Песчаная Буря

      — И как Вы все же планируете пересечь границу, чтобы попасть в Европу? — поинтересовался Лукас, еле поспевая за арабом, заметно хромая. С момента стрельбы и странного обряда в хижине прошло несколько дней. Хоффман все еще был перемотан белым платком, а рукой зажимал самое болезненное ранение на животе. Все это время араб таскал мальчишку вместе с собой по городу, от одного района к другому, от дома к дому, подолгу разговаривая то с одним мужчиной, то с другим, что-то передавая и получая. Юнец только знал, что Именанд планирует выехать из Египта. — Не задавай глупых вопросов, — отмахнулся Асад. Полуразрушенный Эль-Ариш кардинально отличался от развитого Каира, поэтому единственным транспортом тут были или туристические автобусы, или, если обратить взгляд на местных, ослы, лошади и быки, на которых ездили верхом, или запрягали в повозки. Именанд еще до встречи с Лукой подготовил план выезда из Египта, и сейчас направлялся туда, где его должны были подготовить к отъезду.       У одного из домов их ждал человек, который должен был предоставить транспорт и объяснить, как добраться до промежуточного пункта нелегкого пути по не совсем легальной миграции из страны. Этим транспортом оказалась лошадь. Мужчина, увидев рядом с Асадом мальчишку, слегка оторопел: — Это еще кто? У меня нет второй лошади! — На одной поедем, — командно произнес Именанд, проверяя седло. — Мы поедем верхом? — боязливо спросил Лукас, держась от животного на расстоянии. — Как видишь, — процедил араб, заканчивая осмотр и проверку снаряжения, — Ну, полезай, — он жестом предложил мальчишке сесть в седло. Лука сделал шаг назад, отрицательно кивая. — Может я пешком пойду? — с нервной улыбкой предложил юнец. Именанд подошел к нему, подхватил на руки, как куклу, и занес над седлом, но Лука, взвизгнув, поджал ноги, и стал упираться, не желая садиться. — Я боюсь! Не буду!       После пары попыток аль Асад, рыча, поставил мальчика наконец на землю. Наблюдавший за этим мужчина тихо посмеивался над происходящим. Именанд вскочил в седло, лошадь сделала несколько шагов на месте, и дернула головой, не ожидая, что на нее сядет кто-то крупнее ее отощавшего хозяина. — Лука, смотри, — лицо Асада вдруг приняло крайне удивленный вид. Он указывал пальцем на что-то позади мальчишки. — Автобус!       Стоило Лукасу поверить, и обернуться назад, как крепкая рука араба схватила его за шиворот и, чуть не задушив, рванула вверх. Еще мгновение, и мальчишка уже сидел в седле перед седоком. Конь заржал, недовольный таким весом и ерзанием седоков, и снова стал топтаться на месте. Лука, остолбенев от неожиданности, даже не сразу понял, что произошло. Мужчина крикнул что-то арабу-хозяину клячи, пришпорил ее, и она пустилась рысью. Хоффман, в отличие от Именанда, совершенно не умел держаться в седле, и потому на рыси его жутко трясло, будто он не человек, а масло в маслобойке. Его охватил страх, лишь только лошадь двинулась с места, он замер, не произнеся ни звука, упершись спиной в аль Асада и вцепившись в его руки, которые тут постоянно одергивал, и ругался на юнца: — Прекрати цепляться! Ты мешаешь править! — Но иначе я упаду! — визжал малец, снова впиваясь палицами в руку мужчины. — За седло, за седло держись, или за лошадь, — объяснял он, но Лука не слушал. Не выдержав, тот свернул с дороги и остановил животное, выпустив из рук поводья. Конь затряс головой, недовольно фыркая, что его так резко остановили. Асад оторвал от себя руки мальчишки, и положил их на рожок на передней луке седла. — Вот так, но не за меня.       Лукас снова замер, вцепившись обеими руками в рожок. Его била мелкая дрожь, он старался дышать ровно, но это удавалось ему с трудом, и Именанд видел это, по тому, как дрожали растрепавшиеся пряди волос юнца. Араб непонимающе осмотрел трясущуюся фигуру Луки: — Чего ты так боишься, черт тебя возьми? — Упасть… — дрожащим голосом прошептал мальчик. Сглотнув, он попытался объясниться, — Я когда-то упал с лошади… С тех пор боюсь… — Всего-то! — зло воскликнул мужчина. Юноша вздрогнул при этом восклике, — И из-за этого ты сейчас трахаешь мне мозги?! — он оскалился, как вдруг услышал в стороне звуки выстрелов. Вытянувшись, мужчина стал прислушиваться и осматриваться, чтобы понять очаг стрельбы, и куда стоит скакать, чтобы не попасть под огонь. — Это выстрелы? — тихо спросил мальчик, как Асад резко зажал ему рот рукой. — Ни звука, — прошипел он сквозь зубы, сверкнув глазами. Всадник медленно поворачивал голову из стороны в сторону, перескакивая взглядом с места на место. Выстрелы стихли, но тут же застрекотали с новой силой, и гораздо ближе, чем до этого.       Именанд подхватил поводья, ударил лошадь по бокам, и пустил галопом. Мальчик зажмурился, чтобы не видеть, с какой скоростью они движутся, до боли в пальцах держась за седло. Конь скакал по узким улицам, едва не сбивая прохожих, и пугая других животных, временами храпя на выдохе. Асад мастерски управлял скакуном, словно всю жизнь провел в седле, чувствуя каждое движение коня и управляя им. Выстрелы все приближались, люди начали в страхе разбегаться по домам, прятаться, нередко бросаясь прямо под копыта скачущей лошади, но каждый раз мужчина успевал среагировать и отвратить непоправимое. Лишь только они выскочили на площадь, а затем за границы города, в пустыню, перескочив через поваленный участок ограды, как Именанд перехватил поводья в одну руку, как это делают ездоки стиля вестерн, и пустил животное карьером, свободной рукой удерживая мальчишку, потому что сейчас у того появилась реальная возможность ненароком слететь на ходу. Стремительно двигаясь вперед, скакун хрипел, раздувая широкие ноздри, и с силой выбрасывая ноги вперед. Животное набрало свою максимальную скорость, и уже чрез минуту начало выдыхаться, и стремительно сбрасывать темп. Выстрелы стрекотали совсем рядом, стали слышны и, кроме того видны, взрывы, крики солдат и треск песка под колесами тяжелой техники — город стал настоящим полем боя, и мужчине стоило как можно быстрее уйти подальше от очага столкновения, если он не хотел быть нечаянно раненым или убитым, но не настолько далеко от города, чтобы потеряться в пустыне. К тому же, вместе с ним в седле сидел его юный прислужник, от которого сейчас было крайне мало пользы, но араб понимал, что он еще не раз послужит ему в дальнейшем. Осложняло ситуацию и то, что мальчик был серьезно ранен, и новые ранения были ему ни к чему, поскольку они хоть и не могли уже его убить, но могли сильно растянуть время его выздоровления, а значит, и время его бесполезности.       Лукас чувствовал, как лошадь начала все чаще спотыкаться, все громче хрипеть и постепенно замедляться. Его сердце, колотившееся так сильно, что ему казалось, будто его сейчас вырвет им же, стало успокаиваться. Ему казалось, что они приехали, и сейчас он сможет сойти с этого ужасно жесткого седла, и наконец почувствовать под ногами землю. Однако из-за своего страха, бешеного биения сердца, оглушающего стука в ушах и зажмуренных до боли глаз он не замечал ничего вокруг, не слышал выстрелов, и не видел летающих прямо перед его носом осколков, чудом его не задевавших. Но вдруг, он понял, что скакун снова начал набирать скорость. Лука открыл глаза, чтобы понять, что случилось, осторожно обернулся на Асада и, к своему ужасу, встретился взглядом с ярко сияющими тем же отвратительно леденящим душу светом глазами Именанда, как тогда, в хижине, во время странного возвращения юнца к жизни. Лицо аль Асада было спокойно и серьезно одновременно, он косо посматривал по сторонам, и постоянно напрягал слух, составляя в голове варианты пути.       Снова сев ровно, мальчик обратил внимание на странную перемену в лошади — ее глаза, темно-карие, почти черные, когда Лука впервые ее увидел вдруг тоже стали светиться голубым светом. Скакун все набирал скорость, вскоре достигнув своего максимума, и больше ее не сбрасывал. Его шерсть взмылилась, покрывшись белыми разводами, у рта выступила розовая пена, ноздри раздулись, храп перешел в гулкий клекот, а в широко распахнутых глазах чувствовался страх — животный страх неизбежного. Внутри юнца все сжалось, он снова зажмурился, и стал тихо шептать слова молитвы, чтобы заглушить грохот выстрелов. Его шепот услышал Именанд.       — Парень, ты что там бормочешь? — спросил он. Лука сделал быстрый вдох и выдох несколько раз, собираясь с силами. — Это молитва, — тихо ответил он. — И кому ты молишься? — хмыкнул мужчина. — Богу. — Какому из? — Бог един, ему одному и можно молиться… — Э-э, не бреши, щенок, — перебил его араб, — Ты что, повелся на развод иудеев? — Иудеев? — Ну или евреев, как их там сейчас зовут. — А кому же тогда надо молиться? — Сейчас бы неплохо обратиться к Акеру. — Кто это? — Ты серьезно сейчас? — мужчина бросил на юнца непонимающе-удивленный взгляд, изогнув бровь, — Что за люди пошли…       Взрывы и выстрелы все удалялись, и вскоре совсем стихли, оставшись пыльным облаком позади, но всадник все равно продолжал гнать лошадь. Пена у ее рта из розовой превратилась в ярко-алую, и Лукасу стало невероятно жаль ее. Он не понимал, зачем добивать бедное животное, если им уже не нужно так быстро скакать, если опасность миновала: — Зачем нам так нестись? Пожалейте животное! Вы же его загоняете до смерти! — взмолился Хоффман, обернувшись к мужчине. — Ты все еще ссышься на нем ехать? Ищешь предлог сойти? — раздраженно спрашивал араб. — Нет! — возразил Лукас, — Вы же убьете так лошадь! — Щенок, он и так уже обречен, разве не видишь? — Именанд обернулся на пустыню, — А нам нужно как можно быстрее добраться до места, смотри, — он повернул голову Луки в ту же сторону, куда смотрел сам. — Видишь облако на горизонте? — Вижу. — Это идет буря, — объяснил мужчина, — Так что у нас тоже все шансы сдохнуть, особенно у тебя, — он оскалился в улыбке. — А ему клячу жалко, посмотрите на него!       Облако стремительно приближалось к городу, превращаясь в плотную стену, заволакивающую собой даже солнце, из-за чего вокруг резко начало темнеть, поднялся сильный ветер, и людям и животным становилось все тяжелее дышать. Асад, увидев наконец очередную брешь в ограде, резко остановил коня. Животное сделало несколько шагов, и вдруг споткнулось, завалившись вперед, поджав ноги под себя и уткнувшись мордой в песок, окрашивая его в алый цвет. Именанд отбросил поводья, столкнул мальчишку с седла, и тот, не успев даже взвизгнуть, плюхнулся в песок, после чего сам сошел с седла, оправляя свои белые одежды и снимая с лошади седло. Его глаза прекратившие светиться, покраснели, как от сильного раздражения, он часто моргал и поминутно тёр их рукавом.       Лукас сел, отплевываясь и отряхиваясь от песка, облепившего его лицо и губы, затем встал на ноги и обернулся, наблюдая за действиями мужчины. Асад, сняв седло вместе с маленькой седельной сумкой, развернулся, и направился к бреши в ограждении, ведущей в город: — Вы что, оставите его? — крикнул вслед Лукас. Араб остановился и обернулся на мальчишку, непонимающе уставившись на него. Скакун приподнял голову, и стал отчаянно пытаться встать на ноги, роняя на песок кровавые слюни, издавая истошное клокочущее ржание. Его глаза были широко распахнуты, что Хоффман даже мог видеть красно-коричневые белки его глаз. В его вновь почерневших глазах Лука на мгновение увидел не только животный страх, но и свой собственный — страх пред гибелью, — Он же умрет! — Он в любом случае подохнет. Хочешь с ним–оставайся, — Асад пожал плечами и снова развернулся, как Лукас вдруг подскочил к нему и вцепился в руку, дернув назад. Именанд бросил на него обозленный взгляд и оттолкнул, но юнец не унимался. — Тогда убейте его! Закончите его страдания! — он почти плакал, — Пожалуйста…       Араб вздохнул, передал седло в руки Лукаса, и подошел к лошади: — Сам попросил, — в его руках из неоткуда появился кинжал с волнистым лезвием, и массивным навершием рукояти. Он взял животное под уздцы, чтобы оно не дергало головой, и с силой нанес удар рукоятью тому в лоб. Кляча дернулась, завалилась на бок, начав биться в конвульсиях, дергая конечностями. Асад придавил его голову к земле, и парой уверенных движений перерезал скакуну горло. Асад машинально вытер кинжал о рукав, и тот снова вдруг исчез в его руках, — Быстрее, в город, — скомандовал он, подгоняя остолбеневшего от увиденного мальчишку.       Немного пройдясь по городу, Именанд заприметил заброшенный дом, где можно было переждать бурю. Ветер поднимался все сильнее, и стена была уже готова накрыть город, потому действовать было необходимо быстро. Войдя внутрь, аль Асад сразу же закрыл все ставни на окнах, где они еще были, и велел Луке запереть дверь. На втором этаже окон оказалось меньше, потому было принято отсидеться там. Мальчишке, не привыкшему к суровым условиям, становилось все тяжелее дышать. Он стал вялым, и больше мешался Асаду под ногами, чем помогал. Наконец, заблокировав все возможные места проникновения песка в помещение, Именанд сел на пол второго этажа, тяжело вздохнув. Ему тоже было сложно дышать, но это было для него привычно, ведь он был в пустыне не первый раз, и сталкивался с пыльными бурями регулярно. Он окинул взглядом комнату, остановившись на Лукасе, неприкаянно расхаживающему по комнате и вздрагивающему от каждого нового порыва ветра. — Ляг, подложи под голову седло – легче будет, — бесстрастно бросил он, вытягивая ноги, и прислонившись головой к стене. — Буря может длиться от нескольких часов до нескольких суток, у тебя нервов не хватит столько бояться.       Лукас закивал, соглашаясь, и лег, постоянно тяжело вздыхая от нехватки кислорода. Аль Асад задержал на нем взгляд своих бледно-голубых глаз, и вдруг спросил: — Расскажи, во что верят твои люди? В каких богов? — В разных странах моя религия немного различается, — отозвался Хоффман. — Как? — Я христианин. Христианство имеет ответвления на католицизм, протестантизм и православие. У европейцев вроде меня широко распространены первые два. Оно основывается на Библии — священной для христиан книге… — он задумался, — Хотя она состоит из нескольких частей… — Ближе к делу, — перебил его араб. — Мы верим, что есть единый Бог, и мир создан Богом. Каждый человек имеет искру Божью — душу, которая вечна и не умирает после смерти тела. Эта душа изначально была дана первым людям – Адаму и Еве – чистой, но Ева сорвала яблоко с древо познания, съела сама и угостила Адама, в ходе чего возник первородный грех человека. Этот первородный грех был искуплен Иисусом Христом — сыном Девы Марии, зачатом от Бога. Чтобы искупить грехи, надо покаяться, соблюдать церковные установления, и вести праведную жизнь. Тогда, может быть, и заслужишь себе место в раю, а если нет – попадешь в ад после смерти. Но Бог милостив и прощает все грехи, если покаяние искренне. И будет страшный суд, придет Сын человеческий, устроит конец света, и Бог отделит праведников от грешников. У Бога есть три воплощения — Бог, сын и Святой Дух. — По факту у вас есть три бога, но они являются одним? — Вроде того. — Что такое «грех»? — Отступление от правил, установленных Богом, если коротко. — И какова роль человека в этой религии? Кроме того, что он должен постоянно искупать свои проступки? — Он – раб Божий.       Асад вдруг рассмеялся: — Раб Божий, говоришь? — Над чем Вы смеетесь? — Над тем, малец, что с твоих рассказов мне кажется, что иудеи создали эту религию для того, чтобы смириться со своим рабским положением, — смеялся мужчина, — «Мы не рабы фараона, мы просто следуем своей религии», — передразнивал он, — С твоего объяснения это так. — Вам бы поговорить об этом со священником, — Лука слабо улыбнулся. Снаружи все еще бушевал ветер, грохоча затворенными ставнями, словно кто-то стучал в них с улицы, пытался выломать. Вместе с тем, наступила ночь, и в помещении стало совсем темно, — А в исламе разве по-другому? Наши религии, кажется, не настолько сильно различаются… — Какой ислам, о чем ты? — с хрипотцой в голосе смеялся он, — Мои боги — каменные изваяния и древние фрески, которыми украшены гробницы фараонов. Мои боги — это Осирис, Ра, Анубис, Тот, Бастет, и прочие. Они стары, как мир, и сейчас почти забыты, но слабее от этого не стали.       Тем временем начинало холодать. Хоффман сжался на полу, подрагивая от холода, да и арабу стало неуютно при падении температуры воздуха. Именанд поднялся, подошел к Лукасу, и вынул что-то из седельной сумки. Мальчишка совершенно не видел в темноте, и не понимал, что происходит, и что делает Асад. Послышалось шуршание, громкий треск чего-то ломающегося и звук разрывания ткани. Вдруг во тьме зажегся маленький огонек. Он был настолько слабым, что освещал только мужские руки с длинными пальцами, разжигающие его. — Со священником? — спросил араб, продолжая разжигать огонь, — Это жрец? — Вроде того, — юнец вдруг закашлялся, — Мы не угорим от дыма тут? — Я – нет, ты – не знаю, — съязвил он, — Вариантов у тебя не много – ты или замерзнешь, или задохнешься. — А у Вас? — Я не замерзну, у меня есть костер, и не задохнусь – мне есть, чем дышать, — он хохотнул. Хоффман подсел ближе к огню. Костер разгорелся, и собеседники уже могли видеть друг друга, хотя вокруг все же царил полумрак, в котором глаза араба как будто излучали слабое свечение. Лука испугался этого свечения, уже понимая, что он не означает ничего хорошего, но не заметив никакого воздействия на себя, успокоился. В скором времени помещение начало нагреваться, хоть и размеры кострища были очень небольшими. — Из чего Вы его развели? — Кусок стула, тряпки и спички, мог бы и догадаться. Спички были в сумке на седле, — собеседники замолчали, смотря на искры от костра, тлеющие лоскуты и древесину. Мальчишка был очень уставшим, и наверняка уже бы уснул, но этого не давал сделать голод, и в этот момент наступившую тишину вдруг нарушил заурчавший живот Луки. Мальчик смутился, и зажал живот руками. Мужчина прикрыл глаза, вздыхая, — Как же с детьми сложно. В седельной сумке лежит фляга, достань ее, — подсказал мужчина. Лукас подтянул к себе седло, вынул флягу, и отпил из нее. — Какое приторное! Что это? — Хоффман поежился от приторного вкуса питья. Мужчина ухмыльнулся. — Верблюжье молоко с финиками – и поешь, и попьешь, не кривись, — он с усмешкой наблюдал за тем, как менялось лицо мальца, по мере того, как он пил. Лукас протянул флягу Асаду, предлагая разделить «трапезу», но тот отказался, — И что же нужно сделать, чтобы стать жрецом вашей религии? — Верить, знать постулаты, и учиться в семинарии. — Что это? — Место, где отроков готовят стать священнослужителями, учат проводить обряды и ритуалы, — Лука решил говорить понятным для Именанда языком, — Учат языку, на котором надо проводить все обряды, их назначение и прочее. — А ты умен для своего возраста, — отметил мужчина, — Это удача, что ты мне попался. Этот «священник» привязан к одному храму? — Это большая редкость, чтобы священник провел всю жизнь на одном месте. Он может принадлежать одному храму двадцать лет, а затем его отправят в другое место, где он может провести месяц, или еще двадцать лет. Могут даже в другую страну отправить. — Получают ли они деньги? — Да, но сумма зависит от церкви, или района… А почему Вы так интересуетесь? — Потому что я им стану, — араб вальяжно растянулся на полу перед огнем, — Это будет самым комфортным для меня вариантом. — Как? — воскликнул малец, — Вы же другой веры, и вообще смеетесь над нашей религией! — В этом мире нет ничего, о чем нельзя наврать или симулировать, — мужчина хохотнул, — Такой ты еще наивный, а, Лука.       Хоффман стушевался, и замолчал. Повертев в руках полупустую флягу, он вдруг спросил: — Откуда Вы? — Мухафаза Эль-Минья, рядом с Бени-Мазаром, двести километров к югу от Каира. Тебе это мало о чем скажет. — Это так, но я могу понять, что Вы местный, то есть, египтянин, араб. — А в этом были сомнения? — Если честно, да, — он смущенно улыбнулся, взглянув на мужчину своими большими янтарными глазами, — Вот взять хотя бы Вашу одежду, она отличается от одежды арабов, и больше похожа на костюм индусов. — Потому что я купил ее у индуса, — он сделал акцент на слове «купил», — Такое объяснение тебя устроит? — Но почему не носите арабскую одежду? — Она не удобная – вот почему. В седло не вскочить, подол вечно под ногами мешается, да еще и выглядит несуразно. А чего стоит куфия с икалем на голове! Лучше уж бабскую шейлу, или как отщепенцы-туареги платок носить — он указал жестом на платок, которым был перевязан мальчишка, — Или в набедренной повязке ходить, но такое сейчас не носят, поэтому приходится выбирать меньшее зло. — А как Вы объясните свою внешность? — раззадорился Лукас, но тут же осекся, затихнув. — Что ты имеешь в виду? — спокойно спросил мужчина. — Вы не похожи внешне на других арабов, — тихо начал юноша, постепенно смелея, — У Вас прямой нос, черты лица не арабские, глаза… — Считай это результатом смешения кровей, — снова прервал того Именанд, — А ты откуда? — Мюнхен, Германия, а зачем Вам в Европу? Вы так и не ответили, — он спрашивал это и раньше, но араб лишь огрызался. Сейчас, видимо, устав, аль Асад был спокойнее, меньше язвил и грубил, и охотнее отвечал на вопросы. — Где-то там, в Европе, живет человек, которого мне нужно обязательно найти. — Но Вам, кажется, уже не так мало лет, хотя Вы говорите о этом человеке, как о цели всей своей жизни, так почему Вы не искали его раньше?       Именанд прищурил глаза, внимательно всматриваясь в лицо собеседника: — Тебе случайно не за шестьдесят, что ты делаешь такие серьезные выводы? — Возраст и уровень развития не зависят друг от друга. — Хороший ответ, щенок, — он перевернулся на спину, и заложил руки за голову, вместо подушки, — До этого я не знал, что мне вообще нужно его искать. Или ее? Я даже не знаю его пола… Я не могу рассказать тебе всего. Всему свое время, — он закрыл глаза. Лукас пытался спросить его еще о чем-то, но мужчина уже крепко спал.