Цикл

В Вал Руайо сегодня необычайно тихая ночь. Молодой мужчина в клювоносой маске, небрежно балансируя по-птичьи раскинутыми в стороны руками, вышагивает по карнизу над прекрасным даже в полутьме Бель Марш. Одна из самых роскошных частей города, исполненная в мраморе, украшенная лепниной и резными вставками светлого дерева, была излюбленным приютом знатных горожан, известных бардов и, как водится, убийц. К последнему высокочтимому в Орлее классу и принадлежал эльф, ловко перепрыгивающий по узким выступам утопающих в тенях фасадов. Он не был одним из неуловимого Дома Отдохновения, скорее родился и вырос в солнечной Антиве, но тем и прекрасна страна тысячи ликов, что никогда не узнаешь, кто именно скрывается под изящной маской, покуда не станет слишком поздно. Шаг, ещё шаг, изящный поворот над пропастью, замерев на не по-летнему прохладном подоконнике… Блаженны те, кто смеют оставлять в такую ночь открытыми высокие ставни, позволяя лёгкому ветру путать винные шторы, а шелесту пышных деревьев скрадывать лёгкие шаги незваных гостей. Узкая ладонь в чёрной перчатке почти ласково толкает изящную створку, а прыжок внутрь комнаты настолько тих, что остаётся совершенно незамеченным. Вернее, остался бы таковым, если бы не одно но. — Дверями пользоваться противно природе ворона? — лёгкий смешок звучит мягко и чуть насмешливо. — Amado~ — судя по голосу мужчина улыбается, а потом серебристая маска летит на пол, скинутая изящной женской рукой. Орлейские личины всегда были чересчур… неудобные, когда дело касалось отношений неофициального толка. К тому же, даже проживая при дворе ныне покойной императрицы Селины, Морриган так и не пожелала участвовать в Игре, будучи не выше неё, не ниже — вне. В конце концов, что за удовольствие играть по чужим правилам? Особенно для дочерей Флемет. Чуть позже, со смешком стирая с губ фиолетовые разводы помады, Зевран в присущей ему манере расскажет своей ведьме, что не далее, как сегодняшним вечером, в порт прибыл корабль с блестящим новеньким названием по темному борту. — Слишком блестящим, amado, даже для ворона, — он лукаво прищуривается, встречая понимание в золотистом взгляде Морриган. Она всегда была весьма умна, не требовалось пояснять и тут. Кто-то отчаянно не желал быть узнанным властями, потратившись на смену бортовой надписи на ту, что не будет выделяться на потемневших контурах старого названия. «Сирена» или «Селена», в сущности невелика разница, и нет ничего странного в том, что капитан корабля решил обновить любимицу, с которой прошёл долгий путь. Но между обновленной надписью и совсем новой пропасть в мириады звёзд. — Видеть капитана пришлось тебе и лик его не тайна? — годы не избавили Морриган от витиеватой и странно построенной речи, но иногда Зеврану казалось, что она просто играется словами, как сытая кошка мышами — прекрасно знает, что с ними делать, но не хочет. — Наша старая знакомая, всё так же прекрасна, всё так же скрываться умеет лишь от тех, кого видит сама… Изабелла, в весьма лестной компании серого стража, гнома и объявленного вне закона мага… Невольно вспоминаются старые-добрые времена, когда мы путешествовали с Табрис и заодно, ну, чисто случайно, закончили Мор или что-то в этом роде. Не припоминаешь? — Весьма… смутно, — полные губы изгибаются в лёгкой улыбке. — Прискорбно! Тогда, смею напомнить… Моя прелесть, тебе уже говорили, что у тебя изумительные глаза? * — Из всего, что было, ты вспомнил это? Льстец. — И с очень хорошей памятью! Память у Зеврана была действительно очень хорошая — годы, прошедшие с их последней встречи в «Жемчужине», изменили Изабеллу даже внешне — к счастью, это был тот редкий случай, когда изменения произошли в лучшую сторону. Однако, как бы ни обошлась судьба с пираткой, в одном она ей благоволила и поныне — порт принял «Сирену»-«Селену» спокойно и благопристойно, не обратив внимания ни на блеск новёхоньких букв, ни на тёмные следы первого названия. — Я тут быстро огляделась, — лукавству Таллис было не занимать, поэтому мерно раскачиваясь с носка на пятку, она несколько обесценила тот марш-бросок по переулкам и кварталам, который произвела до рассвета. — И… вы уверены, что именно эта женщина нам нужна? У меня от неё всегда мурашки по коже были. Не от страха, а… Она чуть пошевелила в воздухе пальцами, подбирая верное слово. — Тревоги, скорее. Чувствую смутный дух подставы. — Или воронов. — Ну, что поделать, я до сих пор обижена, что инквизитор искал их помощи, а не нашей. — Нам нужна Морриган. Нам нужен камень-ключ. Нам нужен элувиан.

***

— Значит, эта вещь называется… элу-виан? — де Сарде с трепетом оглаживает воздух вокруг почерневшей от времени рамы, всё же не рискуя касаться старинного зеркала голыми руками. Мутно блестящее разбитым стеклом, оно полулежало в выдолбленном стволе бывшего En on míl frichtamen и переливалось в слабых лучах солнца, падающих через провалы тяжёлого свода пещеры. Пальцы так и жгло отчаянное желание дотронуться до прекрасной вещи, огладить изящные завитки, острые осколки драгоценной инкрустации… Ведь ничего страшного не случится? Бьянка только попробует, так ли элувиан приятен на ощупь, как ласкает взор. — Не надо, звёздочка, — тонкие зелёные побеги оплетают запястья уже тянущихся к зеркальной глади рук, и де Сарде неловко замирает, когда между пальцами и масляно переливающимся стеклом остаётся не больше пары дюймов расстояния. Несколько мгновений она ещё бездумно смотрит на своё искажённое отражение, а потом безвольно обмирает в объятиях Константина. — Не знаю, что на меня нашло, — Бьянка потерянно вздыхает, утыкаясь лицом в ворот его камзола, и смыкает руки за спиной кузена. Во избежание новых попыток коснуться проклятой вещи — лучше уж скользить невесомо по жёстким нитям вышитого узора на тёмной ткани и надеяться, что их больше не ждёт ничего, опаснее таких мгновений, когда всё заканчивается за миг до непоправимого. — Что? — Хоук жёстко улыбается, пряча за этой ухмылкой страх не случившегося. — Вернее сказать, кто. Остатки влияния этой тварюшки. Сомневаюсь, что зеркало осквернено — после увлечения малефикарством, я чувствую такие вещи, как гнилостный запах затворённой в венах мёртвой крови. Я помню, помню, как… Тончайшие, словно паутина, нити черной гнили и глянцевитая слизь, покрывавшая лицо и руки Карвера, как полупрозрачная плёнка. Запавшие глаза и лихорадочно-горячее тело смертельно больного человека. Мариан помнит, как легла на плечи тяжесть, как она тащила брата практически волоком, когда силы оставили его совсем — нет ничего, что развивалось бы в заражённом организме быстрее и пагубнее скверны. Скверны, что до безумия похожа на малихор, заставляющий Хоук нервно вздрагивать каждый проклятый раз — стоит только забыться, только на мгновение расстаться с пониманием — это не смертельно, исцелить это тебе подвластно. Малихор и скверна, скверна и малихор — чёрная, больная кровь, подобно густой смоле текущая по венам. И если с одним малефикар способен справиться — от второго лекарства нет. —…помню, как, — Мариан повторяет непослушными губами, и медленно выдыхает, до боли сжимая в руке посох. — Мой брат, Карвер, был заражён скверной. Он… умирал у меня на руках — быстро, неимоверно быстро. Сначала усталость, потом отторжение любой пищи, потом… — Я проходил через это, — Константин лишь крепче прижимает к себе Бьянку, словно единственное сокровище, но взгляд его, направленный на Хоук, полон горького понимания. — Те же симптомы, что и у малихора, только в куда более сжатые сроки. Потом чёрная кровь, потом жар, потом… всё заканчивается. Не нужно продолжать, мы понимаем, не мучай себя, не надо. Мариан благодарно кивает, чуть улыбаясь уголками губ, и всё же договаривает: — Он выжил. Я бы не вынесла, если бы Карвер умер. Один… маг, что шёл с нами, помог найти серых стражей. Тех единственных, кто может затормозить агонию на долгий, очень долгий срок — тридцать лет, подумать только. Брат прошёл посвящение, и примкнул к ордену. Ему повезло, выживает далеко не каждый, многие сгорают изнутри вместо ремиссии… Но тут, на Ти-Фради, я не знаю, есть ли этот бич нашего мира, и, второе, смогла бы я его исцелить. Лучше не касаться таких чуждых вещей, прежде чем я не скажу, что оно — безопасно. Взгляды, как острые шпаги, скрещиваются на разбитом элувиане, и на мгновение в воздухе слышится призрак чьего-то страшного, отзвучавшего смеха.