Сталинград, 19 октября 1942 года
– Мы должны отступать! Мы не можем их удерживать! – Они нас просто выкашивают! – Что с комиссарами? – Они все мертвы, и мы к ним присоединимся, если останемся! – Врача! Мне нужен врач! – Беги! Просто беги! – МАМА! Если бы майор Александров мог представить ад, который описывала ему мать, куда попадали все нераскаявшиеся и страшные грешники, он не спутал бы его с тем, что видел сейчас. Сталинград. Город, названный в честь вождя Коммунистической партии и сделанный олицетворением Советского Союза. Город, ставший примером достигнутого при коммунизме прогресса. Современный индустриальный город на Волге, в котором до войны жило около двух миллионов человек. Теперь он представлял собой объятые пламенем крошащиеся руины. Небо окрасилось в красный цвет, словно истекало кровью из-за рвущегося высоко в небеса дыма, подобного кривым жадным пальцам голодного огня. Запах дыма, пороха, железа, пыли и крови пронизывал город. В дополнение к ним стелился болезненно-сладкий запах гниющих трупов и смерти. Гул самолётов над головой был постоянным, и это было ужасно. Ни один из этих самолётов не был советским, все они несли изогнутые фашистские кресты. Спорадически среди них разрывались зенитные снаряды, но это было всё равно, что бросок камушка в приливную волну. На земле их уничтожали, отбрасывали до самой Волги, советская линия обороны была крайне близка к прорыву. Они потеряли связь с командованием и какой бы приказ они не пытались исполнить оказывалось, что указания сверху противоречили один другому или вовсе отменяли предыдущие. Ухудшилась ситуация только тем, что политработники издавали свои собственные директивы и казнили тех, кто им не следовал. Александров наблюдал, как гибнут люди – его люди и все остальные, что пришли защищать этот город. Одних убивали залпы артиллерии, рвавшие их на куски, другие становились жертвами снайперского огня. Третьих же выкашивали проклятые пулемёты фашистов. Сама земля покраснела и стала густой, как глина, но не от воды, а от крови. Страшный визг заполонил воздух, когда на них спикировали фашистские "Штуки". Их вой прервался, когда они открыли огонь из бортовых пулемётов, проходясь очередями по земле и людям, за которыми они с такой лёгкостью охотились. Немцы сбросили бомбы, когда резко взмыли вверх, тёмные орудия смерти врезались в землю и взрывами пожирали людей. Когда дым и пыль рассеялись, солдаты исчезли. Это было то, что окончательно прорвало советскую линию обороны. Александров наблюдал за метавшимися перед ним солдатами, многие из них едва стали юношами. Страх, откровенный ужас был на их лицах. Вид, который находится за пределами рассуждений, за пределами восстановления дисциплины. Это был разгром. Рука Александрова рефлексивно потянулась к пистолетной кобуре, но он убрал руку от оружия. Эти люди не будут бояться его больше, чем фашистов. Если бы угрозы могли заставить их удерживать позиции и сражаться, они бы никогда не думали метаться. И всё же он не мог позволить фашистам победить, не мог позволить им сделать ещё один шаг по землям Родины. Александров выбежал из своего передового командного блиндажа к траншеям и бегущим советским пехотинцам. Влад следовал за ним по пятам, крепко сжимая ППШ. – Стоять! Не сметь оставлять позиции! – кричал Александров пробегающим мимо него людям. Те, кто бежали впереди, спускались вниз по гребню из битого кирпича и цемента – останкам зданий, разрушенных артиллерийским огнём. Солдаты не обращали на него внимания, слишком стремясь сбежать. В дальней части поля брани фашисты продвигались, их серая форма напоминала растущую раковую опухоль на земле. Александров оглянулся и схватился за древко флага, которое мёртвый знаменосец всё ещё сжимал в руках. Он поднял его высоко и побежал на вершину хребта из кирпича и мусора, единственным, кто следовал с ним, был Влад. Встав на вершине хребта и на виду у противника, Александров начал истово махать флагом и кричать: – Стоять! Встаньте и сражайтесь за Родину! Куда бежите?! По домам? Думаете, сможете сбежать от этого? От этой чумы, которая пришла на нашу землю? От этой гнусной мерзости? Думаете, вас пощадят? Дома? Жён? Детей? Нет, не пощадят! Вам не сбежать от этого! Если вы не будете сражаться за Родину, то будете сражаться за них! Думаете, что эти бесы, эти демоны остановятся здесь и позволят вам мирно жить? Если сбежите сегодня, то будете жить, но как долго? А ваши семьи не будут! Эти фашистские ублюдки позаботятся об этом! Они намерены охотиться на нас как на животных, как на паразитов! Я же решил сражаться здесь и сейчас! Сражайтесь рядом со мной как одно целое и погибайте как одно целое! Если они хотят убить мою семью, то сделают они это только через мой труп! Если я хочу умереть, то я умру на своих собственных условиях! Как выберу я, а не они! Я не буду жить в страхе перед днём, когда за мной придут! Я буду стоять на своём! Кто со мной? Я прошу вас как ваш офицер, как ваш товарищ, как человек, сражающийся за свой дом и семью, сражайтесь вместе со мной! Обломаем этим чертям их рога! Вцепимся в их глотки, чтобы они не тронули наших семей! Вот где мы их остановим! Вот где мы покажем им нашу силу! Сражайтесь бок о бок со мной, братья! Здесь наш бой! Послышался треск винтовочного выстрела и стук затвора, и Александров увидел, как молодой солдат, парень лет 17-ти, стрелял из своей мосинки в направлении наступающих фашистов, полностью сосредоточившись на приближающемся сером потоке. – Видите, у него есть мужество! А у вас? Вперёд, товарищи! Я буду стоять с вами плечом к плечу до конца! Я не оставлю вас! Никого не брошу! Александров носился по вершине хребта, безумно размахивая флагом взад-вперёд, крича, превознося и проклиная окружавших его солдат, чтобы они остались и сражались. И что удивительно, они так и сделали. Сначала это была струйка, но вскоре она превратилась в непрерывный поток людей, занимающих позиции, и вскоре в наступающую фашистскую орду вонзилось стаккато винтовочного огня. Пули свистели и пролетали мимо Александрова, словно злые змеи, поднимая фонтанчики земли подле его ног и проносясь достаточно близко, чтобы он мог чувствовать, как они проходят в миллиметрах от его кожи. Он бегал с места на место, от солдата к солдату, направляя их огонь, ободряя и укрепляя их решимость. – Да! Вот так! Очередями! Точнее! Точнее цельтесь! Стреляйте, свинца им, да побольше! Не прекращайте огонь! – призывал Александров, а затем снова бегал, всё ещё сжимая древко обеими руками. Влад тенью следовал за ним. Боль словно расплавленный металл разлилась по голове Александрова, его офицерская фуражка взлетела высоко в воздух, а сам он рухнул вниз по гребню. Битый кирпич и обломки ударили его когтями и ударили его, пока он катился с искусственного холма. Он сильно ударился о дно, но заставил себя встать невзирая на протесты собственного тела, Влад помог ему подняться на ноги. Майор вытер пот, который стекал с его головы на горло, рука была липкой и покрытой багровым оттенком. Не останавливаясь, Александров схватил упавший флаг и бросился обратно к вершине хребта, услышав, что солдаты прекратили стрельбу, увидев, как он упал. – Я ещё не мёртв, как и фашисты! Не прекращайте огонь! Давайте, давайте! Продолжать огонь! – рявкнул Александров, размахивая флагом. Александров не знал, как долго продолжались боевые действия или как ему удалось выжить, но в итоге они отбросили фашистов, и солдаты, хотя и измученные, гордились собой и своим майором. Подкрепления, хотя и припозднившиеся, прибыли, чтобы укрепить позиции и сформировать нерушимый редут, дальше которого фашисты не пройдут. – Ой, – запротестовал Александров, когда Влад обвязывал его голову. – Ну не ребячьтесь, товарищ майор. Теперь у вас будет шрам, как у настоящего мужчины. В любом случае вашему лицу нужен какой-то характер.1 января 1968 года. Штаб 1-й армии Врат
Генерал-полковник Александров провёл пальцем по шраму вдоль линии роста волос, а затем надел полевую кепи. Он взял свою кобуру и закрепил её на талии, прежде чем вытащить пистолет Влада – ТТ-33, проверить его и снова вложить в кобуру. – Знаешь, Влад, ты был прав. Это действительно добавляет какого-то характера, – сказал Александров, глядя на свой шрам в зеркале, когда он в последний раз прошёлся по нему пальцем. Вскоре он был в личном джипе со своим сопровождением и просматривал некоторые из последних сообщений, когда они вновь отправились в импровизированный лагерь беженцев за стенами. Он ломал голову над тем, что делать со всеми, кто пришёл в лагерь "Жуков" за помощью. Были те, кто полностью зависел от них. Старики, больные, дети и те, кто был покалечен. Тем не менее, было много здоровых и готовых работать, что могло бы оправдать их присутствие перед более осторожными людьми из Политбюро, которые упирались при взгляде на цену ухода за ними. Казалось, что Конев был прав в своих словах о создании рая в этом мире. Поскольку большая часть сельхозугодий была полностью разорена, а склады зерна истощены армией, атаки которой отбили силы Александрова, в лагерь "Жуков" прибывал небольшой, но неуклонный поток беженцев и сбежавших рабов. В среднем их было около ста в день, и по последним официальным подсчётам они обеспечивали 53.231 неграждан. Следующим вопросом, который был в повестке дня, было строительство железной дороги, соединяющей Фалмарт с Советским Союзом, и, что более важно, с богатыми полезными ископаемыми шахты "Большая Глубина". Размахивать молотком под наблюдением инженеров, скорее всего, будет достаточно выполнимой задачей для всех, независимо от уровня их квалификации. Это не значило, что советское начальство было избавлено от проблем в лагере беженцев. Несмотря на обеспечение их едой, одеждой и жильем, поддержание порядка среди множества народов и рас оказалось трудной задачей. Старые междоусобицы, порою длившиеся веками, вспыхивали с часто быстрыми и жестокими результатами. По большей части это были просто избиения, но уже было несколько трупов. Даже внутри самих рас соперничество между племенами оказалось невероятно хлопотным. Особенно среди кроликов-воинов. Открытых убийств ещё не было, но пустить ситуацию на самотёк и сидеть сложа руки было нельзя. Поступи они так, это позволило бы им думать о старой вражде и позволило бы ей вновь прорасти наружу. Ему было нужно придумать что-то, что могло бы их занять и удержать от беспорядков, но, кроме проекта железной дороги, он не мог придумать ничего. Кроме того многие из рас и народностей отказались бы работать бок о бок друг с другом. Особенно кролики-воины, чья гордость проявлялась особо ярко, когда они были вынуждены работать вместе с теми, кого они считают ниже себя. А с тех пор как они потеряли свою родину… такое происходило сплошь и рядом. Империя работала, завоёвывая окружающие страны и племена, поглощая их территории и включая их в свой состав, тем самым расширяясь. Война против Империи будет в значительной степени продиктована тем, насколько сильно они хотят натянутых отношений между Москвой и другой Японией и Америкой. Уже ходили слухи, что тамошние японцы с американцами хотели, чтобы Москва серьёзно обуздала свои амбиции в Фалмарте, ограничив территорию, которую Союз мог аннексировать, и сократив сферу влияния. Но что, если Советский Союз не будет добиваться присоединения всей территории для себя, а настаивать на том, чтобы позволить различным расам и этническим группам вернуть свои дома и земли? Если бы кроликам-воинам, тёмным эльфам, лесным эльфам и множеству других рас под пятой Империи было выдвинуто такое предложение, кто из них сказал бы «против»? НАТО, а особенно Америка, хотело стать защитником угнетённых и побитых во всём мире. Куда бы они не шли, они привносили свободу и радость, но Натовцы попали бы в неловкое положение, если бы выступили против советской инициативы освободить рабов и вернуть их дома. Что они скажут своим людям? «Нет, мы хотим, чтобы они оставались рабами, и всё, что у них есть, будет принадлежать Империи»? А те, кто вернул свои земли и свободы по воле СССР, не будут ли они благодарны Союзу? Разве они не будут сочувствовать им и их предложению? Новый союз государств на Фалмарте, включённый в Варшавский договор. Армии, которые можно было бы собрать, чтобы добиться большего результата без большого расходования советских ресурсов. Армии, которые Советский Союз мог бы вооружить и завоевать добрую волю этих народов, делая это для них. Пока у японцев и американцев могла быть кастрированная Империя, Советский Союз окружил бы себя собранием лояльных разнообразных государств. Конечно, для этого нужно одобрение Политбюро и не было гарантий одобрения этой идеи, но, тем не менее, Александров начал набрасывать черновой вариант этого плана, пока они ехали в палаточный городок. Обход проходил так же, как и всегда, дела шли всё лучше, самой большой проблемой было количество пациентов, которых нужно лечить, но врачи справлялись. Инженеры строили постоянное жилье для освобожденных рабов и беженцев с водопроводом и электричеством, что значительно улучшило бы санитарные условия. Стало больше постельных принадлежностей и противомоскитных сеток, а также врачей-ветеринаров. Со стороны Александрова было упущением, что он изначально не послал запрос на их прибытие, поскольку такие расы как кролики-воины и эльфы имели почти такую же физиологию, что и люди, но в то же время другие народности были гораздо ближе к животным, на которых они были похожи. Александров продолжал размышлять об этом, когда Риссиен привлёк его внимание. – Генерал, эта женщина хочет поговорить с вами. Александров оглянулся и увидел крольчиху-воина, которую он несколько недель назад нёс в медицинскую палатку. Он сразу узнал её по необычным зелёным глазам. Она была одета в серую советскую одежду, представленную шортами и футболкой. Её длинные каштановые волосы каскадом спадали на её плечи, и, как у и многих её родственников, у неё отсутствовала половина уха. Теперь она выглядела намного более здоровой, не такой слабой, и на её руке были свежие белые повязки. Она заговорила и Риссиен принялся за перевод. – Она говорит, что обязана вам своей жизнью, генерал. Что вы спасли её от смерти без чести и жизни без смысла. Она говорит, что признаёт вас тайсеш не только её и того, что осталось от её племени, но и всех кроликов-воинов. Она обязуется служить вам, и её жизнь, которую вы спасли, теперь полностью в вашем распоряжении. Она говорит, что предлагает себя вам, вашим телу и душе. Её зовут Анейра и она говорит, что её клан слишком разобщён чтобы иметь для неё какое-то значение, – сказал Риссиен, в то время как крольчиха-воин опустилась на колени. Телохранители Александрова напряглись, когда она вытащила маленький клинок, но успокоились, поскольку нападать она не собиралась и сделала небольшой порез на ладони и схватила руку Александрова, размазывая кровь на его руке. Затем она поцеловала Александрову окровавленную ладонь точно так же, как и другие, но в то же время с некоторой разницей. Александров мельком увидел татуировку на её шее, когда она делала это. Чёрный круг с тремя стрелками, направленными от центра. – Генерал, она Танцующая с Ветром, – шокировано сказала Риссиен. – В смысле? – Они величайшие воины своего народа, генерал. Говорят, что те, кто носят татуировки как у неё, стоят ста легионеров, и она пообещала вам себя. Это… Танцующие с ветром не обещают себя представителям других рас и даже тайсеш. Тем более достигшие такого ранга. Это совершенно неслыханно. – Так значит это клятва верности? – Больше, чем это, генерал, это их клятва крови. Это высшая честь, которую можно даровать другому. Она поклялась поддерживать вас, независимо от того, что вы будете делать или с какими препятствиями можете столкнуться. Она буквально отдаёт вам свою душу. Она верит, что если вы захотите, то её душа будет заточена в подземном мире навечно. Это абсолютное выражение доверия и преданности, генерал. Теперь она ваша навеки и у вас никогда не будет более верного спутника, чем она.ХХХ
1966 от Р.Х. где-то во Вьетнаме
– Генерал Маккалистер прибудет для инспекции на базу SOG через две недели, как заверяют наши источники. Это место расположено дальше большинства американских подразделений, и мы долго не тормошили район, направляя их силы дальше к границе Камбоджи и прибрежные районы с помощью набегов как Вьетконга, так и ВНА. Однако, это место находится в пределах дальности полёта "Фантомов" и "Скайрейдеров", а у нас нет авиации, чтобы бросить им вызов. Если мы поднимем тревогу и американцам удастся сообщить об этом наверх, то они сожгут всю область вокруг лагеря напалмом со всеми, кто там будет. – Что насчёт здешней огневой базы? – У нас есть пара рот ВНА, которые собираются атаковать её, как только мы захватим лагерь SOG. Янки будут слишком заняты атакой, чтобы отвечать на запросы об огневой поддержке – на это мы надеемся. Хоть это и небольшая база, но мы думаем, что они всё равно её захватят ценой больших потерь. Вокруг стола, усыпанного картами и фотографиями, под единственной лампочкой сгрудилась небольшая группа людей, меньше дюжины. Лампа освещала стол, но края комнаты оставались в тени. Собравшиеся вокруг стола не были вьетнамцами. Элита сил спецназначения, все они – ветераны многих операций и ТВД. Все они привыкли убивать. – В таком случае, мы пойдём на это. У нас в распоряжении есть целый батальон солдат ВНА, у них же не более десятка Зелёных Беретов и обученных ими ополченцев. Если мы вернёмся с головой Маккалистера, это будет большой моральной победой для Севера и огромной пропагандистской потерей для янки. Даже если мы потеряем половину, это будет более чем оправдано только для пропагандистских целей. Это говорил самый молодой, но во Вьетнам он привёл целую команду, которой руководил. Да, он был молод, но за свою короткую карьеру он уже зарекомендовал себя как человек безжалостный. Он получил лицензию на убийство за Родину и использовал эту лицензию всякий раз, когда мог, не задумываясь. Добавляя свою особую жестокость при выполнении задания. Всякий раз, когда ситуация приобретала насильственный характер или изначально была с ним связана, он улыбался. – Но риск с таким небольшим временем на подготовку… – Приемлем, когда целью является генерал, – отрезал молодой человек, – Убить его стоит этого риска, а цена значения не имеет.ХХХ
– Нехорошее это место, нас здесь быть не должно, – пробормотал легионер своему компаньону рядом с Октавианом. Говоривший походил на черепаху, желающую скрыться внутри своего панциря, и потому сгорбился и осторожно выглядывал из-под стального шлема. Октавиан заметил, что должен был бы упрекнуть своего человека за такие, возможно, предательские слова, но обнаружил, что не может не согласиться с этим. Они долго и далеко путешествовали вслед апостолу Харону, направляясь в дальние уголки Империи и в самый старый лес, и, возможно, самый нечестивый на её территории. Здесь росли деревья, но росли неправильно. Ветви были старые и скрюченные, как руки старика, страдающего от артрита и подагры. Кора была ребристой и было достаточно пристально вглядеться в оболочку дерева, чтобы разглядеть очертания лиц. Здешняя вода была застойной, тёмной и непригодной для питья. И всё же они видели здесь много животных, но ни одно из них не было таковым на первый взгляд. В первую ночь здесь они охотились на оленя и когда они вскрыли его, мясо было чёрным и гнилым. Что уж тут говорить о зубах зверя – они были больше похожи на зубы волка или какого-то другого хищника, но никак не травоядного оленя. Мясо застревало в его клыках и попадало в желудок уже гнилым. Это было неестественно даже в мире магии и богов. Беспокойство распространялось не только на людей – лошади были напуганы не в меньшей мере. Они становились всё более нервными и пугливыми, уже трое получили травмы из-за запаниковавших коней. Один из них сбежал в чащу и после этого его никто не видел. Октавиан был бы несказанно рад, если бы они покинули это место. Их проводники ловко, хоть и осторожно, прокладывали дорогу через лес и вели их… куда-то. Это были сатиры, мужчины и женщины с чертами козлов, которых Харон "завербовал" почти так же, как до того легионеров Октавиана и мессалонцев. Едва апостол назвал место, сатиры принялись яро отказываться указать путь. Это была их самая большая ошибка – сказать Харону «нет». Он вырезал половину деревни и искалечил ещё четверть. Было удивительно, как быстро он перешёл от вежливого и мрачного разговора со старостой деревни к расчленению его напополам своей огромной косой. Затем, после того, как он убил любого, кто пытался остановить его, и многих, кто этого не сделал, он выбрал другого сатира, чтобы вежливо поговорить и повторить свою просьбу. Полулюди согласились сразу же. И хоть Октавиан не осмелился произнести эти слова вслух, едва решившись думать, что они находятся в пределах его собственного разума, он пришёл к выводу, что Харон не был апостолом Харди. Конечно, он исполнял ритуалы и проводил для всех молитву после утренней трапезы, но центурион был уверен, что это было не более чем притворство. Люди, которые устанавливали и чистили его палатку, шептались о вещах, которые не относились к атрибутике Харди. Октавиан никогда раньше не слышал о приношении живых в жертву Харди, но теперь их число было меньше по сравнению с тем, которые было в начале этого пути. Никто, включая Октавиана, не посмел спросить Харона, куда они делись. Они долго шли в одном и том же темпе в течение многих дней, прежде чем остановиться окончательно. Октавиан потянул поводья своего коня, чтобы не врезаться в людей перед собой. Они безрезультатно прождали несколько минут, а затем Октавиан неохотно пришпорил свою лошадь и отправился в нос колонны, втянув голову в плечи, чтобы защититься от низко висящих веток, которые так и норовили вцепится в него. Октавиан резко дёрнул поводья, отчасти от шока, а отчасти чтобы не задавить якобы апостола. Тот бесстрастно стоял, держа одну из девушек-сатиров за её похожие на козлиные рога, которая морщилась от смеси боли и страха; она схватилась за держащую её руку в то время как копыта бесполезно пинали пустой воздух. Харон смотрел на четыре больших каменных обелиска со сложными резными фигурами и рунами на них, а также на остатки разорванных в клочья сатиров, размазанных по ним. Прозвучал нечленораздельный крик ужаса, когда Харон поднял держащую сатира руку, как будто он собирался бросить её словно мяч, прежде чем он, казалось, потерял интерес к тому, что делал, и почти с чувством смирения и усталым вздохом отпустил свою несостоявшуюся жертву. Она упала на спину и уставилась на Харона в смеси неверия и ужаса. В одно мгновение она поднялась на ноги и бросилась туда, откуда пришёл Октавиан. – Если вздумаешь попытаться сбежать, то я выдеру твои глаза и скормлю их тебе, – небрежно бросил Харон бегущему полулюду, его слова подействовали как брошенный камень, заставляя девочку споткнуться и начать идти, хоть и рыдая, – Чем обязан вашим присутствием, центурион? – весело спросил Харон, кружась вокруг своей оси с улыбкой на лице. – Я просто задумался о нашем пути и о том, почему мы остановились, господин, – сказал Октавиан, сохраняя в своём голосе ноты уважения. – Ах да, насчёт этого. У нас, похоже, возникла некая загвоздка, – усмехнулся апостол, проведя большим пальцем по обмазанным кровью обелискам, – Как видишь, это магические тотемы, и мы или по крайней мере я не могу мимо них пройти. Во всяком случае, смертные, как ты и твои люди, могли бы не обратить на них внимания, хотя я искренне сомневаюсь, что вы преодолеете то, что ожидает вас впереди. – Могу я осмелиться спросить, что ждёт нас впереди, господин? – спросил Октавиан, будучи уверенным, что тон его вопроса был нейтральным и уважительным. – Не можешь, – кратко ответил Харон, поджав губы и поправив лежащую на плече косу, – Скажи мне, центурион, как бы ты преодолел подобное препятствие? – Что ж, господин, если бы эти столбы встали у меня на пути, то я бы разбил их на части. – Боюсь, они совершенно неразрушимы. – Тогда я бы вытащил их из земли и убрал с дороги, мой господин. – О? И с чего ты решил, что можешь это сделать, центурион? – Если столпы позволят нам пройти мимо них, то они бы не препятствовали нам в нашем стремлении их выкопать, мой господин. У нас 100 лошадей, множество людей и горстка драконов. Мы могли бы выкопать фундамент и закрепить верёвки, чтобы вытащить их. Полагая, что данные столбы не принадлежат Харди, мы в состоянии сделать это. – Отличная идея, центурион, тебе же её и притворять в жизнь, – радостно похлопал Харон.ХХХ
– Знаешь, ты бы так сильно не уставала, если бы не ложилась спать так поздно, – сказал Борис Луэлле. Эльфийке кое-как удавалось держать глаза наполовину открытыми, и она почти засыпала каждый раз, когда они останавливались. – Я легла спать раньше тебя, почему ты не устал? – спросила эльфийка, подавляя зевок. – Я привык к поздним ночам и ранним утрам, в отличие от того, кто обещал, что не будет уставать или жаловаться. – А я не жалуюсь, – ответила Луэлла после минутной паузы, – О, кстати, я принесла тебе кое-что на Новый Год, – продолжила она, новая энергия и волнение охватили её, когда она полезла в небольшую сумку, которую взяла с собой. Она вытащила стеклянную банку с цветком внутри, которого Борис никогда не видел прежде, с запутанными кружевными синими, белыми и фиолетовыми цветами и с жёлтыми линиями по центру на лепестках. – Я знаю, что твоя жена говорила, что ей нравятся цветы и поэтому я взяла и сделала один для тебя, чтобы ты мог отнести его к ней. Я также сделала его очень долговечным, так как ты сказал мне, что всё, что она сажает, умирает, но я не знаю, как отреагирует на холод, но зимой он будет цвести. Тебе нравится? – нетерпеливо спросила эльфийка. – О, это прекрасно, Луэлла, спасибо, – сказал старый ветеран, беря цветок, и мгновенная улыбка появилась на лице Луэллы. – Я рада что тебе нравиться. – Ты сказала, что сделала его? Как, из ничего? Это невероятно. – Н-ну, н-не из ничего, – пробормотала Луэлла, покраснев, – Я взяла несколько семян утренней розы и вырастила цветок из них. Ну, не только из этих. Ясное дело, что у меня было несколько других с собой. Семян цветов уж точно. – Луэлла, всё хорошо, тебе не нужно накручивать себя по этому поводу. Это красивый цветок, мне он нравится, и моей жене он обязательно понравится. Успокойся, дорогая, – сказал Борис, взъерошив волосы эльфийки, пока она не пискнула в знак протеста, – Давай, красавица, мы должны проведать, как поживает лейтенант. – Красавица, – выдохнула эльфийка, глядя на удаляющуюся спину ветерана, – Он назвал меня красавицей. Луэлла мечтательно улыбалась несколько мгновений, прежде чем Борис окликнул её, чтобы она его догоняла. Они пришли к комнате Феликса, и Борис резко постучал кулаками по двери, скорее в силу привычки армейской жизни, чем намерения снести её с петель. – Лейтенант Волков? Лейтенант? Товарищ, вы там? Лейтенант Волков? – спросил Борис. Открыв дверь, он обнаружил комнату почти в том же состоянии, в каком он видел её вчера, за исключением мешанины из покрывала и одеяла на односпальной кровати, словно спящий хотел спастись от утреннего солнца. – Напились до чёртиков, да? – хмыкнул Борис, подходя к кровати. Луэлла с любопытством смотрела через сержантское плечо. – Гм, Борис, – начала Луэлла с нотками замешательства в голосе. Борис сорвал одеяло со спящего лейтенанта, но обнаружил, что это был вовсе не Волков, а седовласая наёмница, лежавшая на кровати лейтенанта лицом вниз и в чём мать родила. – Э-э-э, – тупо сказал Борис, пытаясь придумать лучший ответ. Прежде чем он смог, Луэлла бросилась перед ним и натянула одеяла на Ианту, которая от этого даже не пошевелилась. Затем маленький эльф обернулась с сердитым выражением лица и уперев руки в боки. – Нельзя заходить в комнату дамы, когда она спит, или стягивать с неё постельное бельё, – отчитала его миниатюрная эльфийка, – Это неприлично. – Луэлла, это не её комната. Сердитое выражение на лице девушки исчезло, уступив место выражению глубокой сосредоточенности и мыслительного процесса. – Нет… это не так, – медленно сказала эльфийка, – Должно быть, она очень устала прошлой ночью, – довольно заключила Луэлла. Борис вздохнул от наивности девушки и обнял её за плечи. – Давай, дадим ей немного поспать и посмотрим, сможем ли мы найти лейтенанта где-нибудь в другом месте. – Хорошо, – весело согласилась эльфийка.ХХХ
– Знаешь, я по этому скучал, – сказал доктор Паджари, будучи в походной одежде и с небольшим рюкзаком за плечами. Широкая шляпа с полями защищала его от солнца, пока он целенаправленно двигался в размеренном темпе. Сейчас они были в нескольких милях от "Жуков" в окружающих его долинах, и вокруг них было ни души. – Да, доктор, – монотонно произнесла Фелиция, рыжеволосая кролик-воин как попугай повторяла ответ, который Паджари счёл наиболее приемлемым в любой ситуации. – Хорошая прогулка на свежем воздухе действительно позволяет разуму дышать, не правда ли? – Действительно позволяет, доктор. – А ты знала, что греческие ученые считали, что, когда они дискутируют или обсуждают новые теории, они должны были делать это во время движения. Это позволяло большему количеству кислорода попадать в кровь, а крови быстрее циркулировать в сосудах мозга, тем самым позволяя мыслить с большей силой. Возможно, всё на самом деле не так, как они верили, но я всегда находил прогулку на природе способом очистить мозг от хитросплетений мыслей и взбодриться. У философов Древней Греции, хоть и не имевших знаний, которыми мы сейчас обладаем, не было недостатка в интуитивности или понимании. – Да, доктор. – Скажи мне, Фелиция, почему ты говоришь только «да, доктор» и соглашаешься со всем, что я говорю? Ты меня боишься? –… Да,… доктор, боюсь, – ответила крольчиха-воин. Её голос был приглушённым, словно её грудь была зажата в тисках, и она не могла дышать, потому что это было именно то, что она чувствовала. Фелиция резко втянула в себя воздух, когда доктор положил руку ей на подбородок и заставил её посмотреть ему в глаза. Это было не резкое движение, но оно, тем не менее, наполнило её обычно пустые золотистые глаза ужасом и заставило тело дрожать. – Тебе нечего бояться меня, пока подчиняешься. Ты поняла, Фелиция? – Да… да, поняла. Я вас поняла, доктор. – Хорошо, – улыбнулся Паджари и через мгновение нахмурился, когда уши Фелиции встали торчком и напряглись, – Что такое? – Доктор, четверо, стараются идти тихо, но их выдаёт дребезжание стали. – Бандиты? – Скорее всего, доктор. – Понятно. Стоит ли нам пуститься наутёк? – Они лишь быстрее поймают нас, доктор, они уже здесь. «В таком случае, полагаю, нам следует остаться здесь и подождать, это выгодное место», – подумал Паджари. Как оказалось, ждать им пришлось совсем недолго, пока их преследователи заявят о себе. – Грёбанная зверолюдка, у неё хороший слух, – проворчал мускулистый мужчина в грязной одежде, когда он и трое других мужчин медленно вышли из леса вокруг них, встав на пути. Они были одеты в обноски дешёвой наёмнической одежды. Доспехи из варёной кожи, низкокачественное стальное оружие и небольшое знакомство с мылом или водой. – Доброе утро, джентльмены, вижу, вы так же, как и я наслаждаетесь щедростью природы? – спросил Паджари на общем наречии без акцента. – Я предпочитаю наслаждаться щедростью серебра, если ты понимаешь о чём я, – сказал мужчина, лениво поигрывая топором. – Тогда боюсь, что мы не сможем вам помочь, потому что как видите, у нас нет денег, только одежда и еда в рюкзаке. – И сталь на твоём бедре, – сказал бандит, указывая на мачете, расположившиеся в набедренных ножнах Паджари и Фелиции. – Уверяю вас, это только для расчистки нашего пути, когда заросли становятся слишком густыми. – И ты ждёшь, что я поверю, что человек, который может позволить себе хорошую сталь, пришёл из лагеря пёстрых людей и у которого есть раб, не имеет при себе серебра? Я дурак по-твоему? Уверен, что раз уж у тебя нет серебра, то оно найдётся у твоей родни для выкупа. – Очень рад, что вы не дурак, но могу сказать вам, что вы не получите серебра ни за меня, ни за мою помощницу. – Но мы ведь должны увидеть, как они дают за тебя немножко серебра, а? Здоровый бандит двинулся к Паджари, но внезапно обнаружил, что его путь преграждает рыжеволосая крольчиха-воин. – Что? Эта мелкая дрянь будет драться со мной? – засмеялся бандит. – Нет, если я не скажу ей сделать этого, – спокойно сказал Паджари. – Ха! Эта тварь остановит меня? Думаю, её я заберу себе, всегда хотел крольчиху-рабыню, – сказал мужчина, протягивая руку и нащупывая грудь Фелиции через её рубашку. Крольчиха-воин неподвижно стояла, пока мужчина ласкал её. Её глаза оставались безжизненными, как будто она была сделана из фарфора и ткани, – Уже натренированная, да? Хорошо. Теперь отойди в сторону, сука. Я сказал, свали, – зарычал мужчина, когда Фелиция осталась там, где стояла, как будто пустив корни. – Фелиция… сломай ему плечо, – спокойно сказал Паджари на русском. Словно по велению некоего выключателя, глаза Фелиции ожили, и она ударила человека ладонью в солнечное сплетение, заставив его судорожно отплёвываться, когда он отшатнулся назад, хватаясь за травмированную грудь. Нога Фелиции взметнулась почти вертикально вверх, а затем, словно падающий метеорит, её пятка ударила мужчину по плечу с тошнотворным хрустом, из-за чего левая рука мужчины заметно опустилась в бок. Мгновение он тупо стоял, а затем начал визжать от боли, когда его товарищи выхватили оружие. – Кролик-воин – это не просто название, джентльмены, это заслуженный титул. Почётное звание. Вам лучше помнить об этом, – сказал Паджари, подходя к Фелиции и убирая её волосы, чтобы другие бандиты увидели чёрную татуировку – три стрелки, выходящие из круга – у линии роста волос. На лицах бандитов появилось понимание, за которым быстро последовал страх, – Более того, моя помощница – Танцующая с Ветром. Их так называют из-за скорости, с которой они двигаются… и с которой убивают. Проносясь среди врагов, словно сам ветер. Число выходящих стрелок из круга говорит об их мастерстве и доблести. Самый высокий ранг – третий, джентльмены. Паджари вытащил свой мачете и бросил его под ноги Фелиции. Стальной клинок звякнул и заблестел в утреннем солнце. – Фелиция… убей их. – Да, доктор, – сказала Фелиция, приседая, как олимпийский спринтер, и схватив мачете Паджари, прежде чем рвануть вперёд с невероятной скоростью. Здоровый бандит, который всё ещё держался за сломанное плечо, с рёвом схватился за свой топор и попытался расколоть череп крольчихи-воина. Фелиция увернулась в сторону и в одно мгновение оказалась на плече мужчины, уже проведя куском стали по его шее, прежде чем он даже понял, что происходит. Она соскользнула с его плеч на бандита позади него, когда первый мужчина упал на второго позади себя, повалив его на землю своим весом и двумя лезвиями, которые возникли из его груди. Затем Фелиция рванула вперёд под удар меча третьего человека, повернувшись так же, как и она, и резанув своим первым клинком заднюю часть его колен, разрывая сухожилия. Человек отступил с криком боли, прежде чем его крик оборвался вторым клинком, вонзившимся в его горло. Последний отчаявшийся мужчина попытался ударить Фелицию по голове шипастой дубинкой, но только для того, чтобы дубинка и большая часть руки покинули его, когда Фелиция скрестила перед собой свои клинки. Прежде чем мужчина сделал шаг назад, Фелиция вонзила одно мачете в его сердце, а другое – в горло. Человек умер ещё до того, как упал на землю. Фелиция взмахнула клинками, чтобы убрать с них кровь, обагрив зелёную траву, перед тем, как вернуть свой мачете в ножны и предложить Паджари забрать свой клинок, держа его перед собой, когда она опустилась на одно колено. – Хорошая работа, Фелиция, я горжусь тобой, – сказал Паджари, забирая свой мачете и пряча его в ножны, заставив крольчиху-воина поднять голову в удивлении от этой похвалы, – О, не двигайся, – Паджари вновь взял свою помощницу за подбородок, заставив Фелицию замереть от ужаса, прежде чем вторая рука доктора достала платок и вытерла кровь с её лица, – Вот, уже получше. Ведь ты не можешь вернуться в лагерь вся в крови, правда? Пойдём, Фелиция. – Да, доктор, – быстро сказала Фелиция, поднимая рюкзак, который она уронила, и двинувшись вслед доктору, в шаге позади него.ХХХ
В итоге это заняло несколько дней, и даже сам Харон, казалось бы, был удивлён тому, насколько сложной оказалась эта задача. Каменные обелиски были углублены в земле и расширялись у основания, усложняя их выкапывание. Они отрыли склоны, чтобы вытащить их, но даже с каждым человеком и животным в их распоряжении, это был всё ещё физически мучительный проект. Драконы пугали лошадей и были очень недовольны тем, что их использовали в качестве вьючных животных. Настолько недовольны, что после большого количества потраченного времени они решили отказаться от использования рептилий. Задержка… вызвала недовольство Харона, хотя он, казалось, воздерживался от того, чтобы потворствовать своему желанию излить гнев на окружающих. Скорее всего, чтобы не замедлять работу. Теперь работа, наконец, приближалась к концу. Каждый раз, когда им удавалось вытащить одну из громадин, она на несколько мгновений ярко светились, прежде чем потухнуть, как умирающая свеча. Казалось, это нравилось Харону, который заставил их тащить гигантские камни глубже в лес, подальше от оставшихся обелисков. Запах свежевскопанной грязи и глины, смешанный с лошадиным и человеческим потом, превратился в неприятный мускус, который вился над их лагерем и оседал на их одежде. Было недостаточно воды, чтобы купаться, а та, что они нашли в округе, могла вызвать у людей сыпь или сильные боли в кишечнике, даже после того, как воду прокипятили. Единственная отдушина была, когда шёл дождь, позволяя им стоять на улице и пополнять запас воды. Однако после того, как ливень заканчивался, воздух становился густым и тяжёлым от жужжащих насекомых, которые кусали и рассекали кожу до тех пор, пока не оставляли после себя рубцы и текущие по телу ручьи крови. Это были уродливые твари, чёрно-красные с многогранными глазами, которые сердито гудели, стоило их задеть. Когда, наконец, удалось раздавить их, это происходило с резким хрустом, оставляя после себя пятно отвратительно пахнущего ихора, который, будто бы, только привлекал их ещё больше. К счастью, они, казалось, появлялись только вскоре после дождей и задерживались лишь на короткое время. Все они были раздеты до пояса, оружие и доспехи сложены так, чтобы не мешать их работе. Сам Октавиан был среди своих людей, помогая тянуть. Это имело двойную цель – выполнять работу, которую большинство офицеров Империи считали далеко не своей обязанностью. Как центурион ожидал, он будет подавать пример и никогда не заставит своих людей делать то, что он не хотел делать сам. Вторая причина заключалась в том, что настроение его людей ухудшалось, а моральный дух неуклонно падал. Хуже всего то, что это было крайне очевидно, и Октавиан чувствовал то же самое. Они не знали, где находились. Они понятия не имели, что делают. Условия существования были ужасными, а работа была почти непосильной. Они возмущались тем, что оказались во власти Харона. Обижались на то, что он так наотмашь убил одного из них за бегство мессалонки. Это была смерть, за которую Октавиан чувствовал личную ответственность. Сам Октавиан чувствовал обиду на Харона, но по несколько иной причине. Он пытался казаться бойким и всегда всё держать под контролем. Апостол был мудр и могущественен, но он был склонен к раздражению и вспышкам убийственной ярости в тот момент, когда что-то не получалось. Относясь к жизни словно дитя, он считал других за траву, которую можно скучающе рвать или изливать на неё свою ярость, не обращая внимания на то, какой ущерб придётся разгребать остальным. Девушка-сатир, которую Харон решил не убивать из-за своего разочарования, тянула верёвку впереди Октавиана, выбиваясь из всех своих невеликих сил. Сатиры не были созданы для такой работы. У них были выносливые ноги, но они были немного худощавы, что усугублялась тем, что девушка не слишком хорошо спала. Её глаза всегда были красными от слёз, хотя никто никогда не видел, как она плачет, и она почти ничего не ела. Было самим собой разумеющимся ощущение того, что она очень близка к смерти, что подтверждалось тем, что она падала на колени, прежде чем снова встать на ноги. Каждый раз медленнее, чем в предыдущий. Октавиан был из Империи, в которой было определённое презрение к полулюдям или нечеловекам, но одна из причин, по которой он так хорошо справлялся как офицер, заключается в том, что он заботился о каждом человеке, находящемся под его командованием, будучи готов отдать жизнь за них, как каждый из них сделал бы для Империи. Это было сочувствие, которое он не мог отключить только потому, что кто-то под его командованием был не полностью человеком. Во время следующего натяжения Октавиан наклонился ближе к уху сатира. – Не тяни больше, просто держи верёвку натянутой. Всё будет хорошо, – прошептал Октавиан. Сатир не подала виду, что слышала его, но при следующей команде тянуть, чтобы потянуть, её руки и плечи больше не дрожали так сильно, и она больше не падала на колени. С могучим рёвом они смогли наконец вытащить обелиск из ямы и оттащить его достаточно далеко, чтобы больше не было опасности того, что громадина не упадёт обратно. Перетаскивание его через подлесок по-прежнему было адски тяжёлым, но не таким непосильным, как вытаскивание его из земли. Они тащили его в лес, пока Харон не решил, что они оттащили его достаточно далеко. Апостол кружил вокруг них и обелиска, как птица-падальщик, решающая, достаточно ли её жертва ослабла, чтобы перестать сопротивляться. – Хорошо, достаточно далеко. Это должен быть последний. С ощутимым стоном облегчения "рабочие" бросили верёвки, позволяя больным мышцам наконец отдохнуть. Некоторые просто стояли на месте и тяжело дышали. Через несколько мгновений они снова начали двигаться, сначала отцепляя лошадей и принося им корм и воду, а затем привязывая их к столбам и деревьям, чтобы они не испугались и не убежали, как это было до того. Расставили охрану таким образом, чтобы ни один хищник, человек или что-то иное не попыталось сбежать с лошадьми. В порядке старшинства они выстроились в очередь за едой, Октавиан позволил мессалонцам с их колкой гордостью быть первыми. Сначала их рыцари, затем офицеры, затем оруженосцы и, наконец, лакеи. Когда люди Октавиана были рядом, чтобы поесть, Октавиан разрешил своим офицерам приступить к трапезе вперёд его, но сам оставался вне очереди, пока все его люди не получили свои порции. Это было странно для имперского офицера, но Октавиан должен был подать пример. Если бы не было нехватки еды, он бы разделил трудности так же, как и легионер самого низкого ранга. Именно поэтому он принимал участие во всей работе, которую они исполняли. Ни у одного человека не было бы обиды на своего офицера, если бы он был в той же лодке, что и они, или на самом деле был хуже, чем обычный солдат. Однако у них было достаточно еды, и вскоре все стали есть и отдыхать. Часовые сменились, чтобы предыдущая смена могла также поесть с теми, кто уже приступил к еде. Октавиан собирался приступить к поеданию тушёного мяса, когда заметил сатира. Её руки сильно дрожали, с большим трудом поднимаясь выше уровня груди. Большая часть пищи вываливалась из её ложки на полпути ко рту. Октавиан подошёл к ней. – Позволь мне, – сказал Октавиан, удивляя сатира и беря ложку и миску из её рук. Он наполнил ложку до краёв тушёным мясом и поднёс её к её рту, как будто кормил своего маленького сына. Она мгновение смотрела на него большими, похожими на ланьи, карими глазами, прежде чем проглотить предложенную еду. Октавиан кормил её до тех пор, пока тушёное мясо не исчезло, а затем взял тыквенный сок, чтобы она могла попить. Она осушила ёмкость за несколько больших глотков, прежде чем Октавиан убрал тыквенный сок от её губ. – Спасибо, – сказала сатир после паузы, её голос был невероятно мягким, словно повысить голос для неё значит причинить себе боль, – Я не ожидала, что имперец проявит такую доброту к сатиру. А, вижу, – сказала девушка, заметив племенные татуировки, выглядывающие из-под его рукавов, – вы родились не в Империи. – Мы все где-то начинаем, но в конце концов оказываемся там, где должны быть. – Мне здесь не место, – тихо сказала девушка-сатир. – Для тебя это не конец. – Это было ради моего отца. И ради моей матери, моих братьев и моей сестры. Это было почти для меня, пока… Сатир затихла, когда Октавиан приложил пальцы к её губам. – Лучше не говорить так. Ты делаешь это ради всех нас. – Понятно. Ты здесь так же, как и я. Ты и твои люди. – Да. – Как вы впутались в это? – Случайно, как и мессалонцы. – Вы преклонили колено? – Да. Казалось, что отказ был неправильным вариантом, и я не хотел узнавать степень наказания. – Только наши старейшины не были мудрыми, – угрюмо сказала девушка-сатир, – После этого нашей деревне конец. Слишком много мертвых, слишком много раненых, слишком много разбросано. Я могу продать себя вам? Я могу готовить и убирать, присматривать за вашими доспехами и точить меч. Если у вас есть другие потребности… я могу и о них позаботиться тоже. – Я подумаю над этим, но мне не нужны твои другие услуги. Мои глаза смотрят на мою жену и только на неё. – Тогда она счастливая женщина. Кажется, вы хороший человек, центурион, как вас зовут? – Октавиан. А тебя? – Калиста. – Приятно познакомиться с тобой, Калиста. – А мне с вами. Умоляю вас взять меня к себе на службу, Октавиан. Мир сам по себе не добр к женщине, особенно к сатиру. Я не буду доставлять беспокойства, обещаю. – Почему тебе так хочется служить мне? – Мне больше некуда идти, а вы, кажется, добрый человек. Я не смогла бы найти никакой другой работы, и я была бы просто рабом для других племен сатиров. Сатиры… не относятся к рабам доброжелательно, в отличие от Империи. – Я не приму решение так быстро, – сказал Октавиан после нескольких минут паузы, – Я дам тебе день или два, чтобы подумать о своём предложении на случай, если захочешь от него отказаться. Если ты всё же захочешь посвятить себя служению мне по прошествии этих двух дней, я приму твоё предложение. – Ваши слова только что убедили меня в том, что я сделала правильный выбор в своем господине, мой господин, – сказала Калиста с улыбкой.ХХХ
– Оу, кто-то вырубился, – прокомментировал Феликс, увидев, как Луэлла крепко спит внутри БТР, слегка пуская слюни, – А ведь она должна была помогать нам загружать запасы. – А я вовсе не против, если она всё время спит, товарищ лейтенант. Наш маленький ангел жизни спасает, – сказал Дима, сержант бронетанковых войск. Теперь у него было особое мягкое место для эльфийки. Совсем недавно, а точнее вчера, он помогал зацеплять прицеп и его руку зажало механизмом сцепления. Рука восстановлению не подлежала, и он только что завернул кровоточащую конечность в полотенце, всё ещё частя ругательства, когда мимо проходила Луэлла. Она поспешила, увидев раненого танкиста, и осторожно взяла его измолотую руку в свои ладони. Затем она начала петь, и Дима воочию увидел чудеса, на которые была способна маленькая эльфийка. Его руку окутал золотой свет, и он с удивлением наблюдал, как она возвратилась в целое состояние и даже лучшее, чем раньше. Без каких-либо шрамов или пятен. – Она не спала вчера вечером, читала, – сказал Борис, – Она сказала, что хочет прочитать больше русских книг, поэтому мне удалось достать для неё копию "Анны Карениной". – Ух ты, она ушла в книгу с головой. Разве это не слишком сложно? Я имею в виду, что она всего несколько месяцев назад выучила русский. – Нет, на самом деле, товарищ лейтенант, она практически пожирает эту книгу. Говорю вам, она читает её быстро, словно взмахи кнутом. – Только не тогда, когда она спит в БТР, – сказал Феликс, – Жаль, что она заснула на рельсах. – Чего? – спросил Борис. – На пути у поезда ответственности, – продолжил Волков, запрыгнув в БТР через люк, – Эй, дорогая, я знаю, что ты хорошо спишь, но пришло время просыпаться! – крикнул Феликс, громко хлопнув в ладоши, – Да, и правда вырубилась, – сказал лейтенант, поскольку Луэлла не смогла даже пошевелиться. Вместо этого Феликс подошёл и зажал ей нос. Несколько мгновений он наблюдал, как эльфийка начала испытывать дискомфорт во время сна, прежде чем резко вздрогнуть. – Луэлла, пора работать, – сказал Феликс сонной эльфийке. – Ладно, – сказала девушка, потирая глаза, а затем нахмурилась, сморщив лицо, когда она дёрнула носом, – Ты ущипнул меня за нос? – Ну, иначе ты бы не проснулась. – Бо-о-орис, Феликс ущипнул меня за нос. – Ничего не могу поделать, дорогая, он меня опередил. – Но это неприятно, – запротестовала эльфийка. – Никто не спит, когда должен работать, – сказал Феликс. Мгновенно на лице девушки появилось виноватое выражение, и она посмотрела в пол. – Нет, не спит, – согласилась Луэлла. – Тогда давай вставай, у нас есть ещё несколько коробок, которые надо погрузить, – сказал Феликс, выпрыгивая из БТРа. Не то, чтобы Луэлла была слишком сильной. Она была в хорошей форме и проворной, но с точки зрения грубой силы было довольно забавно наблюдать, как она пытается поднять ящики, но она очень помогала привязывать поклажу и делала всё, чем могла помочь. Это было больше для того, чтобы она не вела себя как избалованный ребёнок. Большую часть времени она была милой и послушной, но время от времени в ней вовсю играло подростковое неповиновение. Ианта тоже была рядом, помогала загружать груз и готовить всё в путь. Она изменилась с тех пор, как они вернулись из Японии. Она была угрюма и нелюдима, гораздо менее разговорчива и оживлена, когда общалась с людьми. Замкнутость – вот что лучше всего описывало её состояние. Впервые он заметил это в лимузине, когда представители РФ везли их обратно к Вратам. Он узнал взгляд и то, как она сжала свои кисти достаточно сильно, чтобы прорвать кожу. Она размышляла над тем, что она воспринимала случившееся как неудачу со своей стороны и это её мучило. Может быть, она не чувствовала себя полезной, так как они долго были в заключении? Ему нужно было найти способ улучшить её настроение, и у него было несколько идей.ХХХ
– Эй, Луэлла, подойди сюда, – сказал Феликс, жестикулируя одной из двух четвертей палки, которые он нёс. – О? Хорошо, – весело сказала эльфийка, спеша к нему. Был конец первого дня их дальнего патруля, и они только что разбили лагерь на вечер. Обычно для этого следовало зайти в лес и замаскировать транспортные средства, но Феликс решил так не делать. Их враг мог атаковать только с близкого расстояния и поэтому вместо этого он заставил их остановиться на открытых полях или лугах, где на случай нападения у них были длинные огневые сектора без препятствий. Нахождение среди деревьев ограничит эффективность их оружия. – А палки зачем? – спросила Луэлла. – Мы собираемся поговорить с Иантой, – сказал Феликс. Они недалеко отошли от скопления транспортных средств к тому месту, где Ианта сидела на пне, рассеянно оттачивая свой меч камнем и проверяя лезвие большим пальцем. Её дракон Максимус громко храпел позади неё, прикрыв свою массивную голову крылом. Наёмница подняла глаза, когда подошёл Феликс, встретились с ним взглядом, и встала, в знак уважения поднеся кулак к своей груди. – Господин, – сказала наёмница, но глядела на палки, которые нёс Волков. – Скажи ей, что я хочу бороться с ней, используя посох, – сказал Феликс. – Вы уверены, что это хорошая идея? – спросила Луэлла. – Да, всё будет хорошо. – Ладно, – сказал эльф, как будто она думала, что это не что иное, как. Лицо Ианты выразило открытое удивление, когда Луэлла передала просьбу Феликса. – Она хочет знать, насколько вы опытный, – сказала Луэлла. – Достаточно опытный, – ответил Феликс. – Хорошо, она согласна, – сказала Луэлла, когда Ианта взяла один из посохов у Феликса. Лейтенант отдалился от неё на шаг, в то время как она, до того бывшая лишь мрачной тенью, разогревалась, вращала куском дерева и потягивалась. – Возможно, это не очень хорошая идея, – сказала Луэлла, когда Феликс убрал свой АК, снял бронежилет и шлем, наблюдая, как мессалока искусно вертела посох между руками, – Может быть, вы должны сказать ей, что это будет лёгкий поединок. Думаю, она полагает, что вы имеете в виду нечто иное, чем на самом деле. Мессалонские тренировки сильно отличаются. – Не волнуйся, мы практиковались с этим на тренировках. – Ну, если вы так говорите, – сказала эльфийка. Феликс и Ианта разошлись, и в глазах наёмницы появился хищный блеск, когда она выставила свой посох. – Хорошо. И… начали, – сказала Луэлла. Ианта взяла на себя инициативу и набросилась на Феликса. Он ударил своим посохом, она заблокировала удар и ответила контратакой, но Феликс выставил блок. Треск дерева заполнил поляну. «Как на тренировках», – подумал Феликс, блокируя палкой удар над головой. Вместо того, чтобы посох ударил сверху, он, словно копье, ударил Феликса по лицу, заставив его глаза слезиться, и лейтенант отшатнулся от боли. Ианта молниеносно ударила его сначала по рёбрам справа, а затем его левая волна посылает волны боли, исходящие из его груди, заставляя его сгорбиться. Зрение Феликса прояснилось как раз вовремя, чтобы он увидел кренящийся лес, а затем всё потемнело. Когда его глаза снова смогли смотреть на мир, Феликс оказался на спине, глядя в лицо заинтересованной лесной эльфийки и ошеломлённой седовласой наёмницы. Ианта сказала на своем родном языке что-то, чего Феликс не понимал, но уголки её рта исказились в лёгкой усмешке. – Ианта говорит, что вы не так хороши и вам нужно больше тренироваться. Она также говорит, что вы будете практиковаться каждый вечер, пока не исправитесь. Также вы должны ей деньги за то, что вы так ужасно опозорились.