Песчаная Буря

      Шакир шел, мурлыкая себе что-то под нос, и вертя в пальцах еще тлеющий окурок, как вдруг услышал позади чью-то брань, смех и общее оживление. Он обернулся, и увидел, что сквозь толпу к нему несется знакомый пес с чем-то в зубах. Он стремглав пронесся мимо аль Гази, теряясь в толпе. Арабчонок даже подпрыгнул на месте, наблюдая за происходящим, сделал два пружинящих шага вперед, и растворился в черном вихре.       Остановился пес только в дальнем от места происшествия парке, где, он был уверен, его уже не найдут. Положив коробку на землю, он стал зубами вырывать штрих код, прижимая товар лапой к земле. Около него завихрился черный песок, и животное услышало тихий голос: — «За мной», — сказал Шакир, уводя собаку за собой. Доберман взял коробку с содержимым в зубы, и трусцой побежал вслед за темным облаком. Еще издалека пес понял, что они идут к храму, являющимся их пристанищем, только с заднего двора, со стороны кладбища, напротив колокольни. Лука вопросительно проворчал, но, не получив ответа, поспешил за вихрем.       Протиснувшись между прутьев ограды, доберман наконец разжал челюсти, выплюнув коробку на землю. Оглянувшись, он зашел в ближайшие кусты — ему было комфортнее менять облик там, где его точно никто не мог увидеть — блеснула вспышка, и из зарослей вышел юнец. Он подхватил коробку, и со всех сторон осмотрел ее, оценивая, насколько он мог повредить содержимое зубами. Неподалеку от него закружился густой вихрь, обратившийся в Шакира. — Поверить не могу, что ты это сделал! — воскликнул он, хлопнув Луку по спине, — Что хоть утащил? — Это гермкнёдль, — он вынул из картонной коробки круглую булку в целлофане. — Не совсем такой, какой должен быть, но неплохая пародия на него. — Булка она и в Африке булка – так и называй, а то «гердль», — хмыкнул аль Гази. — Мог бы что-то более полезное утащить.       Лукас пожал плечами, открывая упаковку, садясь на одно из старых полуразрушенных надгробий, и с удовольствием откусывая кусок. На улице уже темнело, хотя было еще не так много времени, и Хоффман не боялся, что их кто-то увидит, поскольку если где-то на территории и были люди, то они были в храме, либо перед ним, а за забором пролегал полупустой в силу времени суток парк. — Кстати, — тощий подсел рядом на землю, облокотившись спиной о каменную плиту. — Не знал, что ты ешь. Тебе же не нужна еда после того, как ты стал служить господину. — Может по привычке, а может просто для того, чтобы почувствовать вкус, — он пожал плечами. — Я постоянно что-то клянчу у людей, или таскаю со столов во время ярмарок. — Все подряд? — Нет, я же не помойка, все в рот тащить. — Я бы поспорил, — арабчонок усмехнулся. — Чья бы корова мычала, убиваешь всех подряд, независимо от того, здоров ли человек или нет, грязный или чистый. У тебя наверняка глисты с таким рационом. — Какие глисты! — воскликнул аль Гази, — А вот может быть у тебя… — он задумался. — Блохи! Да, блохи! — Нет у меня блох, — буркнул юнец, снова принявшись за еду. — Хозяин тоже ест иногда. Даже сейчас у нас в келье лежит пара штруделей и пачка кофе. — Где же он его варит? — в Шакире заговорил опыт работы в баре, где подавали не только алкоголь. — На монастырской кухне, где же еще. Но не часто. Когда мы жили в квартире, он несколько раз в неделю варил его, а тут, по его словам, не подходящие условия для этого. Брезгует, в общем. — Я мало помню жизнь там, — он внимательно смотрел за тем, как юноша ест. Луку это стало напрягать, и в конце концов он не выдержал. — Что ты пялишься? — Ты так вкусно это ешь, дай мне, — тощий беспардонно откусил от гермкнёдля в руках Луки, и тут же поморщился. — Гадость какая. — Ну конечно, души наверное вкуснее. — Души безвкусные, — уточнил Шакир, дожевывая откусанное. — Захер намного вкуснее. — Так ты тоже ешь! А еще что-то мне говоришь! — Я из любопытства, — аль Гази пожал плечами. — И тебе нравится эта приторщина? — Видимо мы ели разные торты. — Не исключено. Его оригинальный рецепт хранится в секрете, поэтому все, что мы можем попробовать – только пародия, — он смял в руке целлофан. — Надо было утащить лимонад. — Альмдудлер? — арабчонок оживился. — Похоже, твоя память работает крайне избирательно, — Лукас вскинул бровями. — У нас в баре его подают, поэтому и запомнил. Один из самых вкусных, что я пробовал. — Так ты дегустатор на пол ставки? — хохотнул Хоффман. — Иногда как-то надо вымыть куски мяса, застрявшего в зубах, — отмахнулся тощий. — Где ты мясо берешь? Тоже воруешь? — А куда я, по-твоему, деваю тела убитых? — он обернулся лицом к Хоффману, широко и лукаво улыбаясь. Лукас не сразу понял, что тот имел в виду, но по мере осознания его брови ползли все выше вверх. — Так что будь аккуратнее в городе, не то тебя даже с собаками не найдут. — Я думал, что ты их только убиваешь так, а не… — он замялся. До сих пор он не знал, да и особенно не интересовался тем, куда тощий девает тела. Он просто видел, как он их куда-то уносит, утаскивает, но не более того. — А кости? Одежда? — Как змея, — коротко ответил Шакир. Мальчишка не сразу понял, что тот имел в виду, однако чем больше он осознавал значение этого ответа, тем противнее ему было это представлять. — Ты отвратителен, — буркнул Лукас, вздрогнув всем телом.       Уже стемнело, прихожане наконец разбрелись по домам, брякнули закрываемые Асадом ворота, немногочисленный персонал либо тоже отправился домой, в город, либо скрылся по кельям, стараясь не замечать странностей, периодически вытворяемых по ночам Шакиром или женщин, изредка приводимых Асадом в келью. Изредка не потому, что он редко ими пользовался, а потому, что конкретно в собственную келью он водил их редко, не особенно горя желанием нарушать установленный в ней порядок.       — Эй, щенок, — аль Гази толкнул мальчишку локтем, — Пойдем внутрь, вчера была окольцовка – оно наверняка еще внутри! — Это называется свадьбой. — Да хоть как, идем, — он встал с земли, и, снова рассыпавшись в песок, полетел к храму. Арабчонок предпочитал перемещаться именно таким способом, как только ему предоставлялась возможность, поскольку он был гораздо быстрее, чем если бы он шел пешком или даже бежал. А вот Лука, не имея возможности постоянно быть человеком, использовал каждый момент, чтобы наконец пройтись или пробежаться на своих двоих.       Войдя внутрь через потайную дверь в боковом зале, он прошел в храм, где Шакир уже зажигал пару свеч у алтаря, чтобы не сидеть в кромешной темноте: — Малой, — протянул он, — А сыграй что-нибудь, ты же умеешь, — тощий плюхнулся на лавки, а затем и вовсе лег, вытянувшись во весь рост. Лукас сел за старое пианино, стоящее в стороне, которое приносили сюда только во время проведения свадеб — остальное время оно стояло в углу пустой боковой залы. После церемонии оно часто оставалось в большом зале еще некоторое время, и Лука мог на нем играть. Он умел играть очень немногое, но слуху Шакира был приятен даже пресловутый «собачий вальс» или «маленькая звездочка», потому он всегда просил Хоффмана что-то сыграть, или даже неумело сымпровизировать — лишь бы только в живую слышать звуки клавишного инструмента. Приходили они туда ночью, когда никого не было, и храм был закрыт, так что никто не мог им помешать или прогнать. Мальчишка положил руки на клавиши, и закрыл глаза, вспоминая ноты какой-то мелодии, и как вообще нужно играть. Открыв их, он стал играть – медленно, запинаясь. Он не мог воспроизвести мелодию, игравшую в голове, напрочь позабыв ноты, и безуспешно стараясь подобрать их на слух. Расстроившись таким казусом, он одернул руки от клавиш, и ударил ими себя по коленям. — Ты чего остановился, э? — воскликнул вскочивший аль Гази. — Забыл, — огрызнулся мальчик. — Что забыл? В том месяце же играл! — Ноты я забыл! — отмахнулся Хоффман. Арабчонок раздраженно встал с лавок, ворча что-то сквозь зубы, и обратился в песок, пропав из виду. Прошло пару минут, как вдруг кто-то поставил на пюпитр старые ноты какой-то мелодии для хора. — На, найди тут что-нибудь, — сказал Шакир, возвращаясь на лавку. — Надеюсь это и есть эти твои «ноты». — Ты где их нашел? — Лукас стал просматривать пожелтевшие листы. — В кладовке. — Если ты знал, что они там, значит бывал там раньше, — Хоффман расправил листы, и снова положил руки на клавиши. — И что же тебе там нужно было? — Не твоего ума дело, играй уже, — раздраженно бросил парень. Лука пожал плечами, и стал играть. С нотами ему стало проще, да и он знал эту мелодию, поэтому смог быстро нагнать необходимый темп игры. Юнец раньше любил музыку, любил играть, но попав в свое нынешнее положение — разлюбил, отчасти из-за обострившегося слуха. Музыка и любые громкие звуки резали его уши, от чего у него начинала нестерпимо трещать голова.

***

      К Асаду, закрывавшему ворота, подошел один из сотрудников, о чем-то спрашивая, когда Именанд краем уха услышал чью-то неуверенную игру на клавишах в храме. Обитатели келий тоже временами слышали музыку по ночам, если выходили на улицу, или поздно возвращались в кельи, постепенно привыкнув к этому. Чаще всего они либо старались не замечать, не придавать значения этому, считая, что это просто отец Асад практикуется в игре, а если видели патера в непосредственной близости от себя – что кто-то играет в соседних домах. Решив вопрос коллеги и попрощавшись, Именанд отправился в храм.       — Из раза в раз диву даюсь, — в залу вошел Именанд. Лукас резко перестал играть, посматривая на господина через плечо, — Играй, Лука, не останавливайся, — араб сел на одну из лавок, откидываясь назад, и съезжая вниз настолько, что спинка лавки оказалась у него под шеей. — Диву даюсь, что такое гадкое и глупое существо, как ты, Шакир, не ровно дышит к такому изящному предмету, как классическая музыка.       Аль Гази тихо хмыкнул, улыбаясь. Он уже засыпал, и не имел совершенно никакого желания что-то говорить, или о чем-то думать – его разум был заполнен неуверенными, иногда ошибочными или слишком медленными звуками игры Лукаса. Асад, полулежа сидя на лавке, устремил свой взгляд в потолок, осматривая внутреннее небогатое убранство храма, и думая о чем-то своем. Это был один из тех немногих моментов, когда эти трое отдыхали вместе, Лука не задирал Шакира, а Шакир не бесил своей тупостью, хотя бы потому, что спал, а Именанду не приходилось их разнимать. Когда юнец закончил мелодию, Шакир уже крепко спал, а лицо Асада, погруженное в раздумья, приняло спокойный, почти блаженный вид с ледяным спокойствием в глазах. Луке даже показалось, что лицо господина выглядел моложе, не искажаемое гримасой насмешки, злости, раздражения или любой наигранной эмоции, которые ему приходилось выказывать, весь день играя роль приветливого священника. Свечи уже светили совсем тускло, догорая и погружая здание во мрак.       — Шакир, когда твоя смена на работе? — расслабленно спросил Именанд. — Сегодня… — сонно протянул тощий. — Тогда подъем! — рявкнул аль Асад. От громогласного возгласа, раскатившегося эхом по храму, вздрогнул не только Шакир, но и Лука, резко прекративший играть тихую импровизацию. — Прямо сейчас? — тощий вскочил на ноги, широко улыбаясь. От прежней сонливости не осталось и следа. — А ты что-то против имеешь? — он вынул из кармана брюк пузырек с недавно приготовленным зельем, и протянул подопечному. — Никак нет, — аль Гази принял пузырек из рук настоятеля, мимолетно коснувшись ладони мужчины своей. Именанд тряхнул кистью, как от грязи. — Сегодня влей ему в напиток, и не уходи, пока он не выпьет, понял? — Понял – понял, — протянул арабчонок, вальяжно подходя к двери. — Подожди, — остановил его Асад, сев ровно.— Отдай мне кинжал. — Что? Какой? — шатен заметно заволновался. Его улыбка стала нервной, натянутой. — Не строй из себя большего идиота, чем ты есть на самом деле, — патер неторопливо разматывал четки на руке, поднимаясь с места, и подходя к тощему, — Или ты сделаешь это сам… — распутав бусины, оказалось, что шнур намного длиннее, чем кажется. Стоило Именанду лишь тряхнуть лентой, как бусины вытянулись, сливаясь в единую конструкцию, обратившись в хопеш – кривой изогнутый тесак из бронзы с костяной рукоятью и клинком серповидной фомы, внешне напоминающий заднюю ногу животного, наточенный с двух сторон, используемый для нанесения рубящих – режущих ударов, родом из Египта.— Или я сам вырежу его из твоего костлявого брюха.       — Я сам, сам, не надо… — Шакир побледнел. Повернувшись лицом к настоятелю, он запустил руки под футболку. Надавив пальцами на плоть под самым последним ребром, аль Гази поддел его пальцами, ведь худоба позволяла то сделать. Парень поджал губы и зажмурился, делая усилие. Послышался хруст кости, и что-то изнутри прорвало кожу, выглядывая наружу. Аль Асад взялся за выступающую из раны часть, и рывком вынул ее из тела подопечного. Шакир взревел, зажав ранение, и сполз по стене на пол, тихо стеная. Он припал щекой к ботинку мужчины, схватился рукой за его щиколотку, и приподнял голову, заглядывая в лицо патера. — Вы довольны, господин? — страдальчески-слащаво спросил арабчонок.       Именанд держал в руке окровавленный ритуальный нож с волнистым, позаимствованным от индонезийского оружия, клинком из черной бронзы, и золотой рукоятью. Гарда представляла собой изображение скарабея, раскрывшего крылья, а рукоять с навершием была выполнена в виде статуи бога Осириса.       — Свободен, иди, — отмахнулся от помощника аль Асад, оттолкнув его ногой, и вытирая клинок краем и так запачканной кровью Шакира сутаны. Аль Гази, хрипя и скуля, обратился в черный песок, исчезнув за дверью, оставив после себя лишь лужицу крови. — Лука, убери это.       Мальчишка кивнул, соскочив с места, и побежав в каморку за тряпками, после принявшись мыть пол. Именанд какое-то время молча наблюдал за его действиями, вдруг спросив: — О чем ты разговаривал с Серафимой? Я видел вас во дворе. — Она спрашивала, почему я постоянно кручусь около вас, кто я такой и кем вам прихожусь. Я, как и всегда, ответил, что я ваш приемный ребенок. — Это крайне не правдоподобная легенда, но для малышки Симы вполне убедительно, как и для других, — патер хмыкнул, садясь за стол. — Могу я задать вопрос? — Ну попробуй. — Считаете ли Вы меня и Шакира своими… родственниками? Все же Вы создали Шакира. — Не совсем создал. Я просто незаметно взял мумию в стене катакомб. Не выбирал, просто взял ту, что была без сильных повреждений. Мне не нужен помощник без руки или ноги. Я не знал, на что напорюсь. А если бы знал, то выбирал бы тщательнее. — То есть, Вы бы не выбрали Шакира? — Если бы только он был последней мумией собаки во всем мире. И то я бы подумал. — Вы сказали, что взяли его из стены. Это объясняет его манию по отношению к вам. — Ты прав. Я хотел, чтобы помощник был мне предан, настолько, насколько это вообще возможно. Ну, тут я попал в цель. Шакир будет со мной даже при угрозе вечного забвения, — юнец поморщился. — Что за выражение? Ревнуешь? — мужчина улыбнулся, — Никогда бы не подумал, что ты будешь ревновать к Шакиру, — он сделал акцент на « ты ». Мальчик смутился, отвернув голову в сторону. — Хотя я бы мог сказать, что ты мне ближе, чем этот кусок идиота. Мы с тобой похожи. Уж не знаю, было ли это с тобой от рождения, или ты делаешь успехи в копировании меня. Ты умен, хитер, холоден и уравновешен, хотя так было не всегда, — подросток вдруг обернулся. В его лице читалось удивление, — Единственное наше отличие – тебе приходится подчиняться мне, — он подозвал мальчишку к себе и потрепал по волосам. — Ведь ты – ничто без меня. В прямом смысле. Стоит тебе хоть на шаг от меня отступить – и ты просто-напросто исчезнешь. Твоя хрупкая душонка не попадет ни в один из миров, ты не переродишься. Просто исчезнешь. Помни об этом, — патер улыбнулся, по-отцовски похлопав мальчишку по щеке. — А что значит «так было не всегда»? — не унимался Лукас, — Шакир тоже недавно произнес фразу, что я не всегда был таким, какой я сейчас.       Аль Асад с мгновение непонимающе посмотрел на подопечного, затем вздохнул и задумался: — Ну, — протянул он, взяв себя за подбородок, — Раньше ты был мальчишкой с большими наивными глазами, который с любопытством и опаской осматривал все вокруг, ты был наивнее, манера речи была наивнее, как и образ мышления. Могу поспорить, что ты еще и добрым был, отзывчивым, — он снова оскалился в улыбке. — Сладкий мальчик, для которого все вокруг всегда залито солнцем. Мальчишка, не ведавший боли и крови, жестокости и горя… — скалился патер, с упоением наблюдая, как меняется лицо его подопечного. Лука потупил взгляд, поджал губы и нахмурился. — А сейчас? — тихо спросил Хоффман, хотя и сам прекрасно знал ответ. — Сейчас все радиально противоположно, ты и сам это понимаешь, — араб ухмыльнулся. — И взгляд у тебя другой – тяжелый, бесстрастный. Ты смотришь на все с холодной головой. — Вы так заинтересованно за мной наблюдаете? — Следить за малейшими изменениями в поведении питомцев – прямая обязанность хозяина, — глаза мужчины сверкнули. — Кто знает, когда щенок может превратиться в бешеного пса.       Лука, закончивший уборку, плюхнулся на лавку, задумчиво глядя в пол: — Поэтому она и поверила, что я не ее племянник, а кто-то похожий на него, — он с грустью вспомнил ту женщину. Его всего вдруг охватила тоска по чему-то далекому, — Весь мир, всегда залитый солнцем… — шептал мальчишка себе под нос. Он вдруг вспомнил свою семью, родителей, лица которых он уже смутно помнил, их голоса, звучавшие в его голове невнятно, неразборчиво, будто в вакууме, на незнакомом ему языке. Именанд наблюдал за юнцом, поставив локоть на спинку впередистоящей лавки и подперев голову кулаком. — Так это действительно была твоя тетка? — вдруг спросил он. Лукас вздрогнул и поднял глаза на мужчину, — Вижу, что да. Не вмешайся я – ты бы себя выдал, — он сощурил глаза. Хоффман не успел произнести и звука, как почувствовал, что ошейник на нем стал медленно затягиваться, будто у него на шее сидела змея, сужающая кольца. — Извините, — прохрипел мальчик, — Этого больше не повторится, я обещаю, я больше не растеряюсь, правда, — взмолился он, чувствуя, что ему перестает хватать воздуха. Араб задержался взглядом на страдальческом лице юнца. Лука, встретившись глазами со взглядом господина, нахмурился и стиснул зубы. Именанд улыбнулся своей натуральной, змеиной улыбкой, и отпустил юношу. Мальчишка схватился за горло, с трудом сдерживая кашель. — Конечно не повторится. В следующий раз я убью тебя.