Мама, роди меня обратно!

      Несмотря на то, что под договором о «дружбе, мире и жвачке» обе стороны подписались добровольно, «дружно, мирно и жвачно» жить всё ещё не получалось. Разве что теперь склоки не несли за собой намерения задеть друг друга побольнее. И всё же пока было сложно. Наруто искренне старался верить в то, что именно «пока».       А Курама не забывал на ежедневной основе проводить ему воспитательные лекции о том, как следует общаться с родителями (в их случае — родителем), отпускать обиды и двигаться по жизни дальше. Узумаки допускал мысль о том, что Лис действительно пытался ему помочь этими плановыми мозгоклюйствами, но Курама, определённо, был преотвратным психотерапевтом. Заканчивались такие беседы-склоки, как правило, взаимным игнорированием, которое тянулось до следующего вечера. Больше всего Наруто угнетало то, что, как бы то ни хотелось отрицать, Курама говорил действительно правильные вещи. Правда, делал это в крайне уничижительной форме, что портило весь эффект.       А Лис не сдавался и с натуральным ослиным упрямством продолжал «психотерапию». Он решительно был намерен заставить Наруто принять то, что он вот уже долбанных три года принимать отказывался.       Прошлое осталось в будущем, куда им удастся попасть не раньше, чем через тридцать лет, причём это будет для них настоящим.       Наруто не был повинен в очередной смерти мамы.       Четвёртый имел право быть неидеальным.       Самоубийство — не выход. Об этом они договорились практически сразу, но Курама на всякий случай время от времени напоминал.       Вторая жизнь — это не наказание за грехи и ошибки прошлого, а возможность — их не совершить и не допустить.       Узумаки всё больше и больше укреплялся во мнении о том, что Курама избрал тактику измора. Проще было с ним согласиться, чем терпеть эти измывательства день за днём без остановки. К тому же имелся-таки от них реально ощутимый положительный эффект: после ругани с Лисом у Наруто зачастую не находилось сил бунтовать в общении с Четвёртым.       В целом, за эти пару месяцев всё действительно стало в разы лучше. Они простили друг другу гибель Кушины, что на самом деле было весьма странно, ведь никто из них изначально виноват и не был. Хотя какая разница, если от этого им обоим стало легче? Наруто был в процессе примирения с тем, что Четвёртый, шибанувшись лбом о косяк, мог крепко выразиться, и с тем, что он вообще мог удариться лбом об косяк, предварительно то не запланировав. Сам Минато по большому счёту учился спокойно относиться к аналогичной ситуации в отношении сына. Хотя язвительная форма общения грозилась навсегда остаться в их семье правилом хорошего тона. Но со всем этим можно было бы мирно сосуществовать, если бы…       Если бы Четвёртый перестал накладывать на сына ограничения, необходимые в случаях обычных детей и уничижительные в случае Наруто. Хотя, говоря откровенно, ограничения эти распространялись лишь на разные аспекты искусства шиноби. И они были действительно оправданными. Сколько бы Узумаки ни было ментально, физически ему только-только должно было стукнуть три. И, наверное, это было единственным, с чем Наруто мириться даже не собирался пытаться.       — От того, что ты опять с ним поцапался, быстрее он тебе не скажет, где хранится метательное железо, — а Курама снова начинал вечерний ликбез. Замечание было максимально очевидным, отчего Узумаки недовольно поёжился. Самый любимый метод Лиса привести носителя в себя — беспардонное давление на совесть. — Я и есть твоя совесть, твой мозг и твой персональный счётчик причинно-следственных связей, — Наруто закатил глаза. — Просто осознай…       — Знаю-знаю, можешь не продолжать, о, снизошедший до меня, простого смертного, — перебил его Узумаки. — Осознай, смирись и живи спокойно. Лепи куличики и радуйся бытию трёхлетки.       — Конечно, мне приходится снисходить до твоего уровня: иначе твою отсутствующую логику не понять, — лениво огрызнулся Курама. — Я сейчас кощунственную вещь скажу, да простит меня твой папаша, но какого чёрта ты к нему вообще прицепился с этим искусством шиноби?       Разговор мало того, что не принял привычный тон наставления интеллектуальных калек на путь высокой морали и нравственности, так ещё и ушёл в весьма сомнительное русло. Наруто чуял тем местом, которым, по мнению Курамы, обычно мыслил, что тот в кои-то веки решил посоветовать что-то, что действительно облегчит Наруто жизнь. Но была одна проблема… Узумаки искренне не понял, к чему Лис клонил.       — Я прицепился к Четвёртому потому, что он мой отец? — вопросительно ответил Наруто, понимая, что его сейчас обвинят в идиотизме, потому что Кураме, как он сам думал, было лучше знать, почему же Наруто прицепился к Четвёртому.       — Идиот, — что и требовалось доказать, — ты прицепился к нему, потому что до безобразия умственно ограничен.       — Предлагаю на этом моменте вспомнить о том, что ты — мой мозг и персональный счётчик причинно-следственных связей, так что это твои косяки, — с чувством внутреннего злорадного торжества Наруто флегматично перелистнул страницу доисторического трактата о чакре.       Штука, к искреннему удивлению Наруто, оказалась не смертельно скучной. Даже интересной. Местами. Редкими. Но сам факт! В целом, он бы махом «проглотил» это научное сочинение, если бы не его лексика. Памятуя свой разговор с Рикудо, Узумаки всё больше уверялся в том, что трактат был написал либо самим дедом, либо его особо способным, в плохом смысле, учеником. А все последующие издания какого-то биджу сохранили вид работы в первой редакции. Как итог, довольно увлекательное по своей сути чтиво было написано так, что из всех известных Наруто людей, не сломав себе мозг, прочесть его смогла бы разве что Сакура-чан.       Кстати, Узумаки решил, коль у него были время и возможность, тщательно залатать пробелы в теории всевозможных видов дзюцу. Медицинских в том числе. Поэтому, собственно, и пришлось лезть в теорию чакры, ибо, не имея полномасштабного понимания «что такое чакра, и с чем её едят», разобраться в ирьёниндзюцу оказалось… цензурно говоря, геморно. Наруто готов был поставить руку на отсечение, пока он пытался вникнуть во все тонкости применения дзюцу с точки зрения теории, Нидайме медленно и мучительно проворачивался в гробу. А когда Узумаки посягал на медицину, то Шодай просто начинал метаться в истерике на Том Свете. Шодай, однозначно, отреагировал куда более ярко и панически, нежели Нидайме. Хотя опошлению прописных истин чрезвычайно извращённым путём, путём постижения их разумом Наруто, в душе эти двое ужаснулись одинаково сильно.       — Ты мне объясни, папенькин сынок, другие шиноби в этом мире перевелись, что ли? — неожиданно снова подал голос Курама.       Наруто вздрогнул и ошалело вытаращился перед собой куда-то сквозь трактат. А Курама был прав…       — Естественно, — фыркнул Лис. — Я всегда прав. А в чём конкретно в этот раз? — с хорошо скрываемым интересом спросил он, но Наруто лишь отмахнулся, хотя Курама во внутреннем мире видеть этого никак не мог.       А прав был Курама в том, что назвал Наруто идиотом, хотя тот, конечно, не признался бы в этом вслух даже в обмен на возвращение в прошлое-будущее. По крайней мере, он в это верил: тут надёжнее было бы посмотреть, как бы он себя повёл, когда бы ему предложили такую альтернативу. В этой ситуации от осознания такого безыскусного самообмана Наруто уберегала нулевая вероятность поступления предложения возвращения в «родной» мир, вообще на каких бы то ни было условиях. Впрочем, думал он сейчас отнюдь не об этом…       Он ведь мог прицепиться к Какаши-сенсей. В конце концов, сенсей она ему или где?! К слову, когда Наруто осознал такой пикантный момент, как несоответствие пола наставника, привычному для самого Наруто, он впал в такой ступор, что Минато едва не потащил его к медикам разбираться, что не так с ребёнком. Почему-то эта новость повергла Узумаки в такой животный ужас, какой он испытывал лишь на поле боя перед более сильными противникам по малолетству. А потом была апатия.       Наверное, такое острое неприятие относительно безобидной перемены произошло потому, что Какаши-девушка — чертовски наглядное доказательство того, что Наруто действительно загремел в другой мир. Даже смешно, что его так вынесло именно от несанкционированной смены пола близкого ему человека, а не от собственного возврата в младенчество. Наруто не ощущал себя ребёнком, несмотря на многочисленные превратности бытия ребёнка, которые неотлучно сопровождали его эти три года. Их каким-то образом выходило отрицать. А вот небольшую, но совершенно точно не плоскую грудь Какаши-сенсей отрицать не выходило. Тогда Узумаки впервые пожалел о том, что вновь научился видеть.       Почему Наруто упрямо называл Какаши «сенсей», не понимал никто, кроме Минато, который догадался сам. Однако это было вполне себе безобидно, поэтому попытки выяснить такую вот причуду Узумаки быстро прекратились, а все вокруг уже давным-давно привыкли. То, что Какаши — сенсей, теперь было идиомой, которая вообще никого не смущала.       Наруто мог бы, конечно, избавиться от этой речевой привычки во имя беспалевности, но это было бы слишком. Это было всё равно, что перестать называть отца «Четвёртым» или начать называть Джирайю как-то иначе чем «Эро-Сеннин», а Цунаде — не «Цунаде баа-чан». Наруто сделал над собой усилие, дабы принять физические отличия этого мира от родного. Но менять природу отношений с дорогими ему людьми, и даже с Четвёртым, будь он неладен, Узумаки не согласился бы ни за что. Вот тут даже соблазн вернуться назад стал бы недостаточно весомым аргументом. Наруто лучше бы удавился, чем, например, стал воспринимать того же теме не лучшим другом, а как-то иначе. Хотя… с враждой он бы ещё смирился: в конце концов, плавали — знали. Но вот если бы ему довелось в Саске влюбиться… тогда бы уговоры Курамы не помогли, потому что из этой ситуации выход был лишь один — и это самоубийство.       Хотя на смене пола Какаши-сенсей саркастичные шуточки от мироздания не закончились. С тех пор, как Четвёртый ради сохранения хоть какого-то подобия семейной идиллии стал время от времени отчаливать из дома на миссии, Наруто стали оставлять с ответственным лицом. И когда он познакомился с этим «ответственным лицом», он второй раз в этой жизни прочувствовал охреневание каждой клеточкой своего мелкого тела. Вот уж с кем Наруто не планировал более встречаться так это с Учихой Обито. Узумаки, конечно, относился с пониманием к истории этого человека из своего мира, что в большей степени предопределило отношение к нему Какаши-сенсея и Четвёртого, но…       Но, Мадару им в жёны, это же был Учиха Обито! Биджуев Учиха Обито. Тот самый, который в их мире был лидером «Акацуки», организовал нападение Кьюби на Коноху, принял непосредственное участие в умерщвлении клана Учиха, запудрил к херам мозг теме и развязал, сука, войну! И как с этим жить Наруто не знал. И уж тем более он не понимал, как ему находиться дольше пары минут наедине с этим человеком. Узумаки впервые заговорил не по делу и одновременно с этим сматерился при Четвёртом, когда тот объявил, что в его отсутствие обитать сыну придётся в доме самого двинутого Учихи из всех, которые существовали в истории. А это, на минуточку, просто неимоверное достижение, учитывая то, что двинутось у Учиха — это черта семейная.       Наруто немного, буквально совсем чуть-чуть, если честно очень сильно и всерьёз, побаивался того, что, вполне возможно, был такой шанс, что, может быть, если бы что-то пошло не так, то он, наверное, мог бы чисто случайно, по стечению обстоятельств, правда нечаянно и без всякого злого умысла Учиху сделать самую малость не совсем чтобы (действительно, очень слегка) неживым. И Узумаки отчасти такие сомнения смущали, когда он с вещами для временного проживания оказался на пороге дома потенциально им убиенного.       К очередному шоку Наруто, Обито был до того бешено активным и жизнерадостно навязчивым, что игнорировать его существование не особо получилось дольше пары часов. С тихим ужасом благодаря Кураме эти пару часов Узумаки осознавал, что у него самого практически такой же характер. И теме с Сакурой-чан в их генинскую бытность терпели нечто подобное… И это был полный Риннешаринган, товарищи! Какой же, чёрт возьми, у теме был запас выдержки, если он столько лет умудрялся отнекиваться от этого отношения?! Наверное, это было известно только Ками да Итачи с Данзо, которые таки умудрились при жизни довести его до точки кипения. Правда, для них обоих это оказалось последним, что они сделали в своих жизнях…       Оказалось, что в нормальном — условно нормальном, точнее, потому что Учиха, по определению ненормальны — состоянии Учиха Обито был приятным малым. Он много болтал, но обладал редким даром делать это интересно. Наруто невольно повёлся, о чём, впрочем, теперь не жалел. Хотя иногда по старой памяти мог продумать план его убийства, когда заняться было совсем нечем. Но это так — просто шутки… На всякий случай. А то, мало ли?.. Тем более, Курама одобрял. Не мог же он плохое советовать, в конце концов? Не мог ведь? А так Учиха, конечно, оказался хорошим парнем. Правда и расслабляться слишком не стоило. Но человек всё-таки он был хороший. Наруто был теперь в этом абсолютно уверен, наверное.       Так вот. В процессе общения с Учихой, а Узумаки называл этого Учиху только так и никак иначе в виду некоторых особенностей (таких, например, как наличие памяти), Наруто узнал много в перспективе важных вещей.       Во-первых, Обито на миссии «Каннаби-кьё» не помер лишь потому, что… Наруто честно удивился, просто успел выбежать из-под обвала. Может, из-за того, что Какаши здесь — девушка, её грудь как-то там отпружинила при падении, и упала она иначе. Плевать, что им было тогда по десять и ни о какой груди речь не шла. Ну или этот Учиха оказался ловчее. Но Наруто больше нравился вариант про грудь. Курама говорил, что это в нём так жила память об Эро-Сеннине.       К слову, у Какаши-сенсей имелся полный комплект глаз. Выглядело весьма странно. Наруто очень долго не мог привыкнуть к нелепому огрызку чёлки, вечно торчавшему из-под протектора. Он вообще подозревал, что местная сенсей комплексует из-за отрицающих гравитацию волос и репутации матерого убийцы. Причём из-за первого, точно, больше…       Ками, почему стоит стать умному человеку женщиной и у него едва заметно, но всё же атрофируется мозг? Когда Узумаки о таком задумывался, невольно представлял себе женскую версию теме. Логику лучшего друга Наруто постичь так и не смог, а что было бы, родись он, Ками упаси, девушкой? Такого бы мир шиноби не пережил, потому что Узумаки бы не смог поднять на девушку руку, а он объективно выступил в свое время единственной преградой между «Саске» и «разрушением мира»… Жуть, в общем.       Да, а Какаши-сенсей Наруто ненавязчиво и планомерно теперь избавлял от комплексов. Причём в содружестве с Курамой и усилиями Учихи, которого гениальный дуэт «Девятихвостый Узумаки» незаметно науськивал и по-доброму радовался плодам своей деятельности. В прошлом месяце Какаши-сенсей одела платье! Это была их личная победа.       Ещё из интересного было то, что Рин Нохара умерла и здесь, что сильно ударило по Учихе, поскольку и эта его версия её любила. Причём смерть Рин была явлением загадочным и плотно укутанным во мрак секретности. Знали обстоятельства только Какаши, которая была свидетелем, Четвёртый, которому она рассказала, и руководство, которому она отчитывалась. Узумаки очень подозрительно подавился чаем, когда была затронута эта тема, но Учиха под влиянием болезненных воспоминаний был рассеян и не обратил на это должного внимания. А Наруто с Курамой единогласно пришли к выводу о том, что в этом мире история повторилась.       В целом, жизнь складывалась сносно. Примирение с Четвёртым шло. Туго, со скрипом, но шло. Они уже, сами того не замечая, могли хорошо провести вечер. К тому же не по отдельности! Какаши-сенсей была с какими-то своими чисто женскими странностями, слабо понятными Наруто, но уже стала родной. И, стоило признать, если отмести эти девичьи заморочки, Какаши-сенсей вообще ничем, кроме груди и… опустим, от себя-мужчины не отличалась. Отношения их теперь больше походили на братско-сестринские, но Наруто был этим абсолютно доволен. А Учиха всё реже вызывал в Узумаки желание его умертвить и всё больше заставлял его забывать о том, что в иных обстоятельствах человек по имени Обито Учиха мог бы стать главной угрозой мировому порядку в истории мира шиноби. Наруто даже мог бы сказать, что жизнь складывалась хорошо, если бы…       Если бы кто-то стёр ему воспоминание о первом и пока последнем его визите в дом главы клана Учиха.       Именно тогда Наруто окончательно и бесповоротно осознал то, что ни черта не будет прежним. Вообще. Ничего.       Теперь всё действительно будет иначе.       История того визита заслуженно относилась к категории «и смех, и грех». В один прекрасный день Учиху совершенно срочно сдернули в корпус, причём предвиделось то, что зависнет он там как минимум на ночь. Кто, зачем и почему, Узумаки, само собой, не объяснили, зато поставили перед фактом о очередном переезде. Он уже более-менее привык к тому времени, что его в силу «возраста» вечно оставляли за бортом значимых событий, поэтому даже не возмущался вслух. То, что он говорил про себя, — тема отдельная, преисполненная обиды, отчаяния и обсценной лексики.       И на этот раз его удостоили чести остаться в доме главы клана Учиха, который был другом Четвёртому. А ещё — отцом теме и Учихи Итачи… Наруто давно думал о том, как произойдёт его первая встреча с местным теме. И ничего хорошего там и не придумал. Теме, как бы то слащаво и сопливо ни звучало, был всего один. А значит, местный теме — это не «теме» в том смысле этого слова, которое в него вкладывал Узумаки, а просто мальчик по имени Саске. Поэтому встречаться с Саске ни в тот момент, ни когда-либо вообще Наруто не хотел совершенно.       Попав в дом главы Учиха, Узумаки, вопреки собственным наивным ожиданиям, встретил не Саске, который бы посмотрел на него надменно и буркнул какое-нибудь нелепое «бака» вместо родного сердцу «добе». Нет, его встретила женщина. И как формально взрослый мужчина Наруто мог с уверенностью сказать, что она была красива. Откровенно говоря, она даже была красивее Хинаты. Неудивительно, что и Саске, и Итачи были на редкость смазливыми на морду лица при такой маме. Хотя даже практически девчачье лицо теме не обладало той настоящей женской красотой, какая присутствовала во всех чертах Учихи Микото.       Она улыбалась очень слабо, едва заметно. Но смотрела доброжелательно. По её взгляду было видно, что она искренне радовалась встрече с Наруто. Бессознательно он улыбнулся открыто, так, как редко кому улыбался в этой жизни. Она плавно присела рядом и вытянула руки, собираясь его взять. Всегда он реагировал острым неприятием на любые поползновения против его самостоятельности и пресекал их чрезмерно резко. Но на этот раз лишь сделал шаг назад и, продолжая улыбаться, покачал головой из стороны в сторону.       Микото-сан без слов с первой же секунды вызвала в нём глубочайшую симпатию. Наверное, потому, что чем-то она была похожа на Хинату… Курама, естественно, не преминул потом поиздеваться над Узумаки по этому поводу. Мол, Лису было стыдно от того, насколько его носитель — извращенец. Это же надо — симпатизировать Учихе, являясь джинчурики Кьюби. И это если опустить то, что она дважды мать, замужняя и, к слову, родила Учиху Саске, которого Наруто любил звать лучшим другом. Правда, такая акция насмехательств больше не повторялась, потому что Курама понял, что действительно задел Узумаки за больное, что было глобальной редкостью. Он всё ещё тосковал по своей семье…       — Ты боишься? — осторожно, чтобы не спугнуть, спросила Микото-сан.       — Не-а. Просто не люблю, когда меня берут на руки, — по-прежнему улыбаясь совершенно спокойно ответил Наруто.       — Если Минато-сенсей узнает, он сдаст вам его на ПМЖ, — сипло от шока булькнул Учиха, который Обито.       — Почему это? — спросила она, так и не поднявшись.       — Потому что вы первый человек, с которым Наруто с ходу поладил. Да, трикстер мелкий? — беззлобно уточнил он.       — Не зовите ребёнка трикстером, и он будет более дружелюбен. Да, Наруто-кун?       — Совершенно верно подмечено, я считаю, даттебайо! — жизнерадостно поддакнул Узумаки, а Микото-сан оценивающе удивленно его осмотрела.       — А ты очень хорошо разговариваешь для своего возраста, — хитро щурясь отметила она, а Наруто, смутившись потёр нос.       — Это я — в маму. Во мне вообще всё хорошее — в маму, — Наруто ухмыльнулся слегка едко.       — А папа? Разве ничего нет от папы?       — От него?.. — он закатил глаза и скривил рот набок, будто искреннее размышлял над ответом. — Ну, всё плохое — у меня своё… — пожал он плечами.       — А в тебе есть плохое? — кажется, она впечатлилась ещё сильнее.       — Конечно, ‘ттебайо. В любом человеке есть.       — Вот как, — она снова заулыбалась. — Получается, хорошее — от мамы, — Наруто кивнул. — Плохое — своё, — ещё кивок. — А от папы — ничего?       — Внешность. Слишком яркая для шиноби внешность у меня от него, — наигранно удрученно поделился «горем» Узумаки, а Микото-сан рассмеялась, отчего он вновь не сдержал открытую улыбку.       — Значит, ты будешь шиноби, когда вырастешь?       — Я уже шиноби! И я обязательно стану Хокаге! — он подпрыгнул и расставил руки и ноги, как когда-то это делал Эро-Сеннин. — Самым-самым крутым Хокаге! И превзойду Четвёртого, даттебайо! — Микото-сан приложила ладонь к губам, чтобы не рассмеяться, а со стороны сёдзи, ведущей внутрь дома, послышался тихий озадаченный хмык.       Не успел Наруто посмотреть, кто там стоял, как голос подал Учиха:       — Так, всё, я убежал! Рад, что вы сошлись характерами! — он показал язык «маленькому трикстеру» и исчез со скоростью Шуншина.       — Добрый день, — раздался мальчишеский голос с хрипотцой, свойственной тем, кто говорит мало.       Наруто снова обернулся к сёдзи, потому что обращались к нему. Он хотел пожелать доброго утра в ответ, но так и замер, забыв, что собирался делать. На него смотрел мальчик лет восьми. Сколько раз Узумаки виделся с ним в той жизни? Три?.. Нет… Ками, нет. Он виделся с ним четыре раза.       — Учиха Итачи, — едва слышно сказал Наруто, всё ещё глядя на мальчика неприлично пристально.       Итачи слегка нахмурился и чуть склонил голову набок.       — Верно. Я могу узнать, кто вы? — с прежним спокойствием спросил он.       А единственной внятной мыслью Наруто было то, что Итачи был таким же до жути вежливым, как Хината. От Узумаки ждали ответ, но его капитально перемкнуло. Ни с кем из жителей этого мира у него ещё не возникало подобной ситуации. Капитальный диссонанс воспоминаний с реальностью. Того не смог добиться даже Учиха Обито.       А Учиха Итачи смог.       Наруто продолжал откровенно таращиться. Ему не было стыдно: он даже не осознавал того, что это должно быть стыдно. Его настолько оторвало от реальности.       На лбу Итачи был завязан хитай. Неперечёркнутый. Практически новый. Без сколов. Даже без царапин. Будто он только вчера его получил. Тени-складки под глазами были лишь едва обозначены. Сейчас даже с трудом верилось в то, что к его восемнадцати они будут перечёркивать его щеки длинными полосами.       Свою первую встречу с Учихой Итачи до этого момента Наруто едва помнил. Она настолько затёрлась в памяти, что он фактически он ней забыл. Итачи было тогда лет двенадцать. Его детская внешность воскресила это воспоминание в памяти Узумаки. Вечер. Лавочка. Пустая игровая площадка. Незнакомый тогда Наруто мальчик заговорил с ним. Не так, как это делали другие. Без отторжения или дружелюбия. С интересом.       Учиха Итачи… Первый человек в жизни Наруто, который сказал ему, что он сможет стать Хокаге.       А несколько лет спустя Итачи пришёл в Отаку как член «Акацуки», чтобы «забрать Кьюби».       Настолько он отличался внешне от себя-ребёнка, что Наруто до этого момента не связывал странноватого, но доброго мальчика с человеком, убившим по приказу собственный клан. На лице взрослого Итачи были яркие отпечатки образа жизни нукенина. А лицо мальчика, стоявшего сейчас перед Наруто, было чистым. Во всех смыслах этого слова. Узумаки видел невинную наивность в этом Итачи. То, что так разительно отличало его от того человека, которым он мог бы стать в будущем.       И Наруто стало страшно. По-настоящему страшно. Настолько, что он уже и не помнил, когда испытывал такой страх. Если он ничего не сделает… если он не справится… То этот «чистый» мальчик перед ним станет тем, чьё лицо будет годами выпускаться на страницах книги Бинго с меткой «смертельно опасен», чьи руки по локоть утонут в крови, за чью смерть будут пить… Интересно, этот Итачи уже убивал?..       Мог ли Наруто что-то действительно изменить? Мог ли он повлиять на судьбу Учихи Итачи? Эро-Саннина? Скольких он был способен уберечь от их ужасной возможной участи?       Если он мог помочь хотя бы одному, то всё было не зря.       — Наруто-кун? — тревожно окликнула его Микото-сан.       Узумаки аж передёрнуло. Он ошалело уставился на неё. Почему она на него так смотрела?.. Точно. Конечно. Она ведь не могла знать причину, по которой его так поразила встреча с её сыном. «Ч-чёрт! А что делать-то теперь, ‘ттебайо?!», — запаниковал про себя Наруто. Надо было выкручиваться, причём срочно.       «Скажи, что давно хотел познакомиться с Учихой Итачи», — беспечно предложил Лис.       — Я просто давно хотел познакомиться с Учихой Итачи, — безлико повторил за Лисом его носитель.       — Ах, вот как, — растерянно сказала Микото-сан, явно не поверив словам Наруто.       «Сначала представься, дурья башка. Тебя о твоём имени вообще-то спрашивали», — кисло напомнил Курама и безнадежно вздохнул.       — Ой! — вскрикнул Наруто, чем ещё больше озадачил Учих. — Я Наруто Узумаки, даттебайо! — он широко улыбнулся и растрепал волосы на затылке.       Тот смотрел на него очень опасливо и недоверчиво. Так смотрели на душевно больных, потому что неизвестно, что стоило от них ждать.       «Да ты и есть душевно больной», — буркнул Лис.       Не успел Наруто что-либо ему ответить, как заговорила Микото-сан:       — Наруто-кун. А не расскажешь, почему ты хотел познакомиться с Итачи?       «Курама, что говорить?!»       «А что ты меня спрашиваешь? Это ж ты хотел с ним познакомиться. Тебе виднее», — по его голосу было слышно, что он злорадно скалился.       «Это же ты посоветовал!» — Наруто снова начал паниковать: чем дольше он молчал, тупо улыбаясь, тем сильнее Учихи укреплялись во мнении о том, что он психически болен.       — Если не хочешь, то…       — Просто Учиха Итачи — лучший выпускник в истории академии! — перебил он Микото-сан, потому что Курама соизволил-таки помочь. — Это ведь так круто — познакомиться с таким человеком лично! — искренне добавил Узумаки от себя.       Итачи очень скептично оглядел его, едва заметно приподняв бровь. Учиха явно не был смущён. Но и как данность такое заявление очевидно не принял. Только Ками было известно, что у него вообще творилось в голове в тот момент. Но сказал он следующее:       — Мне тоже очень приятно познакомиться с тобой, Наруто-кун, — он уважительно склонил голову, а потом поднял взгляд на часы и обернулся к Микото-сан. — Я пойду, мама.       — Миссия? — уточнила она.       — Да, — ответ был откровенно удручённым.       — D-ранг, что ли? — без задней мысли ляпнул Наруто.       И Микото-сан, и Итачи снова удивлённо на него уставились.       — Что? Эти миссии ведь самые паршивые. То огороды полешь, то кошек неадекватных отлавливаешь. А когда с детьми приходится сидеть!.. — разошёлся Наруто, но был осажен тихим и обречённым «добе» из-за спины Итачи.       Узумаки замолк. И снова вытаращился. Только теперь на Саске… На Саске, у которого почему-то было два хвостика, как у девчонки. Но он совершенно по-темешному высокомерно и с упрёком в идиотизме смотрел на «добе». Даже «добе» он сказал так, как мог сказать только Саске. Не какой-нибудь обычный Саске, а именно тот Саске, который был «теме». У этого Саске черты лица были непривычно детскими. И всё бы — ничего, если бы эти черты даже так не выглядели непривычно девчачьими. Этот Саске был похож на Микото-сан даже больше, чем теме. И…       «Слышь, блаженный. Кончай себя уговаривать. Ты ведь уже понял. Этот Саске —девочка. Миленькая, кстати. Только характер по-прежнему — говно», — индифферентно заключил Курама.       У Наруто на осмысление ушло секунд тридцать, которые почему-то никто не нарушал молчание. А потому он ткнул пальцем в сторону Саске-девочки и тупо заорал. К такому готовым быть нельзя. Вообще ничего не способно подготовить морально к чему-то подобному. Какаши-сенсей — баба? Да пожалуйста! С этим жить можно. Даже Эро-Сеннин, окажись он бабой в это проклятом мире, не смог бы заставить Наруто охренеть настолько. Да, он бы обязательно охренел, но точно не до такой степени. В мире, в котором Саске — баба, не было места их прежней дружбе, полной извечного взаимного желания ткнуть друг в друга Чидори и Расенганом.       Наруто резко смолк, глядя всё такими же бешеными глазами. По нему в тот момент было видно, что даже он сам сомневался с собственном психическом здоровье.       «Узумаки… ты ведь понимаешь, что мы теперь никак не выкрутимся, если нас спросят, какого Шукаку лысого, ты сейчас вытворял?» — ровно спросил Курама замогильным голосом.       — Ага… понимаю, — ответил тот вслух, чем окончательно сбил с толку Учих, которые окончательно перестали сами что-либо понимать.       «Сматываемся!» — хором заорали в подсознании Наруто и Лис.       И Наруто сбежал. Просто молча развернулся и дал дёру. Прибежал в корпус, чтобы известить Учиху, который Обито, что эти пару дней лучше проведёт один у него дома. Там снова столкнулся с Итачи, который со своей командой пришёл на выдачу миссии. Не став дожидаться его реакции на повторную встречу, Наруто снова удрал и, так и не предупредив нужного Учиху, свалил к нему домой.       Причину этого позора он, как ни странно, озвучил лишь Четвёртому. Он, кстати, подозрительно сильно распереживался из-за того, что главная семья Учиха теперь однозначно считала Наруто Узумаки совершенно невменяемым. И Наруто соврал бы, если бы сказал, что ему не было обидно, когда Четвёртый в приступе дичайшего хохота свалился с дивана.       Хотя обиду с лихвой перекрыла концовка того разговора. Наруто тогда в самых расстроенных чувствах в сердцах воскликнул, что не хватало только того, чтобы Эро-Сеннин бабой оказался. Когда Четвёртый более-менее пришёл в себя и уточнил, кто такой Эро-Сеннин, он снова засмеялся, как ненормальный, узнав, что Эро-Сеннин — это Джирайя.       Потому что в этом мире Джирайя был ею.