Забудь сожаления

Кто-то сказал, время лечит все раны. Я не согласна. Раны остаются. Со временем разум, защищая рассудок, затягивает их шрамами и боль отступает, но она никогда не уходит. Одна женщина-политик

      Ночь ушла на то, чтобы обработать все раны девочки.       Дождь продолжал лить и утром. Не сомкнувший до рассвета глаз Вэй УСянь к самому началу торговых часов пробрался в город, чтобы обзавестись чистой одеждой для девочки, парой теплых накидок, бинтами и лекарствами, заодно пополнить запас продуктов. В той хижине ему определенно предстояло остаться на некоторое время, а мелькать частыми вылазками перед заклинателями ему не улыбалось.       Днем дождь ни капли не умерил свой пыл. Под его покровом Вэй УСянь спустился в город еще раз, чтобы осторожно разузнать, чем занимаются заклинатели и насколько ему следует их опасаться. Вот и кто его просил вчера лезть в их разговор?       Сам создал себе проблемы, невесело усмехнулся Вэй УСянь. А ведь Лань Чжаню от такой моей поддержки ни тепло, ни холодно.       Однако заклинатели не придали, похоже, много значения тому инциденту. Из того, что Вэй УСянь подслушал, было ясно: они собираются как ни в чем не бывало продолжить свой путь к месту ночной охоты, стоит небу проясниться.       Вечером того дня ливень, наконец отведя душу, спокойно уснул в лужах на улицах, задремал коварными каплями в кронах деревьев, осел холодными осколками света в траве. Вэй УСянь тайком проводил заклинателей в дорогу. Убедившись, что четверо если о чем и говорят, то о предстоящей охоте, он вздохнул с облегчением.       Девочка в сознание не приходила. Вэй УСянь осторожно вымыл ее, сменил бинты, аккуратно одел в чистое платье. Расчесывая ее спутанные волосы и глядя на распухшее сине-красное лицо, он ощутил в глубине души искру негодования. Но она была неожиданно слабой. Вэй УСянь отрешенно подумал, что он из прошлой жизни еще вчера пошел бы разбираться с обидчиком. Тот он, каким он был после перерождения, – возможно, на утро. Однако тот он, каким он стал за последние месяцы, бездействовал.       Следующий день выдался солнечным.       Вэй УСянь едва поспал и в эту ночь тоже. Дело было не только в девочке: с недавних пор стоило ему сомкнуть глаза, как он видел кошмары. Сегодня ему приснилась чудовищная черепаха с объедками людей из его клана, его друзей, его приемных родителей, плавающими в кровавом зловонном месиве ее панциря. И он тонул в нем… Вэй УСянь тряхнул головой, прогоняя остатки кошмара из памяти, загоняя глубоко в сердце разъедающие горечь и вину. Он перевел медленно сфокусировавшийся взгляд на кровать, облокотившись спиной о которую спал минутой раньше.       Девочка глаз по-прежнему не открыла. Хотя она была жива, Вэй УСянь не мог сказать, очнется ли она когда-нибудь. Вполне вероятно, что девочка получила более серьезные внутренние повреждения, чем те, которые он мог заметить и вылечить. Вероятным было и то, что сама душа ребенка не желала возвращаться. А он не мог ее позвать, пусть и догадывался, каким было ее имя.       Позвать… Позвать?       Мелодия, которую Лань Чжань играл ему после низвержения клана Вэнь, пока он лежал без сознания! Шицзе говорила, что эта мелодия помогла ему скорее восстановить духовные силы… Хотя о духовных силах в то время речи быть уже не могло, он слышал эту мелодию неизменно на протяжении многих дней и постепенно исцелялся ею.       Струны гуциня вдруг отчетливо и чисто зазвучали в его душе. И он… потянулся к ним.       Вэй УСянь, как в тумане, взял в руки флейту.       Более высокий, ее голос слился с тихим, успокаивающим, чарующим созвучием струн.       Поможет ли это привести в сознание девочку? Он не знал. Но играл.       И играл…       Призрачно звучал гуцинь. Звучала флейта.       *       Он опомнился, когда от слабости выдыхаемый им воздух перестал давать звук. Руки дрожали. Его шатало. За окном было темно. Он вдруг вспомнил, что за два дня почти ничего не ел.       Он потянулся и взял трясущимися руками хлебную лепешку из седельной сумки, лежавшей у изголовья кровати. Затем снова сел, привалился спиной к краю грубо сколоченного ложа. Девочка, как и прежде, не спешила приходить в чувство.       Жуя лепешку, Вэй УСянь, едва отдавая себе в этом отчет, отрешенно улыбался. Так, с призрачной улыбкой на губах, он и заснул.       ...Дико и бессмысленно бушует, поблескивая металлом, человеческое море в Безночном городе. Марионетки Стигийской печати и люди схлестнулись в небесам лишь ведомо кому нужной битве. Он стоит на крыше дворца. Он руководит этим фарсом. Он наблюдает. Вдруг среди хаоса доносится слабый высокий голос. Шицзе! Что она здесь делает?! Где она?! Марионетка за ее спиной… Не успеть! Ужас. Кровь. Шицзе падает. Милая сестра истекает кровью. Цзян Чэн смотрит на него неверящими глазами, в которых прямо сейчас что-то умирает. А он… не может ничего сделать, не может это остановить, флейта его не слушается!...       Безотчетная паника с криком вырвала его из кошмара в наступившее утро. Стоило Вэй УСяню перевести дыхание, смахнуть остатки сна вместе со стекающими по щекам слезами и спрятать терзающую боль в глубь души, а затем скользнуть взглядом по неподвижной девочке на кровати, как он снова поднес к губам флейту и заиграл.       И снова из самого ядра его сути зазвучал теплый голос гуциня.       И флейта вторила ему.       И он, снова забывшись, весь обратился в слух и звук.       Так прошло около недели.       *       В одно утро, когда Вэй УСянь пришел в себя, он увидел, что с кровати на него смотрят большие черные глаза. В них определенно было сознание.       После кошмара, в котором он своей собственной рукой вырывал сердце из груди Цзинь ЦзыСюаня, это было более чем радостным пробуждением.       - С возвращением в этот прекрасный мир под небесами! – поздравил ее широкой улыбкой Вэй УСянь. – Мое верховое животное будет радо увидеть, что ты снова с нами. – Верховое животное, спящее в углу хижины, раздраженно дернуло хвостом на шум. – И я тоже рад – одним неупокоившимся призраком меньше. Ты представляешь, какая скучная у этих призраков жизнь? Ты хорошо постаралась, чтобы таковой избежать. Давай-ка выздоравливать!       Девочка молчала. Вэй УСянь и не ждал ответа. Вряд ли у нее были на него силы. Или желание. Как бы там ни было, он встал и, продолжая весело болтать обо всем и ни о чем одновременно, сообразил огонь в очаге – благо, прежний хозяин хижины оставил немногочисленные дрова в углу, которые, к счастью, хорошо сохранились. Над огнем он водрузил котелок, явившийся из недр зачарованной седельной сумки. Через некоторое время в котелке побулькивал овощной суп с рыбой. Когда суп был готов, Вэй УСянь помог девочке его выпить - или скорее заставил ее его проглотить? Затем снова сел на полу в изножье кровати, предупредив:       - Сейчас я буду надоедать тебе музицированием. А твоя задача внимательно меня слушать и в перерывах хвалить мою игру.       Девочка молчала. Ее лицо ничего не выражало. Вэй УСянь поспешно прогнал вспыхнувшее в сознании воспоминание.       Хорошо, что то, что тебе нужно, не золотое ядро.       Вэй УСянь – и гуцинь в его сердце – в который раз слились в мелодию.       Он не заметил, как потерял сознание. Открыв глаза после глухого забытья, неожиданно без сновидений, которое принесло тем самым некоторое облегчение, Вэй УСянь обнаружил, что так и сидит, прислонившись к кровати. Флейта выпала из его рук. Девочка мерно посапывает.       Отек от побоев за неделю сошел с ее лица, и проступили черты. Девочка была бледна и худощава, но миловидна. Вэй УСянь ласково улыбнулся, коснулся пальцем ее лба, проверяя температуру. Погладил по волосам.       *       Девочка шла на поправку, однако ничего не говорила.       Вэй УСянь у нее ничего в свою очередь не спрашивал.       Поначалу он заботился о ней – ходил за едой в город, когда заканчивались запасы, кормил, умывал, перевязывал раны. Когда девочка набралась сил и переломы постепенно излечились – благодаря ежедневной целительной музыке это произошло много быстрее, чем можно было ожидать, - он помогал ей разработать руку и ногу и начать ходить. Изломанные пальцы девочки двигались, однако плохо сгибались – их Вэй УСяню полностью спасти не удалось.       Каждый день Вэй УСянь играл на флейте. Он уже не мог без этого обойтись. В хорошую погоду он выходил на вершину холма. Отсюда город у подножия было не видно благодаря роще вокруг, а вот вид на горы, простирающиеся на востоке, открывался захватывающий. Время от времени эти горы обволакивал туман, и при взгляде на них сердце болезненно сжималось.       Ла…       Прежде, чем имя появлялось даже в мысли, он подносил к губам флейту и забывался в родном звуке гуциня.       Девочка сидела рядом и слушала. Она была тем, кто будил его, когда он падал от слабости в обморок. Или укрывала его, когда он не приходил в себя, кладя под его голову седельную сумку.       Со временем - Вэй УСянь смутно мог сказать, что прошло около двух лун, - девочка окончательно поправилась. Но так и не заговорила. И уходить она никуда не собиралась. Напротив, девочка постепенно взяла на себя большинство забот по дому. Она начала готовить – и ее стряпня оказалась повкуснее той, которую скармливал ей до этого Вэй УСянь. Она ходила в рощу за хворостом, разводила огонь, как Вэй УСянь ее научил. Когда требовалось, она молчаливо просила его сходить в город за продуктами. Однажды она даже жестом и тихим взглядом попросила Вэй УСяня заделать дыру в крыше. Тот для вида поворчал, на что она улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, и дыра была заделана. Как-то в голове Вэй УСяня мелькнула мысль, что он повторяет путь, которым пошел его шишу Сяо СинЧэнь.       Девочка полюбила кормить Яблочко. Она собирала для него сочную траву и травинку за травинкой скармливала ему. Ослик расцветал от внимания и самозабвенно смаковал каждый зеленый стебель. Наблюдая за ужином эту славную картину, Вэй УСянь решил прозвать девочку Травинкой. Девочке прозвище понравилось, и так оно за ней и закрепилось.       Роща на холме не изобиловала дичью, но даже если бы она там водилась, Вэй УСянь не мог найти в себе желание пойти охотиться. Благо, серебра, полученного с последней прибыльной ночной охоты, у него оставалось достаточно, чтобы прокормить их еще несколько месяцев. В город Травинка отказывалась спускаться во что бы то ни стало, и походы за покупками остались обязанностью Вэй УСяня. Однако на этом его соприкосновение с внешним миром и заканчивалось. Все остальное время, - когда он не ел, не развлекал Травинку болтовней либо поддразниванием, не помогал ей с домашними делами, - Вэй УСянь играл на флейте. Как-то он подумал, что такая отшельническая жизнь его вполне устраивает. Ему стало казаться, он начал понимать, почему его великий мастер в самосовершенствовании, бессмертная БаоШань-саньжэнь, удалилась от света и уединилась на горе, окружив себя лишь немногочисленными учениками. Возможно, она не нашла себе места в этом искаженном мире, кроме как на горе… Ее ученики – те немногие, кто осмелился покинуть наставницу, - так же не слыли умением вписаться в общество или долголетием. Что ж, Вэй УСянь, похоже, мог теперь по праву считать себя как достойным сыном своей бойкой матери, так и достойным шичжи своего наивно и безрассудно самоотверженного брата в совершенствовании.       С выздоровлением Травинки в мелодии исцеления и восстановления духовных сил больше не стало необходимости. В тот день Вэй УСянь, глядя на плавающие в тумане вершины гор, впервые за многие месяцы извлек первую ноту другой мелодии. Той самой, самой сокровенной. Играть эту мелодию было и прекрасно, и больно. Каждый звук пронзал все его существо, пронизывал все его тело – тоской, томлением по твердому, открытому, прямому взгляду, по теплу рук и тела, по свету улыбки. Каждый звук пронизывал его безнадежностью.       Но, когда он играл эту мелодию, он мог слышать уже не только гуцинь.       Голос. Низкий и… желанный. Такой близкий, такой… родной. Тихо напевающий. Только так, становясь мелодией, Вэй УСянь мог слиться с этим голосом и быть с ним единым целым. И это было все, что он мог. Все, чего он хотел, к чему стремилось его сердце. И только это было правильно.       А Травинка наблюдала, как человек, заботившийся о ней словно старший брат, постепенно… уходил. С первого дня, когда он начал играть другую мелодию, ее сердце сжалось от тоски и одиночества, которые несли в себе прекрасные звуки. Слезы заблестели в ее черных, всегда широко распахнутых глазах. Она подошла и крепко обняла брата, стремясь поделиться теплом. Но он не заметил. Лишь безотчетно тоскливо и нестерпимо одиноко разносилась по горам мелодия его флейты.       В тот день Вэй УСянь продолжал играть, забыв о еде и сне, пока не упал в обморок. Он был настолько изнурен, что не просыпался, хотя испуганная Травинка пыталась его разбудить. На следующее утро он поднялся, привычно стер тень боли и ужаса с лица, улыбнулся ей, весело поговорил с ней за завтраком, который едва взял в рот, и снова поднес флейту к губам. Его скулы в утреннем свете выдавались еще острее, глаза горели, темные круги под ними отчетливо выделялись на бледном лице.       Спустя несколько дней Вэй УСянь перестал прикасаться к еде совсем. Перестал замечать прикосновения Травинки, то, как она тянула его руку, как, отчаявшись, колотила его. Он был настолько слаб, что мог упасть от ее удара. Но Вэй УСянь лишь молча поднимался, постоянная легкая улыбка была словно нарисована на его лице. Взгляд был неизменно прикован к окутанным облаками горам, хотя, казалось, его глаза совсем не видели их.       Отобрать флейту, за которую заменивший ей семью человек цеплялся, как за спасительную соломинку, Травинка не решалась.       Вэй УСянь играл, пока не падал от усталости, и начинал играть, стоило ему снова прийти в себя.       Травинке стало страшно.