Грёбаные половинки

— Кто бы мог подумать, а, Миллер? — спрашивает Алек, когда с расследованием кражи инструментов покончено — всё на самом деле до нельзя банально, инструменты обнаруживаются у парня по соседству, который просто решил, что может безнаказанно стащить то, что, как ему казалось, плохо лежало, — и они возвращаются в участок, передав имущество законному владельцу, а преступника правосудию. Алек ощутимо недоволен — этот его вопрос звучит предельно едко, со всем доступным ему сарказмом, и Элли закатывает глаза, надеясь, что он не видит. — Просто невероятной сложности дело. Дело на миллион, — продолжает между тем Алек, бодро вышагивая по дороге чуть впереди от неё, — достойное первых полос газет, может даже, не только местных, да? И Элли очень хочется съязвить. Что-нибудь действительно равноценно едкое в ответ. Может быть, о том, что такие дела тоже нужно расследовать, так почему бы не поручить их худшему копу Британии, но даже это вряд ли было бы столь же едко, как комментарии Харди. И на наполовину не так едко. И Алек вряд ли на это возмутится, скорее посмеётся в ответ и продолжит ворчать. — Сколько усилий! Какое сияние криминальной мысли!.. — Ну прекрати уже, — осаживает она его, когда ворчание становится действительно невыносимым и, догнав в пару шагов, аккуратно берёт под руку. — Я не виновата, что в округе ничего серьёзного не происходит. И вообще, разве ты не должен радоваться, как всё хорошо? Алек смотрит на неё так, словно Элли только что предложила ему напялить клоунский колпак и пойти аниматором на детский праздник. — Я и радуюсь, не видно разве? — фыркает он и демонстративно отворачивается, но руку Элли со своей не стряхивает и даже подстраивается для удобства идти с ней в ногу. — Так радуюсь, слов нет. Прямо выпрыгиваю из штанов! Элли прыскает на это в кулак, просто таки давится смехом и спешно утыкается лицом Алеку в плечо — чтобы не так слышно и не так обидно звучало, но в этом, кажется, нет смысла, потому что Алек тоже смеётся, и когда Элли поднимает на него взгляд, видит — раскрасневшееся от мороза лицо и абсолютно счастливые глаза. — Идём, — говорит он, выдыхая ей в лицо облачко пара, и тащит дальше по дороге. Под ногами поскрипывает первый снег, выпавший совершенно внезапно раньше срока, и вид вокруг просто замечательный. Элли, сперва жалевшая, что они решили сходить на ферму пешком, теперь чувствует, что решение точно было правильное — свежий воздух, белоснежные пейзажи, мороз не такой уже и сильный — чем не лёгкая прогулка? Алеку определённо будет полезно. И, возможно, нагонит аппетит получше. Элли всё ещё кажется, что он преступно мало ест для того, кто должен бы есть за двоих, и она ловит малейшую возможность это исправить. А в этом нелёгком деле все хитрости хороши. Она вспоминает, как, встревожившись замечаниями врача по поводу веса Харди, наивно радовалась в самом начале первым пищевым подвижкам. Как однажды он в самой середине их рабочих обсуждений буквально потащил Элли на кухню, где под неверящим её взглядом вытянул и изучил парочку чьих-то контейнеров, а после взял один — там был яичный салат, Элли как сейчас помнит, — и принялся уплетать с явным аппетитом, и тогда она, первым делом отойдя от шока, спросила: — Что ты делаешь? Выражение его лица в тот раз было неописуемо. Как и последующие, не менее забавные моменты до того, как начался традиционный изматывающий токсикоз. В какой-то степени это были прекрасные дни. Работа по делу всё ещё кипела, Алек по-прежнему забывал иногда обо всём, кроме расследования, и о еде тем более, но, кажется, об этом прекрасно помнил его организм, и поэтому Алек иногда делал кое-что не совсем осознанно. — Могу я предложить вам что-нибудь из меню? — улыбнулся им на входе официант, которого следовало допросить по делу Уинтермен, и Элли, действительно немного проголодавшаяся к тому времени, ещё ничего не успев сказать, уже заранее расстроилась, зная — вот сейчас Харди ляпнет своё «нет, спасибо, мы вообще-то по работе», и придётся ждать, пока они вернутся в участок, что будет чёрт знает когда… — Да, две порции картошки с рыбой и… вон тот пирог, он с черникой, да? — Это точно был голос Алека, но слова! Элли поклясться была готова, что не меньше минуты пялилась на него с открытым ртом, прежде чем смогла выдать хоть звук. — Ты уверен, что именно это хотел сказать? — спросила она, когда улыбчивый официант ушёл собирать пакеты с заказом, и Алек нахмурился. — О чём ты, Миллер? — спросил он так, словно Элли позволила себе сморозить чистейшую глупость в его присутствии. — Ты думаешь, я сам не знаю, какой пирог хочу больше? — Я думаю, ты немного забыл, что мы пришли сюда ради допроса, — улыбнулась она, целую вечность, кажется, наблюдая сначала восхитительную смену эмоций на его лице — от неверия до осознания масштабов трагедии — потом то, как он раскрывал и закрывал рот в немом возмущении прежде чем выдать сердитое: — Просто малышу, видимо, захотелось. Ни слова об этом, Миллер! Никому! А когда официант вынес пакеты с едой, даже в руки не стал их брать, смешной, с места в карьер набрасываясь на бедного парня с каверзными своими вопросами. Будто бы тот был виноват, что, хм, «малышу захотелось». Картошку они впрочем съели в тот раз вдвоём — устроились на набережной неподалёку и неторопливо прикончили под разговоры о расследовании. Элли вся мысленно сияла, глядя, как Алек закусывал рыбные чипсы свежим черничным пирогом, и поражалась, несмотря на то, что сама два раза была беременна и прекрасно знала все странности этого положения, как ему не противно мешать всё вместе. — Знаешь, — сказала она тогда, поддавшись на мгновение эмоции, — после того, как Фред научился сам сносно орудовать ложкой, я уже думала, никогда больше не буду умиляться тому, как кто-то ест. А вот на тебе. Алек тогда на неё обиделся и не разговаривал с ней до самого вечера. Даже по делу. Потом оба как-то пообвыклись. Элли перестала удивляться, Алек возмущаться не перестал, но делал это теперь с каким-то оттенком усталой обречённости, всё ещё отказываясь в полной мере принимать собственные слабости, хотя пресловутое «малышу захотелось» за эти несколько недель прижилось и стало неплохим таким оправданием разворошённому холодильнику на кухне и беззастенчиво таскаемым контейнерам с чужими обедами. — Не смотри так, Миллер, просто малышу захотелось, — пожал плечами Харди, когда Элли застала его на месте преступления снова. На этот раз — с чьей-то рыбной запеканкой, щедро политой малиновым джемом и приправленной каким-то салатом. Элли даже передёрнуло от внешнего вида. — Я не смотрю, просто… — Элли сглотнула и очень сильно постаралась не кривиться и не морщиться, когда Алек отправил в рот первый кусок этого безобразия. — Просто это как-то фу. — Ты тоже в своё время жрала разную дрянь, ты не имеешь права меня осуждать, — Харди ткнул в её сторону ложкой, полной… этого, и Элли отвернулась. — Ну правда, я специально что ли? Я пробовал это игнорировать, но, чёрт, сил никаких нет, так хочется, что хоть на стенку лезь! — Да я против разве? — вздохнула Элли, вспомнив ещё раз слова врача и то суеверие, что беременным лучше не отказывать, всё на пользу пойдёт, когда Алек слишком уж резко звякнул ложкой и с грохотом отставил контейнер на стол. — Я же сказала, ешь, если так хочется, я не против… — Зато я против, или малыш, или не знаю кто! — перебил её Алек, звуча неожиданно глухо и сдавленно, и Элли успела мельком только взглянуть на него, прежде чем он резко отодвинул её в сторону и умчался в туалет. Вернулся он ещё бледнее, весь позеленел будто от вида им же только что намешанной бурды и брезгливо выкинул её в мусор. — Всё, — констатировал Алек безвременную гибель рыбы с малиной, а Элли мысленно взмолилась, чтобы это был всего лишь единичный случай, совершенно забыв, что чихать тому, кто там на небесах, на все её молитвы — со следующего дня Алек в буквальном смысле не мог и росинки взять в рот без того, чтобы его не вывернуло наизнанку. Рыба, картошка, салаты, фрукты… Иногда его, казалось, тошнило даже от воды и таблеток от тошноты, которые выписал доктор, и тогда Элли действительно была близка к панике — постоянно вызванивала их лечащего врача, шерстила форумы на предмет новых лекарств или народных методов и бесконечно суетилась. — Уймись, Миллер, — отмахивался от неё Алек, — и без тебя тошно. И не сказать, чтобы он был не прав. — Всё равно это ненормально, — упрямо повторяла ему — и отчасти себе тоже — Элли каждый раз, когда Алек, и так уже бледный до синевы и едва не прозрачный, выплёвывал в туалете остатки желудочного сока, кажется, чуть не вкупе с собственными внутренностями. — Так не должно быть. Я не помню, чтобы меня или кого-то из тех, кого я знаю, так крутило. И Алек неизменно смотрел на неё исподлобья измученным хмурым взглядом, вытирая губы дрожащей ладонью. — Знаешь, мне как-то от этого не легче, — хрипел он, тут же сгибаясь от нового спазма. — Ты совсем не помогаешь, Миллер… Да уж. «Совсем не помогает». А когда в самые первые дни этого блевотного кошмара Элли старалась быть участливой и оказывать максимум поддержки, Алек только рычал на неё и требовал оставить в покое, и будь на месте Элли кто-то менее упорный, давно бы обиделся на такую противоречивость и разругался с Харди. Но это всё ещё была Элли Миллер, а это вот всё — была и её ответственность в том числе, чтобы просто так сдаваться. К тому же она его понимала. Присаживаясь на пол рядом с Алеком, убирая с его лица влажные от пота, спутанные пряди и легко поглаживая ладонью между напряжённо сведённых лопаток, она не ждала особой благодарности — вообще никакой, по правде говоря, не ждала, — потому что не это было важно. — Господи, мне кажется, я сейчас сдохну, — шептал Алек, утыкаясь холодным влажным лбом ей в плечо и так застывая, тяжело дыша открытым ртом. — Можно я сейчас сдохну, Элли? А Элли продолжала молча гладить его по спине, пока дрожь от последнего спазма не утихала, а дыхание не становилось размеренно ровным. Пока Алек, ещё бледнее, чем раньше, весь измученный и взмокший, не находил в себе достаточно сил, чтобы встать, умыться и вернуться к работе, бросив на Элли напоследок короткий тёплый взгляд. И вот то, что Алек, весь такой упрямый и вечно рьяно отстаивающий свои самостоятельность, достоинство и силу; Алек, ворчащий и отмахивающийся от её заботы и помощи; Алек, вечно подозревающий за поддержкой и утешением намёк на собственную слабость и никогда прямо не просящий о том, что ему нужно, вдруг винил её в том, что она «совсем не помогает» — это было важно. Это пугало её снова и снова, заставляя продолжать звонки врачу и поиски решения проблемы с удвоенными силами — даже больше, чем косые взгляды коллег и всё более частые их вопросы и шепотки «ничего ли не случилось с говнюком, что он такой бледный?» — потому что это значило, что продолжать держать лицо и следовать принципам у Алека просто не оставалось сил. И это придавало силы Элли — бороться с паникой. Пересиливать желание позорно расплакаться каждый раз, когда Алек срывался в туалет во время допроса, разговора или очередной попытки Элли хоть как-то его накормить. Терпеть его ворчание, грубость и бессильную злость. Поддерживать и быть всегда рядом. Приносить таблетки и воду с лимонным соком, от которой его тошнило всё-таки чуточку меньше. Улыбаться и шутить, чтобы хоть как-то снять напряжение между ними. — Тебя хотя бы не воротит от запахов, как меня в первый раз, — сказала она однажды. — Я не пережила бы, если бы тебя от меня мутило. И вся расцвела, когда Алек — впервые за бесконечно долгую неделю — рассмеялся чуть более живо и искренне. — Я бы тоже не пережил, Миллер, — улыбнулся он ей. — Хорошо, что меня мутит всего лишь от еды. Сейчас, вспоминая об этом, Элли тоже улыбается, хотя волнения тех дней и не забываются до конца: Алек же рядом — живое свидетельство пережитого ею кошмара: уже не такой худой, не измученный и не бледный, как мертвец. Что не мешает Элли каждый раз опасаться повторения или ещё чего похуже. Дёргаться каждый раз, когда организм Харди «вспоминает», что ему вообще-то положено выдавать разные фортели, и Алека резко начинает мутить от чего-то обыденного и неожиданного, вроде проверенного годами шампуня или запаха кофе. Пугаться до чёртиков, когда сам Алек творит что-то опасно необдуманное — даже самую малость опасное, даже не такое уж и необдуманное. Тщательно отслеживать и контролировать — пытаться, по крайней мере, — его состояние и здоровье. Потому что Элли по-другому не может, это сильнее неё — и это даже не инстинкты, не альфовские заморочки, не потому, что общественность убеждена — раз альфа, то вообще-то обязана так поступать, как ответственная за свою пару… — Эй! — пихает её локтем в бок Алек. — Что так задумалась? — И удивлённо выгибает брови, когда Элли вдруг останавливается посреди дороги и поднимает на него задумчивый взгляд. В его порядочно отросших за всё это время волосах мелкие капли и крупинки снега, искры рыжинки от косо падающих солнечных лучей. Чёлка лезет в глаза чуть вьющимся от влаги завитком, и Элли тянется рукой убрать её, зачесать назад. — Если ты опять будешь ругаться, что я не надел шапку… — ворчит на это Алек, попутно натягивая капюшон с мохнатой опушкой, и Элли улыбается. — Не буду, — хмыкает она. — Хоть и очень хотелось. — Что тогда?.. — начинает удивлённо Харди, но Элли не даёт договорить — бесстыдно целует его прямо в губы, притянув к себе за колючий искусственный мех воротника, а когда поцелуй кончается вместе с воздухом, просто смотрит, как она надеется, бесконечно влюблённо, так и не отстранившись — всё ещё сжимая его воротник двумя руками, всё ещё выдыхая облачка пара меньше чем в дюйме от его губ. — Люблю тебя, — шепчет она с очередным выдохом, готовая выслушать взамен сотню колкостей и ответных шпилек. Готовая повторить те же слова ещё раз, ещё и ещё, даже если колкости и шпильки с каждым разом будут множиться в геометрической прогрессии, потому что это — причина всего. Не инстинкты и не следование мнению общества. — Ты издеваешься? Сейчас? Посреди чёртовой пустой дороги в паре миль от города? — привычно кривится на её душевные порывы Алек, и Элли смеётся, не скрываясь. — А ты хотел бы посреди центральной улицы в самый разгар дня? — хихикает она абсолютно не солидно, игнорирует возмущённое ворчание Алека и шустро чмокает его в холодный, покрасневший от мороза нос. — Идём, если поторопимся, ещё успеем там поцеловаться до того, как в окрестных заведениях начнётся обеденный перерыв, и на улицу сбегутся толпы свидетелей! И она не знает, от чего же ей больше тепло в тот момент. От такого родного «Ой, иди ты, Миллер!», которое Алек выдыхает ей в лицо вместе с морозным паром. От того, что он сам улыбается при этом широко и счастливо. От того, как сам берёт её за руку, накрывает холодные её пальцы широкой ладонью, тут же пряча обе их ладони в необъятно глубокий карман своей куртки. От того, что спустя пару минут тишины, он просит подчёркнуто невзначай, будто бы безразлично: «Зайдём перед участком в наш ресторанчик, нет? Возьмём тебе что-нибудь, а?». От того, что смотрит при этом так же, как, кажется, смотрела Элли только что. А может, и от всего вместе.

***

В день, когда они с Алеком назначили самый первый поход к врачу, Элли не находила себе места с самого утра. Проснувшись с мыслью, что «сегодня, вот сегодня она всё узнает и убедится на сто процентов», к нужному времени она почти что накрутила себя до предела. Нет, Элли совсем не надеялась, что те четыре теста, что она недавно лично держала в руках, ошиблись, нет, ни в коем случае! Скорее это было похоже на какую-то внутреннюю обиду и разочарование — стоило ей представить, что всё неправда, и их с Алеком связывает только работа, дружба и одна случайная полупьяная ночь вместе, что-то внутри ворочалось спрутом и сжимало так, что становилось трудно дышать. Поэтому о таком она старалась не думать. Получалось не очень — в какой-то момент добавился ещё и страх, что всё действительно ошибка, что улыбчивый доктор скажет им, что тесты соврали, и никакого ребёнка не будет — но в целом Элли бы сказала, что это было всего лишь волнение и даже немного предвкушение. Ей действительно хотелось этого ребёнка. И дело было совсем не в материнском инстинкте, и даже не в инстинкте альфы — ей просто хотелось. Как просто хотелось теперь постоянно быть с Алеком рядом, улыбаться ему и получать в ответ — недовольную гримасу, такую же улыбку или ворчливую ругань, не важно, — и Элли догадывалась, почему. Это она уже проходила. С Джо. Только теперь, кажется, умноженное раз в сотню. Именно это чувство, которое Элли тогда не могла ещё назвать даже себе самой, её будто под руку толкнуло, когда она увидела ту самую книгу на полке магазина, куда заходила за газетой. «Всё, что нужно знать будущим мамочке и папочке». Нет, Элли и так прекрасно знала всё, что необходимо, в конце концов, она сама мать двоих детей, но книга буквально смотрела на неё глазами пары улыбчивых, глубоко беременных омег — девушки и парня — так что Элли не смогла удержаться. — Там рецепты неплохие, — пожала она плечами под удивлённо-любопытным взглядом газетчицы и смутилась, когда та выгнула бровь, как будто говоря «да, да, рецепты, как скажете». — Ну, любопытные очень. Необычные и… просто дайте уже газету и книгу, сколько с меня? Дома Элли изучила злосчастную книгу за вечер — прячась, как школьница, читающая неприличный роман и боящаяся, как бы её не застукала мама, — всю ту часть, что была посвящена мужчинам-омегам. Надо сказать, она вынесла из этого много нового и любопытного. Не то чтобы Элли чего-то там не знала или не видела, ей всё-таки не восемнадцать, но лишним точно не было — ни раздел об особенностях физиологии, ни варианты возможных трудностей или осложнений. Вот картинки с позами йоги и гимнастикой — точно нет. Элли хотелось неприлично громко смеяться, стоило представить Алека за этим. Не-е-е-ет. Никогда, это уж точно. Если уговорить его — заставить в крайнем случае — что-то съесть, выпить или отдохнуть она ещё считала возможным, то склонить к этому — ноль шансов. Лёжа в тот вечер в кровати и собираясь с мыслями, Элли то и дело возвращалась взглядом к книге — она стояла на тумбочке, прислонённая к лампе, в тусклом свете уличного фонаря сквозь шторы было отчётливо видно парочку на обложке, — и думала об Алеке. Парень-омега был на него совсем не похож: чуть ниже девушки, весь миловидный, чуть пухленький и мягкий даже на вид с этим его большим животом — полная противоположность худой жилистой каланче Харди, и Элли, зацепившись за это мысленное сравнение, пыталась представить, каким он будет месяце так на восьмом. Получалось плохо — образ беременного омеги всё ещё не очень вязался у неё с долговязым, хмурым и жёстким Алеком. Элли всё ещё не очень верилось, и это пугало и расстраивало, не давая уснуть. — Что же это… Что же ты делаешь со мной?.. — вздыхала она, ворочаясь и никак не находя удобного положения и покоя мыслям, пока в отчаянии не зацепилась за мимолётную, глупую до невероятности идею — позвонить Люси. Время позволяло, телефон был под рукой, и скоро Элли сдалась. — Привет, — выдохнула она, услышав в трубке сонное недовольное «да, чего звонишь?» от сестры и громкий протяжный зевок. — Привет, я тут хотела спросить… И как-то подзависла, не в силах решиться и даже просто сформулировать вопрос в голове. «Что бы ты сказала, если бы узнала, что у меня будет ребёнок?» «От меня вроде как залетел грубый противный омега за сорок, который ещё и мой босс.» «Я жутко нервничаю перед походом к врачу со своим беременным омегой, хотя технически он не мой, и вообще я не знаю, что между нами…» Это звучало предельно глупо даже для какого-нибудь дурацкого молодёжного ситкома по ВВС 3. — Чего спросить? — вздохнула на том конце Люси, и Элли запаниковала. Говорить о реальной проблеме вдруг резко расхотелось, стоило только подумать, что пришлось бы озвучивать один из идиотских вариантов вслух. Стоило представить, что Люси живо бы догадалась, с кем именно у Элли эта проблема, и ей пришлось бы выслушивать тонну просто-таки её шуток и ужасных пошлых каламбуров в духе того самого «о, сильнее, Харди!», которое Элли до сих пор не могла вспоминать без дрожи… Нет, только не правду и только не Люси. — Ничего такого, просто… — замялась она, судорожно выискивая возможности сбежать из тупика, в который сама же себя и загнала. — Просто я задержусь завтра в участке, не знаю, надолго ли. Я предупредила Тома, но… может быть ты могла бы заехать и чуть присмотреть за мальчишками? Да! Да, это было правдоподобно. Это случалось уже не раз, ничего необычного. Люси, кажется, подумала так же. — Ла-а-адно, — зевнула она в трубку и проворчала: — Звони только раньше в следующий раз, ты же знаешь, какой я жаворонок, терпеть не могу, когда ты делаешь так среди ночи… — прежде чем сбросить звонок. Элли угукнула уже в никуда — Люси отключилась — и выдохнула с облегчением. Засыпала она, старательно прописывая в уме торжественную клятву, никогда не поддаваться спонтанным идеям, если они включают в себя сестру. А утром случился Том. Элли, погружённая с головой в обыденные сборы в детский сад, школу и на работу, думала попутно о приёме, предстоящем в обед, самочувствии Алека и о том, какие вопросы по здоровью и ведению беременности ей непременно следует задать, если — когда! — доктор подтвердит положение Харди, поэтому странный вопрос Тома застал её врасплох. — …мам? — Что ты сказал, дорогой? — переспросила она для верности, и Том, помявшись, повторил ещё раз. — Ты ничего не хочешь мне рассказать, мам? Выглядел он растерянно, нервно теребил пальцами правой руки манжет кофты и переминался с ноги на ногу, нетерпеливо ожидая её ответа, и Элли тоже растерялась. — Нет, сынок, вроде бы нет, — неуверенно протянула она, отрывая кусок пищевой плёнки, чтобы запаковать ему сандвичи в школу. — Разве что-то случилось, о чём мне следовало бы рассказать? Нерешительный до того Том вдруг вздёрнул подбородок и уставился на неё обиженно и как-то даже зло. — Ты уверена? — спросил он чуть громче положенного и, прежде чем Элли успела возмутиться и ответить, протянул ей что-то в левом кулаке. — Это тогда что?! «Это» опять было почти что дежавю — стоило Тому разжать пальцы, как Элли почувствовала схожесть и мысленно взмолилась «за что?». На узкой мальчишеской ладошке Тома лежал знакомый, очень знакомый, ей предмет, тот, что недавно лежал в широкой ладони Харди, когда он протягивал его Элли похожим жестом. — Это тест на беременность, дорогой, — Элли попыталась сохранить лицо и даже улыбнулась, но Том явно не оценил. — Я знаю, что это, мама. Почему на нём две полоски и что он делал у тебя в тумбочке?! — Он взмахнул руками и прожёг Элли таким взглядом, что она даже вздрогнула и растеряла все заготовленные возмущения — что он сам делал у неё в тумбочке? — в ответ. В конце концов он мог всего лишь искать запасной кабель зарядки, а вот Элли найти, что противопоставить сейчас его претензиям, не могла. — Ну… — начала она, полная уверенности, что с лёгкостью что-нибудь соврёт, если сможет хотя бы начать, — этот тест… он… он… Соврать не получалось. Том продолжал злиться. — Просто скажи правду, — попросил он, когда неловкое нечленораздельное бормотание Элли окончательно стало напоминать абсурд. — Это ты?.. твоё? И Элли честно попыталась. Глубоко вдохнув и зажмурившись на секунду, как перед прыжком в пропасть, она отмела в сторону мысли о том, что сделает с ней Алек, когда узнает, что она сделала, и выпалила: — Это Харди, моего босса, ты знаешь его. Ну вот. Она сказала. Том молчал, смотрел на неё с недоверием и какой-то детской обидой, но молчал, и Элли не говорила ничего тоже. В гостиной шумел включённый телевизор, Фредди лепетал о чём-то своём, сидя тут же рядом, на высоком стульчике, шуршала плёнка, в которую Элли механически продолжала заворачивать очередной сандвич… — Ты беременна от… своего начальника? — спросил Том наконец, и Элли вздохнула. — Нет, — покачала она головой, опять пытаясь ему улыбнуться, — нет, вовсе нет, ни капельки. Это его тест. Не мой. Нет-нет-нет! Наверное, она слишком рьяно всё отрицала, и Том был абсолютно не в курсе всего, что творилось между ней и Алеком всё это время, и вообще он же ещё ребёнок, он и подумать не мог, да и кто бы вообще мог подумать, но Том, помолчав какое-то время, пристально разглядывая тест у себя в руках, вдруг поднял голову и спросил: — Значит, это он тебе дал? — и, дождавшись от Элли кивка, выпалил: — Офигеть, получается, что Дэйзи беременна! Стоп, что? — Дэйзи? — переспросила Элли, не слишком уверенная, что слух её не подводит, потому что: — При чём тут Дэйзи? — Ну, Дэйзи же его дочка, он отдал тебе тест, всё сходится, — Том посмотрел на неё так, будто бы она спросила, почему Земля вертится или почему снег не падает вверх, — как на последнюю дуру, и затараторил, объясняя: — Она не в моём классе, но некоторые парни болтают всякое о ней, а недавно кто-то разослал всем её неприличные фотки, так что я думаю, это может быть правдой. А ещё я видел книгу у тебя в комнате и слышал, чисто случайно, не важно, как ты врала тёте Люси вчера ночью, что задержишься в участке, когда утром сказала мне, что пойдёшь к Латимерам после обеда! А пойдёшь ты в больницу с ней и её папашей, да? Том уставился на неё выжидающе, но Элли была буквально поражена до потери речи. Как-то не вовремя она забыла, что её сын вообще-то очень умный, наблюдательный и достаточно взрослый парень, и теперь не знала, что сказать: попытаться объяснить ещё раз — тут Элли была далеко не уверена, что узнав, кто на самом деле ожидает пополнения в семейке Харди, Том будет очень рад, — или поддержать эту нелепую догадку и, возможно, создать Дэйзи и Алеку заодно, как её родителю, новые проблемы. Ни одно из двух не казалось ей хоть сколь-нибудь меньшим злом. В первом случае она рисковала поругаться с сыном, во втором — с Алеком, потому что с лёгкой руки Тома — а Элли не сомневалась, что он проговорится рано или поздно — эта ужасная ложная новость моментально разлетелась бы по всей округе, а Харди и так уже жаловался ей на школьные проблемы Дэйзи не раз, чтобы спокойно стерпеть тот факт, что Миллер собственноручно их приумножает. Как будто неприличных фото мало… За последнюю мысль Элли зацепилась, когда Том, видимо, уставший ждать ответа, уже открывал рот для нового каверзного вопроса. — Какие это неприличные фото ты имел в виду? — спросила он, с недовольством отмечая, как Том тут же покраснел. — Боже, у нас только недавно были разговоры о видео, а ты опять… — Не опять, мам, я их даже не видел, мне просто рассказывали, честное слово! — пискнул он и, прежде чем Элли хоть что-то сказала, шустро выхватил у неё из рук ланчбокс и выскользнул из кухни, сбежав от неудобной опасной темы. А заодно лишив Элли возможности объяснить снова. — Дерьмо! Элли услышала, как хлопнула входная дверь, и мысленно простонала. И почему всё выходит у неё через задницу, подумала она, смахивая забытый Томом тест в мусорное ведро и надеясь, что сможет как-то всё это недопонимание исправить. И что Фредди, всё это время с упоением грызущий один из сандвичей, утащенный прямо у Элли из-под носа, не запомнил из их разговора ничего и не станет цитировать вслух понравившиеся моменты воспитателям в саду.

***

— Ты сделала ЧТО?! Алек предсказуемо был в ярости. Встретив его в назначенное время в холле больницы, Элли первым делом призналась в содеянном и попала прямо-таки в торнадо праведного возмущения. — Я ничего не сделала, ну, то есть… я не сказала ничего прямо, я ничего не подтверждала, он всё сам! — попыталась было Элли, но оправдания не работали — Алек, и без того взвинченный этим визитом, теперь буквально не находил себе места и, пока они, уже поднявшись к нужному кабинету, ждали время своего приёма, мельтешил туда-сюда по коридору, размахивал руками и ворчал на Элли в полный голос. Элли молча кивала и старалась не нарываться ещё больше. Ей не повезло: в коридоре рядом с нужным им кабинетом было пустынно и безлюдно, как, впрочем, и всегда в такое время — гинеколог, специализирующийся на омегах-мужчинах, не самый востребованный специалист в их захолустье. И если раньше, при записи, Элли это радовало — Алек мог не опасаться, что его здесь заметит кто-то из знакомых или коллег, что, однозначно, избавило бы их от множества проблем, — то теперь осознала, в какую ловушку загнала саму себя уже который раз. Мимо даже медсёстры и другие врачи проходили редко, не говоря уже о пациентах, и Алек — обиженный, возмущённый и, мягко говоря, не в духе — абсолютно не следил за громкостью своих претензий и уж тем более за их содержательностью. За короткие минут восемь Элли досталось за всё, начиная от её не слишком обнадёживающей состоятельности в профессиональном смысле и заканчивая тем, что она буквально «подставила Дэйзи». За «ночь страсти» тоже досталось, и за безалаберность, с которой Элли — и тут она была даже согласна, — отнеслась к чёртовому тесту, за её непредусмотрительность и чрезмерную веру в лучшее в окружающих. — Ты понимаешь?! Понимаешь, что начнётся, если твой мальчишка разболтает этот бред?! — вздохнул он наконец, когда силы, видимо, иссякли — тяжело привалился к ближайшей стене, запрокинул голову, — и Элли остро почувствовала укол вины. Минуту назад полыхающий гневом Алек теперь выглядел бледным и уставшим, будто недавняя злость выпила его до дна, и Элли едва сдержалась от абсолютно неуместного — в некотором роде — замечания, что ему теперь вредно волноваться. — Поэтому ты всё ещё сержант, Миллер, — буркнул он наконец, плюхаясь на другом конце кушетки, подальше от неё, и устало прикрывая глаза. — Из-за твоей недальновидности. И этот последний укус был действительно ауч, по самому больному. Элли мстительно захотелось тоже сказать что-то гадкое, но она — в который раз уже за последнее время — не нашла слов, а потом и вовсе передумала — «нельзя волноваться» никто не отменял в конце концов. — Я поговорю с Томом сегодня же вечером, — вздохнула она, краем глаза поглядывая на всё ещё напряжённого Харди. — Поговорю и объясню, чтобы наверняка дошло, что он ошибся. Можем вместе поговорить, если хочешь. По тому, как нервно он отвёл взгляд, как сжал ладони, до того спокойно лежащие на коленях, в кулаки, Элли поняла, что Алек против. — Ты не хочешь, — сказала она утвердительно, даже не спрашивая — и так ведь всё понятно. — Хорошо, я могу сделать это одна, без тебя, не впервой. Она хотела сказать что-то ещё, кажется, хотела продолжить мысль, что всё равно ведь ему бы тоже пришлось с Томом поговорить, рано или поздно, потому что сообщать такую новость в одиночку как-то не очень, и вообще — но осеклась под хмурым взглядом Харди. По сжатым буквально до хруста кулакам она поняла, что сказанное ею только что — абсолютно случайно, безо всяких таких намерений, честное скаутское! — тоже ауч, но теперь уже для него. — Что? — спросила Элли, ёжась под пронизывающим взглядом. — Что я сказала не так? — Когда это я тебя бросал, Миллер? — Взгляд Алека был тяжёлый, обвиняющий, и Элли больше почувствовала, чем вспомнила, что в общем-то обвиняет он справедливо — не бросал. Не в важных вещах, по крайней мере. Даже скорее наоборот — вытягивал Элли из всего того психологического и эмоционального дерьма, которое навалилось на неё после ареста Джо. — Нет, нет, конечно, — выдохнула она. — Не бросал, я просто… не так выразилась, я… не то имела в виду… Алек не ответил, Элли сбилась с и без того нестройной мысли и тоже затихла, только тяжело вздохнув. Мимо прошла медсестра, сворачивая за угол, и Элли проводила её невидящим взглядом — задержалась мгновение на углу коридора, за которым скрылся пёстрый, не к месту жизнерадостный её халат, — и снова вернулась к Алеку. Вспышка гнева будто действительно вытянула из него всё до предела, все силы, и оставалось только удивляться, на каких резервах из упрямства, стойкости и несгибаемого внутреннего стержня он держался, чтобы не скатиться в позорную истерику. Элли бы точно скатилась. Не смогла бы вот так — из одного упрямства только — без подпитки и поддержки выносить окружающую реальность и дальше. Элли вспомнила не к месту слушания по делу Джо, бездну отчаяния, в которую она едва не провалилась, когда только-только узнала, и разъедающую рёбра злость, когда услышала оправдательный приговор. О да, тогда бы она точно скатилась — в истерику или что похуже. И оба раза устояла только потому, что с ней был Харди — удержал, вытянул. Глядя в тот момент на его сгорбленную устало спину и опущенную голову, Элли чувствовала буквально — теперь её очередь. Медсестра в аляповатом пёстром халате прошла в обратную сторону, но Элли — «Плевать, что она может увидеть! Пусть смотрит!» — всё равно подсела к Алеку ближе, почти вплотную, ощущая буквально, как обожгло жаром собственное бедро в том месте, где оно почти касалось бедра Харди. — Всё наладится, всё будет хорошо, — пообещала она как можно более уверенно и, ничуть не колеблясь, опустила ладонь ему на спину, между сведённых лопаток. — И с Дэйзи тоже. Алек молчал. Элли чувствовала пальцами его скованность, чувствовала своей ладонью застывшие в напряжении мышцы, пока гладила его по плечам, надеясь, что Алек её понял. — Дэйз… — наконец сказал он, когда молчание, казалось Элли, слишком уж затянулось. — Дэйз и так страдает, я же вижу… Голос его звучал глухо, хрипло и как-то очень тихо, будто нерешительно, будто Алек себе боялся об этом сказать, не то что вслух, и Элли позволила себе прижаться ближе, теснее — почти неприлично тесно для «просто друзей» — скользнуть ладонью с всё ещё напряжённых лопаток на плечо, прижать, потянуть на себя, второй ладонью — накрыть сцепленные в замок его руки. Выдохнуть: — Алек… — Я же вижу, что с ней что-то не так, — вздохнул он опять. — Она всё время грустит, но не хочет рассказывать мне из-за чего, закрывается, отмалчивается, врёт. Она говорит мне, что всё замечательно, но я же знаю, что это не так!.. В словах Алека, тихих и путанных, чувствовалось много всего, и это было — так близко, так понятно Элли в нём, что она почти перестала дышать, чтобы не спугнуть этот момент понимания — один из немногих пока и тем самым таких редких между ними, когда Элли действительно видела всё в наглухо закрытой, запечатанной паранойей душе Харди. Боль от того, что твой ребёнок лжёт; страх за него и страх его потерять. Элли чувствовала всё то же, когда Том защищал Джо в суде, разве что… разве что Дэйзи не делала ничего настолько же дурного, и с ней ничего такого уж страшного не случилось. Элли подумала об этом мельком и тут же устыдилась — как можно сравнивать? — Приходится гадать, — тихо шепнул Алек, — гадать каждый раз — может быть, кто-то достаёт её в школе, или она спуталась с дурной компанией. Или это я сделал что-то не так, я никудышный отец… Он выдохнул устало сквозь зубы, ссутулился сильнее, опуская голову, и укол вины, о котором Элли почти забыла, стал болезненней и глубже — вошёл ей прямо под рёбра с хриплым судорожным выдохом, как будто на грани всхлипа. Элли сглотнула ком в горле. — Ты хороший отец, — скользнула ладонью с плеча на шею и в волосы на виске, чуть надавила, направляя, укладывая голову Алека себе на плечо. — Ты хороший отец, и Дэйзи это знает. Ответом ей стал смешок — горький и такой насквозь самоуничижительный, что Элли самой стало от этого больно. — Боже, да я и про фото те не узнал бы, наверное, если бы не ты, Миллер… — Ну, теперь ведь ты знаешь, — пожала она плечами, старательно не пуская дрожь Алека, которую она буквально чувствовала всем телом, в собственный голос. — Можешь сделать с этим что-нибудь… Харди молчал. Опять. Элли смотрела на него краем глаза, как могла — на всё ещё сцепленные в замок ладони, холодные, как лёд, которые она так и не смогла отогреть своей, всё ещё лежащей поверх; на поникшие плечи, на острую скулу и спутавшиеся волосы, заросший многодневной щетиной подбородок — аккурат у неё на плече. Смотрела и думала, почему так остро ощущалась необходимость легко поцеловать его в уголок губ. Всего-то чуть повернуть голову — так просто. Или хотя бы взять за руку, переплетая пальцы. Расцепить эти намертво, казалось бы, спаянные ладони, вплести, вплавить к ним свою — может быть, тогда получилось бы согреть лучше… — Она хочет уехать, — перебил её мысли Алек горячим шёпотом и холодным носом ей на шее. — Уже купила билет, и я не уверен, что мог бы её отговорить, даже если бы проблема была в одних только этих фото. Но она не только в них. И в этом было столько безысходности, что Элли испугалась, потому что до этого безысходность и Харди всегда были для неё на разных полюсах. — Том не скажет, если ты об этом, — пообещала она раньше, чем успела осознать, что не может дать никаких гарантий, но Алек только плечами пожал. — Том не скажет, — повторил он, и Элли скорее кожей почувствовала, чем увидела грустную его улыбку, — но я-то рано или поздно скажу. Признаюсь ей в том, что было между мной и тобой, какие последствия… Не думаю, что Дэйз захочет и дальше жить с таким отцом. И Элли честно захотелось его за это стукнуть — хорошенько и, может, не один раз. — Каким это «таким»? — спросила она не без вызова, убирая ладонь у Алека с головы, резко поводя плечом, сгоняя его вон, и тут же ловя его растерянный взгляд глазами. — Каким «таким»? Живым человеком, который тоже может что-то чувствовать? Имеющим право на личную жизнь? Брось, она умная взрослая девочка, она поймёт. — Думаешь? — Лицо Харди в тот момент — образец искреннего недоверия: нахмуренные брови, скривленные губы. Элли видела это выражение много раз — выражение «да неужели, Миллер?»; выражение «и ты веришь ему, Миллер?»; выражение «чёрт возьми, Миллер, нельзя принимать каждое слово подозреваемого за чистую монету!» — и Элли вдруг сделалось не к месту смешно. — Уверена, — улыбнулась она широко, легко пихая Алека в бок локтем. — Эй, ты только себя не накручивай раньше времени, ладно? И всё обойдётся. — Ладно, — согласился он будто нехотя, и атмосфера сразу же ощутимо переменилась — Элли почувствовала это мгновенно: по чуть расслабившимся плечам Алека, по едва уловимому запаху бриза, йода и соли, по тому, как беззлобно прозвучали следующие слова: — Только с сыном ты будешь говорить сама, Миллер, я не готов. Тем более, ты тут виновата, вот и всё исправишь. — Да уж, исправлю, — фыркнула она, но тоже беззлобно — конфликт потух, толком не случившись даже, и Элли мысленно возблагодарила гормоны — времени, конечно, мизер прошёл, но, видимо, достаточно, — за лёгкую изменчивость настроения Харди. Подумаешь, немного поругались, это ничего, бывало у них и похуже, и без гормонов… — Да уж постарайся. Харди скорчил привычную недовольную рожу и отвернулся как-то демонстративно, Элли вздохнула. «Ну вот, обязательно последнее слово должно быть за ним», — подумала она, скользнув взглядом по его фигуре — та же сутулая спина, скованная поза и голова так же опущена, — и её вдруг затопило неожиданной волной нежности. Она вспомнила — хотя сколько там времени прошло, — как притянула не возражающего Алека к себе, как приятно было ощущать его холодный нос у себя на шее. — Иди сюда, — позвала она, протягивая руку. Без особой надежды впрочем — слишком уж всё неопределённо между ними, чтобы Алек так вот добровольно шёл в объятия, но он её удивил: сам придвинулся ближе, сам уронил голову ей на плечо, повозился пару секунд, устраиваясь удобнее, сложил мешающиеся руки на коленях и даже не возразил, когда Элли потянулась сжать его ладонь. Невысказанное вслух «спасибо» повисло в наступившем молчании — уютном, спокойном, без напряжения и нервов, каком-то ещё более интимном, личном, чем все признания и «моменты», что были у них до того. «Спасибо» в каждом жесте, в каждой подвижке Алека в её сторону. Элли погладила почти невесомо его ладонь большим пальцем. «Всегда пожалуйста». И готова была нарычать на доктора, который так не вовремя позвал их и разрушил хрупкое пока ещё равновесие их чувств.

***

Когда Элли говорит, что время ехать на очередной плановый осмотр, Алек предсказуемо становится в позу. В буквальном смысле. Он откладывает в сторону контейнер с лазаньей — это опять от лейтенанта Крус: пять минут назад Алек в очередной раз наворчал на неё и пригрозил выговором за несоблюдение субординации, а потом Элли оглянуться не успела, как в контейнере осталась только половина, чему Элли самую малость завидует, потому что её кулинарные шедевры Алек всегда ест с выражением лица глубоко несчастного человека, который идёт на неимоверные жертвы, лишь бы не обидеть повара, а контейнеры Рамирес обычно пустеют за считанные минуты. В этот раз контейнер пал жертвой не вовремя поднятой темы — у Алека явно пропадает от слов Элли аппетит. Он бросает в контейнер вилку, отодвигает по столу подальше от себя и складывает руки на груди, впиваясь в лицо Элли взглядом, не предвещающим лёгкого разговора. Элли старается не вздыхать слишком явно. Уж чем она может похвастаться за годы работы с Харди, так это умением прекрасно читать его по лицу. Сейчас оно считай говорит «Господи боже, Миллер, какого, что б тебя, чёрта? Зачем?!», и это даже смешно, потому что в какой-то момент этого нескончаемого процесса притирок и привыкания друг к другу Элли поняла, что эти его выразительные рожи её умиляют. Наверное, в тот самый, когда окончательно оформился живот, и Элли стало трудно воспринимать угрюмость Алека всерьёз — за что она до сих пор очень ругает себя, но ничего поделать не может. В какой-то степени это даже смешно вдвойне, потому что прежде чем «встать в позу», Алек старательно облизал вилку со всех сторон. — Мы были в больнице неделю назад, зачем? — спрашивает он с нажимом, и Элли незаметно выдыхает. — Не неделю, а десять дней, — поправляет она. Алек фыркает, закатывает глаза, и Элли чудом разве что успевает продолжить до того, как он откроет рот: — И я уже говорила, зачем — тебя должен осмотреть доктор. — А в прошлый раз он не насмотрелся? — Алек сам смотрит исподлобья, хмуро прожигая Элли взглядом, но за годы работы с ним — и за последние несколько месяцев его беременности, очень эмоционально насыщенные благодаря буйству гормонов, надо сказать, — она научилась не то чтобы игнорировать этот взгляд, но хотя бы переносить без особых потерь. Это второе, чем она может похвастаться. — Ты же знаешь, это нужно, чтобы проверить, здоров ли ребёнок, — мягко давит она, зная, что ничего не добьётся криком — с Алеком это бесполезно, а вот уловками — пожалуйста. Если собственное здоровье Алека обычно беспокоит слабо, то здоровье малыша отнюдь, и Элли знает, как на этом можно сыграть. «Какая же я подлая», — думает она, впрочем не без довольства, глядя, как мучительно неотвратимо сменяются эмоции на лице Харди — с упрямого нежелания что-то делать на такую же упрямую готовность на всё ради их ещё нерождённого ребёнка. — От их проверок самих больше вреда, — ворчит Алек, но уже не так уверенно, сопротивляясь как бы по инерции, Элли видит. И «добивает» окончательно скептическим взглядом и снисходительной улыбкой. — Давай не надо, ты и сам прекрасно знаешь, УЗИ пока ещё никого не убило, — пожимает она плечами и, пока Алек не прицепился к её дурацкому «пока не убило», добавляет: — Доедай давай, нам сейчас опять на дальние фермы. Алек вздыхает тяжко, но молчит. Лазанья в него, кажется, после такого не лезет, он просто развозит оставшуюся половину вилкой по контейнеру, разделяя слои, и Элли, листающая сопроводительные бумаги по новому вызову — а на самом деле просто делающая вид и тихо наблюдающая за ним краешком глаза из-за бумаг, — старается не обращать внимания на кольнувшее в груди чувство вины. Ну вот, испортила своему омеге аппетит своими осмотрами и проверками… В машине они тоже молчат — Алек отворачивается к окну, Элли впивается взглядом в заснеженную дорогу, иногда поглядывая в его сторону. Он время от времени напряжённо выстукивает пальцами по бедру неровный барабанный ритм — Элли никак не может его поймать, — вторую ладонь не снимая с живота. В проклятой куртке он действительно кажется необъятным, как большущая грозовая туча, а его лицо — опять нездорово, как сказала бы Элли, бледное. Не знай она настоящей причины, непременно подумала бы, что это сигнал чего-то недоброго, симптом какой-нибудь болячки, которая может угрожать ему и ребёнку. Но Элли знает. Чёртов упрямец просто никогда не скажет вслух, что ему страшно. Было один раз — когда Алек протянул ей в ладони злосчастный тест с двумя полосками, — но тогда он, кажется, на нервах вообще не очень соображал, иначе Элли никогда бы не услышала от него этого сорванного «я испугался», дрожащего так же, как дрожала протянутая ладонь. Теперь же Алек однозначно следит за словами лучше — держит себя в руках, а все свои переживания в себе, закрывается опять и опять, как бы Элли ни старалась. Идёт на подвижки — колоссальные, сказала бы она, — во всём остальном, но когда дело касается страхов… О, тогда в ход идёт что угодно, но не честное признание: фырканье, обиды, встречные обвинения, злость, молчанка, как сейчас — Элли уже досконально это изучила, чтобы понимать почти безошибочно, и это третье, чем она… Так, стоп! «Нельзя гордиться пониманием своего собственного будущего мужа, как приручением какого-то дикого зверя, — думает Элли. — Или можно? Если будущий муж — параноик вроде Харди, а зверь — крупный и опасный, как какой-нибудь леопард…» Она задумывается о приручениях и зверях — дорога пока прямая, идеально расчищенная от снега и абсолютно пустая, что позволяет, — и совсем пропускает момент, когда Алек задаёт вопрос. — Что? — переспрашивает она, повернувшись к нему на мгновение и снова переводя взгляд на дорогу. — Ты что-то сказал? Она слышит, как Алек недовольно вздыхает в ответ — «Ну вот, — думает она, — сейчас ещё и обидится, что не слушала» — и снова поворачивается к нему, притормозив в ближайшем подходящем месте на обочине. Алек таки действительно выглядит нездорово бледным, а ещё глаза у него блестят как-то нехорошо совсем, отчего взгляд кажется будто бы простуженный, больной. Алек смотрит на неё как-то слишком пристально и долго, словно изучает, и Элли уже раздумывает, стоит ли его поторопить или лучше просто перевести разговор на другое, и вообще будет ли он говорить — обиду за её невнимательность ещё никто не отменял в конце концов, — когда Алек наконец спрашивает ещё раз, и это… — Если вдруг что-то пойдёт не так или роды будут… ну, ты понимаешь… и тебе… у тебя спросят, кого ты выберешь, ты… это будет ребёнок, да? И в первый момент Элли думает, что очень вовремя решила остановиться, потому что после такого едва ли удержала бы руль, а во второй: — Что?! — она буквально задыхается от возмущения, напрасно хватая воздух ртом, и всё, что у неё получается: — Что?!!! — Да, да, конечно же ребёнок, и… я в любом случае хотел тебя попросить, чтобы это был ребёнок, ты сможешь вырастить ещё одного чудесного Миллера, а Дэйз… У неё будет Тесс, но ты всё равно её не бросай, — Харди улыбается уголком губ, кивает будто сам себе, и Элли вздрагивает. — ЧТО?! — кричит она, буквально орёт, вдруг выталкивая вместе с воздухом, возмущением и страхом наконец и звук. — Нет, погоди! ЧТО?!!! Алек смотрит на неё каким-то совсем нечитаемым взглядом, и Элли успевает подумать, что, чёрт возьми, не имеет права тут рассуждать о приручении и гордиться своими иллюзорными достижениями, потому что, мать твою, абсолютно не понимает, оказывается, что творится в этой дурной упрямой башке Харди. Что он успел себе надумать. — Какого ты мне сейчас собрался умирать?! — срывается она, тянется рукой и сжимает ворот куртки Алека в кулаке, желая — очень-очень сильно желая — встряхнуть его хорошенько. — Какого чёрта, Харди, я спрашиваю? Она делает вдох-выдох, но, твою же, это мало помогает, потому что когда она продолжает говорить, её голос дрожит, предатель. — Почему ты вдруг решил?.. Тебе опять плохо? Что-то болит? Опять тянет? Сердце? — тарахтит она, но Алек всё ещё нечитаемо молчит, и от этого не становится легче. — Пожалуйста, — просит она: — Пожалуйста, просто скажи мне, если так, хорошо? Безо всяких «выбери ребёнка, не бросай Дэйзи», ладно? Не смей… Голос срывается, воздуха, выплеснутого с криком, теперь опять не хватает, и Элли вдыхает судорожно пару раз, прежде чем сказать: — Я же тебя из-под земли достану, если надумаешь и в самом деле у… — хрипло говорит она, не решаясь вслух — и даже мысленно — произносить слово на «у». — Достану и обратно зарою, дурья ты башка, если только посмеешь. Понял? И чуть не плачет от облегчения, когда Алек выдыхает тихое «да». Она отпускает ворот его куртки и молча выходит из машины — ветер сразу же бьёт в лицо колючим порывом, мороз обжигает щёки, и когда Элли трёт их ладонями, ей кажется, что на пальцах остаётся влага. Вот же чёрт! Сейчас Элли очень жалеет, что не курит — было бы неплохо успокоиться после такого никотином, но у неё при себе сигарет никогда и не было, так что остаётся только сжимать кулаки, впиваясь ногтями в ладони до боли, и дышать, открыв рот, обжигающе морозным воздухом. Пытаться успокоить себя, глядя на переливы блёсток в снежной шапке на ближайшем кусте. Дурацкий способ! Он не помогает! Элли собирается мстительно пнуть клятый куст ботинком, когда за спиной у неё хлопает тихо дверь машины. Тяжёлые шаги отдаются скрипом по снегу. — Я дурак, — без предисловий говорит Алек, оказываясь сзади, обнимает её поперёк груди, укладывает подбородок на плечо, тычась в щёку холодным носом, и это так знакомо, это снова такое дежавю, что у Элли мурашки бегут по спине, когда Алек тихо выдыхает: — Извини. Извини меня, Миллер, не злись, я просто… И замолкает, замерев. Прижавшись ей к спине тяжёлым своим животом, необъятным в этой чёртовой куртке. И Элли понимает, что не злится. Совсем. Ни капли. Потому что в этом «просто», в этих объятиях так много всего сказано без слов, и Элли большую часть даже понимает. Не всё — это она уж точно осознала, далеко не всё, — но очень много. Это что-то от Алека, рыдающего ей в плечо и винящего себя в Сэндбруке; что-то от Алека, который каждый раз цепляется за неё в постели так, словно всё ещё не может поверить, что она здесь и никуда не уйдёт и не исчезнет. Что-то от Алека, не решающегося сказать вслух, что ему страшно перед первым осмотром у врача; от Алека, которого Элли готова простить за всё, лишь бы он улыбался и был счастлив по-настоящему. Поэтому она тоже отвечает без слов: гладит Алека по руке, позволяет стоять вот так и дышать ей в шею, пока нервная дрожь не переходит в дрожь от холода, а потом усаживает обратно и целует в уголок губ, прежде чем закрыть дверь и усесться самой. — Давай больше не будем о таком, — говорит она, заводя мотор, и Алек кивает. Он всё ещё бледный, ему всё ещё страшно, и это всё ещё там, где-то глубоко в нём, невысказанное и запрятанное так, что не вытянешь наружу ещё долго, и Элли как никогда ощущает, что готова смириться — со всем: с паранойей, этой его закрытостью, упрямыми его тараканами себе на уме; с тем, что если Алек и будет когда-нибудь готов рассказать ей честно и прямо о своих страхах, то наверняка не раньше, чем их малыш пойдёт в младшую школу. В лучшем случае, в детский сад. — Ты только о здоровье не молчи, ладно? — говорит она без особой надежды, впрочем. — Тогда и насчёт другого опасаться не придётся. Краем глаза она видит, как Алек послушно кивает, и расслабляется. Знает она все его кивки и обещания, как и то, что в итоге нужную ей информацию всё равно придётся как клещами вытаскивать, если только это не будет что-то действительно серьёзное. Элли вспоминает недавний случай после концерта и ёжится, думает о том, как сама относится к будущим родам и не станет ли она паниковать… — …ребёнка? — спрашивает Алек, и Элли вздрагивает. Опять?! Опять она прослушала вопрос, и это даже не смешно, ей пора прекращать думать за рулём, если она не хочет устроить им аварию. — Извини, — улыбается она виновато, косясь на Алека. — Извини, я снова… Что ты сказал? Алек смотрит на неё, выгнув брови и поджав губы, и вот это уже точно знакомый Элли вид — она даже улыбается тому, что может в этом взгляде прочитать. «Ты безнадёжна, Миллер». «Поэтому ты всё ещё сержант, Миллер». Ничего нового. Ничего страшного. — Я сказал, — повторяет он с нажимом, — что мы могли бы узнать в следующий раз пол ребёнка. Давно ведь пора, разве нет? И Элли, ждавшая в этот момент чего угодно, но только не этого, чуть не выворачивает руль в сторону от такой неожиданности. — Ты же не хотел, — говорит она, осторожно замедляясь у обочины и поворачиваясь к Харди. Тот сияет начищенным пенни, и Элли успевает поразиться, насколько удивительно и в какой-то степени странно и страшновато выглядят со стороны эти его эмоциональные переключения, буквально за секунду, — интересно, она сама была такая же, или это только Алек опять отличился? — а потом слышит его ответ и совсем теряется. — Ну, ты же хотела, — невозмутимо пожимает Алек плечами, как будто это ничего. Как будто не он трепал ей нервы и отказывался каждый раз под нелепейшими предлогами узнавать, кто же у них получился. — Что? — Н-ничего, — улыбается она и газует быстрее, пока Алек не вздумал опять ошарашить её чем-нибудь. — Умеешь же ты выбирать темы для разговора в самый подходящий момент. И сама смеётся, с облегчением выдыхая напряжение и страх, когда Алек фыркает смешливо в ответ и ворчит такое привычное и родное «иди ты, Миллер», а после находит её ладонь на рычаге скоростей, переплетает их пальцы и затихает, отвернувшись к окну. И Элли чувствует, насколько всё, происходящее между ними, хорошо и правильно.