***
Дома Алек оказывается утром следующего дня — пятница, впереди два выходных, Том в школе, Фред в саду, а Люси обещала их забрать, и Элли тоже позволяет себе расслабиться. Она наскоро собирает обед — бульон, сандвичи с курицей и кофе, чтоб его, чёрный и крепкий, как любит Харди, — пока Алек отмокает после больницы в душе. Хотелось бы что-то более подходящее случаю, но события последних дней Элли, кажется, знатно вымотали, и, хотя на часах ещё и полудня нет, она чувствует себя уставшей и разбитой. Даже вид Алека «только что из душа» — раскрасневшегося, тёплого и умильно домашнего, трогает её не больше обычного. — Тебе бы самой чуть отдохнуть, — говорит он, вытирая волосы полотенцем, и Элли всё же улыбается. — Иди тоже душ прими. И она совершенно не возражает. Да и не хочется возражать — зачем? В душе ей действительно становится легче, словно вода смывает какую-то часть её усталости, и Элли даже улыбается своему отражению в зеркале, пока расчёсывается. Хотя было бы чему улыбаться — от постоянного недосыпа у неё мешки под глазами, и скулы слишком заострились. Мокрые, отяжелевшие кудряшки тоже не внушают хороших мыслей, и улыбка Элли быстро гаснет. Переодеваясь наскоро в домашнюю лёгкую одежду, она вдруг думает — как так вышло? Почему она, такая неказистая внешне и не самая сильная альфа, оказалась вместе с таким эффектным бесспорно омегой, как Алек Харди. Ну, то есть, понятно почему, но вот как? Как у судьбы — или кто там отвечает за это всё? — хватило на это фантазии? Ей даже хочется спросить у Алека прямо. Потом она застаёт его в гостиной — расслабленного и довольного жизнью — и приоритеты как-то сами незаметно меняются. Алек полулежит на диване, вытянув ноги под журнальный столик, лениво щёлкает каналы на телевизоре и потягивает бульон из кружки, не очень надёжно пристроенной прямо на животе, как на подносе. На нём старая, безразмерная футболка Элли — та самая, что ей подарила Бет, когда она как-раз носила Фреда: длинная и растянутая, больше похожая на тунику, с принтом забавной плиты и улыбчивого кекса внутри; «Булочка в духовке» — и это как-то умиляет что ли. Элли вспоминает, как дала её Алеку в первый раз, сразу после — Элли запрещает себе даже думать, что это было «после угрозы выкидыша» — того случая пять месяцев назад. Она забрала тогда Харди из больницы прямо к себе, не смогла, как они сперва договаривались, просто отвезти его в пустой, как оказалось, и холодный дом. Вернее, отвезти смогла, но оставить… — Почему ты не сказал? — спросила она, глядя на безжизненно тёмные окна его с Дэйзи дома, и Алек вздохнул так, что и без слов стало ясно. — Что я должен был сказать? — пожал он плечами. — Что Тесс увезла её? Запретила нам видеться? Что она сбрасывает мои звонки? Считает, что Дэйзи не должна жить с таким отцом. Это так жалко, зачем тебе?.. И в этом чётко читалось такое отчаянное «не хочу тебя беспокоить», что Элли не выдержала — молча ударила по газам и, не обращая внимания на возмущённые вопли Алека, развернула машину обратно, к себе. К ним. — На пару дней всего, — успокоился он где-то к середине пути, но Элли не ответила. Хотя хотелось — ха, наивный! — заверить, что это уже навсегда. Надолго, по крайней мере. Дома Элли шустро поставила греться вчерашний ужин, спровадила Алека в душ, и подобрала наскоро кое-какую одежду, пока он мылся. И эту вот футболку в том числе. Он ворчал, отказывался, отнекивался, угрожал сбежать от Элли домой, но ведь она тоже упрямая — ближе к вечеру того дня Алек вынужден был смириться и надеть наконец, с его слов, «сентиментальную дрянь», и Элли с трудом сдерживала смех — обнимала его, осыпала шуточными комплиментами, лезла тискать ладонями под футболку… Алек всё так же ворчал, но больше для виду, и буквально млел у неё в объятиях от такого внимания и домашнего покоя, целуя в ответ и подставляясь под поцелуи сам, и скоро заснул в гостиной, скомкав плед вместо подушки и раскидав свои безбожно длинные руки с ногами на весь диван. В те дни просторная футболка висела на нём, измотанном больницей и нездорово похудевшем, как на вешалке, даже чуть намечающийся живот не спасал картину, и Элли с трепетом представляла тот момент, когда она станет совсем в пору, натянется на внушительном животе аккуратным холмиком с забавным рисунком. Что же, дождалась. Теперь футболка, хоть и висит немного по бокам, но на животе сидит идеально. Элли видит аккурат под полупустой уже чашкой бульона чуть вытертую, вылинялую картинку, и вспоминает, как обещала себе сфотографировать этот момент. Она незаметно включает камеру на смартфоне ещё с порога и тщательно выбирает кадр. Алек, медленно засыпающий перед телевизором с каким-то дурацким телемагазином на экране, кажется, вообще не замечает ничего — он клюёт носом, рассеянно водит ладонью по животу и в какой-то момент заразительно широко зевает. Элли не сдерживает тихий смешок. — Что ты делаешь? — даже не поворачиваясь к ней, ворчит Харди: — Иди сюда давай. Он чуть сдвигается вбок, кивает Элли, опять широко зевая, и сразу же пристраивает голову у неё на плечо, как только она садится рядом. Элли зарывается пальцами в его волосы — мягкие и чуть влажные после душа — вдыхает запах шампуня, причудливо мешающийся с освежающим естественным йодом моря и солью. Хорошо. — Ага, — выдыхает ей в шею куда-то Алек, и Элли даже не смущает, что она сказала, оказывается, это вслух, потому что действительно хорошо — спокойно, тихо. По телеку — какая-то не особо напрягающая мозг ерунда, под боком — тёплый домашний Алек. Они тихо переговариваются, лениво будто бы, посмеиваются над глупой комедией, потом над не менее глупым детективом — Алек ворчит и комментирует через раз неправдоподобность происходящего на экране, — потом начинаются новости. Элли сбегает на минуту за сандвичами и свежей чашкой кофе для Алека, и марафон лени перед телеком продолжается. В какой-то момент сандвичи кончаются, как и силы смеяться над непроходимой тупостью героев ситкомов. Алек нащёлкивает канал с какой-то документалкой, полностью игнорируя возмущения Элли и её «это же нудятина, ты правда будешь смотреть?», и затихает у неё под боком, невообразимым образом уместив на диване свои длиннющие ноги и вообще всего себя. Документалка действительно оказывается нудятиной, но Алек смотрит, решительно пресекая все попытки сменить канал, и Элли сдаётся. Она слушает, почти не вникая, рассказ о миграции каких-то птиц и тихое, размеренное дыхание Алека у самого уха. Он молчит, иногда только чуть вздыхая и ворочаясь, и Элли, сама сонная и разомлевшая от этого всего, не сразу замечает, что уже давно вечер, а Алек давно спит — уронив голову ей на плечо, а руки себе на живот. В правой, опасно накренившись и повиснув ручкой на большом пальце, едва держится почти пустая чашка из-под кофе, и Элли осторожно, чтобы не будить Алека, подхватывает её и ставит на стол. Харди ворчит сквозь сон что-то, подозрительно похожее на «не тронь, Миллер!», и теснее прижимается к ней. — Опять из-за тебя спать как попало, — тихо посмеивается она и медленно заваливается на бок, укладываясь головой на подлокотник и утаскивая Алека следом — устраивает его у себя на груди, прижимает ближе за пояс, чувствуя боком приятную упругость его живота под безразмерной футболкой; укрывает кое-как полой собственного халата и спокойно закрывает глаза. Пусть завтра она встанет явно не в самом лучшем виде — потому что, ну, правда, вы разве никогда не спали на старом диване, да ещё и в такой неудобной позе?! — с затёкшей, ноющей шеей, онемевшей под тяжестью Алека рукой и тяжёлой головой, потому что ложиться спать с мокрыми волосами не самая лучшая идея. И это ещё она не вспоминает, что эти самые волосы высохнут за ночь и, по закону подлости, примнутся и сваляются в гнездо вместо естественных кудряшек. Пусть. Элли честно готова это стерпеть. Потому что утром её разбудит своим копошением Алек — сам сонный и взъерошенный, как воробей, тёплый ото сна, пока ещё заторможено ленивый, и Элли сможет абсолютно безнаказанно его целовать и тискать за округлые бока, не слыша в ответ «отстань, Миллер», елозить носом по сгибу шеи, не скрытому воротом футболки, и дышать полной грудью запахом йода и соли, как будто они встречают рассвет на пляже.***
А в понедельник снова в участок. Там о недавнем состоянии Алека ни сном, ни духом, слава Богу: Элли ещё в первый вечер в больнице позвонила и очень убедительно соврала, что Алек чуть простыл и побудет дома до выходных. Шеф поохала сочувствующе и даже с полуслова разрешила Элли остаться с ним. «Да, да, это даже не обсуждается, могла бы не спрашивать. Конечно, будь с ним на всякий случай. Мужчины, они же как дети, когда болеют, — ничего не могут сами! Алек к тому же в положении, не стоит ему болеть… Конечно, оставайся, Элли. Ой, знаешь, хоть бы не грипп! Он при беременности даёт вроде такие осложнения…» Элли тогда без зазрения совести бросила трубку в разгар разговора — и так вся на иголках из-за состояния Алека, а тут ещё и увлекательные беседы об осложнениях. Нет уж, она обойдётся. А за отгул спасибо. Выходные наедине с Алеком и мальчишками — Люси, конечно, тоже спасибо, что приютила их на вечер, но уже в субботу утром она привезла их обратно, ссылаясь на какие-то важные неотложные дела, — хоть и напоминают до боли их с Джо семейные уикэнды, но всё же радуют. Да и напоминают скорее атмосферой — с Джо они, бывает, плавали на лодке или играли в футбол, устраивали барбекю и всякие походы, чего сейчас при всём желании не вышло бы повторить с Алеком. Не в его нынешнем положении, по крайней мере. Так что в субботу они просто возятся с мальчишками, как могут — Элли умиляется, взяв передышку на какао, едва не до слёз, глядя, как Алек, Том и Фред что-то чертят вместе мелом на площадке перед домом, тихо переговариваясь и низко склонив головы, а потом прислушивается и задыхается от возмущения. — Нет, Фред, ты не двигай его, в том и смысл, обводи, как есть, — громче необходимого вскрикивает Том, и Элли, уже догадываясь, что происходит, хмурится. — А теперь убери руку, я делаю снимок для экспертизы… Не лезь, стой! Когда Элли, отставив какао на крыльцо, подходит ближе, экспертиза уже проведена: Фред с упоением грызёт мелок, перекладывая одного из своих роботов в кузов грузовика, а Том отчитывается о полученных результатах Алеку, который устроился на коленях перед криво обведённой белым фигуркой, видимо, робота с привычным для Элли серьёзным рабочим лицом. — Что вы устроили? — спрашивает она, подойдя. — Какая экспертиза? Какое дело? Тебе мало работы на работе, Харди, что ещё и играешь в это с детьми?! — Она шаркает носком ботинка по меловой фигурке, переводит недовольный взгляд на Алека и только тогда запоздало осознаёт, что Фред, вот он рядом, сидит на большом детском грузовике, Том присел на корточках, а вот Алек… — Господи Боже, встань с холодного! Харди награждает её скептическим взглядом из-под бровей. — Я на нём даже не сижу, не превращайся в наседку, Миллер, — отмахивается он. — А даже если бы и сидел, в этой твоей «чудо-куртке» я могу в Антарктиде на льду валяться и не замёрзну. Она с палатку Тома размером и такая же душная! На словах о чудо-куртке он делает пальцами удивительно выразительные кавычки, и Том, слушающий рядом, хихикает. Элли прожигает сына недовольным взглядом, кивает ему на Фреда и на дом — «Живо внутрь! И брата захвати!» — и опять поворачивается к Алеку. — Встань, — твёрдо говорит она, но наткнувшись на упрямый, непробиваемый просто взгляд Алека, всё ещё сидящего на коленях и даже снизу вверх умудряющегося смотреть так, будто он смотрит сверху вниз, смягчается и просит уже не так напористо: — Пожалуйста, Алек. Я просто беспокоюсь. — Очень даже зря, Миллер, — ворчит он, не двигаясь с места и только демонстративно сложив руки на груди. — Ты уже побеспокоилась один раз. И Элли закатывает глаза, не сдерживаясь. — Сколько ещё ты будешь припоминать мне эту несчастную куртку? — Сколько понадобиться, — отвечает Алек предельно честно, — потому что она объективно ужасна. Элли вздыхает. Она вспоминает, скольких трудов и усилий ей стоило, чтобы одеть Алека в это, по его словам, «сотворение Ада», как она мучительно долго выбирала между материалами и толщиной подкладки, как рассчитывала длину, чтобы однозначно не продувалась ветром и гарантировано устояла перед местными осенними и зимними морозами. Да, мнение Алека её в этом вопросе в тот момент не волновало, но инстинкт альфы велел ей заботиться, и вообще вся её натура тоже, и было немного обидно. Захотелось спросить, сможет ли хоть когда-нибудь вредный Харди вести себя так, как ведут нормальные, приличные омеги, когда их альфы проявляют заботу, но это было бы слишком низко. — Зато сам же говорил, в ней тепло, — говорит она, вместо рвущейся с языка подколки. — Можно хоть на льду валяться! — Да, и выгляжу я в ней как грёбаный Эверест! Просто гора на ножках! — в сердцах взмахивает руками Алек, но не удерживает равновесия и чуть заваливается на бок. Элли тянется поддержать, но получает только по рукам и недовольный взгляд. Ей очень хочется спросить, с каких это пор Алек так печётся за свою внешность, но по сути она и так знает, откуда у этого комплекса ноги. Ещё со времён Сэндбрука Алек не любит внимание к своей персоне, очень не любит, и временами эта нелюбовь нездорово обостряется. А когда ты единственный на всю округу беременный мужчина-омега, это невольно притягивает взгляд. — Ты хорошо выглядишь, — мягко улыбается Элли, зная, что это не поможет, но всё равно пытаясь, — это «сотворение Ада» тебя даже стройнит. Алек фыркает скептически — не убедила — и Элли пробует с другой стороны: — Не фыркай мне тут, со стороны виднее, — ворчит она и, не дав Алеку открыть рот в ответ, спешно продолжает: — Если ты, конечно, стоишь, а не ползаешь в ней по асфальту. Сидя вот так ты действительно похож — не на гору, скажем, но на приличный такой пригорок, дорогой. Алек сердито щурится. — Вот ты специально, да? — возмущается он. — По самому больному? Вот она — твоя любовь? А я здесь, между прочим, играю с нашими детьми, а не на солнце греюсь! Элли старательно игнорирует нежный трепет и душевное тепло, разливающееся в груди от этого его «наши дети», сказанного, как оговорка, не специально, но такого честного, что хочется плюнуть на всё и пообещать сжечь ненавистную Алеком куртку завтра же с утра пораньше. — О том, как и во что вы там играли, мы ещё дома поговорим, — заявляет она со всей строгостью и серьёзностью, на которую только способна, и замолкает. Алек тоже молчит — смотрит на неё снизу вверх, так и не сдвинувшись ни на дюйм. Элли изучает его лицо: уже без тени невероятной усталости, будто бы посвежевшее и чуть румяное от мороза; и выражающее непоколебимое, как скала, упрямство. Алек привычно Элли хмурится, смотрит исподлобья… Молчанка затягивается, Элли начинает примерзать сама и, Бог знает, что могла бы сделать с Алеком, если бы он вдруг не потянулся вставать сам, с трудом из-за живота выпрямляясь и ворча. — Ой, не спи, Миллер, дай руку! — протягивает он ей ладонь, и Элли, тоже встрепенувшись, осторожно ставит его на ноги, поддерживая под локоть и за поясницу. Ей хочется одёрнуть на нём проклятую куртку раздора, отряхнуть песчинки, поправить воротник. Хочется так же под руку увести его в дом, в тепло, напоить чаем и сделать массаж ног. Заобнимать, зацеловать, утащить вечером в постель, если бы она была уверена, что Алек не примет все её знаки внимания, как намёк на его слабость. Поэтому она просто делает шаг в сторону и ждёт, пока Алек не отряхнётся сам, а потом проводит к дому. На пороге Алек останавливается и, ухватив Элли за руку холодными пальцами, громко чихает и шмыгает носом. — Идём, — тянет он Элли за рукав, легко ей улыбаясь, — что-то я действительно замёрз, спину тянет. Сделаешь кофе? И Элли улыбается в ответ, готовая ради своего упрямца на всё. Она варит кофе, разогревает Алеку и мальчикам рагу с тефтельками и старается не беситься очень, когда Том заводит за столом полицейскую тему, расспрашивая её — но больше Алека — о расследованиях, допросах, осмотре места преступления, и что эксперты делают с трупом. На этом вопросе Элли смотрит на Алека предельно осуждающе, будто бы силясь одним взглядом сказать «Ну что, доволен? Запудрил ребёнку мозги!», сообщая тем временем Тому, что за столом о трупах не говорят. Уже вечером, готовясь укладываться спать, она вспоминает об этом и собирается припомнить и Алеку тоже, но он так увлечён, пересказывая ей то, что она и так слышала, что влезать со своими нотациями она так и не решается. — А Том серьёзно этим всем увлёкся, — говорит он, зевая. — Ты бы видела, как блестели его глаза! И думаю, это даже неплохо, что ему больше нравится криминалистика, а не расследования, меньше рисков нарваться на какого-нибудь ублюдка. Элли удивлённо выгибает брови, и Алек отвечает ей взглядом, полным оскорблённого достоинства. — Неужели ты подумала, Миллер, что я хотел бы Тому плохого?! Что я совсем, вот даже капельку, не подумал?! Это обидно, знаешь ли! И отворачивается к ней спиной, явно не планируя продолжать этот разговор, на извинения и вообще на её слова никак не откликается, так что Элли не остаётся ничего, кроме как выключить свет и улечься рядом. Виноватой она себя не чувствует — в конце концов любой, кто знаком с Алеком дольше пары часов, мог бы предположить что-то подобное, потому что это же Алек Харди — главный трудоголик участка, просто-таки одержимый работой, и даже Элли, не знай она прекрасно, как он любит её на самом деле, легко могла бы подумать, что Алек на работе женился бы, если бы мог. Но всё-таки… какая-то тяжесть гирей давит на грудь и не даёт так просто заснуть, тоже повернувшись к Алеку спиной в ответ, и потому Элли сопит, ворочается, не один раз пытается перебороть себя, заставить — всего делов-то, руку протяни — обнять Алека со спины, сдаётся и вздыхает, пока Алек не сдаётся первым. — Боже, Миллер, — чуть слышно выдыхает он в тишине спальни, — что ж ты такая умная у меня, вечно надумываешь лишнего! И просто закидывает её руку себе на пояс, позволяет прижаться теснее, сползти ладонью на живот и так затихнуть до утра, а Элли только и рада. — Ну, уж какая есть, — шепчет она ему в шею, тихо усмехаясь с того, как фыркает и вжимает голову в плечи Алек, уходя от щекотки. — Спокойной ночи. Засыпает она даже раньше, чем Алек бормочет ей в ответ тихое «угу, тебе тоже», и видит удивительно спокойные приятные сны этой ночью.***
В участке всё по-старому. Элли здоровается приветливо со всеми, улыбается, кое-кому машет, Алек просто кивает — спасибо, что не маячит у Элли за плечом хмурой тучей. Его отсутствия с вечера среды не то чтобы никто не заметил, но всеобщего ажиотажа, как в прошлый раз, по возвращении его из больницы не случается. Хотя бы потому, что о больнице никто и не знал. Одна из стажёрок подходит было поздравить с выздоровлением, но Алек награждает её таким взглядом, что девочка быстро убегает, пискнув короткое «извините», а Алек уже привычно закрывается в кабинете. Элли вздыхает и направляется к своему столу. Что ж, в этот раз — и не без её стараний — всё совсем как обычно: ничем не примечательный среднестатистический понедельник, никаких переживаний, потрясений и шокирующих новостей для их участка. Абсолютно. Так что Алек может быть спокоен и доволен — донимать расспросами и пожеланиями его сегодня никто явно не собирается. Элли слышит краем уха, запуская компьютер, как стажёрка, та самая, только что ошпарившаяся со своей доброжелательностью об угрюмую неприветливость Алека, шёпотом жалуется подружкам, что «Харди, что б его, как обычно, ну, ты знаешь. А я всего-то хотела сделать приятно! Как говнюком был, так и не меняется совсем, даже ребёнок не помогает…». Слушает и смеется про себя. Не меняется он, а как же! Впрочем, это даже хорошо. Изучая список утренних вызовов — самое серьёзное на сегодня предполагает расследование о краже садового инвентаря на дальней ферме — и составляя примерный план действий до обеда для себя и Алека, она вспоминает тот чёртов день, когда о положении Харди узнал весь участок, и радуется, что сейчас-то всё цивильно. Только волнений и восторгов им сейчас не хватало. Это в тот раз Элли — кается — пустила всё на самотёк. Мало того, совершенно глупо перед всеми проговорилась, вызывая тогда Алеку скорую. Не то чтобы они сами не узнали бы рано или поздно — беременность не насморк, её совсем уж скрыть не выйдет при всём желании до самого конца, в какой-то момент всё равно всё стало бы слишком заметным, чтобы об этом молчать, и было бы ещё больше неловко. Так что, если честно, Элли даже рада, что оно решилось само так, как решилось. Только Алеку об этом не признается ни за что. Боже, как он на неё кричал, когда осознал масштабы трагедии! И смотрел так, что хотелось сквозь землю провалиться. Они как раз собирались утром в участок. — Подожди, — нахмурился Алек и схватил Элли, уже накидывающую куртку, за руку. Его всего два дня как выписали, и всё это время он ворчал без устали, что уже абсолютно здоров, чувствует себя замечательно и готов вернуться к расследованию, на все увещевания Элли отвечая, что насильник сам себя не поймает, и не время сидеть без дела. Элли мужественно терпела, пыталась убеждать и так, и этак, отговаривать и даже подло пугать Алека рисками повторения недавней ситуации с обмороком, но Харди стоял на своём твёрдо, а всякому терпению рано или поздно приходит конец, даже железному терпению Элли, и вот, пожалуйста — только недавно из больницы и уже на работу! Элли не осталась в долгу и ворчала в ответ о разных мелочах, пока они собирались тем утром. Именно в тот момент была не к месту упомянута Тесс, и Алек, сам уже собранный, одетый и нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу, пока одевалась Элли, вспомнил. — Тесс… — повторил он вдруг и нахмурился. — Подожди, Тесс в тот раз сказала, что уже все знают, весь участок знает. Он придержал Элли за рукав, заставляя посмотреть на себя, и мурашки нехорошего предчувствия поползли ей по спине. — Она же не серьёзно, Миллер? — Алек прожёг её внимательным, изучающим взглядом, как прожигал обычно подозреваемых в допросной комнате, выискивая даже малейший намёк на ложь. — Скажи, что это она так преувеличила. На эмоциях. Но Элли такого сказать не могла, и предсказуемо разразился скандал. — То есть вот так, да?! — кричал Алек. — Вот так ты держишь свои обещания, Миллер?! Я же просил, просил не говорить, и ты! Ты выболтала при всех! — Я «выболтала»?! Оговорилась! И то, только потому, что переживала за тебя, скотину, так, что думала поседею! — огрызалась Элли в ответ, в тот момент абсолютно не думая, как это выглядит со стороны и насколько грубо это звучит — Алек в своих обвинения так-то тоже не церемонился, и она не станет. В последнее время, как оказалось, всё так навалилось, так… скопилось много — негатива, нервов, страхов, напряжения — что выплеснуть это всё стало просто необходимым. — И не моя вина, что я больше думала о тебе, чем о том, узнает кто-то или нет! Алек вскинулся, зарылся пятернёй в волосы, только что более-менее прилично уложенные по настоянию Элли, уставился на неё обиженно-злым каким-то взглядом, но смолчал. Выдохнул шумно, опустил руки и отвернулся. Казалось, высказаться ему очень хотелось — во всей позе, в напряжённых плечах, в сведённых лопатках, сжатых кулаках и поникшей лохматой голове так и читался немой укор ей, Элли Миллер. Что-то едкое, обидное и самую малость заслуженное, вроде «если бы ты правда думала обо мне, ты бы этого не допустила». Элли сама почти обиделась на это, но вовремя спохватилась. Обижаться на то, что даже не сказано; на то, что ты же и додумала — это совсем уже финиш. Тем более, Алек бы так не сказал. Сто процентов не сказал. Это совсем не в духе Алека Харди. — Ну, правда, Алек, — вздохнув и чуть успокоившись, потянулась она к нему, опуская ладонь между лопаток. — Я всё понимаю, но и ты пойми, мне только о твоих секретах тогда и оставалось думать. Это был второй стратегический её просчёт тем утром. — Мои секреты, — тихо хмыкнул он и как-будто поник ещё больше, — конечно, всего лишь мои секреты, Миллер, ты права. Она пробовала извиниться, но всё было впустую — на работу они ехали в напряжённом тяжёлом молчании, и на входе в участок Алек, не говоря ни слова, обогнал её и быстрым шагом ушёл вперёд, явно настроенный не разговаривать в ближайшее время. Элли, поднимаясь за ним следом, успела подумать, что разговаривать всё же придётся — над общим же делом работают — а потом началось то самое. В офисе, когда она вошла, тишина стояла гробовая, и Элли даже не сразу сообразила, почему. — Чего застыли? — спросила она, на ходу снимая и вешая куртку. — Доброе утро всем, что ли… А потом сама осеклась, когда поняла — все взгляды прикованы к Алеку — жадные, любопытные, удивлённые, как-будто увидели в первый раз. Что, впрочем, справедливо, в первый раз увидели по-настоящему — зная, что Алек на самом деле не бета; зная, в каком он сейчас положении. — Сэр, — начал кто-то из лейтенантов, Крус, кажется, выступая ближе, и Алек спешно покачал головой, одновременно с подходящей Крус делая шаг назад, сильнее сутулясь и отводя взгляд, чтобы не смотреть на её улыбчивое лицо. — Не надо, — выдохнул он хриплым полушёпотом, тихо и как-будто неуверенно. Не удивительно, что никто, кроме Элли не услышал. — Сэр, — повторилась лейтенант, делая ещё один шаг вперёд и сбивчиво, торопливо проговаривая свою речь: — М-мы… мы не знали, и, в общем… новость для всех нас была более чем неожиданная, н-но мы… мы очень за вас рады, честно, и хотели бы… поздравить, так что… От души поздравляем! Последнее она тонко выкрикнула, пискнула будто бы срывающимся от волнения голосом, и это прорвало плотину. Кто-то начал хлопать, остальные подхватили. Кто-то из безмолвствующей ранее толпы тоже выкрикнул своё «Поздравляю!», и пожелания, вопросы и возгласы потекли нестройным шумным хором, перекрикивая друг друга и нарастающие с каждой секундой аплодисменты. «Это такое счастье, Господи!» «Вам так повезло, поздравляю! Поздравляю!» «Это какой срок — уже два месяца?! Так долго молчали!..» «Элли, ты тоже большая молодец!» В какой-то момент щебечущая толпа подступила ближе, теснее. Кто-то хлопал Элли по плечу, обнимал, кричал свои пожелания чуть не на ухо. Она не успевала отвечать и благодарить, щёки сводило от улыбки, и Элли совсем потерялась во всей этой вакханалии — она пропустила, кто и когда это сделал, но в одну минуту у неё в руках оказался красиво перевязанный тяжёлый пакет. Элли перевела растерянный взгляд на Алека — он, бледный и потерянный, выглядел в этой толпе неуместно и как-то жалко: отрывисто мотал головой, смотрел то ли испуганно, то ли сердито, нахмурив брови, и беззвучно раскрывал рот. Элли не знала, сколько времени это длилось, но понимала, что долго продолжаться не сможет. Алек этого не любит — очень-очень-очень сильно не любит, когда так бесцеремонно влезают в личное, тем более в настолько личное. Когда кто-то особо бессмертный — кажется, всё та же лейтенант Крус — сунулся его обнимать, Алек не сдержался. — Заткнулись все! — рявкнул он, отпихивая испуганно застывшую Крус и невероятным образом перекрикивая толпу. — Почему никто не работает?! Всё?! Расследование окончено?! Живо все по местам! И, бросив на Элли, такую же опешившую, как и все присутствующие в отделе, выразительный сердитый взгляд, развернулся на пятках и нырнул к себе в кабинет, хорошенько хлопнув дверью. Первую минуту никто не шелохнулся. Элли тоже замялась, не зная сперва, что ей делать — извиниться перед Крус и другими или рискнуть и попробовать успокоить Алека. Второе было предпочтительнее, потому что, несмотря на обиды и прочее, она всё ещё его альфа и всё ещё за него в ответе, а волноваться Алеку не то что после обморока, а в принципе противопоказано. С другой стороны… Алек так и так выгонит её, потому что, чего отмазываться, Элли по всем фронтам виновата в случившемся сейчас, он был утром прав. Взглянув на всю скукожившуюся будто лейтенанта Крус, Элли вздохнула, крепче прижав к себе увесистый пакет с… чем-то, и решила начать с того, что попроще. — Извини его, Рамирес, — сказала она тихо, кивая на дверь в кабинет Алека. — Он не со зла, понимаешь, просто нервы, гормоны, больше недели в больнице, потом работа. Алек сам не свой сейчас. Да и не привык он к бурным восторгам. — Да, я понимаю, — кивнула ей Крус, легонько улыбаясь. — Всё в порядке. От Элли впрочем не скрылось то, как она шмыгнула носом и украдкой вытерла глаза, возвращаясь к своему столу. Объективно попавшую Алеку под горячую руку Крус Рамирес было жалко, как и всех, кто сегодня явно хотел, как лучше, но и винить самого Алека Элли не могла. Это противоречие осело в груди неприятной тяжестью, и Элли опять вздохнула. К кабинету Харди она подступалась медленно и будто кругами, словно надеялась подсознательно оттянуть неизбежное. У самой двери Элли замерла, собираясь с духом и неловко переступая с ноги на ногу — там, за дверью, если прислушаться, раздавались шаги и шорох бумаг. Что ж — Элли обречённо выдохнула сквозь зубы — чему быть, того не миновать! — и решительно потянулась к ручке. В руках предательски зашуршал проклятый пакет, который она так никуда и не пристроила, и Элли даже испугаться не успела, как дверь раскрылась сама. Ну, не совсем сама, конечно. — Ты, — сощурился на неё Алек с порога и вдруг резко дёрнул внутрь, захлопывая дверь за спиной. — Ты-то мне и нужна, Миллер, иди сюда! Удивиться такой его неожиданной перемене настроения Элли не успела тоже — Алек шустро выдернул у неё из рук пёстрый пакет, пихая взамен стопку бумаг, и, надавив на плечи, усадил в кресло. — Вот, читай! Сам он плюхнулся за стол напротив — взъерошенный, с сияющими предвкушением глазами и победной ухмылкой, и Элли мысленно порадовалась, что даже такой, иногда гормонально нестабильный из-за беременности Алек Харди всё ещё остаётся Алеком Харди — неисправимым и буквально одержимым, когда встречается запутанное серьёзное дело. И это ей даже извиняться ещё не пришлось! — Видишь?! — ткнул он пальцем в строчку на верхнем листе. — Видишь, что мы пропустили? Видишь неточности? Нужно будет допросить его ещё раз и теперь уже… Алек говорил что-то ещё, улыбался, размахивал руками — обратно отобрал у Элли драгоценные свои бумажки — что-то показывал и опять улыбался. Элли к стыду своему поняла, что почти не слушала, больше смотрела — на улыбку Алека, морщинки в уголках глаз, на то, как он раз за разом ерошил волосы, окончательно уничтожая утреннюю укладку… — Что? — спросил он вдруг, и Элли вздрогнула. — Что? Ты так смотришь. Ты вообще слушала, Миллер? Алек опять нахмурился, подобрался, и Элли почувствовала, что покраснела. Даже нет, не просто покраснела — залилась краской, как самый настоящий помидор. — Прости, — вздохнула она. — Прости, я просто думала… — О допросе? — Алек явно был о ней лучшего мнения, и это несомненно было приятно, но пришлось его разочаровать. — О том, что хочу извиниться, — пожала она плечами, вставая с кресла и обходя стол широким кругом. — За то, что накричала утром. И за то, что устроили сегодня в участке. За Крус Рамирес. Я действительно должна была предвидеть, что это случится. Она остановилась перед Алеком, застыла, глядя сверху вниз и ощущая, будто бы всё наоборот — неловко, неудобно. Алек молчал и даже на неё не смотрел, и Элли поддалась порыву, присела рядом на корточках, опустив ладони ему на колени. — Мне правда очень жаль, — повторила она, скользнув ладонями выше, на едва заметный под чуть великоватой рубашкой живот, и вздрогнула от неожиданности, когда Алек накрыл её ладони своими. — Я глупая, совсем не подумала. Так по-дурацки раскрыла наш секрет. Она улыбнулась уголком губ, встретившись с Алеком взглядом и заметив в его глазах кое-что, приятнее увлечённости делом или радости от найденной зацепки. — Не извиняйся, — качнул он головой. — Ты права, ты не виновата… Я… я представить не могу, как тебе было тогда, какие уж тут секреты. Это ты извини, я не хотел так, не собирался ругаться… Не знаю, что со мной такое… Он вздохнул тяжело, неловко как-то подался вперёд, наклоняясь к Элли, упираясь лбом в её лоб, и она улыбнулась ещё шире. — Зато я знаю, — потянулась руками к растрёпанным волосам, а губами к щеке за поцелуем. — Ты устал, ты на нервах, в теле коктейль из гормонов. Это нормально. Я не обижаюсь. Элли действительно больше не чувствовала обиды — за что? Обижаться на беременного омегу глупо, на Алека вдвойне, тем более, что доля правды в его претензиях была, а в её поступках — доля вины. Она прижалась к Алеку в поцелуе ещё раз, пригладила рукой ему волосы и встала. Глаза Алека опять улыбались, и от этого было тепло и тесно в груди. — Я пойду, — скользнула она к двери, — распоряжусь на счёт допроса. Сделать тебе кофе заодно? Алек кивнул. Он опять вернулся к бумагам, что-то перечитывая, чёркая выделителем и бормоча себе под нос. И больше не обращая на Элли и капли внимания. Что ж, справедливо — когда имеешь дело с Алеком Харди, к подобному стоит привыкнуть в самые первые дни, иначе проблем не оберёшься. Элли же вот привыкла… За дверью кабинета кипела работа — видимо, внушение Алека оказалось достаточно сильным, чтобы простимулировать всех и каждого на бурную деятельность (или на бурную её имитацию) — и Элли, отдающей нужные приказы и заваривающей кофе на кухне, внимания досталось не больше обычного. И слава Богу! Крус только, уже не такая расстроенная и перепуганная, подловила её на выходе с кухни и, улыбнувшись, сунула аккуратно запакованный контейнер, в котором — надо же! — обнаружилась лазанья домашнего приготовления. — Я не обижаюсь и не злюсь, — улыбнулась она и погладила Элли по плечу, будто сочувствуя. — У меня папа омега, и старший брат родил два года назад. Я думала, чокнусь, когда он беременным приезжал, и ничуть не завидовала его мужу — вот же нужны железные нервы! И Элли была с ней полностью согласна — если этот её брат хоть в половину такой упрямый и… своеобразный, как Харди, мужу его действительно оставалось только сочувствовать. И окружающим тоже. С Алеком, впрочем, не так всё и ужасно. Думая сейчас о том грёбанном, странном со всех сторон дне, Элли даже понимает — совсем не ужасно, просто… просто необычно. Не так, как было с Джо, но не хуже — лучше, честнее. Будто бы правильнее, несмотря на ссоры и взаимные обиды. Так, как должно быть. Хорошо. И Алек хороший, очень хороший на самом деле. Не то чтобы она когда-то сомневалась — разве только в начале их знакомства — но не теперь, когда у них скоро будет ребёнок и уже есть семья. Алек замечательный. Он ворчит, ругается, кричит иногда и говорит обидные вещи, бывает упрямым, грубым и откровенно противным, но ведь и Элли не подарок, и упрямства ей не занимать. В конце концов, говорят — вода камень точит, и, хоть Элли и не вода, а скорее что-то покрепче и позабористей, но и Алек не камень. Это она поняла уже давно, ещё до окончательного осознания чувств, до той самой ночи, задолго до того, как узнала его секрет и прошлые ошибки. Наверное, в тот момент, когда увидела — Алек, тогда ещё сам для неё чужак, навязанный шефом угрюмый неприятный начальник, умереть готов, лишь бы найти и наказать убийцу незнакомого, совсем чужого для него мальчика. Когда поняла, что сама была бы едва ли на такое способна, хотя Дэнни и не был для неё чужим. А дальше она просто убеждается в своей правоте. Когда, вернувшись к Алеку в кабинет с чашкой кофе и порцией лазаньи от лейтенанта Крус Рамирес в контейнере, она застаёт его с широкой искренней улыбкой разглядывающим здоровый, откровенно мерзкой расцветки ночник — так вот что было в том чёртовом пакете! — с подозрительно трогательной влагой в глазах и таким видом, будто это приз лучшему детективу столетия. Когда он поворачивается к ней, всё так же улыбаясь и ни капли не стыдясь мокрых глаз, и тихо просит: — Ты извинись за меня перед… Кто там это для нас выбирал? Передай им «спасибо». Когда он морщится и кривится, ругается каждый раз и грозится выкинуть это непотребство и написать рапорт начальству об «отсутствии субординации и дисциплины в отделе», когда неугомонная лейтенант Крус подсовывает ему очередной свой домашний обед, но неизменно оставляет рядом с мойкой на кухне пустой чисто вымытый контейнер. Когда он хмурится, ругает Элли, зачитывающую список вызовов, по чём свет стоит, как-будто это она виновата, что приходится расследовать разную ерунду, вроде кражи садовых инструментов или заваленной трактором мерзкого соседа секции забора, а потом молча подхватывает с вешалки куртку — то самое длинное, до колен «сотворение Ада» на тёплой меховой подкладке, в котором он «как гора на ножках» — застёгивает на все пуговицы и окликает её уже из коридора: — Ну где ты там, Миллер! Поехали быстрее! Или ты думаешь, грёбанный вор этих дурацких инструментов сам придёт к тебе и сознается? Да чёрта с два! Когда молча и без возражений позволяет затянуть на себе шарф и поправить капюшон перед выходом на улицу. Когда жалуется на ноющую спину вечером и всё равно с улыбкой возится с Фредом допоздна. Каждый раз, когда Элли думает, куда ещё больше доказательств?