MINE

      Чонгук, вернувшись поздно домой после встречи с сестрой и последующим походом в бар с друзьями, надеялся застать Чулли бодрствующей, так как не мог откладывать до утра разговор про аннулирование своего контракта, а именно часть про сохранение тайны его «похождений». Для себя он пока не решил, какую участь бы предпочел — подчиненного или подсудимого, поэтому намеревался раз и навсегда определиться, а сделать это было возможно только при личном разговоре с Пак Чулли. Наверно, выбрал не самый удачный для нее период, но когда она сама выбирала правильный момент или правильные слова? Да и вообще ее чувства мало волновали Чонгука, по крайней мере, он себя в этом убедил.       Свет в комнате девушки горел, об этом свидетельствовала тонкая полоска под дверью. Чон еще раз взглянул на часы, те показывали половину первого. Довольно поздно для той, которая обычно ложилась между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи, за исключением особенных мероприятий в тот или иной день. Может, Чулли заснула с включенным светом или еще что-нибудь. Стоило проверить.       Чулли сидела на полу, спиной упираясь в кровать, ее ноги были вытянуты, а руки сложены в замок на бедрах, сама девушка смотрена куда-то в сторону и почти не подавала признаков жизни, за исключением слегка вздымающейся груди — все-таки дышала. Чонгук обратил внимание на открытую небольшую белую коробочку рядом с хозяйкой комнаты, судя по всему, пустую. Парень проверил, и действительно: ни одной таблетки в упаковке.       Чон сел напротив и вздохнул, стуча пальцами по картону.       — Я, наконец, нашел твое слабое место, — нарушил тишину он.       Пак на это слабо ухмыльнулась и спросила, не меняя своего положения, даже не посмотрев на ночного гостя:       — И как ты этим воспользуешься?       — Никак.       — Значит, просто пришел позлорадствовать?       — Как я могу злорадствовать, если не знаю, что произошло.       — Для этого многого не нужно.       — И все же…       — Зачем ты пришел? — Чулли повернула голову, посмотрев на Чонгука безэмоциональным взглядом. — Не вздумай врать, что волновался за меня — не поверю. У нас не те отношения.       — Сколько ты выпила? — проигнорировал вопрос Пак парень и указал на пустую упаковку успокоительного.       — Последние девять таблеток, — спокойно ответила та.       — Тут же всего десять, — хмыкнул Чонгук, ища во взгляде девушки, врет та или честна. — Знаешь, что может быть в случае передозировки?       — Полное спокойствие? — вздохнула Чулли.       — На том свете.       — Всем же только лучше будет.       — А тебе?       — Какое тебе дело, что будет со мной? Уходи.       — Не хочу.       — Вот же ж! Опять проблемы с пониманием приказов?       — А я сегодня не работаю.       Чонгук приподнялся и сел рядом с девушкой, также упершись спиной о кровать. Оба замолчали, задумавшись о своем. Столько вопросов крутилось в голове у парня, но он не мог решить, какой задать первым. Кто знает, может, Чулли в таком состоянии будет разговорчивее и расколется. Плохо, конечно, пользоваться положением девушки, но сейчас Чон думал, что простой разговор на разные темы будет полезен им обоим.       — Раз уж я здесь, — начал парень, повернув голову в сторону Пак и ожидая от нее какой-то реакции, которой не последовало, — хочу спросить по поводу отмененного сегодня контракта.       — Ах вот оно что, — хмыкнула Чулли. — Волнуешься, что вслед за аннулированием пойдет возобновление дела против тебя? Можешь расслабиться: твое дело давно заморожено, я не подавала заявления — все списали на несчастный случай. Пожалею ли я, что простила?       — Такого больше не повторится, обещаю!       — Конечно, такое не повторится, но ты в силах придумать что-либо другое.       — Черт, ты даже в таком состоянии иронизируешь.       — А ты ждал от меня другого поведения?       — Не знаю.       — Не переживай, — перебила дальнейшие мысли Чона девушка. — В понедельник ты получишь официальное подтверждение от адвоката, что контракт аннулирован. Что до остального — тебе придется поверить мне на слово, что я не подам против тебя иск, пусть и должна по всем правилам. А если серьезно, чего ты ожидал, нажимая на кнопку?       Чонгук пожал плечами, уставившись в одну точку на стене напротив. Ему не хотелось откровенничать с богачкой, но если он хотел получить честные ответы на свои вопросы, приходилось жертвовать и добавлять искренности в свои слова.       — Я тогда хотел лишь напугать, пощекотать твои нервишки. Я не знал, что это выльется в…       — Незнание не освобождает от…       — Да, но содеянного не вернуть, и я не устану повторять, насколько мне жаль. Я искренен, когда прошу прощения.       — Ты хочешь, чтобы я тебе верила, хотя сам ставишь под сомнение каждое мое слово, — Чулли повернулась к Чонгуку, сев на бедро и положив голову на кровать. — Чего ты ждешь от меня на самом деле?       — Сам не знаю. Я пытался понять, почему ты поступаешь так, как поступаешь, но бестолку. У меня в голове не укладывается, как можно так относиться к людям, которые тебе ничего не сделали. Не понимаю. Я пытался поставить себя на твое место, но у меня мало исходных данных, чтобы с точностью быть уверенным в справедливости твоих поступков. Что стало причиной твоего поведения, почему ты никому не доверяешь, зачем делаешь все, чтобы тебя ненавидели, как ты вообще докатилась до такого?       Повисла небольшая пауза. Вопросы Чонгука были полуриторическими, но все же он хотел по возможности получить ответы на них. Причина попытки суицида Ёндже тщательно скрывалась: сестра молчала, Чулли отказывалась называть — обе ссылались на пункт в контракте о неразглашении. «Чушь какая-то», — думал Чон, то и дело пытаясь докопаться до правды, но у него были только догадки. Парень не верил, что Ёндже что-то натворила, из-за чего ее вынудили подписать злополучный договор, поэтому всячески отгонял эту мысль. А что если сестру обманули, заставили взять вину на себя или уговорили, что она согласилась, что виновата? Никто пока не собирался сознаваться, ни сестра, ни хозяева дома, и Чонгуку приходилось иметь дело со своими домыслами.       — Как твоя сестра? — неожиданно спросила Чулли. Вопрос слетел самопроизвольно, чтобы разрушить гнетущую тишину. Чонгук не уходил, а значит, искал повод остаться, несмотря на то, что прекрасно знал, что девушка не ответит на все его вопросы.       — В норме, ей уже лучше, — спокойно ответил парень, повернув голову к Пак и поймав ее взгляд.       — Рада слышать.       — Скажи, — решился Чонгук, слегка прочистив горло, — ты до сих пор считаешь, что ни в чем не виновата? Я имею в виду…       — Я понимаю, что ты имеешь в виду, — перебила Чулли, но ничего больше не добавила.       — Ты ответишь?       — Прежде чем я отвечу, хочу услышать от тебя кое-что. Ёндже что-нибудь говорила про, назовем так, наши с ней отношения?       — Молчит, сколько бы я не упрашивал, — произнес Чон, вспомнив выражение лица сестры, когда он в очередной раз спросил ее об этом. — Как это меняет твой ответ?       — Никак. Просто интересно, когда она признается любимому брату.       — Моя сестра ничего не делала, — сквозь зубы процедил Чонгук, сжав ладони в кулаки, и напрягся всем телом. Атмосфера в комнате медленно накалялась.       — Ты тоже ничего не делал, — еле слышно сказала девушка.       Она снова замолчала, а Чонгуку неожиданно ударила в голову идея, основанная на его собственном опыте. Либо Чулли проговорилась только что, либо это было брошено просто так, но догадка, отгоняемая столько времени, наконец, находила подтверждение. Скорее всего, Ёндже ошиблась, работая в особняке семьи Пак, оступилась, случайно нарушила какое-то правило, последовавшее за собой суровое наказание — оплату долга. Сестра не могла совершить что-то намерено, специально — в этом Чон был уверен на все сто процентов.       Не сходилось только одно, а именно отношение хозяев дома к провинившейся работнице. Как бы плохо не поступила Ёндже, к ней не имели права относиться так предвзято.       Чонгук повернулся к Чулли лицом и повторил ее позу.       — Давай начистоту, — заговорил он, — я допускаю, что, как и я, Ёндже что-то сделала, что тебе не понравилось. Но она же подписала договор, согласилась со всеми обязательствами по нему, зачем надо было издеваться над ней? Она не заслужила тех оскорблений, унижений, вечного третирования по мелочам, обвинений в том, чего она не совершала, и так далее. Ты не имела права так к ней относиться — это просто не по-человечески. Если она не устраивала тебя как работница, то проще было ее уволить, а не доводить до… кхм… сама понимаешь.       Чулли вспомнила, как сегодня мать обошлась с ней, и закрыла глаза. Женщина могла бы просто отказать в аннулировании контракта и кратко объяснить почему, но вместо этого Чулли услышала тысячу и одно обвинение в свой адрес. Это не единичный случай, все детство девушка слышала сплошные упреки и за каждым своим действием ощущала пристальные взгляды родителей, которые повторяли «Ты наша единственная дочь, наше сокровище», «Ты должна вести себя подобающе»; говорили, с кем общаться, кого избегать, кому не стоит доверять, и прочее. Но по большей части, Пак наблюдала за поведением взрослых и со временем переняла привычку общаться с другими людьми. Властно и беспощадно.       — Ты прав, — прошептала Пак с болью в голосе. — Я перегибала палку.       — Почему ты так себя вела?       — Это не должно звучать как оправдание, но ничего другого я не видела.       — Прости, я немного не понял…       — Я росла в атмосфере, где виновных наказывали несмотря ни на что. Я долго сопротивлялась, но, в конечном итоге, природа взяла свое. В какой-то момент родители перестали уделять мне внимание, ушли в работу, предоставили меня самой себе, а я из кожи вон лезла, чтобы меня замечали. Я начала копировать их в разговоре, в обращении с прислугой и так привыкла, что меня слушают и потакают моим капризам, что не понимала, что дело не во мне, а в том, какой семье я принадлежу. Без моей фамилии я пустое место…       Чулли говорила, и по ее щеке текли слезы. Она впервые за долгое время откровенна с кем-то, кто не является другом. Чонгук вообще не должен так просто вытягивать из нее личную информацию, однако у него получалось.       — Ты не пустое место, — произнес Чонгук, нарушив самобичевание Пак.       Девушка хмыкнула.       — Что, правда?       — Спроси любого в нашем университете, все ненавидят тебя, а не твою семью, так что что-то да ты значишь в этом мире.       — Отвратительный комплимент, знаешь ли. Но это правда — я ни на что сама не способна. Прости, я пыталась, но ничего не вышло.       — Что не вышло?       — Аннулировать контракт твоей сестры.       — Что, прости? — сердце Чонгука забилось сильнее. Он переспросил, потому что не верил собственным ушам и надеялся услышать снова, но теперь с подробностями.       — Видишь ли, с тобой все оказалось куда проще, ведь сторонами договора являлись только ты да я, но в случае с Ёндже все сложнее, там участвовали еще мои родители. Ты и, разумеется, твоя сестра, не против, я тоже, раз все затеяла, осталось убедить мать с отцом.       — И что? — не терпелось Чонгуку поскорее перейти к сути, Пак почему-то зашла издалека.       — Отца я убедила, но мать сегодня дала четкий отказ, вдобавок… Хотя я сейчас вот подумала, что папа согласился, только чтобы я поскорее от него отстала: все твердил, что устал и хочет отдохнуть.       Парень уставился на Чулли с надеждой, что она еще что-то скажет, но девушка молчала, уйдя в свои мысли.       — Так что, мне жаль, но тебе придется завершить контракт на условиях, оговоренных в нем, — наконец, произнесла Пак и вытерла слезы с лица.       — Зачем ты все это затеяла?       — Не знаю, — пожала плечами Чулли, посмотрев в глаза Чонгуку. — Может, потому что ты меня достал? — губы девушки слегка изогнулись в улыбке.       Это ли была настоящая причина, Пак не могла найти ответ даже в самых дальних уголках своего разума. Она давно перестала выгонять Чонгука, позволяла тому находиться рядом, задавать вопросы, и охотно на них отвечала. На словах только по-прежнему просила уйти, но что-то определенно тянуло ее к парню, и это что-то заставляло раскрывать себя и свои мысли постороннему человеку.       — Как ты это делаешь? — неожиданно задала непонятный вопрос Чулли все еще сидящему в комнате Чону.       — Ты о чем?       Пак закусила губу, борясь с собственными чувствами.       — Как-то я спросила Сокджина, почему люди тебя любят, что заставляет их тебе верить.       — И что он ответил?       — Что ты не заставляешь. Дословно.       Чонгук искренне засмеялся. Не ожидал, что разговор дойдет до этого, но он смог в кои-то веки расслабиться, чувствуя искренность собеседника, в честности которого сильно сомневался.       — Ты спрашиваешь, как я, не прикладывая особых усилий, смог вытащить из тебя личную информацию, которую ты не желала раскрывать? — перефразировал парень с улыбкой. — Сокджин довольно четко описал, я даже удивлен. Думал, что он кроме тебя ничего не видит и не понимает.       — Оставь Сокджина в покое. Ну так как?       — Не у того спрашиваешь.       — Хочешь сказать, что ты ничего не делаешь, а люди просто так тебе доверяют? — Чулли уже долго мучал этот вопрос. Не то, чтобы ее волновал секрет успеха Чонгука, или что она собралась испробовать этот способ на практике дабы повысить свой статус в обществе, но странным образом это не давало покоя девушке, обделенной количеством людей, которым она доверяла.       — Лучше расскажи, как тебе удается делать все с точностью до наоборот? — парень перевел вопрос на Пак, придерживаясь первоначальной тактике узнать богачку поближе. — С чего все началось? Вряд ли тебя просто так начали ненавидеть. Чего ходить вокруг да около, взять хотя бы Даён, девушку, которой ты подкинула сигарету с наркотиками, из-за чего ее исключили. Это испортило ей жизнь, между прочим.       — То была не моя сигарета, — вздохнула Чулли, поняв, к чему клонил Чон.       — Даён не курит. Откуда она взяла подобное?       — Я тоже! — немного громче своего тона произнесла Пак, уточнив: — Я тоже не курю и ни разу не была замечена. И что?       Чонгук задумался. В словах Чулли был смысл, ведь все сразу принялись обвинять ее в подставе, основываясь на факте, что Даён не курила, забывая другой факт — Чулли тоже. Ее не ловили, от нее не пахло сигаретным дымом, она не маскировала запах духами или жвачкой — ничего дискредитирующего, но почему-то неприязнь к ней была настолько велика, что заслоняла все разумные доводы. Так почему две некурящие девушки стали участницами скандала с сигаретой?       — Откуда взялась та сигарета? — спросил Чонгук, решивший докопаться до правды.       Чулли немного помолчала, затем задала встречный вопрос:       — Ты же знаешь, что у меня личный туалет в университете?       — Опять ты начинаешь издалека, — закатил глаза Чон. — Ужасно бесит.       — Вот именно потому, что сигарету подразумевалось найти у меня. Я сделала выбор. А откуда Даён взяла эту чертову сигарету, я не спрашивала.       — Тебе не кажется, что ты поступила слишком жестоко?       — Почему мне должно быть стыдно? Как я должна была поступить?       — Дать ей шанс.       — Мне шанса не дали, а я обязана расщедриться?       — Дело не в этом. Просто… да, она совершила глупость, но заслуживает ли она всего, что с ней из-за этого произошло? Ее исключили, лишили стипендии, выгнали из общежития, с работы…       — Все это по моей вине?       — Послушай, — Чонгук говорил как можно вкрадчивей, чтобы объяснить свою позицию и, в то же время, не быть неправильно понятым. — Не дать себя в обиду — это правильно, но стоило ли заходить так далеко? Я уверен, что Даён смогла бы переосмыслить свое поведение после одного предупреждения, достаточно было поговорить с ней. Я общался с ней, она не безнадежна.       Спустя пару минут обдумываний Чонгук добавил:       — Ты не узнавала, зачем тебя хотели подставить?       Ему по-прежнему казалось странным, что без какой-либо причины богачку стали ненавидеть и пошли на такой риск. Наркотики — серьёзное преступление, за которое положено суровое наказание, и даже семье Пак с их связями не удалось бы замять дело без последствий для репутации, если бы вместо Даён поймали Чулли.       В университете в тот день и после не было человека, который не обсуждал бы произошедшее в туалете во всех подробностях, несмотря на то, что прямых свидетелей не было. Чонгук тоже невольно собирал все слухи и сплетни, друзья помогали, снова и снова повторяя то, что было известно, и размышляя, что придумано постфактум. У Чулли было мало друзей, в отличие от Даён, поэтому у девушки не было шансов выиграть в информационной войне, где выгоднее было обвинять во всем богатую наследницу, а не бедную стипендиатку, при равных условиях в виде отсутствия вредной привычки у обеих. Еще обидно за редактора портала, написавшего разоблачающую статью, где подробно описал заключения, к которым пришел не без помощи слухов и показаний непричастных людей. С одной стороны, сам виноват, раз выдавал непроверенную информацию за истину в последней инстанции, однако молчаливое удаление статьи и увольнение работника университетского портала послужило еще одним косвенным доказательством вины именно Чулли.       Вокруг Даён тогда сплотились все, создали петицию против Чулли и произвола в отношении уволенного редактора, требовали разобраться в произошедшем и обвинить настоящего виновного, а не спихнуть все на несчастную девушку без денег и связей, как на козла отпущения. Бесполезно. Решение осталось в силе без каких-либо изменений, что еще больше настроило студентов против всей семьи Пак.       Чулли не отвечала на вопрос Чонгука, поэтому ему пришлось его повторить.       — Пока шло разбирательство, они оправдывались, что хотели просто пошутить, что у них и в мыслях не было причинить мне вред, и они никак не думали, что все зайдет так далеко, — медленно говорила девушка. — Кто знает, может у них и вправду не было мотива, но я не стала церемониться.       — «Они»? — переспросил Чон, зацепившись за множественное число, хотя постарадала только Даён.       — Вряд ли она одна до этого додумалась, но именно ей выпала честь воплотить план в реальность. Ты, разумеется, слышал другое и сейчас нисколечко мне не веришь, так что плевать. С тех пор у меня личный туалет, чтобы подобного безобразия не повторилось, — подытожила Пак, закрыв глаза. Ее начало клонить в сон, и сопротивляться становилось труднее с каждой минутой.       — Почему тогда ты просила Хосока, ведь его проступок куда серьезнее?       Чулли открыла глаза. Причина, почему Хосок избежал уголовного преследования, крылась не в самом парне и не в желании помочь ему избежать ужасной участи. Хосок сам палец о палец не ударил, чтобы помочь себе. Вместо него просил другой человек.       — Чего молчишь?       — Потому что ты попросил, — пробурчала под нос Пак, взглянув на Чонгука. — Ты так просил простить своего друга, что я решила попробовать дать кому-то шанс. Ну вот, ты опять заставил меня говорить, ц.       — Я не заставлял, — улыбался Чон, завораживая Чулли еще больше. Либо он прикидывался добрым сейчас, либо за этой улыбкой не маскировались истинные намерения. Собирает ли Чонгук компромат на нее или нет, но хотелось верить, что сегодняшний разговор — это просто посиделки двух хороших знакомых, которые хотят узнать друг друга получше. Без заговоров и тайного умысла.       Пак неожиданно замерла и изменилась в лице. Ей здорово поплохело, голова закружилась, сердцебиение участилось, дышать стало сложно — все симптомы приступа паники, но такое обычно не происходило в жизни девушки, если не считать того, что случилось в лифте сразу после встречи с матерью, последствия чего она заедала таблетками успокоительного, выпив девять штук за последние восемь часов.       Девушка начала оглядываться по сторонам, она вспоминала, где ей взять очередную пачку успокоительного, которое помогало весь день. Она привстала, панически осматривая комнату, пока тяжёлая рука ночного гостя не опустилась на плечо, усаживая Пак на место.       — С тобой все хорошо? — поинтересовался парень, вглядываясь в побледневшее лицо Чулли.       — Мне нужно успокоиться, — с дрожью в голосе ответила та. — Да, верно, успокоиться. Не понимаю, что происходит. Сердце вот-вот из груди выпрыгнет. Мне… нужны… лежали тут.       — Нет, таблеток уже нет — ты их все выпила.       — Что же делать? — с трудом выговаривала слова Пак, чувствуя огромный ком в горле. — Ты можешь их принести?       — Ни в коем случае, ты и так превысила дозу.       — Это был не вопрос!       — Так, возьми себя в руки, дыши, — Чонгук взял лицо девушки в ладони и заставил ту посмотреть ему в глаза. — Есть одно средство, которое может помочь.       — Какая-то особая техника дыхания? Я читала о такой когда-то.       — Нет.       — Тогда что?       Чулли не отпускало, и, казалось, ладони Чонгука, вытирающие катящиеся по щекам девушки слезы, делали только хуже и усиливали панику. Еще немного, и дышать станет невозможно, сердце уже стучало так, что заглушало любые звуки, даже слова парня слышались будто издалека.       — Что? — не расслышала она только что сказанного, но было уже поздно.       Через мгновение Пак была прижата к груди парня, что гладил ее по плечу и спине, приговаривая «тихо-тихо» или «тс» в последовательности, которую было сложно разгадать. Слезы текли сами собой, впитываясь в кофту Чонгука, но не прошло и минуты, как дыхание начало восстанавливаться, а сердечный ритм пришел в относительную норму.       Чон не мог поверить себе — он обнимал своего злейшего врага. Следил за дыханием Чулли, за больше не учащенным сердцебиением, за тем, как девушка сжимала кофту на спине Чонгука и тянула ее то вниз, то вверх, мяла ее, словно кошачий молочный шаг. Сейчас богачка наиболее уязвима, хоть веревки вей: выпытать что-нибудь до боли личное, угрожать, что об этом всем станет известно, ради собственной выгоды, но это не в стиле парня. Нельзя так просто взять и изменить себе. У Чонгука теперь была причина кого-то ненавидеть, но сейчас мстить не хотелось от слова совсем.       — Я завидую Ёндже, — неожиданно произнесла Чулли, все еще находясь в объятиях Чонгука. Парень молчал, надеясь получить комментарии к фразе, и его ожидания оправдались, Пак продолжала: — Ты навещаешь ее каждую неделю, мог бы и чаще, не работай ты почти круглосуточно. А мои родители, когда я болела, ко мне так и не зашли. Ни разу. У них вообще на меня нет времени. Я все равно что сирота при живых родителях.       — Думаю, они все равно тебя любят, — зачем-то оправдывал чужих людей Чон.       — Наверно, но какой в этом смысл, если я всегда одна?       — Ты не одна, по крайней мере, ты сама себе это внушаешь. У тебя есть Сокджин. Уверен, что он не предаст тебя, если ты расскажешь ему о себе немного больше, чем позволяешь знать сейчас. Учитывая, что он до сих пор терпит тебя после всех твоих выходок.       — Терпит?       — Правильно, терпит. И вместо меня он мог бы сейчас сидеть здесь и успокаивать тебя на полу в пустой комнате, спасая от передозировки успокоительным.       — Не смей говорить плохо о Сокджине.       — О нет, я им восхищаюсь в какой-то степени. Лишь в самой малой, ведь в остальном он слеп и наивен.       — Замолчи, хватит. Ты многого не знаешь.       — Я знаю только одно — если ты будешь продолжать так себя вести с беднягой, то тогда на сто процентов останешься одна.       — Я не хочу превратиться в мою мать, — говорила Пак и еще больше вжималась в грудь Чонгука, проливая новую порцию слез, — окончательно превратиться в мою мать. Или я уже стала такой, как она. Бессердечной сукой. Меня ведь все такой считают? Ты тоже.       — Ты не бессердечная.       — Что ж, хотя бы по поводу «суки» нет возражений, — сквозь слезы улыбнулась Чулли. — Спасибо, что честен. Ну, или за то, что притворяешься честным.       — Уже поздно, иди спать.       Чулли зашевелилась, отстраняясь и приходя в себя.       — Зачем ты пришел сегодня? — спросила она, смотря в глаза Чонгука. Пак хотела попытаться определить по ним, говорит ли он правду или лукавит, хотя в определении эмоций девушка никогда сильна не была.       — Спросить по поводу моего личного контракта, — честно ответил парень, не имея намерения обманывать.       — Ты это узнал сразу. Почему остался?       — Понятия не имею, — пожал плечами Чон. — Но я рад, что этот разговор состоялся, мне кое-что стало ясно, хотя кое в чем я с тобой не согласен. И я не сказал, но спасибо, что пыталась аннулировать контракт моей сестры. Пусть ты делала это из каких-то своих побуждений, не из-за признания вины, тем не менее это много значит для меня.       — У меня ничего не получилось, не за что благодарить.       — Это уже детали, — улыбался Чонгук. — Теперь иди спать.       Чулли снова, как загипнотизированная, смотрела на улыбку парня, на его губы, что возвращало ее состояние паники. Разве так бывает? Девушка так откровенно пялилась, что неосознанно подалась вперед, мимолетно целуя Чонгука в губы. Тот резко отпрянул, схватив Пак за плечи и пару раз тряхнув ее, приводя в сознание. Это сработало, Чулли «протрезвела» и уставилась на Чона, как если бы это он посягнул на ее личное пространство.       — Хочу пить, схожу… — хрипло произнесла она, но парень перебил:       — Я принесу, ложись, — указал на кровать, а сам резко встал на онемевшие от долгого сидения в одной позе ноги.       — Прости, я не хотела, — правдоподобно лгала Пак, уставившись в пол.       — Я сейчас приду, — только бросил Чонгук, скрываясь за дверью.       Парень вернулся через несколько минут с бутылкой воды и стаканом и звонко поставил их на прикроватную тумбочку, при этом не говоря ни слова. В воздухе витала неловкость, и лежащая спиной к нему Чулли, укрывшаяся до головы одеялом, лишь подтверждала это. Не желая выяснять причины внезапного поцелуя с разбором полетов, Чон так же молча вышел, тихо закрыв за собой дверь.       Чулли корила себя за несдержанность, пыталась самостоятельно унять новое сердцебиение, держа кулак на груди и с силой нажимая на нее, кусала губы, чтобы перенести боль в груди в другое место, спрашивала себя, что на нее нашло, и почему так бьется сердце.       Чонгука, спускающегося к себе, мучали похожие вопросы.