Скрытое в пепле

Тюремный корабль, прибывший в Сейда Нин из Сиродиила, провёз на борту семена подступающей бури. Кисаме не знает, когда доведётся увидеть всходы, и подозревает, что пожинать урожай будут другие — но не в его характере предаваться пустым надеждам или бесплодным сожалениям. Есть работа, которую нужно исполнить, цель, к которой нельзя не стремиться, и напарник, о котором стоит заботиться, а остальное — излишне. В роду у Кисаме были болотные ведьмы — в нестройной толпе из жрецов, чародеев, шаманов и тёмных ящеров даже для них отыскалось местечко. Наверное, их блудный потомок поэтому так хорошо чувствует Горький берег, дышит ему в унисон — в окрестностях почти не осталось контрабандистов, которых они с Итачи не прижали бы к ногтю. Те, кто посговорчивее, меняют специализацию и продолжают жить припеваючи — до поры, — а всех упрямцев со временем принимают морские волны. Очередного капитана — Вельферд Избой, или как-то так, нордские имена Кисаме плохо запоминает — они завербовывают не без приключений: первый помощник пробует сопротивляться, но Самехада с радостью превращает его в кровавую кашу, и добровольно прыгнуть на аргонианский меч больше никто не решается. “Акула, морской дракон, даэдрот…” — испуганным шёпотом блуждает по команде, и каждый раз, слыша это, Итачи почти улыбается. Чёрные волосы вьются по ветру вороньими перьями... Тревога вгрызается в сердце похлеще, чем Самехада — в незащищённую плоть. Эльфы, даже обычные, не торопятся к праотцам, но Кисаме — тем самым своим ведьмовским чутьём — чувствует: Итачи он переживёт. Божественная болезнь, запечатанная в теле, сжигает того изнутри, льётся кровью из глаз и туманит разум, и счёт идёт… не на месяцы, может, но точно — на годы. Бледный до предрассветной серости, по-подростковому щуплый, с запавшими алыми глазами — в мантии Шестого дома, которую иногда надевает на собрания, Итачи и сам кажется пепельной статуэткой из тех, что развозят по острову и за его пределы понятливые Вельферды и Избои. Хрупкость эта обманчива, и даже Кисаме — семь футов железных мышц и чёрно-синей искрящейся чешуи — не поручится, что, вздумай они побороться на руках, выйдет победителем. Есть у Даготова проклятия и преимущества — Итачи в разы сильнее, чем тёмные эльфы его сложения, да и заживает на нём как на собаке — всё, даже его, Кисаме, укусы. Ночь они проводят в одной из прибрежных пещер — из тех, что обжили, а позже любезно освободили контрабандисты из несговорчивых. Припасы, доставшиеся в наследство, приходятся как нельзя кстати — но, натыкаясь на банку с солёными помидорами, Итачи смурнеет и сразу теряет интерес к готовке. Кисаме знает, в чём причина — память о брате, — но не позволяет напарнику киснуть без дела и, поручив разделывать пойманного возле пещеры грязекраба, ставит воду и садится нарезать овощи. — Сэра Итачи, — зовёт, когда похлёбка готова: сам сдабривает специями, сам разливает по мискам, сам себя хвалит... Сэра Итачи, чуть отмерев, ест с удовольствием и помогает Кисаме с уборкой. Любятся они там же, возле костра, едва озаботившись тем, чтобы расстелить одеяла. Оба слишком усталые для изысканных ласк — не столько телом, сколько душой, — и потому раздеваются сухо и деловито. Кисаме, много раз наблюдавший, как смертоносен Итачи в бою, не может не думать: тонкое гладкокожее тело подле него — словно крабье мясо, извлечённое из клешней, бледное, мягкое и до безумия уязвимое — особенно мужские части. Так легко — даже случайно — его поранить: резануть когтем, и ободрать чешуёй, и продавить, вывернуть, переломать... Хорошо, что на Итачи всё заживает как на собаке — и что боли никто из них не боится. Лишним словам между ними нет места. Итачи знает, что нужно делать: умело ласкает края защитных пластин, поглаживает и разминает чешуйки, вылизывает внутреннюю поверхность складки, что перед его напором чуть приоткрылась — не так, как сородич, но мягко, легко, по-особенному приятно. Тонкие пальцы эльфийского чародея с выкрашенными в пурпур ногтями, плоский короткий язык… Кисаме под ним раскрывается, выходит на всю длину, наливаясь кровью — и, кончив наполовину, оказывает ответную услугу. В юности он с трудом сходился с мужчинами иных рас: видеть, что у любовника только один член, было неловко, тревожно и странно — словно культю на месте руки. А потом привык, научился любить и любоваться — и гибким раздвоенным языком очень быстро доводит Итачи до разрядки. Вторым членом Кисаме кончает внутри него. Позже они обмываются, чарами нагрев воду, и одеваются, и ложатся спать — когда Итачи подновляет защитные руны, а Кисаме выставляет за сторожа Самехаду. Завтра они продолжат дозор, через неделю-полторы — вернутся в Эшленд, ну а пока… Кисаме не уважает ни Трибунал, ни их учения, но в том, чтобы считать счастливые часы, не видит ничего дурного. Во снах его, расцвеченных полинялой зеленью Меркмайра, весь Вварденфелл накрыт исполинской приливной волной.