Mixtape

      Любовь расцветает, как вишня,       Но горит и становится пеплом.       Юнги уже сам не знал, выводил ли он это для соула или для будущего трека. Он просто пытался обличить в слова то, что внутри. Выходило так себе, но кого это волнует? Соул, как всегда, не оценит, если вообще прочтет.       То, что он способен прочесть, Юнги знал точно.       Когда тот годами молчал на все попытки связаться, на все, что он рассказывал о себе, пытаясь хоть как-то заинтересовать, вдруг пришла здравая мысль: быть может, его просто не понимают?       На своем корявом английском на внутренней стороне руки он вывел: «Girl, let me know». Он и сам не вкладывал, что именно хотел знать. На самом деле — все. Но для начала то, что его соул все же существует, что все те синяки и порезы, о появлении которых он не помнил, все же не были его собственными. Этого было бы достаточно.       И, честно, Юнги чуть не словил микроинфаркт, когда впервые ощутил это слабое щекочущее чувство от проступающих на руке чернил, где на чистом корейском в ответ:       Я не девушка.       И, когда он наконец получил хоть какую-то обратную связь, смысл послания неминуемо заставил его растеряться. Быть может, он смог бы разговорить соула, ответь он сразу. Но сразу не вышло, потому что: «Он не девушка?!»       Иногда Юнги винил себя за тот ступор, ведь через пару дней, когда лишенный предубеждений он понял, что для него это было не так уж и важно, его человек ему уже не ответил. Он писал, что его это не пугает, даже пытался шутить, но от другой стороны вновь абсолютное ничего.       А следующий контакт случился лишь через несколько лет, когда на руке проявилось:       Сука, больно!       На импульсивное тату, что бутоном расцвело на шее Юнги. И он ощущал то же самое, ведь лишь пару дней назад на этом самом месте зажил засос, не принадлежащий ему.       Очень хотелось приписать ниже: «Мне тоже», — но по приходе домой весь пыл уже был растерян. Юнги смотрел на эту банальную розу под пленкой, шипами проросшую на полшеи с левой стороны. Ненавидя.       Не тянуться к соулу было распространенным явлением. Судьба никого не сталкивала. И человек мог жизнь прожить, так и не встретившись с родственной душой, так и не пожелав с ней встретиться. И многим было легче не искать, легче не договариваться о встрече и даже не знакомиться. Выбирать кого-то неидеального, зато близкого и не навязанного непонятно кем или чем.       Вот только Юнги к таким не относился. Он с детства взращивал в себе бережные чувства к человечку, связанному с ним, несмотря на то, что тот, судя по всему, связанным быть вовсе не желал. И даже это одностороннее общение Юнги с легкостью принимал. А вот откровенное доказательство того, что его соул с кем-то другим, кого, вероятно, любит, принять не получилось. И так по-детски смесь обиды и ревности затопила его, вылившись вот в это. Юнги нестерпимо хотелось напомнить своему соулу, что он все еще здесь, что он все еще предназначен ему, что только он имеет право оставлять на нем следы. И вот он оставил.       Усевшись за стол и дорвавшись наконец до ручки, в ответ Юнги написал: «Любовь расцветает, а после становится пеплом». И плевать, посчитает ли его тот парень эморьем или просто отбитым.       И еще много тату после, когда вместо царапин на спине проросли деревья, вместо засосов на груди булавками были прибиты мотыльки, а по плечу вместо укусов спускался замысловатый кельтский узор, Юнги вспомнил эту строчку.       И вот он, не зная для соула или для трека, вновь выводил эти, воплотившие всю его боль, слова:       Любовь расцветает, как вишня,       Но горит и становится пеплом.       Но мыслей в голове оказалось больше, чем места на руке. Потому он потянулся за блокнотом. А после просто не смог остановиться, пока не закончил черновой вариант лирики, мелодия для которой уже крутилась в голове. И лишь в самом конце озаглавил: «Let me know».