***
Он закрылся плащом от мелкого дождя, пытаясь ввести на навигаторе телефона ближайшие бары, делая это через пронизывающую боль в костяшках. На улице не поздний вечер, и он без должной ему маскировки, грима, и глубоко поебать, если на него налетят с просьбой автографа или селфи. Селфи он делать однозначно не будет. Лицо не позволяет. Ему надо уйти в себя. Абстрагироваться от окружающего мира, переключиться на другой канал, где ему не будет шумом идти назойливые воспоминания неудачного поцелуя, лица Эдди и то, как он пытался ему помочь после драки. Он не понимает, что с ним происходит. Он никогда до такой степени нагло не стремился в поцелуй. Даже жену при их первой встрече он сначала спросил, как неподдельный рыцарь, а только потом жестко выебал, что ей пришлось закрыть рот. Но с ним все по-другому. Все идет против часовой с Эдди, и Тозиеру от этого душевно нездоровится. Он не тот, кем себя презентует. Ему кажется, что за ним следят. Где-то за углом стоит назойливый фотограф, что делает на него компромат; у него в голове рождается бред, острый психоз, а триггера как такового рядом нет. Он на улице, вблизи Эдди нет для вспышки нервозности и тревожности. Здравый смысл и логика говорит ему одно, а зрение, обоняние, вкус, слух… Они предают его. Растят в нем вторую сторону медали. Тактичность и разумность Ричи спит загробным сном. Его голова трещит по швам. Его голова разрушена до фундамента коксом сильнее, чем сделал это героин с Каспбраком. Он знает, что все его страхи — ложь. Он трезво это осознает. Но верит в их реальную действительность. Несмываемый дождем позор и прокаженная до гнили душа ведет его в местный бар, а, также, легкая, медленно нарастающая ломка. Он отдал весь свой ебучий кокс и не знает, как достаточно долго продержаться, не покрывшись холодным потом и не словить острую лихорадку, если он его смоет. Или вынюхает. Мало ли экс-наркоман захочет вновь вернуться в тот кошмарный период, подумывая, что можно и пропустить в себя парочку грамм и уйти в трип. Вот будет прикольчик. Только, блять, Ричи Тозиер мог так поступить по отношению к помощи со стороны Эдди. Наверное, именно таким образом всегда Тозиер откровенно благодарит людей. Сначала скромно целует, ну так, по началу, чтобы не показаться развязным… а потом заставляет разводить ноги в стороны, отдаваясь под влияние своей сломанной психики. Одно его «мерси» на вес золота, особенно, если оно настоящее, искреннее, от сердца. В частности, если Ричи тебя ставит в один ряд к людям, к которым он питает чувства. Большая редкость, если ты попал под этот критерий людей. Он существенно испортился с возрастом. Прогнил, покрылся мхом, запрел, а на вкус — кислее кислого. Он не то вкусное красное вино, что становится лучше с каждым годом. Ричи не может открыться людям, как делает это игристое вино, раскрывая свои нотки по первому же глотку. У него крупные проблемы с доверием. И это еще один пунктик в общем списке его нравственных проблем. И, О Боже, как грустно, — доверяет только своей жене. Той, которую просто ненавидит. Ненавидит и любит. Блять. У Ричи с подростковых времен в голове бесконечные наполеоновские войны, которые оставляют после себя сотни литров крови с молекулами пороха, пустых гильз и неоправданных жертв, по которым плачут верные жены и малолетние дети. Он всегда останавливается на ненависти на всех стадиях принятия. Он всегда смотрел на свое отражение, как смотрит рядовой солдат на противника по ту сторону окопа. Он не в силе дальше пройти, принимая ненависть за родную сестру по крови. Такая знакомая, родная, очаровательная и любезная, которую знаешь с самых пеленок. Тозиер засыпает с ненавистью, и просыпается с ней. Обнимая за талию, признаваясь ей в любви. Ненависть обнимает его каждый день крепко-крепко за плечи, целует в колючую трехдневную щетину и по-хозяйски указывает, что будет делать сегодняшний день и ночь. Как злая мачеха у тебя под ухом нашептывая, что так ненавидела Золушку в этой безобидной детской истории; как демоны, что сидят на твоих плечах, которым ты смотришь в золотые глаза в отражении зеркала. Дьяволы, с которыми он крепко дружит, улыбаясь им и обнажая свои зубы. Это как хриплые голоса в голове при острой шизофрении. От них не убежать даже во сне под теплым одеялом. Тозиеру нужен тяжеленный топор, чтобы избавиться от этого. Баста.***
Это был самый прокуренный, полутемный и пивной бар, куда приходят ветхие старики и подлые изменники попить дрожжей в одной компании вместе с телевизором и новостями; где при открывании двери звенит золотой звоночек, что хочется блевать от его резкости; вокруг деревянные столики, и где за баром всегда стоит жирный бармен с тремя подбородками, разливая мелкие шоты водки или виски. Ричи в такие бары не ходит. Слишком дешево для его дорогого кошелька. И воняет в этих задроченных барах, обычно, трупняком. Но воспаленной звездной болезни у него нет и не было никогда. Но всегда присутствовало напоминание о своей значимости во всемирном формате, что каждое его движение фотографируют папарацци, и что он всегда под их прицелом. Это и тяжело, и смешно одновременно. Вроде бы за сигаретами в магазин вышел, а ты уже в Интернете светишься в своем домашнем халате или с порванной рубашкой. Дешево и сердито. Он мирно и напряженно прошел за длинную барную стойку, хлюпая своими туфлями по дощечкам из темного дерева. Старикам настолько насрать, что зашел к ним в бар известнейший комик страны, что большая их часть не обернулась. Ни одна живая душа в этом баре. Старики как пили темное пиво, втыкая в телевизор, щелкая семечки и общаясь с друг другом на советские темы, так и продолжали это делать. Удивительно. У них дома нет телевизора, раз не знают его? Погода дрянь. Видимо, отсиживают дождь, пока жена обратно домой не пустит. Или содержанка. Как же Тозиеру это знакомо. — Что тебе? — сухо спрашивает толстый бармен. — По бутылкам продаешь? — окончательно решает добить себя он, поправляя поломанные очки на лице. — Виски, абсент, водка. Ричи ответы бармена не устроили, и решает его озадачить своим особым заказом: — Глинтвейн есть? Бармен лишь сомнительно щурится на него, откладывая натертый бокал. — Есть, но сейчас не Рождество. — А ты сделай вид, что Рождество. Ради меня. Мужик лишь сильнее хмурится. Чертовски знакомое лицо и голос. Не его ли он сегодня видел на информационном плакате? — Пожалуйста. Тозиер достает из заднего кармана двадцать долларов — что очень дешево — с еле заметными частицами кокса, и бармен ставит ему на стойку литр Глинтвейна в темной бутылке. Она внушительных размеров, с красивой этикеткой и ни разу еще не открытая. Девственная. Ричи это нравится. Ему нравятся девственницы. Они обещают ему хороший вечер в приятной компании. На улице холодрыга, что пиздец: холодный ветер, противный мелкий дождь. А еще каждый дом и магазин украшен. Тыквы, свечи, картонные призраки… Даже бар по-своему украшен, как на какой-то торжественный и очень важный праздник. Ричи разворачивается на стариков, тихо шипя от боли в ребрах. Почему на каждом столе черепа, в глаза которых засунуты полотенца и висят по периметру комнаты яркие гирлянды глазных яблок? Жуть. — Почему бар украшен? Маразм крепчает. Бармен не понял вопроса. Это шутка? — Мужик, Хэллоуин на дворе. Тозиер развернулся с удивленным взглядом из-под разбитых очков. — Хэллоуин? Блять… — Доброе утро. Докатился, прекрасно. Просто заебись умора. Так вот почему весь бар и город в тыквах и разукрашенных подростках в различных праздничных костюмах? Отлично, Ричи сам не заметил, как потерялся не только в пространстве, но еще и во времени. Так просто выбился из временного потока… Теперь ему еще хуже, потому что угробил собственный мозг до состояния жухлых листьев. Сплошные нули. Теперь у него появились новые заботы в виде подарков жене, друзьям, коллегам и… Эдди, конечно же. Куда без него? Ричи не успел уследить, как праздник мертвецов уже подобрался так близко и дышит ему в затылок. Блядство. Он хоть людей на выступлениях поздравлял? Вроде бы, да. И то потому, что Каспбрак ему напоминал, пока сам был в наркотическом угаре. Где там номер клиники? — Подожди, дай открыть, — бармен, видимо, немного запамятовал, забыв открыть бутылку, доставая отвертку для шампанского. Ричи не услышал, что сказал этот толстый бармен. Он спокойно смотрит на запечатанную бутылку Глинтвейна, невозмутимо разворачивает бумагу, и без особого труда в парочку точных движений выкручивает деревянную затычку, которая обычно бывает в шампанских. Раздается характерный выстреливающий звук. Как по маслу. Легкотня. Каждый день это делает. Бармен ахуел. — Я понял… настолько ужасный день? — бармен откладывает отвертку, смотря, как Тозиер пьет с горла Глинтвейн, у которого, как минимум пятьдесят градусов. Он уже думает, как выводить его из бара. — А ты как думаешь? — он отпускает бутылку и ударяет ее дном об стойку от крутости на языке и стенках щек. — Тут даже думать и не надо, — бармен берет следующий бокал и протирает его сухим белым полотенцем. — Тут и невооруженным глазом все видно. Ричи лишь хмыкнул, делая следующий сладкий глоток, в котором чувствует тонкую нотку корицы и пряностей. Процент алкоголя жжет ему на открытой ране на губе. К Глинтвейну надо что-то сладкое, слишком приторное. Но Тозиер не сладкоежка, сколько себя помнит. Крайне редко ест сладкое, а тут прям с непривычки налетел на вкусный винный коктейль. Именно он способен сейчас закрыть собой пробелы от пуль в душевной организации Ричи, забелить нежелательное, утопить вниз головой его стыд и не взаимную любовь. Он так хотел, так желал, чтобы свечи не тухли в нем. А их потушили ледяной водой. Холод не только на улицах города, а теперь еще и в грудной клетке, где-то за бедным сердцем, что еще качает отравленную кровь по больным венам и пропускает удар за ударом. Сплошная изморозь, слякоть, терпкое желание убить себя. Подлинная унылая осень. Желание убить себя у Ричи возрастает выше крыши. Настолько тяжелая депрессия или первоклассная актерская игра? — Ага. Бармены все такие пронзительные? — с укоризной отвечает Тозиер. Удивительно, бармен его не узнал или просто играет в поддавки? — А то мне прям неудобно. Вдруг прочитаешь меня, как открытую книгу. — У тебя на лице все написано, чувак, — гортанно смеется бармен, рисуя на своем лице символы, как бы намекая на раны на лице Тозиера и разбитое стекло. — Пытаешься запить драку? Ты хоть выиграл? — Судя по тому, что у чувака был разорван нос из-за ебучего кольца в нем, и он извинился, то я, — пожимает плечами Ричи, кладя руки локтями на обшарпанную стойку. — Не ебу, как это бычье кольцо называется. Он впервые адекватен и спокоен. И ему очень ново чувствовать себя с головой на плечах. Но это на короткий срок. Нельзя привыкать к трезвости. Становишься человечным. А человечность — это больно. Ричи же страшится боли, как волка. — Не завидую, — спокойно цедит толстяк. — Обычно с такими ранами уходят, когда защищают достоинство кого-то или свое. Тебе изменила девушка и ты застал ее в стойке с другим? Или другими? Тозиер исподлобья смотрит на него с подозрением. В голове одно: «отъебись, кабан». — Тебе какая разница? — он делает еще один обжигающий и греющий глоток Глинтвейна, а с его лица медленно скатывается влага от дождя прямо по открытым ранам. — Еще никогда в жизни такого разговорчивого бармена не встречал. — Это называется поддержка от старого бармена, чувак, — с упреком ответил он. — Судя по всему, если бы ты мог куда-то в другое место пойти, ты бы пошел. Но тебя сюда привело что-то, а не кто-то. Тозиер молчит. Стыдливо молчит, потому что ответить нечего остроумного. Просачивается гнев, ненависть, неистовый конфуз. Но, если ему стыдно, если в нем есть это угрызение, значит, живое еще осталось? Если не задумается сейчас — будущему конкретная крышка. Хотя… уже пиздец. Он даже детей иметь не может. — Отвали. Бармен громко засмеялся. Его пивной живот сейчас разорвет рубашку, и все пуговицы разлетятся, кто куда. Только в Тозиера, главное, не попадите. И так досталось. Комик не понимает, что смешного. Он, вроде бы, выступил давно, и сейчас не свою шутку сказал. Он точно в баре, а не ловит галлюцинации, что он не на сцене? — Ладно, ладно. Не смотри так, а то очки запотеют. Ричи, если надо, то он найдет дополнительные силы на эту двухметровую толстую тушу. Пусть даже закрывая глаза на факты с весовым превосходством. В баре играет мелодичная музыка, ретро, наверное. Их разговор никто не подслушивает. За барной стойкой никого нет, кроме него. Все за отдельными столами. Ему так хуево, и лишние подстрекательства бармена никак не помогут. Только разозлят, выведут из себя, вновь поднимая ярость и ненависть на первое место. Всплывут вверх, как синие и взбухшие утопленники. Он пытается вырезать из памяти острым ножом этот злополучный поцелуй, всю симпатию к человеку, с которым никаких отношений и быть не может. По которому он сох все эти тысячные километры, все выступления, полностью уходя в осадок от его безразличия к себе. Ричи всегда смотрит на Эдди одним взглядом. Невозмутимость Эдди нерушима. Как бы Тозиер не пытался сломить эту могилу, какие бы слова он не подобрал — все не имеет значения. Крик в вакуум. По барабану. Бывший героиновый наркоман оказался сильнее, чем нынешний кокаиновый. Он подумывает напиться в говно, придти в его номер — он не знает, в каком именно живет, поэтому будет проверять все — и признаться. Вывалить все чувства, раскрыть все тайны, как снег на голову. Все равно они больше не встретятся. Не страшно. В любой момент может устроить себе последний передоз в жизни. Он путается в себе, как в бесконечном лабиринте. Он никогда еще не признавался в любви мужчине. Заебали его эти американские горки. Ричи надо размыть этот образ, в который он основательно влюбился, уходя в этот мутный омут с головой. Невыносимые мучения. Эмоции у него сейчас, как злые и голодные звери, что пытаются разделить его на кусочки и полакомиться им. Таким вкусным, привлекательным и сексуальным Ричи Тозиером, у которого рабочий рот. Он им и зарабатывает, и доставляет оргазмы. Но Тозиер лишь закусил тиски, силой сжимает зубы, стирая их в порошок, и со злобой смотрит на бармена. И не замечает, как его окровавленные ладони зашлись в крупном треморе. Опять ненависть стоит над ухом и командует. — У тебя руки дрожат, — констатирует бармен, и Ричи молниеносно прячет руки под стойку вместе с бутылкой. — Нервное? Ричи заебали его вопросы. — Ага, — лжет он. — Нервное. Перепугался из-за драки. — Ну нос же не поломан? — тихо ухмыляется старик. — Нет. — Значит, ты не зря дрался. Чью честь защищал? Тозиер в сомнениях и готов полностью импровизировать. — Девушку. О ней нелестно отзывались какие-то… шавки. — Девушка хоть красивая? — криво цедит бармен. — Очень… блять, ты не представляешь. — в груди вновь образовался дефективный комок. — Значит, поступил правильно, как чопорный джентльмен. Тебе стыдиться нечего, дружище, если, конечно, ты после проявленной храбрости не предложил ей оплату. — О какой оплате идет речь? — А ты, о чем подумал? — берет он следующий мокрый бокал. — О свидании, презервативе… — А ты испорченный мужик. Тозиера хватает только на скромную ухмылку и на грустные кивки на такие точные слова старика. Он еще тот испорченный фрукт. Все же, как хорошо, что о нем не знают всей правды, как он иногда требует благодарности к себе. В нем души не чают. Бутылка Глинтвейна греет ему пальцы и глотку. Он не знает, что делать, как закомплексованный мальчик. Такой замкнутый в себе подросток, которому даже стыдно спросить совета у своих родителей, боясь, что его неправильно поймут. И правильно боялся. Его каминг-аут родители приняли специфично и нетривиально. Не отвернулись, не отказались и не бросались словами, что мой сын — пидор. Нет. Его приняли, но отношения с родителями больше не были прежними. Минуло в один миг все. Жизнь начала играть своими распорядками, устраивая Тозиеру вечные тяжкие испытания. Как же прекрасно, что его брак — это защитная пленка. Мать отвязалась от него, когда поняла, что ее сын вырос и больше не может находиться под ее крылом. Но не смирилась с его нетрадиционной любовью и страшным диагнозом. А потом попрощался с ней, как сделал это с отцом. Оба до внуков не дожили. Его презирали родственники за свою апатичность. Его голова гремит сумбурными мыслями, отрицательными эмоциями, излишними горькими переживаниями. И Ричи ей помогает, занимаясь самокопанием и селфхармом, с чем ему помогают наркотики и алкоголь. Правда, алкогольной зависимости у него так таковой нет, а вот кокаиновой — пожалуйста. За эти три года он колотит свой дефект в характере, что так стоит у него на пути долгие годы. Соли — его лучшие, незаменимые и верные друзья. С которыми очень тяжело расстаться. Но так легко начать общение.***
Эдди был в номере Тозиера и рылся в его вещах в поисках дополнительных доз кокса. Он знал, где обычно наркоманы делают закладки. Не понаслышке знал. И это не есть хорошо. Не повод для гордости, и что можно рассказать своим детям. Он переворачивал его кровать — и, откровенно говоря, боялся прикасаться к матрасу без перчаток, — перерыл его чемодан, чуть ли, не заглядывая под швы, предметы интерьера, ковролин, всевозможные углы в ванной комнате. Все дошло до того, что он добрался до его нижнего белья. Каспбарк разгромил комнату и вещи Тозиера вверх дном, разбрасывая их под ноги. Но с разумными мыслями, — с мыслями помочь избавиться от зависимости. Но он ничего не нашел. За полтора часа бессмысленных и трудных поисков, он ничего не нашел. Пустая трата времени. Ему еще осталось только разобрать зарядку Айфона на запчасти, чтобы полностью убедиться, что Ричи отдал ему все до крупицы. И он по-честному отдал ему все свои запасы. Белый зиплок мирно лежал в заднем кармане его джинс, выжидая, когда его будут смывать в унитаз, где смешается с мочой и дерьмом. Там ему, блять, и место. Его естественная среда обитания. И Ричи видел, куда именно Эдди спрятал его белую сестричку. Но, вместе с этим, пока разносил в щепки чужой номер, он держал в зубах ингалятор от количества пыли под кроватью. И что на матрасе, очевидно, чужие биологические следы других людей и, скорее всего, самого Тозиера. Он не может знать, сколько раз за свое свободное время Ричи притаскивает людей в свою кровать, если не за раз толпу. Он живет не напротив, а через пять номеров дальше. Но ни презервативов, ни секс-игрушек, ни засохшей спермы нет. Блять. И Слава Богу. Тозиер настолько благоразумен или умеет делать генеральные уборки? Возможно, он использует сухие салфетки, которые ворует из ресторана на первом этаже, кое их так много в мусорнике в ванной. Блять. Эдди чуть не блеванул, пока разгребал мусорную корзину, засунув руки в чистые упаковочные пакеты, которые притащил из своего номера. Он пытался найти даже среди мусора закладки, но нашел лишь слипшиеся салфетки, какие-то порванные бумажки и обычный мелкий мусор. Это отвратительно. Но как только он принялся осматривать прикроватные тумбочки с ингалятором во рту, ему на телефон позвонили. Он был до конца уверен, что это жена, как всегда, не вовремя. А оказалась его близкая и рыжая подруга Беверли. С ней он улыбается. С Ричи — нет. Вся скверность и мерзость ситуации с поиском наркотиков забывается, когда видит ее имя на дисплее. — Бев! — с улыбкой отвечает на звонок, выплевывая ингалятор изо рта. — Эдди, привет! Ты не за рулем? — голос ее веселый, оживленный. — Да нет, убираюсь тут… Зачем звонишь? — Мне нужна твоя помощь. Большая помощь и очень срочная, — ее голос сразу падает на пару тонов. — Ты ведь не забыл, что приглашен на мою свадьбу? Забыл. А еще она костюмированная в честь Хэллоуина. — Помню, помню, конечно… Как такое забыть? — Хорошо, тогда перейдем к делу… У тебя есть знакомые организаторы свадеб? Или хотя бы тамада хорошая? Эдди смеется. Прискорбно. Потому что вариант один для нее. — Есть, конечно, один претендент… — запутанно отвечает он, просматривая тумбочку. — Тебе мужчина или женщина? Бен ревнивый? — Нет! — смеется в трубку она. — Нам все равно. Просто наша тамада в самый последний момент сказала, что не может из-за семейных обстоятельств… прошу тебя, выручай. Всех уже переспросила, и все не могут помочь. Каспбрак тяжело дышит в трубку и думает, кто из прошлых звезд, кого он возил, может подстать под хорошего тамаду, и с кем хорошо дружит. Кто может взяться за такую работу? Да практически никто. Кроме одного. — Ричи Тозиер, — сказал так, как о мертвеце. Беверли помолчала в трубку, словно ее это или удивило, или очень сильно огорчило. Он насторожился. А сейчас вновь чуть не блеванул. Потому что нашел оральный лубрикант с клубникой. Заебись. — Эдди, серьезно? — она резко радуется. — Ты его лично знаешь?! — Ну, вообще-то, я с ним сейчас в туре. Я его шофер. Это считается? — Срань Господня! — не сдерживает она эмоции. — Эдди, я ведь с ним тоже знакома! Лично! — Ты шутишь? Не верю тебе, — закрывает он громко тумбочку, где лежала смазка. Блевотное зрелище. — Ты никогда мне об этом не говорила. — Я серьезно говорю. Я с ним дружила в свое время, а потом он просто пропал… на старый номер не отвечает, в директе тоже. Боже мой… как мал наш мир. — ее переполняют эмоции. — А ты жене его звонила? — Я знаю, что он женился практически через месяц, как мы растеряли связи. Но она везде меня игнорирует. Никто и нигде. Будто Ричи так этого и хотел, и сказал ей на меня не реагировать… Он рядом с тобой? — Нет. Я хер знает, где он. Мы немного поругались. — Он всегда был скандальным, — с всплывшими воспоминаниями отвечает она. — Всегда любил дебош. Это на него похоже. — Сколько ты с ним уже не общаешься? Три года? — Да. А что? — Ты же знаешь, что он наркоманит? — категорично спрашивает Эдди, сам не зная, хорошая была ли это идея. — Он увлекался. Травкой. Как и все. Он давал тебе? Нет, не давал еще. Но целовал. Пытался, по крайней мере. — Нет, он нюхает. Это пиздец. — Эдди, ты не… не употребляешь? — волнуется подруга. — Боже, Бев… нет. Я ни за что не смогу. Не переживай, пожалуйста. Я не ломаюсь под ним. Хоть до сих пор при нервах меня штормит, но сигареты спасают. Обычные сигареты. Покупные. — Хорошо, хорошо… — Я не хочу, чтобы он вел у тебя. Но у меня нет другого варианта. Он на коксе и крэке. — Какой ужас… ужас! — ругается она в трубку. — Я очень хочу ему помочь даже несмотря на то, что мы не общаемся. — А Бен знает его? Или помнит? — Думаю, помнит. Он не должен знать, что он на солях… — Ты согласна на Ричи на своей свадьбе, что ли? Издеваешься? — Да, Эдди. Мы должны помочь ему. Даже если мы можем встретиться раз в три года… Ты узнал у него, сколько он на солях? — Смеешься? Мы даже не разговариваем. У него с головой что-то не то. Постоянно шарахается куда-то, избегает меня, сейчас вообще в драку ввязался. Мы ругаемся постоянно, и ты бы слышала, какую дичь он несет. Он лютейший параноик. Постоянно угорелый, сутками под кислотой. Не воспринимаю всерьез его. — Ужас… — единственное, что шепчет ему она в трубку. — Он болен. И очень серьезно. Может тебя даже и не вспомнить. Я отобрал у него последний кокс, и он может сейчас искать новую дозу. Бев, это страшно. И это очень долгий разговор, — обреченно выдыхает он. — Мне говорить ему, что он будет тамадой на твоей свадьбе? Он под ломкой может быть. — Да… да, говори, Эдди. Привези его. Бен ничего не узнает. Боже мой, Ричи… как же тебя занесло, дружище. — Хорошо, я скажу ему, как вернется. — Спасибо. — А теперь расскажи мне, как у тебя дела? — О Господи, Эдди! Ну, слушай…***
Ричи же чувствует себя на седьмом небе. Почти порхает над землей, в теле снова лидирует гормоны удовольствия и экстаза. И… нет. Он не нашел какой-либо другой тяжелый наркотик, который вогнал в свои иссохшие вены. Он ужрался с Глинтвейна в слюни. Он танцевал и бурлил в крови, снимая боль и жжение с ран на лице, вместе с этим забирая Ричи за свои ворота. Никакой депрессии, никаких замешательств, стыда с горечью, что так сдавливает шею удавкой. За полтора часа, он успел вогнать себя в угол, где его ждет образ, где ему спокойней, где его не атакует панический страх. Этот бар не оказался настолько тусклым и печальным с толстым барменом, как ему показалось. Спустя полтора литра Глинтвейна и попыток игнорирования этого занудливого бармена, в бар зашли разукрашенные люди в различных мифических существ, от собаки до персонажей Марвел. Шум и постоянный поток разноголосых разговоров давят на него, и, в итоге, он попрощался с барменом, пожав ему руку и вышел отсюда прочь, попадая под мерзостный дождь. Он не знает, куда идти. Пусть ноги ведут, куда хотят. Он может спокойно даже уснуть на улице. Практиковал такое, когда был юн и пьян. Он не мог выкинуть из головы Каспбрака. Он чувствует себя самой мерзостной и отвратительной тварью, которая только могла ему попасться в туре. И это чистая правда. Тогда понимал, что скучает по нему. Хочется быть рядом с ним, и прекратить с ним ругаться, как малые дети. Надо прекратить. Ричи надо меняться, пока еще не поздно. Пока еще есть время… Только никто с гордо поднятой головой не сможет смело сказать, хочет ли он этого сам. Он идет по тонким лужам, и вода просачивается в его туфли, а навстречу ему бегут дети, сбивая с пути в своем потоке, крича во весь голос: «деньги или жизнь!». Отвратительно. Гадкие дети. Такие тупые, противные, назойливые. Как их пуповина не удушила? Ричи состоит из ненависти ко всему. Главное податься шлейфу алкоголя, показывая прохожим, что лучше не подходить. Пьяница идет, у которого живучие тараканы в голове, не дающие здоровый сон. Вы сами знаете, какие имена у этих рыжих тараканов. Столкнувшись с очередным спиногрызом, он специально держит плечо напряженным, и ребенок сильно ударяется об него, громко зашипев и оперативно извинившись. Так ему и надо. Нехуй лезть. Выродки. Уважайте взрослых! Он делает очередной глоток Глинтвейна, что так уходит вниз по глотке и приятно обжигает, и смотрит в проход затхлого переулка, где обычно стоят мусорники и спят бомжи. У которых до сих пор висят ипотеки, алименты, кредиты на миллионы. А они без ничего. Только коробка на все сезоны и крысы на завтрак, обед и ужин. Не дай Бог Ричи до такого докатиться. Он предпочтет смерть. Во избежание любых проблем предпочтет смерть, если уж, честно говоря. И он действительно вдали видит мужика, схожего на бомжа, что стоит, курит сигарету под небольшим занавесом в шапке, спасаясь от противного дождя. — Мужик, тебе не холодно? — обращается к нему Тозиер через гул дождя. Мужик лишь оборачивается на голос. — У меня к тебе встречный вопрос, — делает затяжку он. — На тебе тонкий плащ. — Холодно, но я греюсь, — показывает он бутылку, и медленно подходит к бездомному под занавес. — Будешь? Мужик принимает бутылку, нескромно отпивая. Вкусно. Давно такое дорогое бухло не пил. — Как зовут тебя? — Ричи. Ричи Тозиер, — мужик возвращает ему бутылку, но отрицательно кивает головой. Он не хочет заразиться сифилисом или герпесом. — Ты тот комик, что ли? Ну, который шутит смешно, женился на красавице? — Ага, перед тобой. Автограф дать? — Зачем он мне? Я не твоя фанатка, что так любит тебя за красивые глазки. И могу дать расписаться только на своей грязной жопе. — Блять, ты отвратителен, — икает Тозиер. — Правда, я тоже. — Ты теперь еще и тот, кто бездомного согрел в дождь. В будущей жизни будешь благодетелем. — Ага, не благодари. Вы же только и живете, что бухаете. — Обижаешь, Тозиер. Тозиеру хуево. У него крутит в животе, острый дискомфорт атакует, словно Чужой вылазит, и он не находит себе места. Его корежит около мужика, и он подумывает, что пора валить отсюда. Даровал бомжу еще сутки жизни — уже плюс к карме. Но вдруг из-под коробок и полиэтилена, что закрывает импровизированный дом бездомного, выползает серый котенок, жалобно мяукая. Видимо, среагировал на чужой голос и удары дождя. Ричи всегда любил животных сильнее, чем род людской. — Твой? — интересуется он, рассматривая котенка. — Да, отобрал у собак. Остальных съели. — Ты же потом отомстил им? Съел собак? Мужик осуждающе обернулся на него, кусая, судя по всему, последнюю сигарету. — Я не вижу другого варианта, почему ты еще жив. Ничего личного. — Да, съел. На вкус, как лошадиное. — Фу, блять. Не завидую тебе. — И не надо. — делает он глоток Глинтвейна. Котенок лишь сильнее начинает и громче мяукать, выходя из-под импровизационного занавеса. Котенок подходит к Ричи, делая мягкие и маленькие шажочки, проникая ему в душу, растапливая толстый лед. Трется вокруг него, об штаны, и от него так тепло. Такой маленький… а столько тепла. Тозиер тает. — Сколько стоит? — Кот? — Да. Я забираю его. — Не продается. — строго чеканит он. — В этом мире продается все и покупается, мужик, — исподлобья с ехидной улыбкой смотрит он на него, подбирая котенка на руки. — Цену назови. Харчи пожрать себе купишь на завтра. Мужик лишь крутит в руках бутылку, закусив сигарету в губах в раздумьях. Тозиер богат. Цену маленькую называть ему не выгодно. — Четыреста зеленых. Глаза Ричи округлились. — Ты ебанулся? За кота ты требуешь четыреста баксов?! Живот начинает крутить сильнее. Главное — не блевать. Не блевать… не блевать. — Нет. За него и за недельное мое проживание. Тозиер пьяно облокачивается на мокрую стену, чтобы было удобней достать кошелек, понимая, что его беззастенчиво разводят на деньги. Насрать. Ему нужен этот кот, и не важно, сколько он за него готов отвалить в руки бомжа. Но отдает триста пятьдесят, комфортно устраивая серый комочек у себя подмышкой. — Триста пятьдесят и Глинтвейн. Усек? — Усек, — прячет он баксы в грязных брюках. — Спасибо. — Ага. Удачи, мужик. — И тебе, Ричи Тозиер. Будь аккуратен. Куплю на твое паршивое выступление когда-нибудь билет. — Если я увижу тебя — пропущу бесплатно. И… с Хэллоуином. — Иди уже, неудачник. Он не понял, что сейчас сделал. Потому что он гребаный повеса, способный на легкомысленные затеи. Он всегда был знаменит своим ветром в голове, мальчишеской беззаботностью. Ричи всегда был простреленным в лобовое. Спонтанная покупка у бомжа в виде котенка? Безоговорочно. Говно вопрос. И не такие перформансы устраивал. Он, вроде бы, не шопоголик, что тратит уйму бабла на ненужное, что потом хранит в гардеробе и с гордостью показывает журналистам, называя круглую сумму. Нет… в его глазах марево, туман из дождя и в теле играет Глинтвейн. А еще острая боль в брюхе, будто режет на части. Но в руках такой мягкий, испуганный и промокший котенок, и Ричи не смог удержаться. Он умиляется с него. Глазки золотые, ушки маленькие, а сам весь — серенький. Лапки маленькие-маленькие, а мяуканье — душераздирающее. Хочется его защитить, подлатать, спрятать и беречь, сытно накормить. Как Эдди. Ричи прячет котенка под тонким плащом, пытаясь не спотыкаться об собственные ноги, распихивая бегающих детей, что так хотят заболеть и сладкие конфеты. Идиоты. Все-таки, в Ричи не зря ведутся войны. Есть в нем живое. Пора отмыть хлоркой свою карму и даровать котенку кров. Вот Эдди обрадуется! Ха-ха!***
— Я понял тебя, — Эдди вновь возвращает ингалятор в рот. — Я тут слишком долго. Идиот может сейчас вернуться. — Да-да, хорошо, Эдди. Перезвони мне, пожалуйста, как поговоришь с ним. — Обязательно. — И передавай привет от меня и Бена. Пусть помнит, что мы существуем. — Хорошо, Бев. Давай, мне идти надо. Мне еще его кокс смывать. — Не мешаю. Он вешает звонок и кладет телефон обратно в задний карман, рыская заначки Ричи за картинами. Но даже за ними ничего не нашел. Пыль, чьи-то длинные волосы, и отгрызенные ногти. Он поблагодарил Богов, что не нашел чего поэкзотичней. И собрался уходить отсюда с украденным коксом. Он не должен был оставить Тозиеру ни грамма, ни даже мысли, что у него есть закладка. И то, что он отдал ему — лишь малая часть из общего веса. Его надо полностью отрезать, полностью забывая про мораль и этику. Запереть в комнате без окон и дверей. Привязать к батареям в подвале. А еще, Эдди, разгребая огромную черную тумбу, на которой стоит телевизор, нашел потайную бутылку коньяка Ричи. Литровый коньяк, дорогой, золотой. Эдди не сдержался… вот ирония. Оказался вкусный, тягостным, вызывал привязанность. Можно расслабиться, зарядиться новыми силами, чтобы продолжить просматривать этот огромный номер, забив на дорогу и похмелье. Хотя, им выезжать не так уж и скоро… можно уйти в релакс. У него быстро сходит похмелье. Ему надо оставить на дне этой бутылки все выражение Ричи, что так таранят его сердце молотом. Они, вроде бы, чужие люди друг другу, не должны так много и долго думать об друг друге… не должны они волноваться за друг друга. Но они привязались одной невидимой нитью, где на одном конце таится желание помочь, на другом — болезненное чувство любви. Каспбраку надо смыть с себя отвергнутый поцелуй, обиды, желчь. Уйти от проблем, как сделал это Ричи. Они похожи. Литра коньяка, как и не было. Теперь основное, чтобы не позвонила жена. Пожалуйста, Майра… не звони. Не время! Только теперь не знает, как сказать ему, что еще он станет внеплановой тамадой на свадьбе подруги, которую бессовестно забыл и вычеркнул из своей жизни. Каспбрак, на самом-то деле, в шоке, что у них есть общие знакомые. Можно сказать, что, даже, общие друзья. Просто пиздец. Мало того, что их на ментальном уровне объединяют убивающие зависимости, так еще и люди, с которыми лично знакомы. Что они еще не знают о друг друге, что не выяснили за эту дорогу? Тозиер, может, и сексуален для большинства людей, но Каспбрак не поддается так легко под его феромоны. Он умнее этого говна. Эдди осматривает разгромленную комнату, и понимает, что, скорее всего, получит такой пизды, что не отвертеться. Но ему похуй. Стоит лишь помусолить глаза зиплоком — и Тозиер встанет на колени, лишь бы молекулу отсыпал. Такая легкая игрушка, как тряпичная куколка для театра: безотказная, ручная. Такой и Ричи, когда встает выбор, где присутствуют наркотики. И горячий секс. Это очень грустно воспринимать, как реальную действительность. Он понимает, что, Ричи — взрослый мужик, у которого вся карьера построена только с помощью его мозгов и рук. Он начинал трезвенником, заканчивает — заядлым наркоманом с трехгодовалым стажем. Послужной список у него будет испорчен. На могильном камне будет стыдно писать его имя. Тозиер боится смерти. Очень. По-животному. Не хочет умирать так скоро, так быстро, не оставив после себя ничего. Поэтому ему опасно оставаться трезвым. Будучи пьяным — он на все готовый. Бог в нынешнее время в живом обличье. Хочется пропитаться всеми красками этой короткой жизни: жаркими тусовками, жуткими галлюцинациями от ЛСД и Молли, забывая про насущные траблы и неурядицы. Ричи смотрит на мир, и все говорит ему о том, чтобы вмазаться. Закатить глаза, получить выплеск экстаза и наслаждаться дальше путешествием в астрал, получая отменный минет от подружани на ночь. В альтернативу, где он — лучшая его версия в розовых очках со сладкой ватой в зубах. Где не подводит своего отца и мать, и нерожденного сына. Но если нет кокса, то Ричи заменяет его алкоголем и безудержным сексом. Если к нему, конечно, есть открытый доступ и его не пускает по кругу его милый менеджер. Правда, не всегда понимает, что наркотики сильно видоизменили его психику, выгибая ее в противоположную сторону. Насильно его прогибая в плохую сторону, на сторону злого зла. Где не обещанные сладкие печенья, а преждевременная смерть ждет тебя с косой в руках. Эдди замечает в окне ливень. Первая мысль, которая выскочила ему баннером в пропитанной коньяком голове, это надежда, что Ричи под крышей. Может, он в холле отеля? Сидит в ресторане, принимая в себя Хэллоуинский ужин, иссушая бар? Им надо поговорить. Как два взрослых человека — два пьяных взрослых человека, — один второму готовый помочь привести себя в порядок. А еще разобраться, зачем он пытался его поцеловать. Что он хотел этим сказать? Что он скрыл за этим? Каспбрак начинает склоняться на аддикции из-за наркотиков. Пусть это будет так, чем вариант, где он его любит. Потому что Эдди это не поддержит. Он уже обдумал этот возможный исход событий. Но это еще под вопросом. Он зажимает в зубах ингалятор, проверяет зиплок, телефон, забирает свою аптечку, верхнюю одежду и забирает магнит-карту, выходя из номера с небольшим разроем в голове. Ох, ну да. Мокрое место около двери. Отличный намек, что в сотый раз желудок Тозиера решил ему поквитаться. От одной невольной мысли, что в кармане наркотик, его вены и жилы начинают зудеть. Остатки зависимости не до конца угасли в его теле. И как только он закрывает номер магнит-картой, видит в конце стильного коридора, как Тозиер плетется по стенке к нему, не поднимая взгляд. Его настолько разнесло с пятидесятиградусного Глинтвейна, что не в состоянии без опоры идти? — Ну что за херня, Тозиер?! — вытаскивая ингалятор изо рта, недовольно кричит ему он, расставив руки в стороны со своими вещами. — Эдди… открой номер, — хрипло реагирует Ричи, сжимая плащ у груди. Эдди бесится. Он не понимает, почему становится главным свидетелем всей хуйни, что происходит с этим наркоманом? Он наверняка под ломкой и пришел из него требовать зиплок. Надо открыть номер, отдать карту-ключ и идти выспаться в дорогу. А еще избежать повторного поцелуя. — Что с тобой? — опасливо спрашивает он, когда Ричи подошел к нему впритык, обжигая рецепторы смрадом перегара. Два бухих мужика. Во что это перейдет? — Со мной все хорошо. Перепил чуть-чуть, — икнул он, и из-под плаща слышится тонкое мяуканье. — Ты теперь мяукаешь? — не уследил Каспбрак, откуда именно был звук. — Ты адекватный? Ричи, блять… не мяукай. — Что ты несешь? — парирует комик. — Ты, все-таки, решил вспомнить былое, и нюхнул? Да моя ты гордость! Он тянется свободной рукой к его лицу, но Эдди решительно ее отбил. — Ты тупорылый? В кармане у меня твой кокс! Пропитое ты говно! Проговорился. — Открой ебучую дверь или отдай мне сраный ключ! — наклоняет голову Ричи, что с его прядей падают капли, и протягивает руку ему. Но тут вновь было мяуканье. Тонкое, слезливое. Эдди в недоумении прикасается к кисти Тозиера на груди, а под ней чувствует небольшой, шевелящийся бугорок. Тозиер поплыл в тонкой улыбке. Какие теплые пальцы… Господи. — Ты кота притащил? — возмущается он. — Куда мы его денем! Тозиер закатывает глаза. Он может хотя бы на секунду улыбнуться? Ради него, пожалуйста… — Или ты мне спокойно откроешь дверь, или я ее выбью, Эдди. Каспбрак цокает недовольно, но, все-таки, слушается, и открывает дверь магнит-ключом, проходя вместе с пьяным Тозиером в его номер. Он весь промокший, грязный, побитый, и от него несет перегаром. Ричи Тозиер и в Африке Ричи Тозиер. — Где ты его взял? — возникает Эдди, кидая свои вещи около телевизора. Ричи выпускает котенка на теплую и разгромленную кровать. — Купил у бомжа, — смеется он горестно. — Блять, за триста баксов купил. Просто пиздец. Эдди включает комнатное освещение, полностью погружая комнату в бардаке в яркий свет, наблюдая, как шатается Ричи на своих ногах и смотрит за котенком. Как он тонет в этом матрасе, забирается под толстое одеяло, задирает лапки и шевелит маленькими ушками. Тозиер смотрит, как на долгожданное кино, за которое отдал душу, а не билет. Он опять сам на себя не похож. — Какой он милый… — на выдохе отвечает Ричи, и поворачивается на застывшего Эдди, который не выкуривает, что здесь делает кот. — Прям как ты. Он мне тебя напоминает. Эдди попятился от слов Ричи. Он бухой, под ломкой, под штормом чувств, с худшими проблемами с головой. С ним очень опасно сейчас быть рядом. Надо уходить. — Ты пьян. — И что? — легко отвечает Ричи. — Я хочу жалеть на утро, что скажу сейчас. — Ты любишь страдания? — с опасением отвечает на него Эдди. Лучше играть по его правилам. И правилам коньяка в печени. — Очень, — Ричи разворачивается к нему, оставляя котенка без присмотра. — А тебя я очень… очень… Язык заплетается. Эдди не хочет слышать то, о чем сейчас думает. — Что, ты меня? — …благодарю. И Ричи внезапно резко обнимает Каспбрака, не давая и задней мысли на отступление. Он чувствует его ребра, выпирающий позвоночник под слоем свитера, как он тяжело дышит. Сухая одежда Эдди с запахом стирального порошка, и она пропитывает до ниточки холод улицы, промокая под нелегким давлением чужого тела. Длинные руки Ричи обнимают его спину, шею, плечи, дышит ему горячим дыханием в шею, заставляя вовсе врасплох. Каспбраку остается только ответить на объятия, обнимая его сильные плечи, пару раз легонько постучать и расслабиться. Тозиер не даст упасть. Не даст в обиду. — И прости меня, пожалуйста, что я тебе наговорил в дороге. Пожалуйста. Эдди. И за то, что пытался тебя поцеловать. Я не могу так больше. Со мной не все в порядке. — Ричи, все хорошо… я простил, — они все еще крепко обнимаются, передавая друг другу энергетику. — Не волнуйся по этому поводу. Если хочешь, я забуду это. Эдди неприятно его обнимать. У него присутствуют горькие сомнения на счет этих объятий. — Я не знаю, — такое ощущение, что Тозиер сейчас пустит скупую слезу. — Я очень тебе благодарен. Спасибо тебе. За все. Большое. Я очень пьян. Ричи лишь сильнее стягивает хрупкое тело в свои медвежьи объятия, не имея никакого желания отпускать. Обнимать, обнимать, целовать… Обнимать и беречь, как котенка, так и Эдди. Котенок уже начинает шуршать каким-то пакетом. — Рич, ты же знаешь, будь что — я рядом. Просто скажи. Ричи… Тозиера бьет моча в голову. Триггер сработал. Очень больно, очень резко, как сбивает машина. — Я... хочу тебя. Ричи переклинивает, как электрический щиток без предохранителя. Он не уверен, что во второй раз все увенчается успехом. Ричи пропускает свои тонкие пальцы в мягкие и черные волосы Эдди, пытаясь этим снять с него возможное напряжение и не напугать его. Сделать это — как сороку напугать. Не хочется отпускать. Хочется говорить три заветных слова сутки, поцеловать его еще раз, чтобы доказать, как он этим поцелуем любит его. Ричи не хочет превращать попытки поцелуя в роковую ошибку. Он вновь плюет на выводы, делает пару шагов на него и прижимает его к стене номера, медленно блуждая руками по тощим бокам Эдди. Он снова себя не контролирует. Время сделать это так, как сделали с ним в раздевалке. — Не вздумай, — Эдди рассудителен. Он видит взгляд Ричи, его напряженность и полную ажитацию повторить то, что сделал чуть больше полтора часа назад. — Только попробуй… — Ты ни разу не заводил отношения с мужчинами? — тихо интересуется он, вновь скрывая свои зрачки за поломанной оправой. — Нет… и не уверен, что хочу. — Позволь мне тебе помочь с этим. Ричи повторно за этот вечер тянется в поцелуй. Но в этот раз в нем нет той твердой стопроцентной уверенности, какая была в первый раз. Тозиер сам пьян, и не может чувствовать и различить перед собой тоже немного пьяненького Эдди, что так нахально обнулил его литр коньяка, который рассчитывал сегодня выпить вечером, а не тратить его на обрабатывание ран. Он прижимает его к стене около картины, и повторно целует Эдди. И не получает отказ. Эдди нравится эта картинка. Он за ней искал кокс. У Тозиера же любимая картина — три дорожки кокаина. Буря чувств догоняет их, сокрушает все на своем пути, и все отрицательные эмоции у Ричи уходят в отставку. Он чувствует эти губы, на которых четкий вкус его коньяка — сволочь, конечно же, — мятного ингалятора, и тех грязных словечек, что так вылетали в его сторону. Поцелуй сухой, нежный, но капли дождя медленно протискиваются между губ, и очки Тозиера покрываются испариной. Он сходит с ума. У него течет крыша, голова, башка, — называйте, как вам угодно! Он не может описать этот яркий спектр красок, что сейчас на его губах, который он так желал все это ебаное время. Изо дня в день. Засыпая и просыпаясь с этим, завтракая и ужиная, вдыхая кокаин в слизистые, в горькой надежде наконец побороть это, как непримиримого врага. Он попал в эти губы, и Эдди отвечает. Отвечает, потому что так надо. Каспбрак чувствует внутренний диссонанс. Он не хочет целоваться с наркоманом, который так получал удовольствие унижая и причитая его за любой пустяк. Не так это должно, блять, работать! Нет! Он не может… не может отстраниться, у него нет сил на удар. Не так это должно проходить… не так он был готов ему помочь с его наркозависимостью. Но напор Тозиера жесткий, требовательный, и он приоткрывает рот сильнее, спрашивая разрешение для пропитого Глинтвейном языка. И получает полное разрешение. Каспбрак берет его за скулы, тянет вверх до макушки, вызывая у того волну приятных мурашек. Котенок убежал куда-то, в ванную, наверное, изучая новую территорию, или в туалет сходить. Ричи все равно. С этого момента он не даст никого в обиду. А потом страшным скримером у Эдди выскакивает Майра, что так огорчена его изменой. Он представляет, как она в слезах кричит ему, пытается донести, что они вместе прошли, а он так подло поступил. Яйца ему отрезать мало будет. И Каспбрак разрывает поцелуй, который, на этот раз, показался убийственно удачным для Ричи. Потому что в штанах юмориста уже образовался каменный стояк. — Я не буду с тобой спать. — А если буду предельно нежен? — он очерчивает символы на шее Эдди. — Нет, Ричи. — Почему, детка? — Тозиер думает, что он с ним играет. Завести быстрее хочет. Эдди трезвеет по щелчку, заливаясь гневом. Потому что понял, что его круто наебали, как маленькую дурочку, когда только смог почувствовать пальцы Ричи ниже дозволенного в их двоичной игре. Он моментально останавливает руку Тозиера, держит штыком на запястье, и силой тянет вверх, смотря ему в разбитые очки. Но не особо-то Ричи уступает. Что-то происходит не то. И Каспбрак видит, что Ричи в подлую вытащил свой зиплок кокса из его заднего кармана обтягивающих джинс. — Потому что я лучше буду спать на полу, чем с тобой. Ричи смеется. Злорадно. И облизывает зиплок, ощущая каждый просыпанный грамм сосочками языка. Он доказывает свои противоречия и полностью обесценивает свои слова про возможную реабилитацию. Он вернет в свои жилы любимый яд любой ценой. Любой.