Безмолвие

Вася сидел, уставившись на свои руки. Тыльные стороны ладоней покрыты противной коростой, наросшей на заживающих костяшках — следы той жуткой злости, которую он ощутил, когда все люди вдруг перестали с ним говорить. Он визжал и с размаху стучал кулаками по стенам, когда доктор говорил что-то такое, от чего у мамы наворачивались на глаза слёзы, а у отца белели губы. И это наполняло мальчика бессильной, невыразимой яростью, такой, что выплеснуть это можно было лишь в крике. Но и крика его лишили. Горло напрягалось, связки рвались, боль в гортани не проходила ещё много дней, а крика всё равно не было. Это повергало в отчаяние. Никто из людей его не слышит, даже он сам… Мальчик посмотрел на ладони, измазанные в земле. Копать было трудно, почва здесь сухая и твёрдая, поэтому и ладони у него исцарапанные и окровавленные. Зато похороны устроил что надо, с мрачным удовлетворением подумал Вася, бросив взгляд на холмик земли под деревом. Там теперь лежат все его старые друзья — плакаты любимых групп, пара пластинок, когда-то подаренных ему на день рождения, а ещё старый плеер. Раз он больше не может слышать голоса Тиля Линдеманна, Ланы Дель Рэй и Мэрлина Мэнсона, это барахло и не нужно. Вася сжал зубы — думать про свои сокровища «барахло» было больно. И теперь у него в руках остались только наушники, потрёпанные от постоянного использования, любимые. Надо было придумать из них какое-то надгробие, вроде креста, но только, конечно, не крест — Курт Кобейн такого бы не одобрил… А может, доску? Или ноту? «Прощайте, больше не увидимся», — горестно думал мальчик, снова ощущая прилив невероятной досады на себя самого. Так и не придумав ничего действительно стоящего, Вася обмотал наушниками камень и положил его на свежий холмик. А потом ушёл, почти убежал, глотая слёзы и стараясь не оборачиваться. *** Жизнь в интернате — так себе удовольствие, но вообще-то не так уж и плохо, как он думал. Когда мама, осторожно и боязливо, объявила — вернее, написала — что Васю отправляют в особою школу для таких, как он («глухих» — какое мерзкое слово!), он был полон самых мрачных ожиданий. Мальчику почему-то казалось, что интернат — это тёмный и сырой замок, где жить нужно в подземелье, спать на плесневелом матрасе, питаться водой и хлебом, а солнце видеть лишь по воскресеньям. Но школа оказалась светлой, совсем новой, с огромным садом и стадионом, кровать была без клопов и прочих ужасов, а в столовой кормили даже вкусно. Надо сказать, Васю это слегка разочаровало — он-то уже проштудировал все книги про заключённых в темницах героев и готов был, как Монте-Кристо, годами готовить побег. Худшим, впрочем, было то, что бежать оказалось некуда и незачем. Родители вообще-то не настаивали на интернате, отец три раза подчеркнул на бумаге слова «если хочешь». А он не знал, чего теперь хотеть в немом и непонятном мире. Потому и не стал даже спорить — интернат так интернат. Мама надеялась, что мальчик сможет здесь найти друзей, но сам Вася на такие поиски настроен не был. Замкнутый, немного угрюмый и отстранённый, он держался от детей и преподавателей на расстоянии, а те не пытались нарушить это добровольное уединение. Вася не лез ни в какие кружки, посредственно учился и был равнодушен ко всяческим разборкам. Благодаря этому мальчик смог почти полностью избежать конфликтов и травли, а потому оказался большую часть времени предоставлен себе и своим безрадостным мыслям. *** Могила была разграблена. Вася ошарашенно смотрел на яму, рядом с которой валялись порванные наушники. Правда, до пластинок и плакатов злодей, кажется, не дорыл. Мальчик был зол, и не только на какого-то придурка, который разворотил землю, но и на себя. Ведь он собирался сюда больше никогда не возвращаться! Представлял себя книжным героем, который навсегда оставляет прошлое позади и, не оборачиваясь, уходит в закат. А вот не прошло и трёх дней, как он стоит здесь, как дурак, и… эй! Что-то копошилось за кустами, прямо рядом с неаккуратной ямой. Наверное, это тот самый недоделанный расхититель гробниц! Вася ломанулся к колышущимся веткам, ни на секунду не задумываясь, что он будет делать, когда поймает злоумышленника. И напрасно. Буквально через секунду мальчик сидел в крапиве, а его руку сжимал в пасти огромный лохматый пёс. Пёс, наверное, когда-то был домашним и даже хорошо дрессированным, потому что Васю он держал крепко и нежно, так что мальчику даже не было больно. — А ну, пусти! — закричал тот, забывшись, и с болью почувствовал, как собственные слова не доходят до его сознания. Пёс, однако, его понял, осторожно выплюнул обслюнявленную руку, повернулся и потрусил по своим делам. Вася почувствовал себя оскорблённым — его ограбили и пожевали, а теперь даже не изволят хотя бы порычать или гавкнуть ради приличия? Ну ладно же! И мальчик гавкнул первым. И снова на долю секунды замер, ожидая, не услышит ли он собственный голос. Не услышал. Зато пёс удивлённо обернулся, приподняв ухо, всем своим видом как бы говоря: «Мальчик, ты что, дурачок?» — Р-р-р-р! — Вася оскалил зубы, а потом ещё и щёки растянул, для пущего устрашения. Правда, тут же начал плеваться — пальцы-то были в земле. Пёс только насмешливо хлопнул мальчика хвостом по лицу и быстро нырнул в кусты — он услышал чужие шаги. Вася хотел было шмыгнуть следом, но вовремя не заметил надвигающейся опасности, а потому был пойман и отсчитан за порчу школьных клумб — так с гордостью именовались эти заросли бурьяна. «Был бы повод! А всё из-за этой противной шавки»! — зло думал мальчик, глядя туда, куда шмыгнул пёс. Вот ему-то хорошо — у него и слух есть, он может бегать сколько угодно. А вот Вася — нет, он теперь будет здесь подолгу торчать, или, как иногда говорят, «куковать». Он даже не пытался выйти за ворота, пусть они и распахнуты были настежь — остальные иногда бегали к морю, Васю звали с собой, но он отнекивался. Не привык ещё к чужим детям. Пока он ни с кем не сошёлся, лишь иногда о чём-то советовался. Записками, разумеется — языка жестов он ещё толком не знал. Так же он не мог понять, откуда у него навязчивое желание рисовать одно и то же. Поля его тетради были изрисованы какими-то спиралями, и это вряд ли можно было объяснить простым обсессивно-компульсивным синдромом. «Это точно как-то связано с моей глухотой»! — думал мальчик, оставаясь наедине. Теперь он даже находил некоторые плюсы в этом — никто не мешал ему погрузиться в свои мысли, вспомнить счастливый период, когда он ещё мог слышать и слушать… Сам того не желая, он вернулся к «могиле» и быстро забрал с собой всё, что ранее без сожаления закопал. Да, не так-то просто оказалось избавиться от дорогих сердцу вещей.