Я нашел в тебе себя

Плотно пахло табаком и алкоголем. Желтый приглушенный свет падал на лакированные деревянные столики, огибал пепельницы со стаканами и жилистыми руками на них и уползал куда-то по дощатому полу, подальше от людской суеты. Басистые грубые голоса стихли, и все многочисленные взгляды устремились на сцену, по которой столько ног ходило, сколько подобные захудалые бары и не видывали. Тихие, а потом и бурные аплодисменты пронеслись по помещению, кто-то присвистнул, кто-то заулюлюкал. Все стихло. Из-за кулис неторопливым шагом выплыла девушка, одетая в черное длинное платье из атласа, которое на тоненьких бретелях болталось на острых плечах. Огибая грудь и бедра, оно крупными волнами струилось по ногам, прикрывая туфли. Короткие темные волосы волнами обхватывали голову. Миниатюрные руки, облаченные в черные кружевные перчатки, притянули к себе микрофон. Девушка набрала воздуха, так что длинные, немного вульгарные бусы, висящие на ее груди, тоже шелохнулись, как будто тоже вздыхая. Отрывисто зазвучало пианино, которое скромно подхватили скрипки. Певица начала тихо и как будто немного сдержанно, так что зрителям приходилось вслушиваться, будто ее вытолкали на сцену, обещая хороший гонорар просто за присутствие. Первый куплет был спет сухо и жестко. Несколько людей покинули зал под возмущенные: «глупец, ты многое теряешь!» — голоса постояльцев. Наступил проигрыш. Девушка качнулась, сверкая синими глазами. В них загорелся огонь. Ее голос с новым тактом звучно прокатился по тесному прокуренному бару, но уже совсем иначе. Полный жизни, страсти, огня, он крутился и крутился, заставлял присутствующих снимать очки и опускать руки с сигарами, чтобы с жадностью вслушиваться в очаровательный голос безымянной певицы, который еще секунд десять назад они не желали слышать, и еще более жадным взглядом пожирать каждый сантиметр ее тела. Каждый раз она попадала в самую ноту, в самую суть, так что внутри что-то тоже откликалось и дрожало даже у тех, у кого дрожать было нечему совсем. Последние строчки особенно дались ей с какой-то горечью, болезненно отзывающейся в душе. Музыка оборвалась — наступила тишина. Но в следующую секунду по залу прошлись воодушевленные возгласы. — Браво! Браво! — в один голос выкрикивали мужчины и жадно аплодировали. — На бис! Так было каждый вечер. Поэтому спустя несколько мгновений зазвучала новая музыка, и так до последней песни… Певица коротко поклонилась и оставила микрофон, спускаясь по лестнице в зал.

***

Люди приходили сюда по нескольким причинам: одним нравилось проводить вечер в компании француженки-певицы, вторым — ее несколько нетипичная внешность, а других привлекала дешевая выпивка, и плевать, кто и что там поет, главное, что все удовольствие в пару баксов обойдется. Он не входил ни в одну из этих категорий. Оставив сигару в пепельнице, рядом с которой лежала шляпа, мужчина откинулся на деревянном стуле и устремил безразличный взгляд на певицу, имени которой даже не знал. Принцип был таков: ни при каких обстоятельствах не иметь дел с певичками. Гиблое это дело. Либо на шею сядут, либо проблем вместе с ними огребешь — удовольствия мало, в общем. Но сегодня, по совету коллеги, он пришел в этот бар послушать «невзрачную певичку, которая к концу чудесным образом превращается в богиню», а особенно у многих предметом искренней любви были ее «длинные женственные ноги» и, конечно же, «очаровательное кукольное личико». Услышав подобное заявление, он, конечно же, расхохотался, ведь если человек поет ужасно, то так оно и есть, и никакая внешность тут не поможет. Как это можно начать бездарно, а кончить гениально? Причем каждый раз? Но, дослушав до конца все песни в исполнении одной и той же артистки, мужчина понял, что друг его оказался чудовищно прав. К концу третьей песни он был готов если не предложить ей руку и сердце, то точно пригласить на ужин или заплатить за ее выпивку, как и любой другой мужчина в зале. Она была другой. Не как все бездарные глуповатые певички в подобных заведениях, которые только и ждали богатых или хотя бы зажиточных посетителей и выходили на сцену только покрутиться и привлечь мужское внимание, оголяя руки и ноги. Она же хотела не этого, чего-то другого, и оголяла перед слушателями нечто более интимное. Но принцип оставался принципом. Девушка сплыла с лестницы — платье тянулось за ней. Раздавая осторожные улыбки направо и налево, она двинулась к самому выходу: после выступлений была привычка, даже негласная традиция курить на улице, сидя совсем не в женственной позе на холодных бетонных ступеньках, курить и думать ни о чем. Снаружи было тихо и прохладно. После жаркого дня ночью весь пар поднимался в воздух и стоял необычный запах озона и дорожной пыли, который душил астматиков и изнеженных жителей, привыкших к свежему загородному воздуху с ароматом сосны. Но она любила этот запах. Он напоминал ей о дорогом сердцу доме, о былых временах, о детстве. Из сумочки девушка достала портсигар и смятую коробку спичек. Долго и безуспешно она пыталась от отсыревших спичек получить хоть каплю огня. Внезапно кто-то одной рукой прикрыл кончик сигареты, а второй поделился огоньком. Певица едва не выронила самокрутку из приоткрытых губ: автоматические зажигалки во всем Париже имели только с десяток человек, и один сейчас стоит прямо перед ней. — Вы отлично поете, — заговорил мужчина. — Мерси, мсье, — девушка улыбнулась и выпустила первый клуб дыма из приоткрытых губ. — За это тоже. Незнакомец тоже закурил. Дым на секунду скрыл их лица. — Как ваше имя? — Маринетт Дюпен-Чен. Но знакомые называют меня просто Мэри. — Приятно познакомиться. Я Адриан Агрест. Может быть, слышали о Мистере Нуаре. — Козырный ход с теми, кто пришелся ему по вкусу. Дюпен-Чен удивленно вскинула темные брови. — Не может быть… Вы и есть автор из «Паризьен»? — она довольно растянула бордовые губы в радостной улыбке. — Не думала, что смогу когда-нибудь вас встретить… У вас очень хорошие стихи, но статьи — просто дрянь. Четверостишием вы можете попасть в яблочко, дотронуться до души, даже вывернуть ее, но увы не тремя страницами сухого текста, который вы гордо называете «статьей». Так, отсебятина. Девушка замолчала, затягиваясь. Нуар хмыкнул. А ведь она не считает себя грубиянкой, ни капли. В этом тоже ее прелесть. — Спасибо за честность. Тогда откровенность за откровенность. Не возражаете? — Певица обронила неоднозначную улыбку, но утвердительно кивнула и опустила руку с сигаретой, смахивая с нее пепел указательным пальцем. Ей всегда было интересно, что о ней думают, как о певице, ее слушатели. — Певичка из вас никакая. Не поймите меня неправильно, у вас сильный мелодичный голос, обаяние, внешность привлекательная — да, вы неоспоримо красивая, — но вы никак не певица. — Прошу прощения? — Дюпен-Чен поднесла сигарету к ярко-накрашенным губам. — Да, обычно я начинаю не слишком живо, чопорно, вхожу в кураж только к концу, и многим это не нравится, если вы об этом… — Нет, в этом ваш шарм, — Нуар прислонился спиной к стене и взглянул на девушку из-под полей шляпы. — Я о том говорю, что слишком много личного вы вкладываете в бездарно написанные даже стесняюсь спросить кем песни, которые поете в этих проспиртованных гнилых халупах. Достойны ли они вашей вложенной души? Думаете, кто-то на это обращает здесь внимание? — он хмыкнул, докуривая. — Вы попусту растрачиваете свой талант, ма шери. Всем было действительно плевать. И Маринетт это прекрасно знала. Но она все равно собиралась петь до тех пор, пока это не тронет даже самого черствого человека. Разве не в этом заключается миссия, предназначение любого артиста? Деньги всегда найдутся, для этого большого ума не нужно, а вот быть артистом дело не самое легкое. У нее не было ничего: ни гроша за душой, ни квартиры, ни стабильной работы, ни семьи, ни дорогущих вещей или украшений, — ничего, кроме ее голоса, улыбки да дешевых бус. Музыка была для нее всем, как и этот прокуренный бар, в котором она пела, сколько себя знала, и эти бездарные песни, написанные за гроши. И она не жалела ни капли вложенных труда и души, даже если слушателям были интересны только ее ноги и кукольное личико. Сигарета дотлевала. Губы певицы тронула незаметная улыбка, а в следующую секунду она уже подняла подведенные темным глаза, которые в лунном свете светились глубоким синим, чтобы встретиться взглядом с курившим напротив мужчиной, который прятал блеск зеленых глаз за полями шляпы. — Тогда напишите мне песню. Да-да, вы не ослышались, Мистер Нуар. Ваши стихи действительно очаровательны, и я с удовольствием спою их. Что скажете? Он молча докурил, кинув бычок от сигареты в урну, и сунул руки в карманы брюк. Кажется, в этот раз Нуар нарушит свой принцип. ㅤ