он понятия не имел, о чем они говорят, но видел, что Донхёку больно, и встал на его защиту. — Потому что у него нет сердца, — спокойно ответил Чонин. — Он отдал его другому. Как знак своей верности. "Целитель, что ходит к вам в гости, носит на груди чужое сердце", — тем же самым спокойным детским голосом прозвучало в голове Донхёка, но сейчас бессердечность Чэнлэ заботила его меньше всего. Он должен был узнать, где Джено, убедиться, что он еще жив, а если нет — найти его и похоронить. Донхёк разжал занемевшие пальцы и бросился к полке, где Кун хранил свои снадобья. — У него ведь есть сонные зелья? Есть? — спросил он и взялся один за другим снимать с полки пузырьки из темного стекла. — У меня есть все, — послышалось от двери. Донхёк стремительно обернулся и едва не выронил склянку. Кун вошел в дом; за ним подтянулись Джемин с осунувшимся господином На на руках, Юнцинь с изможденным, едва держащимся на ногах ВинВином, родители и учитель Чон. — А где дедушка? — всполошился Джисон. — Препирается со старостой на дворе. — Донён скользнул в светлицу и прикрыл за собой дверь. Огляделся с любопытством, покивал. — Хочу поговорить с каттани. — Папа сгрузил мешок с пожитками на пол, закинул на плечо сумку с болтами и, взяв таинственный сверток, направился к двери. — Джемин, Юнцинь приглядит за папой, а мне нужен рукастый парень. Идем. Отец и учитель ушли с ними. Кун подошел к Донхёку, отобрал у него склянку и поставил ее обратно на полку. — Зачем тебе сонное зелье? — спросил он. — Хочу найти Джено. Если я усну, то… отыщу его, живым или… Мне надо. — Голос Донхёка сорвался. Он старался быть сильным и не плакать, как Джено просил, но отчаяние жгло с такой силой, что мочи не было даже дышать. — Хорошо. Я дам тебе снадобье, но ты уверен, что хочешь… — Да. Пожалуйста, быстрее. Кун взобрался на табурет и с минуту перебирал пузырьки на полке под самым потолком. Донхёк опустился на лавку, прикрыл лицо руками и ждал. Его колотила крупная дрожь, и воздух, казалось, превращался в глотке в песок. Каждый вдох приносил боль, и Донхёк все сильнее и сильнее прижимал пальцы к глазам, не позволял слезам пролиться. — Нашел, идем. — Кун сцапал его за локоть и поволок к полатям. — Ты уснешь крепко, но ненадолго. Этого хватит, чтобы отыскать Джено. Но если вдруг что, разбужу, не обессудь. — Я пойду с ним. — Чэнлэ ловко вспрыгнул на полоти. — Дай ему кулон. Кун уставился на него нечитаемым взглядом. — Хранители Рода, за что мне это? Если Джено еще жив, я смогу помочь. Дай Донхёку ва-мин. На время. Он потом вернет. Ты же вернешь? — Чэнлэ покосился на Донхёка. Тот, ничего не понимая, кивнул. Он готов был отдать все, что у него есть, лишь бы ему помогли отыскать Джено. — Вот видишь. Когда дух отделяется от тела, он прихватывает все, что имеет в этот миг с собой. Если Донхёк наденет кулон, я смогу через его проекцию, как через портал, попасть туда, где сейчас находится Джено. Правда, мне придется развоплотиться, но это уже ерунда. Кун медленно, будто каждое движение причиняло ему нестерпимые муки, вынул из-за пазухи кулон — незамысловатый, винно-красный камушек, по форме и впрямь напоминающий сердце, гладкий и матовый, в оправе из каттанийского стекла — и протянул его Донхёку. Тот взял его несмело, провел пальцем по теплому, словно живому камню. Взгляд невольно упал на подвесное ушко. На миг показалось, это цветок подсолнуха, но, приглядевшись, Донхёк узнал огненный круг, внутри которого заключили змейку, кусающую себя за хвост. Сердце стукнуло о грудину, напомнило, что все еще бьется лишь желанием отыскать Джено, и Донхёк, надев кулон, потянулся за снадобьем. Кун отмерил капли и вручил ему чарку с водой. Донхёк осушил ее в два глотка и лег. Сердце стукнуло еще и еще раз, накатила усталость, и Донхёк смежил веки. Миг он слышал голос Донёна, что-то говоривший Юнциню, затем звуки пропали, и пришла тьма. Донхёк вновь открыл глаза, моргнул пару раз. Звуки, запахи, ощущения — все изменилось. Вокруг было темно, но больше сумрачно, как бывает в непогожий зимний день, когда земля давно не видела солнца, но снега нет, и всюду царствуют грязь и серость. Свет проникал сквозь щели в дощатой стене, над головой скрипели трухлявые стропила, а под ногами шуршали влажно, будто страницы забытого под дождем учебника, отсыревшие опилки. Донхёк огляделся. Он угодил в длинный, похожий на амбар, сарай. В дальней стене виднелись ворота с крохотной, сейчас запертой дверцей сбоку. Единственное квадратное окно под самым потолком давало совсем мало света. Слева от Донхёка высились крытые рядном тюки лежалой соломы, а напротив, на полу у стены, горой свалили старые мешки. Донхёк заглянул за тюки, но там было пусто. Джено был где-то рядом, но Донхёк нигде его не видел. Неужели он уснул и теперь ему снится обычный сон? Но он ведь себя осознает, так явственно все ощущает… Хлоп. Донхёк вскрикнул и повалился на тюки. — Интересно, как много мертвых поднял твой крик? — Чэнлэ огляделся по сторонам, понюхал воздух и только затем протянул Донхёку руку. — Чуешь? Донхёк ничего, кроме прелого запаха отсыревшей соломы, не чувствовал, но для видимости пару раз глубоко вдохнул холодный и густой, как простокваша, воздух. На миг показалось — пахнет хреном, а затем, словно кто провел над губой перышком, в нос щекоткой пробрался запах медовых яблок. Донхёк заметался, отыскивая его источник, налетел на гору мешков и, споткнувшись, повалился на них ничком. Гора оказалась очень даже твердой, и Донхёк точно себе что-то отбил, но разве было ему до этого дело? Под мешками, свернувшись клубком, спал Джено. Живой и на первый взгляд невредимый. Донхёк ощупал его всего, убедился, что нигде ничего не повреждено и попытался его разбудить, но Чэнлэ, обойдя сарай, велел бросить это занятие. — Аконит. Чуешь, хреном пахнет? Туман отравлен. Волк Джено крепко спит и не проснется, покуда мы его из тумана не вытащим, да и то, сдается мне, не один час пройдет, прежде чем оклемается. Ему еще повезло, обычные волки, поди, все передохли. — И что же делать? — Донхёк беспрестанно гладил Джено по лицу, надеялся, что он почует его и проснется, как это уже однажды было. Если бы только Донхёк смог вызвать тот свет… Но он так обессилил, что едва шевелил конечностями и держал разум наплаву, о каких-либо чудесах не было и речи. — Пойдем, посмотрим, куда это нас занесло. Донхёк нехотя оторвался от Джено, подоткнул мешки плотнее, чтобы нигде не дуло, и шагнул уже к воротам, когда Чэнлэ поймал его за руку и утащил к стене. — Ты же дух, тебе не нужны двери. Мир за стенами сарая изменился не слишком разительно. Все та же затхлость и волглость, холод и туман; к запахам влажной земли примешивался горький аромат дыма, болотной тины и рыбной похлебки. Совсем близко слышались голоса. Донхёк с Чэнлэ, не сговариваясь, двинули на их звук. Обошли сарай и прямо под воротами увидали трех людей в отяжелевших от сырости накидках на меху. Они обступили небольшой котелок, в котором на слабом огне доходила уха. Двое были при оружии: короткие дубинки и самострелы, — третий, показавшийся Донхёку смутно знакомым, строгал кривым широким ножом подмороженную картошку и бросал ее в похлебку. Рот его обиженно искривился. — А я говорю, н-нечестно это, — сказал он, запинаясь, и Донхёк тут же его узнал: извозчик городничего, малый, который чудом спасся от Порожняка. — Если бы не я, в жизнь никто не догадались бы, кто за этим стоит. Вороны, они ж тупые, видеть — видят, а соображалка не работает. Носится волк по лесу — ну и пускай себе носится. Он же волк, чем ему еще заниматься? Им и невдомек, что волчище не простой, а я как узрел его, так сразу скумекал — демон. Ну где это видано, чтобы зверь глядел по-людски? А этот селянчика увидал, и сразу преобразился. Ну не ведут себя так дикие звери! И что? Вот такая мне за это плата? Сиди на вонючем острове, морозь задницу да волка гляди? Не ради этого я к вам нанимался... — Йенин, кривая твоя морда, кончай зудеть. Умный самый нашелся. Они и без тебя о волке знали. На кой ляд, скажи, им воронье это сдалось? Чтоб срало, где попало? От него уж точно больше толку, чем от тебя, — сказал один из воинов. Второй добавил: — И если я еще хоть раз услышу эту историю, то сварю тебя вместо ухи. Значит, они на острове посреди озера, и Джено здесь не случайно. Союз, как Донхёк и предполагал, додумался, кто за волками стоит, и заманили Джено в ловушку. Должно быть, ждали, когда он в очередной раз отправится к стае, и выпустили ядовитый туман. Волки погибли, а Джено уснул, ведь убивать его они не хотели. Им нужен был если не источник Силы, то пленник, у которого можно выведать все необходимое. Донхёк, правда, сомневался, что они добьются своего, даже если будут Джено пытать. Волки ведь не предают. — Идем. Поглядим, что тут еще есть. — Чэнлэ поманил Донхёка мимо стражников. Союз, поди, уверен, что аконит не подведет, раз приставили к Джено лишь двух воинов и одного недоумка, который в жизни ничего, окромя вожжей не держал. За сараем оказался еще один: точь-в-точь копия первого, — а за ним еще один, и еще. За последним плескалась вода. Чэнлэ улегся на живот, подполз к краю и заглянул под свисавшую до самой воды жухлую траву. — Забавно, — хмыкнул он и отряхнул с призрачной груди несуществующую грязь. — Похоже, и впрямь парят. Кто-то не пожалел Силы, чтобы создать эти островки. Понятно, почему сараи слепили из всякого гнилья. Источники, поди, не бездонные. Они обошли крайний сарай и оказались на узкой, но хорошо утоптанной площадке. По другую ее сторону возвышалось еще одно строение амбарного типа, но поприличней. У него даже окна имелись. — Казарма, — бросил Чэнлэ. — Поглядим? Они пересекли площадку и заглянули в одно из окон. Сначала Донхёку показалось, что в полутемном, заставленном узкими койками помещении никого нет, но затем он разглядел две скрючившиеся на дальнем из настилов фигурки. На одной был плащ на меху, дорогой даже на вид, но грязный настолько, что, казалось, владелец вытирал им свиней, на втором же красовался форменный сюртук, и Донхёк тут же его признал. По спине потекли ледяные мурашки, горло перехватило, и он бы закричал, но не смог, потому цапнул Чэнлэ за руку и потащил прочь от казармы. — Мне показалось, или это были… — Чэнлэ бросил последний взгляд на страшное строение, а затем оно скрылось за углом сарая, где спал Джено. — Мертвяки. Я узнал городничего. Они встали у стены и перевели дух. Даже призрачное, тело Донхёка помнило, что такое смертельный ужас, и ему понадобилось время, дабы прийти в себя. — Интересно, как они сюда попадают? — Чэнлэ недовольно вглядывался в туман. — Ладно, времени в обрез, а мы еще не были на той стороне острова. Идем. На этот раз они двинули налево. Туман, сизый в упавших на озеро сумерках, уплотнился, и Донхёк с опаской ступал вперед, не зная, что окажется у него под ногами в следующий миг: измятая трава или холодные черные волны. — Эй, лодыри, хватит прохлаждаться: новая партия на подходе, — вдруг пробасило за спиной, и Донхёк с Чэнлэ встали на месте. Донхёка взяла оторопь: а что, если их увидели? Есть же шаманы и ведуны, которые общаются с духами. Тот же Кун, к примеру. Он, конечно, знался на огненных сущностях, но все равно видел. С чего вдруг они решили, что коль призрачны, то в безопасности? Если средь наемников затесался видящий из Змей, то мог почуять Чэнлэ и раскрыть их. Чэнлэ явно беспокоило не это. Он нахмурился и крутнулся волчком, прислушиваясь к чему-то. — Слышишь? — шепнул он и вытянул шею. Донхёк повторил за ним. Поначалу он слышал лишь вычурную брань и возню воинов, которых оторвали от обеда, а затем различил глухие, влажные удары, словно кто-то раз за разом бросал на разделочный стол огромную рыбину. Весла — пронеслось у него в голове. К берегу подходила лодка. Донхёк с Чэнлэ устремились на звук. Из-за сарая вынырнули уже знакомые воины с дубинками и еще один, огромный, как скала да такой рябой, что, казалось, растущие из кожаного нагрудника шею и голову искусали дикие пчелы. — Ох и нехорошее ж у меня предчувствие, — пытаясь не отставать от воинов, сказал Чэнлэ. У Донхёка на душе скреблись кошки. Он бежал за Чэнлэ, но все в нем рвалось к Джено, ибо там было его место, не здесь, в непроглядной мокряди, средь угрюмых вояк и мертвецов. Вскоре воины остановились, и Донхёк увидал кривенький, сколоченный из всего, что попало под руку, причал. Из тумана уже показался нос тяжелой, обшитой оленьей кожей лодки. На веслах сидело двое плечистых малых, один — стоял на корме во весь рост, в руках у него раскачивался светильник. Свет в нем был мутно-желтым, как гной в застарелой ране. Он разливался по бортам лодки и сидевшим в ней, привалившись друг к другу, людям. Донхёку хватило короткого взгляда, чтобы к горлу подступила тошнота. Почерневшие, будто обугленные лица; головы, наполовину лишившиеся волос, укрыты струпьями, кожа местами висит лохмотьями, обнажая гнилую плоть и желтые кости. Бесцветные глаза отупело глядят в туман. — Порожняковы объедки. Видишь их лица? — Чэнлэ тронул Донхёка за руку. Донхёк и сам уже догадался. — Они собирают воинство мертвяков, значит, у них есть свой Проклятый. Наверное. Донхёку было наплевать. Он хотел поскорее вернуться к Джено, вызволить его из этого кошмарного места. — Пора домой, — сказал Чэнлэ, а сам все смотрел на медленно причаливающую лодку. Человек со светильником сошел первым, за ним потянулись, покачиваясь, мертвяки. — Шепчущий. — Чэнлэ указал на человека со светильником. — Я вернусь и разбужу тебя. — Нет. — Донхёк крепко сжал его предплечье. По жилам его бестелесного тела побежало тепло. Донхёку всегда казалось, что призраки холодны — в доме, где поселился неупокоенный дух, изо рта, говорил папа, вырываются облачка пара, ибо призрак забирает из места все тепло, — но Чэнлэ был горячим, и чем дольше он к нему прикасался, тем жарче он делался. — Я останусь с Джено, а ты иди за подмогой. — Опять эти омежьи глупости. — Чэнлэ потащил его обратно к сараям и по пути продолжил: — Бор окружен Мороками, если ты еще помнишь, у нас нет такой Силы, чтобы с ними справиться. Что здесь, что там — везде опасно. Но если бы Союз хотел Джено прикончить, он бы уже это сделал. А раз он все еще жив, значит, он им нужен. Мы бы, конечно, могли украсть лодку мертвяков, но, во-первых, остров под защитной магией, я сомневаюсь, что покинуть его или на него попасть так уж просто, во-вторых, здесь Шепчущий. Если я хоть как-то применю Силу, он меня почует. Убить не убьет — я уже мертв, но связать на время сможет. Поэтому ты сейчас перестанешь ерепениться, мы вернемся домой и попытаемся выжить, а потом будь что будет. У него, знаешь ли, больше шансов остаться в живых, чем у нас, но если, все же, повезет, мы придумаем, как его вызволить. Нет — он взрослый мальчик, сам разберется. — Но как ты воротишься, не применив Силу? — Сделаем это рядом с Джено. Если Шепчущий что и почувствует, то решит, что это остаточная Сила первозверя. Они нырнули в сарай; Донхёк тут же метнулся к Джено. Он все еще спал, на лицо его набежала глубокая тень. Донхёк опустился рядом с ним на мешки, пальцами зарылся во влажные, седые в сумраке волосы. — Иди, я побуду с ним, пока не разбудите. Чэнлэ с хлопком исчез. Призрачный ва-мин на груди Донхёка на миг вспыхнул, окрасил лицо Джено кровавым светом и погас. Донхёк лег, лбом ко лбу Джено прислонился и прошептал: — Ты спас меня, а я спасу тебя. Слышишь, волчик? Ты только дождись меня. Толчок — и Донхёк сел на полотях. Яркий свет лучины слепил глаза. Кун протянул ему кухоль чистой воды. — Выпей все, — сказал он и отошел к ВинВину. Тот изможденно привалился плечом к стене и, кажется, спал. Донхёк слез с полатей, снял амулет и огляделся. Чэнлэ в светлице не было. Он подошел к Куну. — Где Чэнлэ? — спросил он. — У тебя в руках. Когда он развоплощается, ему нужно время, чтобы вновь обрести телесность. — Кун забрал амулет и с видимым облегчением надел его на шею. — Что вы узнали? Чэнлэ лишь сказал, что Джено жив, на большее его не хватило. Звук их разговора привлек остальных. Подошедший Джисон держал на руках Чонина. Тот дремал, уткнувшись носом ему в шею. Юнцинь возился с господином На, но вытянул шею, чтобы лучше слышать Донхёка. Старик с места не сдвинулся: пялил зрячий глаз в синее окно и хмурил кустистые брови. Донёна в светлице не было, видимо, отправился к старосте. Донхёк поведал об их приключении. Новость о мертвяках испугала всех, кроме Куна. — Я догадывался, что у них есть Проклятый, — сказал он, — и, может, не один, ведь как-то же им нужно держать Порожняков в повиновении? Ну а мертвяки… Чего добру пропадать? Из мертвяка, к которому не привязана душа, получается отличный раб. Обычный мертвяк в этом плане союзник ненадежный. Душа его привязана к телу еще семь седмиц после смерти, все помнит, все чует. Такой мертвяк домой рвется, к потерянным родным и близким, к прежней жизни, с ним совладать под силу лишь самым умелым Проклятым, обученным у Шепчущих. А после Порожняка остается одна оболочка. Ее легко наполнить чужой волей, заставить делать все, что пожелает господин. А уж если эта оболочка при жизни с Силой соприкасалась, то мертвяк получится и умелым, и выносливым, и прослужит дольше, ибо Сила, в нем заключенная, будет поддерживать его, не даст Смерти так скоро взять свое. — Нужно предупредить о тумане. — Юнцинь заторопился к двери, но та отворилась прежде, чем он к ней прикоснулся. В комнату ввалились Юта с одним из дозорных. Они тащили на себе Кая из Каменных Ножей. Тот явно был без чувств. Кун бросился на помощь. — Там еще трое в сенях и один на подворье. — Юта с дозорным уложили Кая на пол. Вслед за ними в светлицу протиснулся Сехун. На нем лица не было. — Туман отравлен аконитом. — Кун оглядел Кая. — Как долго они пробыли в тумане? — Час, не меньше. — Юта смахнул с лица мокрые волосы. — Джено не вернулся? — Он на острове. Союз узнал о нем и заманил в ловушку. Что нам делать? — Юта был последней надеждой Донхёка. Если уж он опустит руки, то всему придет конец. — Юта, пожалуйста. Мы же не можем его там оставить… Юта смотрел перед собой недвижным взором. — Юта. Юта поглядел на Донхёка. И земля всколыхнулась. Донхёк повалился на пол. Уши заложило, а перед глазами словно черный занавес опустили. Донхёк, превозмогая тошнотворную боль в голове, приподнялся на локте. Воздух сделался, как кисель, все члены отяжелели, и каждое движение давалось с трудом. Донхёк не сдался. Моргнул: раз, другой, третий, — и тьма рассыпалась мерцающим песком. Вновь проступили очертания светлицы и людей, неуклюже поднимавшихся на ноги. Голоса доносились будто сквозь толщу воды. Звон в голове усилился, а потом что-то лопнуло, и звуки с удвоенной силой хлынули в уши. — Не ушибся, Ин-и? — спрашивал Джисон у сидящего на полу Чонина, а у самого все лицо было в крови. Та резвой струйкой вытекала из рассеченной брови, и Джисон, пекущийся только о Чонине, смахивал ее бездумно с виска. Старик стонал под лавкой, а Юнцинь уже бежал к господину На. Кун, ухватившись за стол, пытался отдышаться, Юта был подле ВинВина. Тот сидел у печи, цеплялся за ее бок скрюченными пальцами; безумный взгляд метался по комнате, никого не узнавая. Юта одной рукой прижал его к себе, второй — отстегнул поясную сумку, вытряхнул на пол ее содержимое и, откурочив невзрачный пузырек, влил меж посиневших губ какое-то снадобье. ВинВин закашлялся, вцепился в Юту так, словно вот-вот рухнет в пропасть, и взгляд его наконец-то прояснился. — Что это было? — спросил Сехун, бережно укладывая голову Кая на свои колени. Чондэ, единственный устоявший на ногах, ибо успел ухватиться за плаху, мотнул головой и хрипло молвил: — Накатило с севера. И туман все уплотняется. — Он глядел сквозь сени во двор. — Святилище. Они разрушили алтарь. — Юта прижал ВинВина к груди; тот тихо плакал. У Донхёка пуще прежнего разболелась голова. Хотелось и себе расплакаться, но сил не хватило даже на это. Кольцо сжимается, спасения нет. А он ведь обещал Джено, что обязательно за ним вернется. Как он мог нарушить слово? Не было у него такого права, не дали. Он должен выбраться, должен выжить и спасти его. — Юта… — Донхёк рывком выпрямился. Голова от этого едва не лопнула, к горлу подкатила тошнота, но Донхёк упрямо сжал кулаки и посмотрел на Юту. — Мы должны разбудить Стража.