Мама, роди меня обратно!

      Наруто инстинктивно напрягся, когда ощутил приближение отца. Тот шёл беззвучно, казалось, даже воздух не колыхал, но сын буквально каждой клеточкой своего тела чувствовал неумолимое приближение насыщенной чакры родителя. Будто волна медленно, но неотвратимо подбиралась к берегу. Наруто показалось, что он младенец — вот так ирония — на этом берегу, неспособный скрыться, прежде чем его захлестнёт волной и утянет на глубину.       Наверное, он утрировал, и всё было далеко не так трагично и патетично. Наверное… Наруто до сих пор не понимал Четвёртого так, как когда-то хотел бы понимать. Однако он, определённо, успел усвоить то, что его выходки подобного рода у отца особого восторга не вызывали. Впрочем, это не мешало Наруто проделывать их раз за разом, вновь и вновь.       — Ч-чёрт, — он подскочил, окинул резвым оценивающим взглядом обстановку и, постановив «поздняк метаться», бесшумно уселся обратно на пол с решительным намерением выжать из очередных «последних секунд» со свитками всё возможное и немного сверх. — А ведь так хотелось успеть побольше… — в его голосе проскользнули нотки досады и раздражения.       Наруто снова полез в свитки с запретными техниками. «Снова». В первый раз они просто поговорили, тихо и мирно, без особых сложностей. Разовый прецедент Четвёртого не взволновал слишком сильно. Но Наруто сделал так снова. А потом — снова. И… продолжать так можно было долго. С каждым разом терпения и снисходительности в Четвёртом оставалось всё меньше. Его не волновало то, что техники в свитках — запретные. Нисколько. Но едва управлявшийся с собственными конечностями «взрослый» сын не мог ими не покалечиться, даже если в прошлой жизни каждую из этих техник он применял по десять тысяч раз. Но ведь не применял! Он понятия не имел об этих техниках даже в теории. А в них каждая капля чакры была на счету: минимальный недобор или крохотный перебор могли покалечить и всех вокруг, и Наруто.       Наруто откровенно вымораживала эта навязчивая, как ему казалось, забота. И в целом, он не без презрения к самому себе, наконец признал, что лучше бы и в этот раз остался сиротой. Его корёжило от самого осознания того, что эта мысль его посещала. Он понимал, что Четвёртый ни в чем виноват не был, но не мог не раздражаться. Забота сама по себе уже казалась Наруто унижением. Для того, кто фактически вырос в лесу и на улицах, банальная обработка раны посторонним доставляла почти физически дискомфорт. Но забота Четвёртого, холодная и расчётливая, была и того противнее. Также Наруто отчасти — фактически не осознанно — признавал то, что шёл наперекор просьбам отца ему назло. Такой вот до нелепости банальный способ выражения агрессии.       Получался грёбанный замкнутый круг, из которого Наруто не видел выхода. Он злился на Четвёртого, понимал неправильность этой злости, начинал злиться на себя, доходил до точки кипения и выплёскивал это злостью на всё того же Четвёртого.       Действительно, отец ни в чём виноват не был. Просто Минато Намиказе оказался не тем абсолютно светлым и добрым человеком, в образ которого так свято верил Наруто всю свою жизнь. Этот совершенный образ сложился у Наруто в голове, когда он ещё малышом слушал легенду о великом сильнейшем Четвёртом Хокаге. Когда мечтал о родителях, которые непременно были бы лучшими во всём и также непременно его любили. Когда эти два «идеала» наложились друг на друга, отождествив непревзойденного шиноби, Четвёртого, и лучшего родителя, отца, которых Наруто сам же и придумал. А две короткие личные встречи, насыщенные боями за мир и справедливость, в прежнем мире лишь укрепили эти «идеалы», дали им прорасти корнями Узумаки в голову и заставить думать, что так оно и было.       И потому теперь Наруто категорически не мог принять Намиказе Минато — простого человека. С недостатками, со сложностями характера, с надломленным внутренним стержнем. Узумаки с каким-то парадоксальным неверием отнёсся к тому факту, что его отец — просто шиноби. Сознание Наруто наивно противилось тому факту, что Четвёртый, который всегда был для него эталоном шиноби, — именно шиноби без всяких дополнений. Обычный убийца по долгу службы, если проще. Такой же, как и все прочие, которых Наруто уважал даже при близком знакомстве. И это «такой же» заставляло его вскипать от ярости. Четвёртый не мог быть просто «таким же». Он не мог быть, как Эро-Сеннин, Цунаде ба-чан, Какаши-сенсей или тот же теме. Не мог по определению, которым наградил его сам же Наруто. Но Четвёртый был таким же — не совершенством и не идеалом, а лишь человеком, пусть и ставшим мастером искусства убийства.       Дверь плавно открылась, не нарочито медленно, не резко, а так, словно Четвёртый был абсолютно спокоен. И вот он появился в дверном проёме и тяжёлым усталым взглядом прошёлся по комнате, остановившись на маленькой фигуре «сына». Наруто поборол желание сглотнуть, посмотрел прямо и решительно в ответ пару секунд и опустил взгляд в свиток, пока не отобрали. Стыд и желание попросить прощения смешались с острым чувством неприязни из-за отстранённого взгляда и нахмуренных в недовольстве бровей отца. Помимо всего прочего Наруто всё чётче понимал то, что Четвёртого обуревали те же чувства, что и его самого. Он ждал от сына не этого. И уж тем более он не ждал такого от «взрослого» сына.       От этого Наруто захлёстывала лицемерная обида: почему от него вообще чего-то ждали? Разве можно было ожидать каких-то конкретных вещей от человека, которого по сути совершенно не знаешь? Можно. Конечно, можно. Ведь Наруто столько всего ждал от Четвёртого, что даже Рикудо эту планку бы не вытянул. Но от понимания того, что и к нему относились также, становилось противно. И это был ещё один замкнутый порочный круг превратных эмоций, в котором Узумаки непрерывно вращался, не понимая, как выбраться. Хотя, честно, выход искать он пока и не пытался.       — Наруто, — он опустил голову в бессилии, его голос звучал сипло. — Если ты хочешь вывести меня из себя, то у тебя получается. Только объясни, зачем? — он грубо потёр лицо ладонями.       — А чем мне ещё заниматься? — спросил Наруто с адской смесью язвительности и невинности в голосе.       — Чем угодно, — ответил Четвёртый, — что не будет потенциально опасно для тебя и окружающих, — добавил он, предвосхищая едкий подкол от «сына».       Минато ещё раз окинул кабинет внимательным взглядом. На этот раз — не ограничивая себя только полом. Глаза против воли зацепились за фотографию Кушины на столе. Он не находил в себе сил убрать её окончательно — просто клал рамкой вверх. А Наруто с завидным постоянством ставил её прямо, то ли от непонятного желания ударить как можно больнее, то ли действительно причина крылась в его собственных светлых чувствах к той, кого он звал мамой. Говоря откровенно, Минато потому и не убирал фотографию со стола, что «сын» в итоге обязательно её возвращал в нормальное положение. Это создавало Намиказе иллюзию того, что сам он боролся с опостылевшей болью и сохранившейся привязанностью — это Наруто всё время не давал завершать начатое. Склизкий, мерзкий переброс ответственности за свои проблемы на другого. Зато так было комфортно.       А Наруто украдкой смотрел на единственное амплуа Минато, которое целиком и полностью соответствовало его личным представлениям. Любящий мужчина. За скрипуче шуршащей, как снег, болью на дне зрачков читалось теплое, любящее, мягкое чувство. Такое, с которым мужчина должен смотреть на любимую женщину. Такое, с которым сам Наруто, как ему казалось, смотрел на Хинату, а Саске — на Сакуру.       Должно быть, мама на самом деле тоже была совсем не такой, какой её представлял себе Наруто. Ну и пусть. Это не мешало ему любить её, смотреть на фотографию, утрачивая ощущение времени, и мечтать о том, как хорошо было бы, если бы она осталась жива. Будто бы тогда всё сложилось принципиально иначе: не было бы ни отрицания, ни непринятия, ни отторжения, а дни наполнили бы любовь, уют и счастье. Эти мысли были настолько наивными, порожденными самыми глубокими, неведомыми самому Наруто детскими мечтами, что даже Курама не находил в себе силы их как-то опошлить и высмеять для того, чтобы вырвать носителя из нелепой утопии в реальный мир.       «Наруто, — отвлёк его Курама. — Вам обоим погано. Может, хватит? Прекрати ставить её фото. Ты своими действиями всё только усугубляешь. Остановись — вам обоим легче станет», — Лис ждал хотя бы малейшей реакции, но Узумаки всё также разглядывал лицо отца, на котором проявились его тоска и печаль от задумчивости и усталости. «Через пару месяцев будет три года, как всё началось…»       «Как всё закончилось», — Наруто опустил взгляд в свиток в идиотской попытке запомнить за оставшиеся у него пятнадцать-двадцать секунд ещё хоть что-то.       «А ты всё ноешь и ноешь, — буквально выплюнул с омерзением Лис. — Четвёртый тебе не такой. Мир тебе не такой. Жизнь тебе не такая. Вон, человек держится, хотя у него ни черта не осталось, кроме, сына, который не его сын…»       — А ты уже забыл, что у меня тоже была семья?! — прервал его Наруто в ярости от собственного положения и противоречивых «неправильных» чувств.       Наруто замер, таращась в пол. И надо ж было ему заорать вслух…       — Прости. Больше не буду, — он стал смотреть на отца исподлобья, будто испытывая его.       Стыд от собственного проявления слабости и капитальная неловкость быстро сменились жгучим любопытством. Как отреагирует Четвёртый? Они ни разу не обсуждали жизни друг друга до… рождения-попадания Наруто в этот мир. Курама признался в том, что выложил Минато кое-какие факты из биографии носителя, но какие конкретно так и не признался. Знал ли Четвёртый, что его «сын» сам был отцом?       — Что больше не будешь? — наконец отмер Минато.       — Её фото… — он кивнул в сторону стола.       — Лучше бы ты пообещал больше в свитки не лезть, — с холодным раздражением пробормотал тот.       — Не-а, — он немного злорадно ухмыльнулся. — Я все равно полезу. А я всегда держу своё слово — это мой ниндо.       — «Путь ниндзя»? — озадаченно переспросил Четвёртый — его голос смягчился.       — Ага. Типа личное правило, по которому я живу, — Наруто по-доброму улыбнулся, а по-детски пухлые щеки создали довольный прищур.       Вероятно, это была первая настоящая улыбка, которую Узумаки подарил отцу с тех пор, как обратно обрёл осознанность. Сквозь нелепые чувства обиды и злости, едкие вину и презрение к самому себе и постоянные попытки подколоть невольно пробивало дорогу чувство, которого Наруто не знал прежде. Именно оно растянуло его губы не в ехидный оскал победителя домашней баталии, а в жизнерадостную улыбку. Такую, которая ассоциировалась с ним у любого человека, знавшего его в прежнем мире. Настолько яркую и солнечную, что в её лучах ощущалась тёплая ласковая забота. То, чего Наруто почти никогда не испытывал сам, но всегда не задумываясь давал другим.       И Минато невольно улыбнулся Наруто так, как это следовало делать родителю. Он улыбнулся не убийце любимой и родного ребёнка, а сыну — без всяких знаков условности. Внутри Минато сквозь жгучую боль потерь и множество рухнувших мечтаний и ожиданий также пробивалось тёплое чувство, позволявшие подумать о том, что этот Наруто — его сын.       «…у меня тоже была семья».       Минато не был готов узнать, шла ли речь о жене или даже о детях. Хватало того, что Намиказе знал — Наруто его старше. Он поднял глаза на улыбавшуюся ему с фотографии Кушину. «У каждого из нас была семья. Ты бы не одобрила наше поведение, я знаю. Но… просто сложно. Очень. Как думаешь, пора начать с чистого листа?..»       «Давно пора, ‘ттебане».       Минато тяжело подошёл к столу: его шаги были слышны. Он обмякшими руками взял дорогую сердцу фотографию, которая оказалась отчего-то чудовищно тяжёлой. Вытащил фотоальбом. С заметным трудом переместил фото в пустующее «окошко», из которого его, видимо, когда-то и взяли. Всё происходило монотонно и несколько отрешённо. Наруто молчал.       — Чтобы не было лишнего искушения, — Четвёртый улыбнулся сыну с болезненным облегчением и получил такую же улыбку в ответ.

***

      Первые месяцы этой далеко не идеальной жизни были для Наруто сущим адом. Большую часть времени он закономерно ел, спал и, как бы то ни было унизительно, испражнялся. Моторные функции были беспощадно угнетены. Даже держать голову приходилось учиться. Складывалось впечатление того, что он пролежал в многолетней коме и все мышцы у него к херам атрофировались, и даже помягче тут сказать не получалось. Рефлексы, которые даже ублюдок-Куро отметил как выдающиеся, оказалось, таковыми были не всегда. Наруто иной раз не успевал взглядом за перемещающимися людьми. Взглядом, чёрт возьми! Была снижена чувствительность организма в целом: по началу он банально не ощущал того, что мочевой пузырь уже переполнен, равно как и того, что он уже несанкционированно опустошён. Это было дьявольски омерзительно, причём не столько физически (физически он как раз мало что чувствовал, кроме боли в спазмированных мышцах), сколько психологически. Непрерывное уничижение, с которым невозможно бороться. Только — терпеть, терпеть, терпеть, терпеть… Наруто повторял это про себя, как мантру, и стискивал челюсти до отёков на беззубых дёснах и судорог в вялых мышцах лица и шеи.       Наруто искренне старался видеть в происходящем хорошее, но это из раза в раз оборачивалось непосильной для него задачей. Думать о хорошем едва ли возможно, когда жизнь проходит в говне и буквально, и фигурально.       Когда он каким-то непостижимым образом научился определять увиденное, чем вернул себе зрение, Наруто впервые со дня рождения заплакал. Не истерично. А тихо — от счастья. Слышать он стал практически сразу, поэтому ему пришлось терпеть нервный лепет Минато, который не понимал, отчего ребёнок, сохранявший прежде титаническое спокойствие, стал лить слёзы. А Наруто не мог объяснить. Даже если бы он мог в тот момент говорить, он бы не объяснил это чувство на словах. Наверное, дело было в том, что к нему вернулась иллюзия контроля над происходящим. Жизненно важное чувство, если вдуматься.       Рост первых зубов был отдельной личной трагедией Узумаки: он никогда не болел в осознанной жизни, и в нынешней реальности он не болел, но когда стали резаться зубы, чувствовал себя овощем. Если до этого он мог определить себя разваренной картофелиной, то в тот период он был сопоставим с пюре. Не мог вообще ничего. Только лежать и стараться не ныть из-за боли в дёснах и дурного самочувствия от температуры. Кстати, безостановочно текшие слюни стояли на третьем месте среди факторов-раздражителей этого мира — сразу за Четвёртым и, простите Ками, какашками.       Именно на период роста зубов пришлась отставка Минато. Чем Четвёртый думал, когда избирал приемником Орочимару, Наруто не знал, но догадывался. Это место явно находилось в большей близости с седалищным нервом, чем лобными долями мозга. Радоваться в этой ситуации оставалось лишь тому, что Орочимару — это хотя бы не Данзо. Наруто хотел бы поднять разговор о том, чем же действительно Четвёртый руководствовался, если опустить иронию, но в тот период Наруто ещё не разговаривал. А после эта тема так затронута и не была.       Первые восемь месяцев Наруто принципиально не издавал каких-либо звуков сверх необходимого при ком бы то ни было. Он придерживался мнения, что сначала научится говорить, а потом начнёт. В конце концов, он более чем хорошо понимал, как это делается. Поэтому учился. Долго и нудно. Хмуро смотрел на отца, устало уговаривавшего его попытаться издать хотя бы что-то членораздельное, и продолжал учиться сам. С восьми месяцев Наруто при необходимости говорил до ужасного невнятными — отсутствие полного комплекта зубов сказывалось — короткими фразами. С полутора лет он наконец стал изредка говорить при посторонних не только тогда, когда требовалась какая-то помощь, но и не по делу.       Из Четвёртого Хокаге, Минато Намиказе стал рядовым шиноби в декрете, как бы дико то ни звучало. Тогда-то взаимоотношения отца и «сына» и пошли под откос. Чем больше времени они проводили вместе, тем яростнее распалялась их холодная война, причинами которой были вполне закономерные, но бессмысленные обиды.       Наруто словно окунулся в собственное детство, причём буквальнее некуда. Подобно тому, как он когда-то пакостил сенсеям в академии и прочим ненавистникам, он теперь донимал отца. Правда, в этой жизни в силу большего опыта делалось все с чувством, тактом и расстановкой. Так они жили около полугода: Минато пытался сохранять спокойствие и по возможности игнорировать, а Наруто ни в чём себя не ограничивал. Злорадное веселье отлично перекрывало скорбь по прошлой жизни. Когда «сыну» было год с лишим, Четвёртый не выдержал и стал время от времени сбегать на миссии. Этому многие поражались, ведь экономических проблем у них не было и быть не могло: учитывая все регалии Минато, надбавки ему делались «ого-го какие». А о проблеме взаимоотношений никто и помыслить не мог.       Но главной ягодкой на тортике всего этого безобразия Наруто искренне мнил то, что его все эти полтора года бойкотировал Курама. Узумаки просто не мог попасть в свой внутренний мир. Лис со святой, практически учиховской невинностью, заявлял, что никаких протестов не устраивал, и все оно — само. Наруто допускал мысль о том, что невозможность погружения во внутренний мир была обусловлена тем, что он управлялся с собственной чакрой так, что даже слово «никак» звучало чересчур оптимистично. Но это ни коим образом не умаляло обиды Наруто на то, что в такое время друг его оставил вариться в собственных проблемах. А ведь на фоне всей этой ахинеи Узумаки успевал думать о близких, навсегда оставшихся в будущем.       Вкратце, к практически трём годам пребывания в прошлом Узумаки пришёл к мысли, что хуже быть не может. Хотя за все тот же промежуток времени он неоднократно убеждался в том, что может и ещё как может, но это уже — лирика.       Сейчас же Узумаки с видом настолько гордым, насколько это вообще возможно в возрасте меньше трёх лет, сидел над свитком с техниками медитации. Этот свиток был из той внушительной кучи, которую Четвёртый окрестил «безопасной» и скрупулёзно распихал по нижним полкам шкафов. Естественно, ничего более-менее приближенного к понятию «интересно» с точки зрения Наруто там не водилось. Зато было полезное. Причём много. Но всё-таки более интересным оно от этого, увы, не становилось.       Наруто не страдал дефицитом эрудированности: его как-никак должность обязывала. География усвоилась легко и быстро, потому что осваивал её Наруто уже после войны с богатым опытом путешественника в наличии — спасибо Эро-Сеннину. С правом, историей, экономикой, политологией и прочими предметами абстрактно-теоретической направленности Наруто мучился до самой своей «смерти», ибо постигнуть это до конца было едва ли возможно, но он действительно старался. Тайдзюцу и ниндзюцу он чтил даже в юности, а после признание его сильнейшим в мире шиноби необходимость мучить его теориями разложения Инь и Ян-компонент и тому подобными ужасами отпала сама собой.       Как итог, сейчас Наруто формально было тридцать шесть, у него за плечами была Мировая Война шиноби и восемь лет работы в должности Каге. Хороший багаж, не так ли? Но Наруто не был бы собой, если это всё хоть в малейшей мере помогло бы ему вникнуть в суть написанного в свитке по биджуевой медитации. Сейчас Узумаки окончательно и бесповоротно осознал то, что существовали вещи более заковыристые и сложные для понимания, чем контракты на поставки со страной Земли.       — Если тебе нужна помощь, можешь попросить о ней, — обронил Четвёртый, проходя мимо.       Наруто молча нахмурился, хотя учитывая особенности его физического возраста получилось, что он насупился. С тихим свистом от раздражения втянул воздух и ещё более агрессивно уставился в проклятущий свиток. Узумаки отдавал себе отчёт в том, что со стороны это смотрелось глупо и даже смешно. Но поделать с собой он ничего не мог. Без зазрения совести и уязвления гордости он последние годы мог просить помощи лишь у четверых: Шикамару, Сая, Какаши-сенсея и Сакуры-чан. Впутывать в проблемы Хинату ему не позволяла советь, а о Саске даже не шло речи — гордость Наруто умирала бы от такого долго и мучительно. А отца Узумаки даже никогда и не рассматривал на внесение в этот перечень.       — Ты возишься с ним уже три дня, — Четвёртый самую малость насмехался, на что получил откровенно недружелюбный красноречивый взгляд. — Если тебе что-то мешает прямо попросить о помощи, то ты можешь просто кивнуть и я пойму, что надо тебя спасать от жутких лексических оборотов и страшной терминологии, — такое издевательство выходило непозволительно далеко за рамки разумного, поэтому Наруто прибег к мощнейшему способу обозначения недовольства — он показал отцу язык.       — Ты кажется, кивнул… — Четвёртый внимательно прищурился и присел на одно колено перед сыном. — Да, точно, кивнул. Думаю, пора спасть зловредных детей от страшных свитков.       — А тебе никогда не говорили, что ты выскочка? — искренне спросил Наруто.       — Да. Кушина говорила, — усмехнувшись, ответил тот.       И, больше не спрашивая разрешение, отобрал у сына свиток. Оказалось, что свиток действительно настолько ужасен, как думал Наруто. Даже гений его отца с трудом переварил то, что там было написано. Вдвоём они дешифровали эту тягомотину остаток вечера. Один из тех редких моментов, когда в доме воцарялась семейная атмосфера, разговор лился свободно, без напряжения, а Минато и Наруто всецело ощущали себя на своих местах.       Редкий момент идиллии.       — Может, хватит? — вдруг спросил Четвёртый во время перерыва на еду: они всё ещё не покорили свиток до конца.       — Что хватит? — Наруто от неожиданности тут же и переспросил, из-за чего не дожёванная еда вывалилась наружу.       Стоило признать, противное зрелище. Наруто и сам был от произошедшего не восторге. Минато зябко подёрнул плечами: градус напряженности между ними неумолимо возвращался к привычному зашкаливающему уровню.       — Может, нам стоит попробовать наладить отношения? — он сказал это так обреченно, что сразу же стало очевидно: Минато и сам не особо в это верил.       Наруто опустил взгляд в тарелку. Хотел ли он налаживать отношения? За эти пару лет он так привык жить с внутренним противоречием от неприятия отца, что слабо представлял себе то, как они могли бы взаимодействовать нормально. Наверное, Четвёртого сейчас мучило то же самое.       Наруто молча утилизировал остатки каши, доедать которую не имелось ни малейшего желания. Подтащил табурет к раковине. Помыл тарелку. Вытер её полотенцем. Оттащил табурет назад. Всё делалось методично, почти бесшумно. Он уже подошёл около выхода из кухни, когда биджу его дёрнул обернуться и сказать:       — А давай наладим. Чтоб не попробовать, — он улыбнулся отцу и пока тот не оклемался от такой неожиданности сбежал к свитку, одолеть который стало едва ли не делом чести.

***

      Содержание свитка получилось разложить окончательно только к следующему вечеру и то очень сильно им помогла Какаши-сенсей, заскочившая на пять минут что-то уточнить и, как всегда, зависшая у них на весь день.       Пока Наруто с максимально задумчивым видом продолжал сидеть во всё том же углу, переваривая сакральные не особо применимые на практике знания, Минато читал книгу Эро-Сеннина. Узумаки даже несколько расстроился от того, что Четвёртый читал не пошлятину из серии «Ича-Ича», а «Сказания о бесстрашном шиноби». Какой замечательный повод для подколов отсутствовал. Тот зачитал книгу так, что даже твёрдая обложка излохматилась. На титульной странице каллиграфическим почерком мамы было выведено «Будущему папе».       На самом деле, как бы Минато ни крепился, он продолжал возвращаться к прошлому. Не мог отпустить, потому что тогда бы у него действительно ничего не осталось: возможно, предложения мира было продиктовано осознанием того, что пора что-то менять: прекращать жить прошлым и создавать настоящее.       Наруто тихо подобрался к отцу. Тот, погрузившись в чтение, даже не заметил появление сына. Но он и не торопился обозначать своё присутствие. Он рассматривал нелепое оранжевое кресло с принтом из зелёных апельсинов. Кому такое только пришло в голову?.. Какаши-сенсей как-то рассказала ему историю этого кресла. Кушина, будучи беременной, пошла на рынок, но в итоге от усталости зашла в чайную, в которой на заказ организовывались праздники для детей. Это было милое, аляпистое местечко, от которого ничего не осталось после трагедии Кьюби. Там Кушина уселась на это кресло и отказалась уходить без него. Выкупить его у владельцев заведение особого труда не составило, но вот для того, чтобы отделить любимую от заветного кресла, чтобы переместить его в дом, Минато пришлось попотеть. Зато позже он чувствовал тихую глуповатую гордость, когда видел Кушину, сидевшую сутками в этом кресле. Да, Какаши-сенсей, оказалось, умела очень красиво рассказывать…       — Дашь потом почитать? — тихо спросил Наруто, невинно глядя на родителя, перепуганного внезапным появлением постороннего.       — Признаю, я, наверное, не лучший отец. Но тебе не кажется, что избавиться от меня, запугав до смерти, — это перебор?       — А разве ты не супер-мега-крутой сенсор? — спросил Узумаки, лукаво улыбаясь.       — Не всегда, — Четвёртый заметно расслабился.       — Так… ты дашь?       — Что? — судя по всему, он был искренен в своём непонимании, но Наруто почему-то всё равно испытал тихое раздражение.       — Книгу. Ты. Мне. Почитать. Дашь? — он приподнял брови, но тут же скуксился: — Тьфу!.. Я с тобой уже, как Абураме разговариваю.       Четвёртый на это лишь беззлобно рассмеялся. А потом сделал то, чего Узумаки даже в самом страшном сне не мог себе представить. Он поднял его на руки и усадил себе на колени! И Наруто буквально не знал, что чувствовать. Это было унизительно. И… и… да, приятно! Наруто не знал, что чувствовать, но это приятное чувство беспощадно глушило все прочие. Он как-то совершенно неожиданно почувствовал себя нужным. Появилось ощущение, что Четвёртый не просто терпит его присутствие рядом, пытаясь не винить в смерти близких, а действительно рад тому, что он рядом. Именно он. Тот Наруто, которым он является. И приятно было именно от этого. А сидеть на коленках, как ни крути, было унизительно.       А потом отец стал осторожно перебирать светлые волосы сына. Наруто замер и почти не дышал. Эти ощущения были настолько странными, что он даже осознать у него не получалось в полной мере. Что-то совсем далёкое… что-то, что уже было в его жизни. Будто его потрепал по голове Эро-Саннин, будто Какаши-сенсей, будто… у него на глазах выступили слёзы. Самому себе было страшно признаться. Именно это он чувствовал, когда его родной отец положил ему руку на голову и сказал, что верит в него. Казалось, и этот Четвёртый поверил. В то, что они могли бы мирно и существовать. Не как отец и сын в прямом понимании этих слов: их отношения априори не могли стать таковыми. Но они могли бы стать семьёй. Поддерживать друг друга…       — Знаешь, мне было сложно… — Четвёртый запнулся так же резко, как начал говорить. А Наруто по-прежнему молчал и едва дышал в страхе спугнуть хрупкое мгновение взаимопонимания. Эмоциональная связь, которой им обоим так не хватало. — И я понимаю, что тебе тоже было сложно. Наверное, сложнее, чем мне. Мне не понять тебя. Не понять насколько тебе тяжело, но… — Наруто отстранился и повернулся лицом к отцу.       — Если будешь страдать, счастливым не станешь, — он через силу улыбнулся. — Давай не будем пробовать налаживать отношения. Давай наладим их. Хотя никто не обещает, что будет просто, — он опустил взгляд и вновь ощутил заботливое прикосновение.       «Счастье вообще — штука сложная. Но я в вас верю, даттебане».       Они не признались друг другу в том, что слышали её голос. Боялись, того, что другой мог не слышать. Это значило бы, это была просто фантазия. Только Шинигами точно знал, что голос Кушины действительно звучал в мире живых. Ещё бы — он сам позволил ей сказать пару ласковых близким. Правда, он даже не предполагал, что «ласковые» слова действительно таковыми окажутся. Но так ведь даже лучше, верно?