***
На следующий день, как и было ранее оговорено, Тилль и Альбац не явились на занятия, отправившись вместо этого в кино. Встретив девушку, Штеф вручил ей аккуратный букет из белых гордений, с добавлением сине-фиолетовых цветочков барвинка, помещенный в шляпную коробку. — По-немецки практично, — отметила она, широко улыбаясь. — В кинотеатре было бы не удобно сидеть с большим букетом, — Штефан смущенно улыбнулся. — Да и они не завянут так. Во время просмотра киноленты девушка не могла найти себе места — настолько ее впечатлил фильм. Она случайно, в порыве эмоции, накрыла руку Тилля своей, но тут же одернула, тихо извинившись. Штефан улыбнулся, и сам взял девушку за руку, сплетя их пальцы. Это был первый раз, когда они остались наедине, без Карла, и смогли дать хоть какую-то свободу собственным чувствам. Они давно друг к другу присматривались, успели проникнуться глубокой симпатией, и единственное, чего им не хватало — это немного уединения. Проведя весь день вместе, в сопровождении периодически разрывающихся от звонков телефонов, гуляя после кино и посетив кафе, много смеясь и ловя влюбленные взгляды друг друга, они и не заметили, как наступил вечер. Штефан, доведя девушку до дома, ненадолго задержал ее: — Фима, ты знаешь язык цветов? Знаешь ли ты, что значат цветы в твоем букете? — Даже представить не могу, — она взглянула на букет. — Не думала, что парни таким интересуются. — Мне мать рассказала – она помогала составлять букет, — признался юноша. — Ну так хочешь узнать? — девушка утвердительно кивнула. Штеф наклонился ей, и прошептал на ухо признание. Дело в том, что цветок гардении означает восхищение, тайную любовь, и, кроме того, существует примета, что если поместить в букет цветов барвинок, то можно добиться взаимной любви. Щеки девушки вспыхнули румянцем. Она приложила к щеке свою холодную ладонь, пытаясь немного остудить их: — Ну, добиваться взаимности тебе не придется, так как ты уже получил ее, — она поцеловала Тилля на прощание в щеку и ушла в дом. Немец на какое-то время замер, стараясь основательно запечатлеть в своей памяти все произошедшее, а заодно и успокоить бешено колотившееся сердце. Он не верил, что ему удалось признаться в своих чувствах и, кроме того, получить взаимность. Вдруг у него вновь зазвонил телефон — Карл обиженным голосом спрашивал, явится ли Тилль на работу. Парень встрепенулся — до смены оставалось около трех часов, и он успевал заскочить домой за сумкой и переодеться. Сделав это, он сел на свой автобус и отправился к бару. По дороге, проезжая мимо храма, он снова вспомнил про Отца Асада, и вспомнил свои предположения о том, что араб где-то врет. Он бы может и догадался, если бы у него была возможность подумать, взвесив все «за» и «против», но все его мысли сейчас были забиты только работой, Серафимой, и тем, как его встретит Шерман, после целого дня игнорирования. Однако все прошло гладко. Во время рабочего перерыва немец вошел в раздевалку для работников и открыл свой ящик, чтобы достать кошелек, но пока он возился в сумке, его рука наткнулась на предмет в тряпке, данный ему цыганкой. Парень вынул этот предмет и развернул. Это оказался золотой обруч. — Откуда это у тебя? — спросила подошедший Карл. — А? Не важно. Ты знаешь, что это? — Немного. Моя мать – исследовательница древностей. Дай мне его, — немец передал коллеге обруч, и тот стала внимательно его рассматривать. — Я понимаю, что это, но он очень странный… — Шерман вертел в руках предмет, изготовленный из золота, с выгравированными на нем символами и рисунками. Обруч имел механизм, благодаря которому он мог защелкиваться и снова расширяться, позволяя его надеть. — На нем символы разных культур, но они все направлены на защиту от злых духов, — он вернула вещь Штефу. — Только не смейся, — он снова завернул обруч в тряпку и спрятал. — Мне его дала цыганка. Тогда, на фестивале. — Я и не думала. Это серьезный предмет, и если он попал к тебе – это не просто так, — слова друга только увеличили беспокойство Штефана. — Спасибо, — тихо произнес Тилль, возвращаясь к поискам кошелька. — Слушай, ты почему не отвечал на звонки? И на учебу не явился? Я думал тебя машина сбила по дороге! — А, я гулял, — отмахнулся Тилль. — Ты напился и слонялся пьяным? — Шерман присел на лавку перед ящиками. — Иначе я не знаю, как так можно «гулять»! — Так только ты можешь, после своих рейдов и забивов. — Ты не гони, мы мирное объединение! Мы целых три дня не дрались с шайкой лысых уродов. — Если они лысые уроды, то кто тогда вы? — Мы скины, если говорить твоим языком. Они не настоящие, они толерантные. Где ты видел в объединениях немецких скинхедов, — он сделал акцент на «немецких». — Азиатов, или арабов? А то и того хуже – негров! — его голос с каждым словом становился серьезнее. Карл обычно не говорил со Штефаном о делах группировки, в которой он состоял, и взглядах, поскольку Тилль и так их знал, общаясь с Шерманом уже второй десяток лет. — Давно я не слышал этого тона, — отметил он, усмехнувшись. — Черт, я забыл выложить растворитель из сумки… — он достал бутыль с прозрачной жидкостью внутри. В нос сразу же ударил едкий химический запах. — Он еще и разлился, великолепно, — теперь он уже не столько искал кошелек, сколько пытался оценить степень поражения едким растворителем собственных вещей, вынимая все подряд вещи, и раскладывая их вокруг себя. Карл поднял с пола черный длинный пенал для кистей Тилля, и раскрыл его, рассматривая содержимое. Подцепив одну из кистей, он ткнул ею Штефа. — Да это же моя кисть! Я думал, что потерял ее, а оказывается, это ты, цыганская морда, прибрал ее! Она даже не из конского волоса, зачем она тебе, — негодовал парень. — Может у тебя еще и белила мои? Или мастихин? Масленка? — спрашивал он, перебирая и осматривая вещи Штефана. — Скальпель? Стоп, зачем тебе скальпель? — С практики еще лежит, положи обратно. Как ты понял, что это твое? — На ней написано большими буквами, К-А-Р-Л-Ш, — лысый указал Тиллю на надпись на ручке кисти. — Ладно, ладно, забирай. С чего у тебя резко голос стал таким серьезным, когда ты заговорил о движении? — С того, что такого безобразия в моей среде не было давно, — бритоголовый потер уже обрастающую голову, — Даже священник – араб! Толерантность нас убьет. Превратимся все в мулатов, и начнем поклоняться чужим богам… — он хлестнул себя руками по коленям. — Ну так и куда ты пропал? Ты от ответа не уходи. Ты с кем-то гулял, раз телефона не слышал? — допытывал парень. — Да его попробуй не услышь! Да, я был не один. — По странному стечению обстоятельств вчера не было еще и Альбац… — он сложил руки на груди, впившись взглядом в затылок товарища, все еще роющегося в сумке. — Она тоже гуляла? — Да, со мной, — сознался наконец Штеф. — Да ладно?! — вскрикнул Шерман, заливаясь смехом, — Я уже бояться начал, что ты педик! — он залился смехом. — Тогда ты тоже. — Почему? — А кто постоянно около меня крутится? — А, ой, — он на мгновение замер, но затем, тряхнув головой, снова обратился к Штефану. — И как все прошло? — Отлично, мы были в кино, потом в кафе, гуляли до самой темноты. — В церковь не ходили? — подколол он друга, ухмыльнувшись. — При чем тут церковь? — Да вы двое постоянно туда наведываетесь! Нет, я не против, любой порядочный немец должен ходить в церковь. — Фима ходит туда ради религии, я – ради разговора. — И что это значит? — Она ходит туда, как прихожанка, помолиться, причаститься, исповедаться, а я только чтобы поговорить с патером. — И о чем же с ним можно говорить? О библии? — Мы ни разу о ней не говорили, — рассмеялся Тилль, — Он умный, и, кажется, не настолько погружен в религию, как может показаться. Может быть, это потому, что он в этой сфере меньше десяти лет. — Но какой же тогда из него священник, если он не занимается этим всю жизнь? — Не думаю, что кто-то решает стать священником в восемь – двенадцать лет, Карл. Это решение приходит позже, годам к шестнадцати – двадцати, так что какая тут вся жизнь. Он большую часть своей жизни провел, как мирянин. — Ну вообще, ты прав, я просто привык, что отец Грегори был в возрасте все время, сколько я его помню. — Мне кажется, даже мой отец не помнит его молодым, — юноши задумались, вспоминая прошлого настоятеля. — Но знаешь, я рад за вас с Фимой, вы смотритесь вместе, только будет грустно, если что ты друга на бабу променяешь. — Не говори ерунды, Серафима и твой друг, так что ничего не изменится. Ну разве что немного. — Ладно, убедил. Кстати я скоро поеду в тот магазин, в который мы ходили после школы. — Его еще не закрыли? — Не закрыли, но перенесли, ближе к западной части города. Тебе там что-то взять? — Нет, там только сладкое продают, а я разлюбил его как-то, после падения во время похода. — Как разлюбил? Печеные яблоки до сих пор ешь, у тебя дома они всегда есть. — Когда ты последний раз был у меня дома? — Штеф вопросительно посмотрел на друга, силясь вспомнить, когда бритоголовый был у них. — Вчера, — Карл пожал плечами, — Тебя то ли дома не было, то и ты спал, я не помню. — И что ты у нас делал? — непонимающе спросил Тилль. — Принес твой холст, и текст на перевод твоей матери. Моя не знает французский, а в архивах нашли очередной старинный документ. — Допустим, — Штефан вздохнул, — Но значит ты давно не ел печеных яблок, раз не знаешь, что они зачастую кислые, как задница муравья. — Ты ел муравьев? — удивился Шерман. Взглянув на часы, он слабо толкнул друга. — Пойдем, работать пора.Глава 6.
14 октября 2019 г. в 20:00
— С кем ты говорила? — спросил Штефан, провожая девушку.
— Мальчик-то? Это Лука, он постоянно где-то рядом с Отцом Асадом, и мне стало интересно, кем он ему приходится.
— И ты спросила об этом напрямую? — удивился немец.
— Да, а что в этом такого? — Альбац непонимающе посмотрела на парня.
— Это же неприлично, Фима… — Тилль искренне удивлялся поведению девушки.
— Ну и что? Я уже спросила, сделанного не воротишь. Так ты хочешь узнать, что это за Лука? — Штефан кивнул. — Оказывается, он приемыш патера!
Штефан нахмурился. В его голову закрались сомнения, что где-то Именанд врет. Присланный из провинции, никому неизвестный патер, обилие книг, собака, а теперь еще и ребенок – где-то араб явно врал, но вот где – Штефан не понимал. Решив обдумать это позже, он вдруг обернулся к девушке:
— Фима, послушай, — он вдруг раскраснелся. — Что думаешь о том, чтобы сходить в кино?
— С тобой? Конечно! — она подхватила его под руку. — Я уж думала, что ты не решишься позвать меня куда-то, но как же учеба? Когда?
— А давай завтра прогуляем? — Штеф встрепенулся, загоревшись близостью свидания.
— Карл будет в ярости, — она улыбнулась. — А на какой фильм?
— Лысый даже не заметит, я тебя умоляю, он та еще социальная бабочка, — хмыкнул Тилль. — Да я не думал, что ты согласишься, что даже не посмотрел, что сейчас в прокате, каюсь.
— Вздор! Почему это я должна была отказаться? Если бы мне Краузе предложил – я бы отказалась.
— Как раз из-за него я и боялся. Думаю он бы не очень обрадовался, если бы ты ему рога наставила.
— Штефан! — воскликнула девушка, — Какие ужасные вещи ты говоришь, Боже мой. Мы с ним не встречались даже. Он там что-то надумал себе, да и разболтал другим. Он думал так поставить меня в неловкое положение, чтобы у меня уже не было возможности ему отказать.
— Но ты ему все равно отказала?
— Как видишь, — она пожала плечами, — Он поганый мужлан…
— Какие резкие слова! — хохотнул немец, — Не ожидал услышать такое от той, кто проводит большую часть свободного времени в церкви. У тебя даже большинство зарисовок сделано на территории храма!
— Как говорит Отец Асад: «Ничто людское мне не чуждо», — процитировала девушка.
— Ты с ним, кажется, на короткой ноге, — заметил Тилль.
— Как и со всеми людьми церкви. Они очень просто выходят на контакт, это мне и нравится в них.
— Конечно, им же нужно как можно больше людей втянуть в религию, еще бы им не идти на контакт.
— Не «втянуть в религию», а направить на путь истинный!
— Ладно, ладно, будь по-твоему, путь так путь, — улыбнулся юноша.
Штефан проводил девушку до дома, после чего, радостный и глупо улыбающийся всю дорогу, уехал к себе. Серафима жила недалеко от храма, и могла дойти до него пешком, в то время как Тиллю приходилось добираться до него на транспорте. Стоя на остановке в ожидании автобуса, он разговаривал по телефону с Карлом, не понимающим суть проекта по учебе, который им было необходимо сделать в группе, и нуждающимся в объяснении отдельных пунктов, когда словно из неоткуда рядом с ним появился какой-то парень. Он показался Тиллю знакомым, только он никак не мог вспомнить, где он его раньше видел.
Тощий, с толстым черным ошейником на шее, и распущенными волнистыми волосами чуть выше плеч, он стоял неподалеку, и пытался прикурить от зажигалки, но та постоянно тухла, либо не зажигалась вовсе, из-за чего тот безостановочно щелкал ее колесиком, тихо ругаясь с сигаретой во рту. Наконец оставив эту затею, он раздраженно швырнул бесполезный предмет в сторону. Заметив Тилля, он вальяжно подошел к нему:
— Огонька не найдется? — спросил он.
— А, нет, не курю, — отмахнулся немец, желая продолжить разговор с однокурсником, как Шерман с того конца провода его перебил.
— «Подожди, кто это? Голос знакомый», — отметил он.
— А-а, — протянул тощий, — Карл, верно?
— Вы знакомы? — Штеф непонимающе посмотрел на незнакомца.
— «Так это же Шакир! С дневной смены!», — воскликнул Шерман.
— Да, мы с тобой столкнулись как-то в коридоре, — напомнил арабчонок.
— И ты обозвал меня шкафом, — вспомнил Тилль.
— Верно, но надеюсь ты не злишься, — он приобнял Штефа за плечо, — Знаешь, взрыв эмоций, все дела…
— «Шакир, а ты что не на работе? Сегодня же твоя смена!», — снова встрял скин.
— Четырехдневный кутеж, знаешь ли, не проходит за одну ночь, — отмахнулся аль Гази. На самом деле все четыре дня своего отсутствия он провел за охотой в другом городе, — Кстати ты слышал, в кино сейчас идет отличный фильм, все его хвалят, — он задумался, словно вспоминая название. Щелкнув пальцами, он назвал его. — Советую сходить! — он подмигнул юноше, попрощался с Карлом, и все так же вальяжно сместился к подошедшей девушке, снова прося прикурить. Приехал автобус, Тилль резво заскочил в него, не прекращая вдалбливать в лысую голову Шермана инструкцию по выполнению проекта. Мельком взглянув в окно на то место, где только что стоил тощий и девушка он, к своему удивлению, никого не увидел.
— «Словно растворились в воздухе», — мелькнуло в мыслях Штефа.