Writober by Шинечка

Персонажи/Пейринг: Пип Бернадотте Жанр: рефлексирующий ангст Рейтинг: PG-13 Билеты в оба конца были забронированы еще полгода назад, наудачу. Повезет, пересекутся «графики», совпадет тот единственный день в году, когда не нужно отвоевывать какую-нибудь залупу у мелкого поместного князька — вот тогда и встреча состоится. Если нет — ну что, Макс парень бывалый, найдет, чем «прикрыть недостачу». В самолете Пип долго, протяжно (и впервые в жизни) блюет в белый хрусткий пакетик. Бортпроводница участливо склоняется над ним, хлопает по плечу, предлагает второй пакетик и (что бесит до белого каления) смотрит на него жалостливо. Как на инвалида. А при прочих равных он мог бы сговориться с ней на рандеву в туалете. Пип отвечает: нет, спасибо. Пакетика не надо, лучше ибупрофена. Нет его? Тогда виски в этих ваших малюсеньких бутылочках. Спасибо-пожалуйста. Пипа тошнит не из-за «зоны аномально низкого давления). Не из-за дерьмовой еды в алюминиевом лоточке и даже не из-за дурных воспоминаний. Его тошнит из-за дыры на месте глаза, и дыра эта, стыдливо прикрытая сверху бинтами, начинает изредка «паниковать» и дубасить Пипа изнутри. Он корчится, потому что блевать ему надоело. Смотрит на свое кривое отражение и думает: куплю повязку, буду как пират. И бороду отпущу, а попугаем будет Макс, будет орать мне на ухо и за него же дергать. И в ухо, кстати, надо будет вдеть серьгу. Место встречи неизменно, и конспирологу бы стоило перестать тискать в кулачках свои яйчишки, если в его воображении военные собираются в исключительно пафосных местах с тремя дверями на кодовых замках. Оригинального в «точке» лишь то, что она — ирландский паб. Единственный приличный на весь Марсель. И французикам иногда хватает храбрости намалевать что-нибудь на его окнах и вывести хер таких размеров, каких никогда не будет у самого выдающегося лягушатника, на его двери. Сам Пип бельгиец, и разве что мудак с Островов это не поймет: у него акцент, говор, рост и самоуважение имеются. И да, он служил в Легионе — да кто там только ни служил. Парни говорят, последние лет пять какое-то Мавританское царство-государство, тьфу. На входе его не обыскивают, ему не кивают, его едва ли узнают: внешность приметная у всех посетителей этого местечка с нормальным таким ирландским названием «Жирная Грейс». Хозяйку зовут Салли, но для всех посетителей Грейс — это именно она, а не какая-то там бабенка из какой-то там очередной ирландской легенды, где много бухали, много трахались, а в конце все умерли. Он ждет почти сутки — это нормально, так бывает. Наливается поочередно всеми сортами пива, потом эля, потом виски, потом падает обратно к пиву, смачно блюет, обнявшись с унитазом, после чего сладко дрыхнет под стойкой, подложив себе косу вместо подушки под голову. Грейс, которая Салли, даже жертвует ему свой воняющий тряпкой фартук: своих «ребяток», которые расплачиваются исключительно наличкой и исключительно «зеленой», она очень любит и готова потерпеть их недельку в году. Постепенно начинают подтягиваться ребята. Сперва прилетает Блум — еще более битый и резаный, чем в прошлый раз, шрамы поверх шрамов, на них очередная дырка от пули, поверх всего этого — сияющая ухмылка идиота. «Как я рад тебя видеть!» — громогласно сообщает он. После этого, второго по счету, посетителя, Грейс прикрывает заведение, перевернув табличку. Дальше здесь будут только «свои», и она не хочет мешать своим ребяткам: шутка ли, эта неделя делает ей полугодовую выручку. Пип повторяет свой алкотур от пива к пиву, под стойкой они дрыхнут вдвоем с Блумом, обнявшись, будто две ложечки, и Грейс со слезой умиления отливает их с утра водой: мол, вставайте, там третий явился. Приходит Ежи. Потом Чака. И Макс. Не его, Пипа, ассистент — другой Макс. Разномастные «защитки» всех оттенков говна, нашивки неведомых республик. Явившийся вечером третьего дня Горди щеголяет медалями какой-то банановой республики во всю грудь: говорит, что охраняет какого-то нового президента-мессию, который объявил себя всеми богами сразу и ужинает исключительно хорошенькими девственницами. Его, Горди, задача — держать девственниц, когда их потрошат. Ну, чтобы не очень громко орали, понимаете? Пип слушает их истории с мрачноватой миной: чтобы от него отстали, он хвастается дыркой от глаза. Кто-то радостно предлагает «обмыть» ее абсентом, и он, кажется, под таким градусом, что соглашается и едва не слепнет на второй глаз. Орет и чуть не ссытся, бегая по пабу, а потом падает и хохочет: на его счастье, первое «серьезное», оно же «настоящее» и «мужицкое» ранение — это тот уровень программы, после которого от него отстанут раз и навсегда. В повисшем сизом дыме сигарет, в котором нет-нет да сквозит знакомым сладковатым душком, Пип иногда думает: а ведь были связи. Дед с деканом Королевской школы на брудершафт бухал во время Войны. Да и сам Пип, в конце концов, не идиот ведь. Историю в детстве любил. Психологию, который дед его запугивал, сдал бы. Но дед уперся — мол, армия для мудаков, наемная служба для пацанов. Ты, вроде как, сам себе хозяин и никому ничего не должен, контракт закрыл — и можешь хоть по ногам бывшему заказчику палить, если без ущерба для репутации. Дед, конечно, заливал. Во всем заливал. И хрен разберет, что там было у него на уме — может, и маразм. Или какое-то свое понимание Гордости и Предназначения. И что-то он не верил, что Гвардеец на полном обеспечении получает меньше, чем наемник в Борнео с риском для своей жопы. Вот он, Пип, уже потерял глаз. И веру в лучшее. Он пытается развлечь себя прикидками: за сколько бы он согласился держать орущую девицу, которую потрошат живьем, и не очень рад тому, что, в принципе, у него и на это найдется ценник. Этими их «Шабашами» с бывшими сослуживцами из учебки он по-своему меряет свою человечность и невесело усмехается тому, что она вычерпывается понемногу. И из-за этого, наверно, с каждым годом ему все сильнее хочется найти себе «хорошее» место. В идеале, фантазирует он, телохранителем к какой-нибудь сахарной девице, невинной дочке какого-нибудь аристократа, бизнесмена или еще какого богатея. И даже без интима если — отлично. Лишь бы девица была такая, тонкая и хрупкая, с мыслями о высоком, и чтобы непременно кто-нибудь хотел ее похитить, а он, Пип Бернадотте, мог бы прикрыть ее доблестно своей широкой грудью. Просто каких-то еще способов подтянуть свою веру в человечество Пип не видит: в армейке, в частных структурах и даже на «миротворческих» операциях он видит примерно одно и то же дерьмо, меняются только углы. До девственниц он лично еще не дошел, но долго ли осталось?.. Черт его знает. Пип надеется только на Макса. Он — пронырливый и чуткий черт, он отлично понимает настроения своего шефа еще до того, как он их сформулирует словами. Он уже ищет новый заказ и, хочется верить, найдет что-нибудь в меру паскудное. Лишь бы не у французов, ей-богу. Пип усмехается своим товарищам и молчит о своих последних заданиях. Перспектива героической смерти на руках у прекрасно рыдающей девицы после каждой такой встречи кажется ему все более желанной.