***
Второй раз эту тему довелось затронуть где-то месяц спустя. Всё время до этого Элли старательно поддерживала их с Алеком общение на уровне друзей — всё те же беззлобные перепалки на работе, нечастые приглашения «на чай», разговоры. Она всё так же врывалась к нему в кабинет без предупреждения, вычитывала за грубость, если вдруг его естественная ершистость казалась ей чересчур, пыталась заставить есть нормальную — по правде говоря, ту, что нравится ей, — еду и хоть иногда не засиживаться допоздна на работе. Всё это было в порядке вещей — привычная обыденность ещё со времен расследования по делу Дэнни, и раньше Элли не особо задумывалась по этому поводу. Их общение складывалось как складывалось. Элли, конечно, старалась по мере своих сил, чтобы оно складывалось в хорошем русле, но без лишних размышлений. Сейчас же не думать не получалось. Совершая привычные ей поступки и произнося привычные слова, Элли каждый раз ловила себя на мысли — так ли было раньше? Не выходит ли она за рамки, когда случайно в пылу спора хватает Алека за руку? Когда поправляет ему галстук, если тот висит совсем уже криво. Когда буквально силой впихивает в него что-то питательное и вкусное по её скромному мнению или так же силой заставляет напялить пальто и пойти наконец домой к дочери. Иногда она вздрагивала, уже потянувшись коснуться, и поспешно одёргивала руку, скрывая этот постыдный жест за очередной шуткой или безобидной подколкой. Иногда замечала за собой новую привычку — «просто дружеская помощь» в который раз поправляя непослушный галстук Алека; «мы же друзья в конце концов» в который раз задерживаясь допоздна, чтобы помочь ему с отчётами; «ну, пожалуйста, ну по дружбе, тебе же не сложно» в который раз уговаривая Харди съесть что-то помимо кофе во время обеда — слишком часто и навязчиво эти самые рамки очерчивать, и тогда начинала следить за словами с маниакальной-таки внимательностью. Будто разговаривает не с привычным, сто лет знакомым ворчливым бетой, а… с кем? С незнакомым омегой, который выглядит, как её старый друг, но, кто знает, как отреагирует на обыденные шутки? Тьфу, вот они, последствия треклятой политкорректности и повальной боязни задеть чьи-нибудь чувства! Элли силилась понять, что же поменялось в Алеке с тех пор, как она узнала, но как ни старалась, не замечала ничего, и это только больше путало и вносило раздрай. Элли злилась на саму себя и на всех вокруг, и всё становилось только хуже. Она уже раздумывала о том, чтобы поискать психотерапевта и разобраться в происходящем с профессионалом, когда Харди… — Что ты сейчас сказал? — Я сказал, убирай эти бумажки, мы идём в паб. — Он стоял над её столом высокий и непоколебимый, сложив руки на груди и нетерпеливо поглядывая на циферблат наручных часов, и Элли поняла, что не ослышалась. — В паб? — ещё раз спросила она и имела счастье лицезреть, как недовольно Алек закатывает глаза. — В паб. Мы с тобой. Вдвоём. Сегодня вечером. Сейчас, — повторил он и, когда Элли не сдвинулась с места и не произнесла ни слова, недовольно цокнул языком: — Ну давай же, думай быстрее, Миллер! Элли подумала, но явно не о том, чего он хотел. Вся эта ситуация казалась… знакомой? Миллер вдруг испытала невероятное чувство дежавю, как-будто всё это уже случалось, уже было, только немного по-другому. Алек так же стоял над её столом, речь так же шла о приглашении. Только в этот раз инициатива была на стороне Алека, и это казалось странным — Элли абсолютно не понимала его мотивов. Это озадачивало и чуточку пугало. — Почему ты меня приглашаешь? — спросила она, и это, видимо, стало последней каплей. — Потому что друзья так делают, — раздражённо протараторил Алек. — А мы же друзья с тобой, верно, Миллер? — и даже не став ждать ответа, потянул её за руку из-за стола: — Давай, просто скажи «да», и пойдём уже! Элли хмыкнула короткое «ага» и уже через пару минут оказалась за рулём. Ещё через минут двадцать — у барной стойки в «Лисице», потому что это было единственное место, которое Элли знала лично, и потому, что Харди, её приглашая, оказывается, сам не знал никакого. — Я не особо интересуюсь такими местами, — пожал он плечами, когда Элли спросила, куда именно. — Давай на твой вкус, а я уже всё оплачу. Так они оказались в «Лисице» — в небольшом тесном зале с полдесятком столиков и парой телевизоров, где как раз какая-то компания шумно смотрела футбол. Не очень подходящая для душевных излияний атмосфера, но, кажется, Харди это волновало мало. Он занял место у дальнего края стойки, заказал выпить себе и Элли, пока она приводила себя в относительно приемлемый для общественного места вид в туалете. И вот, сидя на не очень удобном стуле с бокалом какого-то коктейля и слушая приглушённые смешки и выкрики болельщиков, Элли изучала своего напарника взглядом и думала, во что это всё может вылиться. Харди сидел напротив — вроде бы привычный такой, ничем не примечательный Харди, как и всегда, и молча тянул из бокала виски. Элли тоже сделала первый глоток и чуть не подавилась от неожиданного вопроса: — Так значит, тебе так противно со мной, что даже выпить тебя пришлось тащить почти что силком? — Что? — выдохнула она, пытаясь сдержать кашель, и вдруг прищурилась сердито. — Какого чёрта ты задаёшь такие вопросы под руку? Хочешь увидеть, как эта ядрёная бурда пойдёт у меня носом?! — Хочу, чтобы ты честно сказала, что со мной не так, — тон его был решительный, но от того почему-то не менее грустный, и Элли вдруг почувствовала себя виноватой. — Всё с тобой так, — тихо ответила она, наблюдая, как Алек приканчивает один бокал в пару глотков и тут же заказывает второй. Когда он потянулся за третьим, Элли молча отобрала виски и вылила в свой и так мерзкий на вкус коктейль. — Хватит пить. У тебя сердце, не забывай. Взгляд у Алека сделался вдруг обиженный и будто влажный. Тёмные глаза хмуро блеснули в полумраке бара. — Я-то как раз не забываю, — вздохнул он как-то тяжело и вдруг низко-низко опустил голову, едва не касаясь столешницы лбом. Следующие его слова Элли едва расслышала: — Тебе… тебе так не нравится, что я оказался… не бетой? И это наконец объяснило всё. — Зачем ты говоришь так? — удивлённо округлила глаза Элли и тут же сделала то, о чём думала и чего хотела уже долгое время. С тех самых пор, наверное, как раскрыла этот дурацкий его секрет, — зарылась пальцами Алеку в густые тёмные волосы. — Как ты вообще мог подумать? Он промолчал. Да объяснять и не нужно было — Элли разом поняла, что было не так. И почему Алек принял всё слишком остро — в то время, как она изо всех сил старалась держать себя в рамках, он натыкался на эти её рамки каждый божий час. На рамки, которых раньше у них попросту не было. И как Элли могла подумать, что он не заметит одёргивание рук, нелепые отговорки и будто бы поселившееся у неё на языке пресловутое слово «друг». — Извини, — буквально прошептала она, и Алек крупно вздрогнул. — Извини, я просто… просто испугалась. Не тебя, нет, испугалась, что между нами всё станет по-другому. Что это всё, не знаю, обяжет к чему-то. И я не смогу так общаться с тобой. Что всё не будет так хорошо, как раньше… В общем, что я… то есть… а ты… это не из-за тебя, нет, боже упаси, просто… Она сбилась и замолчала, зажмурившись. Алек тоже ничего не говорил, и повисшая вдруг тишина показалась ей неловкой, неудобной. А ещё она так и не убрала руку из волос Харди и теперь совершенно не знала, что с этим делать. Точно не убрать — это перечеркнёт все её извинения, а оставить… Когда Алек поднял голову, осторожно выпутывая её пальцы вон, Элли почувствовала искреннюю благодарность, а когда он легко сжал её руку чуть выше запястья, поняла — извинения приняты. Всё действительно хорошо. — Это ни к чему не обяжет, ты же знаешь, — услышала она спокойный голос и, открыв глаза, увидела, что Алек улыбается. — Я всё такой же я, противный ворчливый говнюк. Ничего не изменилось, Миллер. И она поверила. Удивительно, но стало действительно легче. Настолько, что Элли даже позволила себе улыбнуться в ответ.***
— Вот скажи мне, только честно и не смейся, пожалуйста, но… — Элли устало вздохнула и погоняла соломинкой остатки очередного коктейля на дне бокала, подбирая слова. — Скажи, это было трудно? — Трудно что? Алек тоже вертел в руках пустой бокал с медленно тающим льдом — всего лишь второй за вечер, в то время, как Миллер, чутко контролирующая объёмы потребляемого им алкоголя — «У тебя, напоминаю, сраное сердце, и ты всё ещё пьёшь таблетки, я видела, поэтому не вздумай мне напиться сейчас, я не горю желанием потом везти тебя в больницу с обострением. И не спорь!» — сама прикончила уже четвёртый космополитен. — Ну, стать копом, например, — подумав, пояснила она и, ткнув в сторону Алека коктейльной трубочкой, добавила: — Без обид, хорошо, но обычно омегам не пробиться. Алек только пожал плечами. — А тебе? Готов спорить на что угодно, что даже альфа-статус не очень-то тебе помог. Это прозвучало обидно, но не смертельно — определённо не больше, чем на лёгкий укол трубочкой в плечо. — То есть, хочешь сказать, тебе не мешает, — Элли щёлкнула пальцами пару раз и очертила трубочкой в воздухе неровную окружность, — не мешают твои… особенности? Алек, потянувшийся было заказать бармену ещё виски, встретился с ней глазами и снова взял в руки бокал со льдом. — Не особо, — хмыкнул он, гоняя медленно тающие льдинки по кругу. — Я просто не забываю об осторожности, сейчас это не сложно, в каждой аптеке огромный выбор, ну, знаешь, всех необходимых средств. Да и я давно привык сам справляться, это же не первый год, и не второй, а, считай, лет с пятнадцати, когда стало… ярче проявляться. Элли улыбнулась. Спустя некоторое количество выпитого разговор явно стал более личным и несомненно более интересным, чем в начале. Даже чужие громкие голоса на фоне не мешали. Это немного смущало, но в крови уже гуляла парочка коктейлей, и этого было достаточно, чтобы задавать приходящие на ум вопросы вслух. А Харди было достаточно виски, чтобы отвечать — неожиданно прямо и откровенно. Даже на вопросы интимного характера. «И как, ты был миленьким мальчиком в школе, или такой же худой шпалой, как сейчас?» или «Как тебе запахи альф? Говорят, омежье чутьё отличается… Нет, стой, погоди, к чёрту альф — как тебе мой запах?» или: — И что, никого, кроме бывшей? Вот это уже прозвучало абсолютно нескромно — не удивительно, что Алек после такого надолго замолчал. На том конце зала что-то разбилось, кто-то затейливо ругнулся, и это показалось Элли оглушающе громким из-за повисшей между ними напряжённой молчанки. Она даже успела пожалеть, что вовремя не прикусила язык, когда Алек всё же заговорил. — Если честно, то нет, — тихо ответил он и смерил Элли медленным оценивающим взглядом. — Если совсем честно… Ты хочешь честно? Элли кивнула. — Если совсем честно, с женой у нас тоже всё было обычно. Она просто бета, мы не могли как-то по-другому, ну, а потом, ты знаешь, не до того стало со всем этим. Элли кивнула опять и задумчиво прикусила соломинку. — И что, прямо ни разу не было? И тебе ни разу не хотелось? Алек поднял на неё глаза — на мгновение Элли вдруг показалось, что он сейчас вскочит из-за стойки и просто сбежит, такие они были тёмные и даже чуточку злые. А потом Алек ещё и вздохнул неприятно тяжело, будто бы снова сердце даёт о себе знать. — Последний бокал, Миллер, — кивнул он на почти растаявший лёд и добавил тихо, прежде чем она успела возразить: — Это было в Сэндбруке. Дальше можно было не объяснять. — Эшворт, — Элли скорее даже не спрашивала — утверждала. Она в конце концов тоже не дура — прекрасно видела и понимала, занимаясь год назад повторным расследованием Сэндбрука, что у Ли к Алеку что-то личное. Что-то большее, чем ревность из-за жены и злость за вынужденную «ссылку». И Элли не была уверена, что хочет знать. — Эшворт, — повторил за ней Алек и, чуть помедлив, протянул пустой стакан. — Виски, Миллер. А потом я заткнусь и мы поедем по домам, обещаю.***
В Сэндбруке было много ошибок. Оглядываясь назад, Алек уверенно может сказать — весь Сэндбрук был одной сплошной ошибкой. И дело даже не в потерянном кулоне. Не в измене жены. Не во всей той шумихе, что подняли вокруг расследования журналисты. Как ни крути, но они всё же были правы, называя его «худшим копом Британии», — Алек сам был во всём виноват. Действительно виноват. В самую первую их встречу Ли Эшворт прожёг его внимательным изучающим взглядом, и это — банальщина, но правда, — стало началом конца. Ли даже рта не раскрыл, как Алек уже знал — он пропал, пропал совсем, окончательно, бесповоротно. Как ни назови. В тот момент он прекрасно понял всех окрестных домохозяек, пускающих на Эшворта слюни — пускать-то было на что. Литые мускулы, больше подчёркнутые лёгкой майкой, чем скрытые; хищные черты лица, бархатный голос. Ли Эшворт был сильным альфой. Мечта любой омеги и беты. Бриллиант в их сэндбрукском захолустье. Его запах был густой и будто бы вязкий, смолянистый. От него пахло строительной пылью и древесными стружками, да так, что даже Алек, как обычно, накачанный блокаторами под завязку, раз вдохнув, почувствовал, как подгибаются от силы феромонов колени. — Детектив-инспектор Харди, — выдохнул он, протягивая ладонь для пожатия и вздрагивая ощутимо, когда Эшворт, его руку принял. — Нам нужно задать вам несколько вопросов. Ли Эшворт шумно втянул воздух, хищно раздувая ноздри. Светлые глаза блеснули удивлением и неподдельными интересом. — Для вас, что угодно. До самого конца разговора Алек боялся нормально дышать. Жена, должно быть, видела — она была на допросе с ним — и тоже всё поняла. Поняла эту непроизносимую вслух химию между ним и Ли. Да только слепой бы не понял. Наверное, именно тогда всё дало трещину: его отношения с Тесс, расследование. Спокойная жизнь. Алек нырнул в свои ощущения с головой. Абсолютно безрассудно для взрослого мужчины его возраста, невероятно глупо — но остановиться не мог. От запаха Ли каждый раз кружилась голова, он забивался в ноздри плотным туманом — и не важно, сколько таблеток Алек принял перед встречей — заставлял сбивчиво и часто дышать, оседал на коже, и даже когда Алек возвращался домой, к жене и дочери, Ли Эшворт незримо оставался с ним — волнительным запахом, так быстро пропитавшим его строгие пиджаки и рубашки. Находиться в одной допросной — тесной, плотно запечатанной коробке — было сущим мучением и одновременно острым запретным удовольствием. Дышать древесным запахом, любоваться лицом и телом. Чувствовать чужой пристально оценивающий взгляд на себе, будто бы раздевающий, проникающий глубоко под кожу, и читать удовольствие от увиденного на чужом лице. Конечно, Ли Эшворт знал — знал, кто Алек на самом деле. И ему это нравилось. Алеку нравилось тоже. Это было как наваждение, как проклятие — каждую свободную минуту думать о нём, представлять его рядом. Заперевшись вечером в ванной, судорожно вдыхать — снюхивать — пряный запах, осевший на собственной рубашке, чувствуя, как с каждым вдохом телом разливается непривычное, не знакомое до этого дня желание. Ему было стыдно перед Тесс за то, что она такое желание вызывать перестала, но не делать этого — не трогать себя, дыша запахом Ли Эшворта и представляя, что это его руки там, — Алек тоже не мог. Если бы он знал — если бы в далёкие пятнадцать лет не начал глушить свою сущность таблетками и курсами гормональной терапии ещё до первой течки, он бы понял — это не омут, не чувства, никакая не любовь, только то, что нормальные подростки-омеги переживают ещё в школе — первая похоть от сильного альфа-феромона, исключительно по случайности пробившегося сквозь блокаду подавляющих препаратов. Но он не знал. Алек Харди всю жизнь держал себя в узде, на привязи, под чутким контролем, а теперь стало поздно. Правду говорят, иногда чем раньше, тем лучше. Первая страсть накрыла Алека в том страшном возрасте, когда её легче всего принять за искренние глубокие чувства. Когда, наломав дров, этими самыми чувствами очень удобно прикрываться. В тот день, когда нашлось тело девочки Гиллеспи, Алек испортил всё.***
— Понимаешь, — Алек с грохотом опустил бокал на стойку, и Элли вздрогнула — она видела, читала в его напряжённой позе и сжатых кулаках, насколько это тяжело. — Понимаешь, в тот день я сказал Тесс, что хочу ещё раз поговорить с Эшвортом. Уточнить показания, так я это назвал, а сам… — Ты можешь не говорить, — Элли накрыла его ладонь своей, чуть сжимая, утешая, как незадолго до того делал он сам, но Алек покачал головой. — Не могу. Не могу, потому что знаешь, — он посмотрел ей в глаза, и Элли поняла, что не видела у него такого усталого измученного взгляда даже когда он чуть не умирал у неё на руках. — Знаешь, это я во всём виноват. Я развалил Сэндбрукское дело, дурак, потому что думал не о расследовании, а о том, как сильно хочу трахнуться с Эшвортом, и в тот день… В тот день я пришёл, не приняв блокаторы, я хотел… Элли сжала его ладонь сильнее и вдруг осознала, что Алек плачет. Впервые за всё то время, что они были знакомы. Крупные капли, чуть задерживаясь на ресницах, скатывались щеками вниз, и Элли потянулась стереть их рукой. — Это не твоя вина, — выдохнула она как можно более уверенно, касаясь кончиками пальцев его горячей щеки, и Алек всхлипнул чуть громче, потянулся к ней, утыкаясь носом в центр её ладони. — Как ты не понимаешь, — голос звучал надтреснуто и хрипло, — я тогда не думал об убитых девочках, о Тесс, чёрт, господи, я даже о дочери не думал, я думал, как приду к нему домой. Как мы окажемся в одной комнате, как… как он коснётся меня в первый раз, и запах… Да я собирался предложить ему себя — ты представляешь? Я шёл без ничего, как есть, я даже не собирался ничего говорить вслух. Думал, это будет понятно. Думал, он вдохнёт и сам… Это так мерзко, так… грязно. Я… я повёл себя, как тупая шлюха. Тупая течная сука… Алек говорил сбивчиво и путано, запинаясь через раз и часто поверхностно дыша. Элли боялась, что это снова сердце — от стресса и от виски — но не решалась перебить. Только потянула Алека ближе, позволив повиснуть на себе, вцепиться в лацканы пиджака на груди, ткнуться носом в основание шеи и шептать, вздрагивая и всхлипывая, своё признание у неё под самым ухом. Она слушала поспешный шёпот о том, как Ли Эшворт уже с порога, едва потянув воздух носом, впечатал Алека в стену, больно ударив затылком и до хруста сжав запястья. Как Эшворт шептал ему в шею пошлые мерзости, прикусывая кожу до крови. Как смеялся над ним, называл грязной полицейской шлюшкой и спрашивал, сколько молоденьких сержантов и стажёров уже имели его в рот. Как грубо, до синяков, лапал через рубашку. Как самого Алека от этого вело — от этого и от густого запаха стружек, который без щита блокаторов стал будто бы ещё острее и гуще. Как Эшворт втащил его в спальню и повалил на постель — Алек тогда повернул голову, зарывшись носом в подушки, и чуть не отключился сразу же от пробежавшей телом волны удовольствия — запах там был ещё сильнее. Как почувствовал сильные ловкие пальцы Ли на поясе брюк. Как его молнией буквально прошило, когда эти пальцы добрались наконец, до голой кожи — обжигающе холодные пальцы с грубыми подушечками. Как широкие ладони с нажимом огладили его бока, задирая рубашку к груди. Как Алек вывернул голову от очередного поцелуя до полуобморока, чтобы глотнуть воздуха — и встретился взглядом с Клэр Эшворт с большой фотографии на стене напротив. — Меня это отрезвило будто, — прошептал Алек, и Элли, до этого успокаивающе поглаживающая его по спине, замерла. — Ну, знаешь, я подумал о том, что будет чувствовать его жена, если узнает. Вспомнил её — постоянно мрачнеющую, стоит задать вопрос об их браке, явно подозревающую Ли в изменах, вынужденную терпеть на своём муже жадные взгляды подруг и соседок. И вспомнил Тесс. Каково ей будет узнать? Как я буду смотреть в глаза Дэйзи после этого? И что если она тоже узнает — узнает, что её папа выбрал не маму, а какого-то незнакомого мужчину. Алек сглотнул и сполз ниже, укладываясь лбом Элли на плечо. Висок, прижавшийся к её шее, показался Элли нездорово горячим. — Я испугался, — пробормотал Алек, и ей пришлось прислушиваться — голос его звучал ещё глуше. — Испугался и сказал Эшворту «нет». — Вот видишь, ты всё же был умница. Сказал ублюдку «нет», и ничего не натворил, — улыбнулась Элли, но плечи под её ладонями дрогнули, а потом Алек задрожал весь мелкой болезненной дрожью. — Что? Что не так? Я неправильно поняла? — Нет, всё п-правильно, — выдохнул он сквозь дрожь. — Я сказал «нет», но Ли… Эшворт… Алек снова нервно сглотнул, а у Элли похолодело в груди. Не может быть! То есть, может, почему нет, просто… просто это так страшно. Она представила это себе — полураздетый, растрёпанный Харди на кровати, Ли Эшворт, нависающий сверху, сверкающий злобой и недовольством во взгляде, желающий получить обещанное, — и действительно испугалась. Не то чтобы она считала Алека слабаком, но если сравнивать с Ли… Она представила, как он сдавил Алеку запястья, или прижал за горло, как он навалился всем телом сверху, не давая двигаться и вздохнуть. Как, наверное, что-то говорил. «Теперь так просто не отделаешься». «Куда же ты? Мы только начали». «Так не пойдёт, сука, мы так не договаривались…» — Значит, Эшворт… — Элли запнулась, не в силах проговорить догадку вслух. — Значит, он тебя… — Изнасиловал? — в голосе Алека ясно ощущалось что-то тёмное и страшное. — Нет. Нет, коп я или кто? Я просто выкрутил ему руку, оделся и сбежал. Просто сбежал… Элли вздохнула с облегчением: — Это же замечательно. — Алек только повёл плечами. — Ты всё равно умница — не поддался соблазну, дал отпор. Это неплохо ведь, так? Но Алек по-прежнему молчал, и в этом было что-то столь же плохое и страшное, как и в его голосе минуту назад. Элли стало неуютно, хотя, казалось бы, куда больше. — В тот вечер я, — выдохнул он наконец, — нашёл в реке тело Пиппы Гиллеспи.***
Запах Ли Эшворта всё так же окружал его со всех сторон. Прошло уже несколько часов, как Алек сбежал — сначала даже не разбираясь, куда, лишь бы подальше от проклятого дома, от ядовитого запаха. Едва выбежав на улицу, он дрожащими пальцами выудил из внутреннего кармана пиджака блистер с блокаторами и принял сразу три — чтобы не чувствовать как можно скорее: запах Эшворта, раньше такой притягательный, теперь казался резким и приторным. Алека мутило от него. Или от превышенной дозы подавителей. Ноги заплетались, а голова кружилась, и пару раз он едва не падал, только в последний момент успевая схватиться за ближайшую ветку. Сердце в груди бешено стучало и больно сжималось, будто ударяясь о рёбра; в висках рваным ритмом барабанов шумел пульс, и Алек почти не соображал, кто он и где, зачем, главное — дальше от мерзкого запаха. Но запах был повсюду. На одежде, пропитав каждый дюйм, каждую нитку рубашки и пиджака; на коже, как грязь отпечатавшись в тех местах, где её касались руки Эшворта, где целовали его губы. И это выводило Алека из себя. Одежду хотелось содрать с себя, грязные следы на коже смыть, счесать вместе с этой самой кожей — вдруг так запах уйдёт? — и в какой-то миг Алек обнаружил, что стоит по колено в воде. Куртка осталась на берегу, полы пиджака намокли и отяжелели, а тело обожгло холодом. Так хорошо! Алек выдохнул и, зачерпнув быстро немеющими от холода ладонями пригоршню воды, плеснул себе в лицо. Потом ещё и ещё, растирая замерзающими пальцами кожу на щеках и шее, где фантомной грязью остался ещё, как ему казалось, запах Ли. — Ну же, давай, — шептал он, остервенело растирая, царапая ногтями ключицы через рубашку. — Давай, уходи вон. Исчезни, чтоб тебя! Мерзкий запах должен был исчезнуть. Алек не думал о том, что скажет жене, вернувшись мокрым с ног до головы, как объяснит — главное — никакого запаха проклятых древесных стружек, никакого Эшворта на его коже. И не важно, что Тесс бета, она бы не услышала — слышал он, всё ещё чувствовал сквозь илистый болотный запах речной воды вонь проклятого Эшворта. Успокоился он, только когда от холода перехватило дыхание, больно сжало спазмом грудь, и Алек, на силу выдохнув сквозь зубы, качнулся и чуть не упал назад. Взгляд опять повело, запястья противно заныли. — Твою… — прошипел Алек и осёкся на полуслове. В воде чуть дальше, ближе к середине, была она (Алек сразу узнал — сколько раз видел фото) — в светлом домашнем костюмчике, с длинными русыми волосами. Пиппа Гиллеспи. Давно и бесповоротно мёртвая, проведшая в этой реке не один день. — Твою мать. Он не помнит точно, как именно вытаскивал тело из воды, воспоминание смазалось, смылось до накатывающих иногда ночами кошмаров, в которых — пахнущая тиной вода, немеющие руки, тяжёлый пиджак, тянущий на дно, бледное опухшее лицо мёртвой девочки и холод, холод, холод. Алек, кажется, не сразу вспомнил, что оставил телефон в куртке, и даже вспомнив, не сразу нашёл в себе силы дотянуться до нужного кармана и набрать Тесс. — Я н-на-ашёл её, — стуча зубами, выдохнул он в трубку и, кажется, говорил что-то ещё, отвечал на вопросы — Алек не помнит. Помнит только холодную мокрую землю под спиной, липнущую к телу одежду и боль — колющую, острую боль в груди на каждом вдохе-выдохе. А ещё то, что больше облегчения он постыдно испытал не от того, что нашлось, наконец, хотя бы тело Пиппы, а потому что теперь не придётся врать и оправдываться перед женой за мокрый костюм.***
Когда они выходили из паба, Алек по-прежнему мелко дрожал и не очень хорошо держался на ногах. Элли не знала, причиной тому был выпитый виски или заново пережитые потрясения прошлого, но сама она удивительно быстро от этого всего протрезвела и вполне уверенно отвела Харди под руку к машине. Час был поздний, но она никак не могла решить — ехать к нему или к себе. С одной стороны, Дэйзи волновать не хотелось, с другой — ей определённо не стоило видеть Алека в таком состоянии. А он явно чувствовал себя плохо. На бледном лбу выступила испарина и дышал он уже непривычно тяжело, Элли от такого отвыкла с тех пор, как ему сделали операцию на сердце. Сердце! Элли вдруг подумала, что это может быть оно — Алек нервничал сегодня много, неплохо так пил, а кто знает, как хорошо сочетаются с алкоголем его сердечные таблетки. Да и выглядело это похоже — Алек морщился и кривился, будто ему больно, не говоря ни слова и закрыв глаза. Элли видела уже такое. — Ты в порядке? — тихо спросила она и взяла его запястье, примеряясь к пульсу. — Выглядишь не очень, опять сердце шалит? Но Алек не ответил, только поднял на неё уже давно хорошо ей знакомый замученный взгляд — в этот раз какой-то отрешённо пустой, тёмный, будто бы до сих пор пьяный. Пульс под её пальцами забился быстро, но ровно. Нет, такого точно нельзя показывать Дэйзи. — Поехали, отвезём тебя домой быстрее, — вздохнула Элли и, наплевав на то, что сама порядочно выпила, вырулила с парковки на дорогу. — Переночуешь у меня, а дочери напишем смс, что ты задержался на работе. Алек молча приподнял бровь, и Элли расценила это как согласие. — Вот и отлично, — улыбнулась она и, чуть поднажав, доставила их к себе довольно быстро. В доме было темно — перед поездкой в «Лисицу» Элли успела позвонить Тому и настойчиво попросила его, уложив брата в семь, самому ложиться пораньше — и ей очень не хотелось шуметь, но действовать нужно было быстро. Алек всё так же тяжело дышал и, кажется, стал ещё бледнее. — Вот и нужно было так себя накручивать, — ворчала Элли каждую минуту, что они шли к дому — Алека не то чтобы нужно было тащить на себе, но он спотыкался через шаг и, пытаясь устоять на ногах, каждый раз чуть не утаскивал Миллер за собой, — а когда в прихожей ей пришлось снимать с него ботинки, даже шептала себе под нос что-то совсем неприличное. — Были столько времени знакомы и прекрасно жили без этих всех исповедей, так на тебе. О том, что она сама задала наводящий вопрос, думать не хотелось. Легче и охотней думалось о том, где устроить на ночь Алека — в гостиной на диване или всё же в спальне. В конце концов, спальный опыт у них уже был, только… в этот раз, пожалуй, она ляжет сверху на одеяле — Алека трусит какой-то нехороший совсем озноб, ему нужно тепло. — Нет, не сюда! — проворчала она, когда, разувшись, прошла в гостиную и застала Алека растянувшимся на диване. — Тебе нужно что-то помягче и, желательно, одеяло. Она дёрнула его пару раз за рукав пиджака, но Алек вывернулся и, неожиданно сильно сжав её запястье, просто потянул её на себя. Он был уже полусонный и вялый, даже глаз не открывал, но со своей целью справился — Элли была вынуждена присесть рядом. — Ну что ты делаешь? — спросила она мягко, впрочем, не надеясь на ответ, и, высвободив руку из хватки Алека, просто зарылась ладонью ему в волосы. Перебирая влажные от пота пряди, она думала об услышанном и прислушивалась к себе — как проклятая неопределённость, гложущая её последнее время, сменилась прежним желанием быть рядом, быть… другом. Заботиться, помогать… защищать. Последнее её озадачило — слишком уж похоже на инстинкты альфы — защищать омегу, всегда быть рядом. Не то чтобы она была сильно против… Алек просто не согласится. Алек, кстати, уснул, прижавшись к её руке щекой, и Элли залюбовалась — в отблесках фонарей, лезущих в неплотно задвинутые жалюзи, он казался моложе и ярче: меньше морщин, медный янтарный блеск в волосах, персиковые и тёмные рыжие веснушки. В тот вечер Элли впервые, наверное, подумала, что Алек в самом деле красивый. Она устроилась на диване рядом, оперевшись спиной на угол и уложив Алека себе на колени, укрыла их обоих пледом и сидела так почти до утра, пока и её не сморило — перебирала упрямые пряди волос, касалась лба, проверяя температуру, успокаивающе тормошила за плечо, когда сон Харди стал беспокойным, прорываясь кошмаром. Шепча ему на ухо утешающие, успокаивающие глупости, она чувствовала — в этом сне илистая вода, холод, запах Ли Эшворта и мёртвый укоряющий взгляд Пиппы Гилеспи, и потому гладила резко вздрагивающие плечи и повторяла, повторяла «Ты не виноват. Это не твоя вина. Ты невиновен. Всё хорошо. Тыневиноват…» бесчисленное количество раз. Так искренне, казалось ей, что у Алека не было никаких шансов ей не поверить.