Цикл

— Ты слышала? — опасливо оглядевшись по сторонам и прикрыв краем светлого арселе* лицо, склонилась к товарке розовощёкая горожанка. — Говорят, наместник наш — не человек! — Рози! Дура! — вторая сплетница шипит, раздражённо шлёпнув подругу по предплечью. — Что ты такое говоришь? — И вовсе я не дура, Мэг! — арселе уже сбился, не скрывая круглого лица, но горожанке уже всё равно, нашлись свободные уши и тут-то её выслушают, всяко горничная леди Моранж знает больше, чем торговки сукном. — Сама видела, когда молодой господин вернулся в тот день с этой женщиной — ни следа малихора, зато по волосам вьются ветви, как у островитян! На пару мгновений подруги затихают испуганными мышками, когда мимо пролетает, прижав к груди стопку свитков, темнокожая хикметка с узнаваемой белой лентой на предплечье, а потом Рози начинает частить, наконец дав волю природной болтливости: — И зелёные разводы уходят под ворот по шее, вот тебе солнце! Словно клянясь, Рози вытягивает из-под ворота платья тонкую телемскую цепочку и торопливо целует медальон. Полуденные лучи блестят на острых золочёных гранях, и торговка прикрывает их ладошкой, не стремясь гневить Просветлённого пустыми клятвами. — А тебе бы только заглянуть куда не следует, да? — Мэг глумливо усмехается, а потом вдруг становится совершенно серьёзной. — Ты это брось, не наше это дело, почему его светлость использует ворожбу местных. И про госпожу Хоук не болтай лишнего! Леди Моранж говорит о ней только хорошее — шутка ли, способна излечить малихор… Она себя не жалеет, работая в этих ужасных казематах, и других учит, как кровь очищать — ни слова про неё сплетен не хочу слышать! Пусть хоть ночами шабаши устраивает и нагой летает, мне плевать. А ты, вместо того, чтобы языком трепать, Рози, лучше бы помогла привести в пристойный вид лечебницу — голый камень и куча пыли, как такое людям показывать? — Ой, а что можно сделать?.. Тёплые солнечные лучи играли на застеклённых ставнях основательного каменного здания, должного через несколько недель стать первой лечебницей на Ти-Фради, не размещённой в подвалах, грубо сколоченных сараях или повозках. Афра немного сожалела, что открывается она не в Хикмете, а в Новой Серене, но в городе Мостового Альянса, лишённого старого наместника, было и без этого дел невпроворот. После показательной казни Асили многие алхимики боялись за собственные жизни и всеми силами открещивались от любых связей с покойным, на свет всплывали старые, ещё привезённые с континента, разработки — всё, о чём нельзя было говорить, все теории и исследования флоры и воды, всё становилось достоянием общественности. Отголоски жарких споров долетали и до Новой Серены, так что Афра чуть хмурилась с ноткой беспокойства, но потом привычно поправляла на плече белую ленту — знак причастности к той самой, спасительной магии крови, — и как в омут с головой бросалась в работу. Их было мало, бесконечно мало, тех, кто мог договариваться с болезнью, сама монна Хоук, их славная Мариан, работала до тех пор, пока не валилась с ног и Петрус просто не запрещал ей продолжать лечить, покуда та не отоспится и не перестанет напоминать оживший, но отчего-то исключительно счастливый труп. «Оставьте, я живу сейчас этим», — она смеялась, но всё равно подчинялась суровому вердикту — обжигающий сладкий чай и свежий воздух восстанавливали силы куда медленнее жертвоприношений, но куда этичнее. А идеалы в их безумное время нужны были, как никогда раньше. И поэтому чай, бурда из трав, которую Мариан зовёт ущербной версией лириума, сладкие до зубовного скрежета конфеты, и вновь в бой, благо на Ти-Фради больные малихором начали заканчиваться и даже не летально. — Помяните моё слово, дитя, назовут лечебницу в вашу честь, — Петрус лукаво ухмыляется в усы, прекрасно подобрав время для подобных заявлений — Мариан давится крепким чаем и складывается пополам, утыкаясь носом в колени. Отдышавшись же, весело фыркает: — Угу, и медальку блестящую, хоть где-то её получу. Буду ходить и радоваться! Но лечебница в честь живого человека — это так пошло. У меня есть куда лучший вариант. Хоук широко улыбается и вскидывает руку в жесте благословления, коим так любила потчевать её в каждый случайный приход ныне покойная Эльтина. — Лечебница несвятой Андрасте! Звучит? — Почему же несвятой? — поверхностно знакомый с верой родины Мариан, Петрус знает об этой богине лишь малость, но успел достаточно узнать саму Хоук, чтобы понять — за этой «несвятой» прячется какая-нибудь история, а у него есть достаточно времени, чтобы её услышать. — Потому что ведьма, к тому же казнённая, — Хоук улыбается уголками губ и недоумённо поднимает брови, когда церковник, вдуматься только, местной религии, тактично поправляет её и называет Андрасте мученицей. Святой. Ведьму. Сгоревшую на костре. Ставшую иконой для тысяч андрастианцев, отрицающих магические способности их богини, которую когда-то убили их далёкие предки. — Простите? — Мы считаем, что магия — дар Просветлённого, — Петрус облокачивается спиной о высокий книжный шкаф, полный разрозненных записей (Афра хватала любой чистый лист и начинала строчить чуть ли не поминутно действия наставницы, если дорывалась до работы в одну смену) и начинает говорить тихо и вкрадчиво. — Он дал в руки своим ученикам силу, за которую его следует благодарить, но никак не укорять. Мы можем воздействовать на саму суть мира — это ли не чудо? Только безумец будет сжигать женщину только за то, что она прекрасна лицом и одарена богом, безумец или жадный глупец, не получивший желанного и прикрывший свои мотивы красивой сказкой про опасность колдовства. Ведь вы никогда… —…не отрубите руки ребёнку, чтобы разгневавшись, он не схватился за меч, — Мариан заканчивает фразу еле слышно, потерянно улыбаясь и, когда она поднимает взгляд, её глаза сияют, как самое лучшее на свете волшебство. — Истинно так, дитя моё, истинно так, — в такие минуты ему бесконечно сложно не улыбнуться в ответ. — Поэтому Андрасте, эта храбрая, бесконечно храбрая женщина, святая именно за свои дела, а не за загнанный в рамки мнимой пристойности посмертный образ. Золотой диск солнца над лечебницей медленно клонился к закату. На Ти-Фради опускалась ночь.