Страсть, секс, любовь

Чжу Цзаньцзинь никогда не думал, что будет ревновать к пианино. Однако, именно это он и делает всю последнюю неделю. Ревнует к пианино. Потому что Лю Хайкуань, кажется, любит этот инструмент больше самого Цзаньцзиня. Нет, он все понимает. Вдохновение, сроки и что в глазах в конце дня от черно-белого рябит. Но. Он, Цзаньцзинь, человек. Молодой мужчина, у которого есть мужчина и который этого самого «своего мужчину» любит и хочет. Очень хочет. Прямо сейчас. Но Хайкуань отвечает на звонки через раз, на сообщения — только ночью, а когда Цзаньцзинь приезжает к нему сам — обвивает конечностями и вырубается, сопя в плечо. Все это, конечно, мило, и Цзаньцзинь искренне умиляется этому сопению, но ему не семьдесят, чтобы удовлетворяться исключительно обнимашками и лениво-усталыми поцелуями на пороге. А это единственное, что он пока получает. Поэтому, ничего удивительного в том, что в один момент его терпение заканчивается, нет. И да, его голова служит ему не только для красоты, поэтому в очередной раз он приезжает к Хайкуаню в четыре часа дня с сумкой с формой. Четыре — потому что это то самое время суток, когда Хайкуань хоть как-то видит реальный мир, но не настолько устал, чтобы уснуть прямо на месте. А форма… Форма — это тщательно продуманный план и наглое использование собственных возможностей. В этой войне с пианино должна победить его легендарная растяжка. Поэтому, после того, как Хайкуань снова садится за клавиши, Цзаньцзинь отходит к окну и начинает разминку. В конце концов, ему нужно поддерживать физическую форму, и Хайкуань никогда не был против, когда Цзаньцзинь делал это в его квартире. В привычный ритм Цзаньцзинь входит быстро. И даже отвлекается, забыв о конечной цели, настолько ему нравится то, что он делает. Он шикарно владеет своим телом, умеет им управлять, и отлично знает, как выглядит со стороны. Поэтому то, что музыка в комнате меняется, становясь рваной и странной, он замечает не сразу. А, заметив, не подает вида, хотя уже слышит, как тяжело дышит Хайкуань и в отражении видит, каким взглядом тот прослеживает все изгибы его тела. Кажется, самое время. Он в последний раз немыслимо прогибается, выпрямляется, делает пару движений для расслабления и восстановления дыхания и заканчивает. Ерошит влажные волосы пятерней, с рассеянным видом отворачивается от окна и дефилирует мимо Хайкуаня, который усиленно делает вид, что занят исключительно пианино. По дороге он опускает взгляд, замечает вздыбленную ширинку на его штанах и, как только закрывает за собой дверь музыкальной комнаты, срывается на бег. Нужно успеть, пока эффект не прошел. Из душа он выходит через семь минут. В одном полотенце на бедрах, которое ничуть не скрывает уже полувставший член, капельками воды на коже и горящими от предвкушения глазами. Возвращается в комнату и застает Хайкуаня врасплох. Нет, тот даже не расстегнул штаны и даже не убрал руки с клавишей, но его почти бессмысленный взгляд, приоткрытый рот и дыхание все говорят за него. Поэтому Цзаньцзинь не сомневается ни капли прежде, чем дойти до него и, чуть отодвинув от пианино, оседлать его бедра. — Чжу… — Хайкуань хрипит, но Цзаньцзинь не намерен отступать. Поэтому просто берет в ладони его лицо и целует. Немного зло и даже чуть больно, сразу непристойно и слишком громко. От влажных звуков поджимается низ живота, и Цзаньцзинь притирается теперь уже полностью возбужденным членом к Хайкуаню. Грубая одежда почти царапает нежную кожицу, но эффект получается сногсшибательный. Немного больно. Возбуждающе. И руки Хайкуаня на талии, собственническим жестом притянувшие его… Цзаньцзинь отпускает губы и тянет одну его руку к себе. Смотрит в глаза сквозь слипшиеся ресницы и длинным жестом облизывает пальцы Хайкуаня. А потом и вовсе погружает их в рот. Скользит между ними, увлажняет слюной, чувствуя себя торчком, дорвавшимся до дозы. Но пальцы Хайкуаня — это его отдельный и тайный фетиш. Фаланги, костяшки, подушечки. И эти слегка заостренные кончики… Цзаньцзинь выпускает пальцы изо рта с пошлым звуком, ведет бровью, улыбаясь, и уже через пару секунд замирает, раздвигая бедра еще шире и почти ложась на пианино. Потому что если он обожает пальцы Хайкуаня, то тот отлично знает, как ими пользоваться для того, чтобы Цзаньцзинь забыл свое имя. Конечно, слюна плохая смазка и настоящую Цзаньцзинь не забыл, нужно только дотянуться, но он готов и терпит легкую саднящую боль первого проникновения. Хайкуань не пытается размять мышцы, чтобы расширить под себя. Он медленно, но неумолимо протискивает палец практически на всю его длину, безошибочно находя простату. Потирает ее, давит, и Цзаньцзинь почти кончает, захлебываясь стоном. Обмякает, когда Хайкуань вытягивает палец, утыкается ему в плечо и, подрагивая от возбуждения и нетерпения, прислушивается к тому, как Хайкуань сражается с крышкой коробки со смазкой, которую Цзаньцзинь оставил на клавишах справа, и вздрагивает, когда тот берется за него всерьез. В такие моменты Цзаньцзинь даже не может целоваться. Он только сильнее вжимается в Хайкуаня, царапает его плечи, дышит открытым ртом в его шею, прислушиваясь к тому, как тот трахает его своими божественными пальцами. Массирует, разминает, согревает, входя все глубже и глубже уже не одним пальцем. Цзаньцзинь хныкает почти жалобно, но затихает и покорно сползает пониже, чтобы Хайкуань мог расстегнуть свои брюки. Дома он не носит ремень, поэтому все происходит быстро, и Цзаньцзинь невольно облизывается, глядя на появившийся налитой член Хайкуаня. В другое время Цзаньцзинь не преминул бы попробовать его, но сейчас ему не до игр. И когда Хайкуань закрывает крышку пианино и заставляет Цзаньцзиня опереться на нее, а сам разводит его бедра еще шире, приподнимает и фактически надевает на себя — он только вскрикивает, цепляясь в его плечи со всей силы. Он чувствует каждый миллиметр входящей в него плоти, то, как раздвигаются мышцы, как напрягаются, отзываясь тянущим ощущением. И как глубоко внутри него оказывается Хайкуань. Тот касается простаты не полностью, только задевает, и это выводит Цзаньцзиня из себя, заставляет ерзать, чтобы усилить контакт и давление, но в этой игре Хайкуань ведет всегда. Он жестко фиксирует бедра, подкидывает вверх и обрушивает на себя. Цзаньцзинь кричит, а потом уже все становится неважно. Хайкуань трахает его на пианино, имеет безжалостно и властно, так, как любит Цзаньцзинь. А потом и вовсе встает, и Цзаньцзинь держится только на его руках, едва касаясь ягодицами полированной поверхности. Такой открытый, доступный, непристойный. Стонет громко, иногда почти жалобно, тянет на одной ноте «Ку-а-а-ань-гэ-э-э», но взвивается, когда меняется ритм, давление, глубина. Теперь Хайкуань бьет точно в цель, сильно, жестко, и Цзаньцзинь кончает, кажется, на десятом таком толчке. Кончает долго, почти мучительно, чувствуя, как в нем все еще двигается Хайкуань, и почти теряет сознание от ощущения того, как тот изливается в него... …Они отпускают друг друга, когда часы показывают уже полночь. Хайкуань уже не ворчит на тему сроков, а Цзаньцзинь довольно и сыто улыбается. После четвертого раза он перестал считать собственные оргазмы, задница и поясница болят, ноги свелись едва-едва, уголки губ он, кажется, надорвал после второго минета, но все это словно не с ним. Главное, что хотя бы до завтрашнего обеда проклятое пианино забыто. А через недельку он придумает что-нибудь еще.