***
Конечно они говорят о Джо. И конечно сидят так минуту, две, три, пятнадцать, пока эти минуты не перерастают в часы. Миллер сидит прямо здесь, напротив него, перебирает в руках несчастные скомканные перчатки, и это всё, что хоть как-то выдаёт её волнение. В остальном она выглядит чересчур спокойно. Харди считает, что это спокойствие на грани шока, недоверия и непринятия. Но также он знает, что Элли держится куда лучше, чем кто-либо другой мог бы на её месте. Никогда не знаешь, что на самом деле творится в чужом сердце. И для неё это звучит как сомнительное утешение. Для Харди же это глупая назойливая мысль, невольно вырвавшаяся наружу. Алек не хуже самой Элли понимает, что такое предательство любимого человека. Харди и не знал, как это может быть тяжело. И не помнит уже, не представляет, как выбрался из охватившего тогда ужаса и отчаянья. Почему в какой-то момент всё стало пусть не сильно, но лучше? Как он справился с этим? Ответ может показаться издевательски-простым: он жил дальше. Теперь у него была Дейзи, которой он совершенно точно мог посвятить своё время без риска потратить его впустую. Теперь он научился сжимать свою боль в кулак и из её обломков выращивать и укреплять любовь. А она, кажется, даёт свои плоды в наиболее непредсказуемом направлении. Иначе из-за чего ещё он стал так тянуться к людям? Из-за чего ему так хронически не хватает Миллер в его всё же полупустой жизни? И почему он сочувствует ей сейчас, как никому другому? Харди также оправдывает это тем, что ситуация у неё сейчас тяжелейшая, и ей правда нужно дружеское плечо. Ну, или любое другое, даже пусть Алека Харди. Пронзительно громко тикают большие настенные часы. Первая ассоциация Миллер — бомба, отсчитывающая секунды до взрыва. О чём теперь говорить? И что он может ещё сказать ей? Всё, что случилось — дикость, абсурд, абсолютная невозможность. Но это произошло, и Миллер не в силах уместить в себе все мысли на этот счёт. Они распирают изнутри, и тем не менее, она размышляет, правильно ли будет говорить об этом с Харди. Поймёт ли он, поможет ли ей это? — Я, в общем… — начинает она снова, потирая ладонями колени, — Не смогла поговорить об этом с Люси и Олли. Я сразу ушла… Снова тишина. Харди смотрит прямо на неё и сосредоточенно слушает. — Я ещё думала пойти к Полу… — зачем-то произносит она, повернувшись в сторону, прочь от его взгляда, — Но вряд ли бы он мне ответил, чем я так провинилась перед богом. — Ну, ты… Можешь поговорить со мной, если хочешь, — не в первый раз он предлагает ей свою помощь. — Из тебя такой себе священник. Хотя, если посмотреть, как ты питаешься, можно подумать, что ты постишься. — Нет… Элли, я серьёзно, — он тогда впервые думает о том, как ей теперь, наверное, неприятно слышать фамилию мужа-убийцы. — Ага, чтобы ты проворчал, что я слишком эмоциональна, и бывают вещи похуже. Хорошо утешение… — она возмущенно скрещивает руки. — Такого ты обо мне мнения? — его и вправду немного разочаровывают её слова. И тут он задумывается, почему его вдруг стали задевать колкости Миллер? С каких это пор? Ведь всего пару недель назад он бы действительно бросил что-нибудь обидное в ответ, и только потом бы принялся слушать. И то, долго бы не продержался, вероятно. А сейчас он с искренним интересом готов выслушать её, помочь, поддержать. С чего это вдруг такие кардинальные перемены? Алека слегка пугает и настораживает природа этих изменений. Но отступить он в любом случае уже не мог, да и не хотел. — Могу вообще ни слова не говорить. Харди молча повторяет её жест — точно так же скрещивает руки и кивает, показывая, что готов слушать её. Миллер поднимает глаза. Теперь он смотрит на неё так, как это обычно делает она сама, и вот это уже немного пугает. — Это очень странно… Ну ладно, я… Как это вообще?.. — слова прерывает её громкий вздох, — До сих пор кажется, что это какой-то страшный сон. У меня в голове столько вопросов на которые я не знаю ответов… Она опускает руки на колени, и Харди делает то же самое. — Как это возможно? До чего нужно дойти человеку, чтобы совершить такое? Почему это вообще произошло? Почему такое происходит? Почему так бывает? Зачем?.. — она делает взмах рукой, выражая своё искреннее непонимание, — Как это может быть Джо? Как я пропустила всё мимо? Что я сделала не так? В чем моя вина здесь? — Ни в чём… — еле слышно, почти одними губами произносит Алек, боясь перебить, но не имея сил молчать больше. — Знаешь, что я сказала Сьюзен? «Как вы могли не заметить такого?» понимаешь? «Как вы могли не заметить»… Как я могла не заметить, Харди, как?! — от напряжения её руки начинают трястись, а глаза краснеют и блестят ещё сильнее, — Я просто хочу разобраться, понять, почему он так поступил. Я думаю, что со мной не так, почему я не замечала очевидного… Правильно сказала Бет — какой я тогда детектив? Почему такая дура? Во всём. Худо-детектив, никчемная жена… — Это не так, Миллер. И не заставляй меня это говорить. — Говорить что? — её нижняя губа начинает предательски дрожать, и Элли стискивает зубы, пытаясь противостоять глупым рефлексам. — Что ты сильнее, чем думаешь, — услышать такое от Харди — одна из высших степеней поощрения, кажется ей, и Миллер, не веря тому, что он правда мог сказать это, пытается отшутиться. — Ты похвалил меня или мне показалось? — Определённо показалось, — Элли ловит его еле заметную улыбку, а мужчина продолжает пристально смотреть на неё, только взгляд не перестаёт быть напряжённым, — Ни в чём из того, что случилось, нет твоей вины. Ты жила, как обычно, ты не можешь знать всё. Ты не виновата, Элли. Ты не виновата. Как будто он интуитивно чувствует, что стоит повторить это, объяснить ей, что она не должна ощущать себя виноватой. Женщина пользуется тем, что он не видит её лица, чуть отвернувшись в сторону. Но как только она приподнимает голову и Харди видит её слёзы, его как током бьёт куда-то внутрь, под рёбра — и боль пронизывает насквозь. Пусть она ссорится с ним, кричит, пусть бесится, когда он называет её по фамилии, заставляет его вести себя «повежливее», извиняться перед Брайаном или даже, чёрт возьми, здороваться со всеми сотрудниками, но Харди не способен просто смотреть, как она плачет. Он не может переносить её слёзы. Резко встав с кровати, мужчина берёт стул, стоящий у письменного стола, и ставит совсем рядом с креслом. Миллер наблюдает за происходящим с лёгким удивлением и осторожностью, когда Алек молча садится на стул, продолжая смотреть на неё. Элли так отчаянно старается понять его намерения, что сама не замечает, как оказывается в его крепких объятиях, не успев издать ни звука. Слёзы моментально начинают литься ручьём, окончательно уничтожив все её старания держать себя в руках, и их никак не удаётся остановить. Харди чувствует, как горячие капли растекаются по ткани его рубашки. — В последнюю очередь мы подозреваем близких людей. Мы любим просто так и значит доверяем, — ей кажется, что в этот момент Харди обнимает её ещё крепче, — Потому что любовь слепа и безгранична. — Ой, прекращай романтизировать, тебе не идёт, — хмыкает Миллер, тем не менее со вздохом уткнувшись подбородком ему в ключицу. — А тебе не идёт плакаться мне в плечо, и что с того? — парирует Алек, проводя рукой вверх по её спине. — Ты сам мне это плечо подставил. — И не жалею, — шепчет он после небольшой паузы, не возражая ей, потому что так оно и есть. Харди плавно гладит её по спине, и Элли слегка улыбается. Она и не знала, что он умеет так по-человечески себя вести. Нет, конечно, справедливость, самоотверженность и всё в этом духе она ни раз за ним замечала. Но простое сочувствие, без тени иронии, без подколов, чистое, искреннее сочувствие было чем-то новым. При том, сочувствие, на которое он не тонко намекает, не высказывает в двух с половиной клише аля «мне очень жаль», а выражает его прямо, через собственные слова и действия — это уже не совсем тот Алек Харди, которого она знала прежде. И для Миллер это непривычно. Через какое-то время она первая разнимает объятия. — Спасибо, правда. Но больше никогда так не делай.***
— Никогда, слышишь? Никогда больше не смей грохаться в обморок! Чёрт… — она садится, выдыхает и думает, что он должен прийти в себя через минуту, а если нет, Элли пока не знает, что сделает, но явно что-то, что запомнится ему надолго, — Очнись, давай! — снова кричит она и бьёт его по щекам. Ничего. Всё тот же будто бездыханный Алек на фоне бежевого дивана. И всё так же никаких оснований предполагать, что всё обязательно будет хорошо. Как только Миллер перестаёт кричать, тишина накрывает её как-то чересчур внезапно. Тикают настенные часы, за окном ветви близкорастущего дерева слабо покачиваются на ветру и царапают собой оконное стекло. Сверху слышатся быстрые шаги, и на лестнице появляется Дейзи. Увидев отца, лежащего без сознания, с хмуро нависшей над ним Миллер, девушка понимает, что что-то произошло. — Пап? — меньше чем за секунду она осматривает его с ног до головы, как будто пытаясь распознать, в чём же дело, — Я была в наушниках, только сейчас услышала крики… Спешно подойдя ближе, она замечает на столе стакан с водой и несколько белых таблеток, которые Миллер умудрилась случайно рассыпать, а собрать их пока не нашлось подходящего времени. В голове тут же всё проясняется, и непонимание уступает место страху. — Что с ним? Опять сердце, да? Давно он так? — выпаливает младшая Харди, становясь на колени рядом с диваном и наклоняясь к отцу. Элли всё ещё до конца не уверена, стоит ли Дейзи это видеть, но она ведь как никак его дочь, и наверняка такое уже случалось при ней. С другой стороны, что скажет Харди, когда очнётся? Зная его, Элли почти со стопроцентной вероятностью может утверждать, что он бывает далеко не в восторге, когда Дейз видит его таким. — Да, оно… Уже минуты три не приходит в себя. Я не знала, стоит ли вызывать скорую, вроде он быстро приходит в себя, — неуверенно произносит Миллер, смотря, как Дейзи кладёт руку на лоб Алека, а другой измеряет частоту пульса. — И когда он успел? Из-за чего? — Попросил встретиться насчёт суда, а потом вдруг закололо сердце ни с того, ни с сего, и… — Боже… пульс бешеный, звоните в скорую! — переведя взгляд на бледную, как полотно, Дейзи, Миллер пугается не меньше её, и как ошпаренная вскакивает, чтобы достать телефон. — Должен быть в куртке… чёрт… — она бежит к вешалке и суетливо перерывает карманы. Дейзи легонько бьёт отца по щеке, пытаясь привести в чувства. На третьем ударе он делает резкий вдох, и конечно, только Миллер находит телефон и уже собирается набрать номер скорой, как Харди открывает глаза. — Дейз… ты что тут делаешь? — он смотрит растерянно, с каким-то явным беспокойством, и переводит чуть испуганный взгляд на Миллер, застывшую как истукан и смотрящую на него как будто со злостью. — Пап, ты как? Сердце прошло? — она хватает отца за руку, сжав пальцы до побеления. — Да, да, я в порядке, — отвечает Харди, притянув дочь поближе и гладя её, склонившуюся над ним, по голове. — Ни черта ты не в порядке! — Миллер тут же подбегает к нему и снова садится рядом, но уже с неподдельным возмущением, пока мужчина предпринимает попытки встать, — Даже не думай! До конца дня ты остаёшься на этом месте, понятно? Харди чувствует себя намертво пригвоздённым к несчастному бежевому дивану. Ещё секунды три он с сомнением смотрит в глаза Элли, но потом кивает и медленно ложится обратно. — Выпей таблетки, — командует Миллер, кивая на журнальный столик, а сама, пользуясь моментом, берёт Дейзи под локоть и молча отводит в кухню. — Не знаю, как это вышло, но приступы у него всё чаще. За сегодня это уже второй раз… — начинает Миллер серьезным тоном, — Тебе придётся приглядывать за ним. Возможно, это из-за стресса, всё-таки, ему пришлось оставить работу в участке, как раз по состоянию здоровья. А я знаю, что для него значит работа, — Дейзи понимающе кивает, — Или что-то ещё случилось, ты не знаешь? — Вроде ничего такого… Наоборот, он в последнее время стал как-то тише, читает дольше обычного, что-то пишет допоздна, раньше он так себя не вел, — задумывается девушка, припоминая детали его поведения, — Мне кажется, он не высыпается как следует. Вообще не высыпается. Раньше это было из-за работы, а сейчас даже не знаю… Я ему предлагала успокоительное, даже пару раз подливала в чай, но у него как шестое чувство на это — только ворчит, что эту гадость пить не будет, всё равно не поможет. Не знаю, что с ним делать… — Вот и я чувствую, что что-то не так, — Элли снова чуть не ныряет в поток своих размышлений, но вовремя останавливает себя, — Присмотри за ним. Если что — звони, мне или сразу в скорую, — Элли кивает в сторону Харди — который, кстати, тем временем пристраивает голову на диванной подушке и, облегчённо выдохнув, закрывает глаза — показывая, что состояние тяжёлое, — У него завтра суд. Ради бога, заставь его что-нибудь съесть и лечь спать раньше трёх часов утра. — Хорошо. Девушка улыбается, и когда они обе перемещаются в прихожую, а Миллер уже собирается уходить, добавляет: — О, и… спасибо за него. Я не знала, что всё теперь так… серьёзно. — Не за что, — поддавшись внезапному порыву, она обнимает Дейзи и так же внезапно отпускает. Кто ещё сейчас успокоит эту бедную девочку? Уж точно не Харди, когда он и есть основная причина для беспокойства. Когда Миллер уходит, Дейзи, налив себе и отцу горячего чая, берёт две кружки и ставит их на столик рядом с диваном, а затем садится рядом, с явными намерениями проследить, чтобы он всё выпил. Девушка ещё долгое время засматривается на развевающиеся от сквозняка занавески. Она размышляет, когда ему успело стать хуже, что она упустила? И как давно у него участились приступы? Может, он скрывал это от неё, чтобы не волновать? Подобное поведение очень в его стиле. — Ты как? — начинает она, хоть и зная, что много из него сейчас не вытянешь. — Хорошо, всё хорошо, — рассеянно отвечает Харди и делает несколько жадных глотков из кружки. Дейзи смотрит на него со всем своим вниманием, с сочувствием, с детской любовью. И тут она, одну за другой, замечает множество вещей, таких нечётких и незначительных, на которые махаешь рукой, на которые долго не смотришь всерьёз, а когда вдруг замечаешь и начинаешь вглядываться, то непременно осознаёшь, в чём дело. Дейзи смотрит, и сердце сжимается от непонятной боли, за которой приходит и понимание. Обжигающей и затуманивающей взгляд вспышкой проносится в голове одна фраза. Как же он постарел... Со стороны этого, может, совсем не видно, да и если Алеку удастся нормально выспаться и пребывать весь день в хорошем настроении — что бывало редко, но всё же бывало — то он даже выглядит чуть моложе своих лет. Но Дейзи думает не об этом. Она вспоминает его несколько лет назад, в Сэндбруке, обнимающего её маму и с такой любовью смотрящего на них обеих. Вспоминает своё детство, её любимый дом и комнату с жёлтыми в оранжевые цветы обоями, и как однажды, лет в семь, на папин день рождения она спросила, сколько теперь ему лет, на что ей ответили, что твой папа — мужчина в самом рассвете сил, а это самое главное. Вспоминает его лицо, когда в конце рабочего дня он возвращался домой, как обычно позже мамы, и ворчал, что дело им попалось крайне дурацкое, на что они отвечали ему парой шуток и приглашением за стол — они всегда всё равно ждали его прихода — а он в конце концов сдавался и начинал смеяться вместе с ними. Как было чудесно, как ей казалось, что так будет всегда. Сейчас она впервые за долгие годы смотрит на него и видит, сколько сложных, необъяснимых вещей творится у него в голове. Дейзи подробно рассматривает его как всегда лохматые волосы и его руки, уже не так уверенно держащие кружку с чаем. В сильном наклоне головы читается невероятная усталость, хотя он всего дважды сегодня выходил из дома. Алек был таким и когда она только вернулась к нему в Бродчёрч, но Дейзи не заметила этого сразу. Страшно подумать — ей понадобилось целых полтора года, чтобы понять. Чтобы увидеть, как жизнь скоротечна. Чтобы успеть удивиться, когда это всё так поменялось. С каких пор она уже не маленькая девочка семи лет, а её папа — уже не «в самом рассвете сил»? Она скользит взглядом по его голове и видит пару седых волос — это ещё сильнее отзывается в сердце назойливой грустью. — Элли рассказала мне, что это уже не в первый раз, — она ставит свою пустую кружку на стол, и это звучит слишком громко в наступившей тишине. — Ты и сама знаешь… как в эту среду, когда… — тихо начинает Харди, тоже аккуратно перемещая кружку на стол, и его пальцы нервно подрагивают. — Нет, я про сегодня, — уверенно и громко прерывает его Дейзи, тут же смягчившись, — Элли сказала, что это второй раз за сегодня. Раньше такого ведь не было. — Дейз, я не… — Как давно это с тобой? Почему ты не сказал, что приступы участились? — она не хочет так давить, но узнать правду для неё оказывается важнее. — Раньше такого правда не было. Сегодня… первый раз так… не знаю, почему, — он пытается придумать что-то поубедительнее, но тщетно, — Буду принимать две таблетки вместо одной, в этот раз помогло. — А что, если в следующий не поможет? — почувствовав подступающие слёзы, она делает глубокий вдох, чтобы успокоиться. — Дейз… — Нет, правда, пап, что, если не поможет? Это же серьёзно! Сходи к врачу, расскажи обо всём… — Дейзи повышает голос, подавшись вперёд и пытаясь донести до отца всю серьёзность ситуации. — Хорошо, — видя её волнение, он соглашается куда быстрее обычного, и девушка не сразу осознаёт, что он так просто решился её послушать. Обычно требуется ещё пара-тройка минут убеждений и споров о том, что и зачем стоит сделать. — Я же люблю тебя, пап… поэтому и волнуюсь. Как давно она не говорила ему этого прямо, и как давно Алек не слышал ничего подобного ни от одного живого человека. Растроганный всем сказанным ею, Харди дрожащими руками сгребает дочку в объятия и привычно гладит по голове. — И я тебя, солнышко, — звучит чуть хрипло из-за его прерывистого вздоха, и проходит ещё какое-то время, когда Алек наконец отпускает дочь, — Иди спать, со мной всё будет в порядке. И невесомая улыбка появляется на его лице. Прямо как в её детстве, думает Дейзи. Она встаёт, целует Алека в лоб и настоятельно просит тоже лечь спать как можно скорее. Харди в ответ только кивает — он знает, что Элли уже всё ей рассказала, и, скорее всего, в ярких подробностях — неудивительно, что его дочь так переживает за него. Несмотря на это, Алек всё же исполняет своё обещание — в этот день засыпает он как минимум на пару часов раньше.