Двое: я и моя тень

      Вылезать из кровати совсем не хотелось. Тёплое одеяло манило полежать ещё немного, ещё чуть-чуть, а то и вовсе остаться дома на целый день. К тому же Артур ещё спал.       Лизи глянула в окно, в просвет между шторами пробивалось угрюмое утро. Пятница подарила Готэму морось, надоедливую, как летние комары. Серый туман накрыл город погребальным саваном, укутал его, обнял крыши домов, и въедливый вой сирен отпевал грязные улицы. Город словно оплакивал вчерашний солнечный день, умывался слезами и прятал обманчивое солнце в кармане. И вторя голосу скорби и печали, за стеной буднично орали друг на друга муж с женой, а лай соседской собаки разбудил бы и мёртвого. «Заткнись, ёбаная тварь!», — и пёс громко заскулил, заплакал.       Всё внутри Лизи сжалось. Она приподнялась на локте и посмотрела на Артура. Одеяло едва прикрывало его худое тело, некоторые синяки уже почти сошли, но около рёбер появился новый. Словно бордово-синий взрыв застыл во времени, увековечил сам себя на Артуре, как на холсте. Какой-то жестокий художник писал картины боли на нём, используя вместо кисти кулаки. Неужели работа клоуном такая опасная? Может, это своеобразный клуб для садо-мазо клоунов?       Лизи коснулась растрепавшихся по подушке изумрудных волос. Зелёное на сером. Символично. Она разглядывала лицо Артура, которое даже во сне выглядело тревожным и недоверчивым, ловила каждую тень, каждую несмелую морщинку. Густые чёрные брови придавали таинственности. Опущенные — даже во сне — уголки губ. Лизи не раз замечала, что улыбка никак не желала приручаться Артуру, не поддавалась и, даже вспыхнувшая на миг, она таяла так же быстро, как загоралась.       Лизи нахмурилась.       А где Джокер брал наёмников? Где он набирал всех этих людей? Ведь не в воскресных же газетах печатал объявления в духе: «Ищу отъявленных негодяев. Требования: отсутствие морали, убитая кухонным ножом совесть. Желание выходить за рамки дозволенного приветствуется. Если у вас есть оружие, примем на должность преступника без собеседования».       Что если Артур подрабатывал у Джокера? Грязная работёнка нашлась бы для любого, даже для тихого, странного Артура. Иначе как объяснить эти ужасные синяки? Лизи бы ещё поняла старые, заживающие, но свежие! И хотя она гнала мысли прочь, всё равно они нет-нет да врывались непослушными порывами ветра и приносили хаос. Деньги на счету: это плата Джокера за работу?       Лизи села, и одеяло сползло с плеча. Как же она раньше об этом не подумала? Конечно! Ведь совсем недавно Джокер сказал ей, что знает про Артура и ничего ему не сделает. Выходит, Артур рассказывал про них? Интересно, а Джокер поделился сокровенной тайной про то, что приходил к Лизи по вечерам? Наверное, нет, иначе Артур как-то бы показал, что обо всём знает. Вот почему он замял разговор о побеге. Всё дело в Джокере: от него не сбежишь, и Артур тоже попал в жестокую ловушку, из которой не выбраться живым.       Лизи глянула на часы. Восемь утра, Готэм уже во всю впал в уныние и тянул силы из горожан.       За стеной врубили телевизор, и чей-то взволнованный голос эхом врывался в квартиру Артура, вот только слов никак было не разобрать. Голос приносил с собой шум, треск, чьи-то чужие голоса, и всё сплеталось в кашу.       Лизи вздохнула.       Надо вставать и гнать себя на улицу, как бы ни хотелось выходить в сонную апатию. Но позавчера ей на глаза попалось объявление недалеко от парка возле третьей авеню: хороший район, благополучный, наверное, поэтому там ещё оставалось что-то человеческое даже в таких мелочах. Подумать только! Хорошая работа. «Требуется работник в веломастерскую на приём и выдачу заказов». Сердце на секунду замерло, а потом сильно ударилось о рёбра, словно хотело достучаться до Лизи: это шанс! Шанс вновь стать человеком, увидеть другую жизнь, вырваться из опостылевших одинаковых будней. Шанс! Лизи сорвала листок со столба и бережно сложила его пополам. Пальцы дрожали. Она всё ещё не верила своей удаче. А ведь могла пройти мимо и не заметить, листок-то неприглядный, обычный, таких на столбе десятки, но каким-то чудом взгляд скользнул именно по нему.       Может быть, Готэм наконец прозрел и решил отсыпать Лизи немного возможностей и щепотку радости? Разве она не заслужила этого? Потому что чёрт его знает, зачем она вообще поехала в этот район, просто села на станции метро в душный вагон и отключилась. Толпа молчаливых людей тихо гудела, смешиваясь с эхом метро, шумом, лязгом. И Лизи ненадолго стала частью чего-то большого, туманного, превратившись в такое же неразборчивое, размытое пятно. Она вышла на конечной и, сунув руки в карманы жёлтого плаща, побрела по тротуару вдоль высоток, встречавших её гранитом и холодом. Даже в перспективном районе, где вывески пестрели жизнерадостной рекламой и из каждого кафе доносилась приятная музыка, бодрящая, по-настоящему утренняя, всё было пропитано Готэмом. Угрюмые лица прохожих, пустые взгляды, всё то же серое небо над головой. Лизи бродила по улицам, рассматривала цветастые витрины, украшенные бархатом, зазывающие зайти в магазин и оставить там доллар-другой. Она могла себе позволить и элегантные часики в серебряной оправе, с камушками по циферблату, и новое платье в дорогом магазине, вывеска которого недвусмысленно намекала, что в кошельке что-то должно приятно звенеть и шуршать, чтобы зайти внутрь. Но Лизи ничего этого не хотелось. По крайней мере не сегодня. Вся эта напыщенность отталкивала, как искушённые политики: слова их красивы и льются патокой, но загляни в глаза, проникни в душу — там пугающая пустота.       Лизи уже хотела повернуть обратно к метро, но замешкалась, когда какой-то бедно одетый мальчуган предложил ей купить газету. Она сунула ему четвертак в ладонь и взяла хрустящую, пахнущую утром газету и сунула её в рюкзак. И вдруг подняла взгляд на столб и увидела то самое объявление, заставившее сердце замереть.       Артур вздохнул, и воспоминания о том дне рассеялись. На душе снова стало неспокойно. Надо что-то делать. Бежать. Неважно куда. Они с Артуром в большой опасности, ведь если Джокер однажды решит, что Лизи принадлежит только ему, то он убьёт Артура. Или заберёт её жизнь в обмен на вечное молчание, потому что не сегодня, так завтра могло произойти что угодно — всё тайное рано или поздно становилось явным. Простая истина.       Лизи вылезла из тёплой постели, взяла со стула кофту и в который раз огляделась. Всё-таки было не по себе спать и жить в маминой комнате. Но Лизи не ощущала присутствия женщины в вещах, в подушках, пропахших табаком, вообще сама квартира будто отказывалась вспоминать Пенни Флек. Словно Готэм в Готэме, он безжалостно вытеснил старую женщину из истории, даже Артур никогда не говорил о ней. А если Лизи вдруг спрашивала о Пенни, лицо Артура искажало… Разочарование? Неприязнь?       — Лизи, ты куда?       Артур сонно перевернулся на другой бок, уютно потягиваясь. Он потянулся к прикроватному стулу, и пальцы привычно вытянули сигарету из пачки. Щёлк! Огонёк в зажигалке вспыхнул рыжей каплей.       — У меня сегодня собеседование в веломастерской, ещё хотела к Марте съездить — это моя подруга. Отпразднуем одно очень хорошее плохое дело. Я забегу после трёх, ладно?       Артур затянулся, облизнул губы и качнул головой.       — Меня не будет вечером, но я буду ждать тебя завтра.       Лизи кашлянула.       — Тебя… всю ночь не будет?       — Да, подвалила хорошая работёнка. Я же говорил тебе: у меня ненормированный график.       Лизи поправила непослушную кофту, забралась на кровать и села на Артура сверху. Её ладони легли на его плечи, он не выпускал сигарету и продолжал курить, а в глазах вспыхнул интерес. Лизи утопала в горьком удушливом облаке, неприятно щекотавшем нос. Она всё-таки забрала у Артура сигарету и затянулась сама. Если не можешь дать отпор привычке, дай ей свободу, впусти её в свою грешную душу.       — Не будем откладывать этот разговор на потом.       — Ты о чём, Лизи? — Артур нахмурился.       — Давай сбежим, — шепнула она.       — Откуда?       — Тш-ш, — Лизи приложила палец к его губам. — Из города. Нас никто не найдёт. Никогда. Мы уедем из страны, сменим имена, если надо, то и внешность поменяем. Артур, я всегда буду с тобой, мы не обязаны никого бояться, но ты не должен никому говорить про наш разговор, это очень важно. Понимаешь? Никому.       — А кому я могу сказать? — усмехнулся Артур и пытливо посмотрел на Лизи.       — Своему боссу, например, — вкрадчиво ответила она.       Артур обескураженно хохотнул и удивлённо посмотрел на Лизи.       — Зачем мне ему что-то говорить про нас?       — Это ты должен мне ответить, зачем ты ему рассказываешь про нас.       Он всплеснул руками:       — Я никому ничего не рассказываю!       — Так ты согласен? Просто скажи да. Пожалуйста, — последнее слово Лизи прошептала, и в её голосе звучала мольба загнанного в угол человека.       Артур забрал окурок у Лизи и затянулся.       — Куда ты хочешь сбежать? — в его голосе нотка недоверия, приправленная насмешкой.       Он прищурился. Туман тоненькой струйкой поднимался от сигареты и чертил невидимую стену между ними. В голове крутились мысли, которые Лизи не могла, не смела озвучить: «Я боюсь. Мне кажется, я скоро умру, и эта вина ляжет на плечи Джокера. Не дай мне умереть, Артур, спаси меня. Спаси нас обоих».       — Ладно, — Лизи слезла с Артура и обняла себя. — Я пойду. Завтра зайду, ладно?       Она забрала свою пачку сигарет со стола и небрежно бросила её в рюкзак. А в дверях обернулась в надежде, что Артур догонит её, скажет, что согласен, что они уедут на край света, где их никто не сможет побеспокоить. Они оставят Джокера Готэму. Дьяволово — дьяволу. Ведь так?       ***       Лизи успела вовремя. Кажется, собеседование прошло хорошо и, возможно, её готовы были принять на работу. Да, добираться неблизко, путь не самый короткий, нужно будет вставать раньше, но маленькая мечта могла стать дверью в большой мир. В этом районе подыскалась бы небольшая квартира: спальня, кухня, ванная. И если Артура пугал побег в другую, светлую жизнь, может быть, он согласится переехать сюда. Это ведь не так далеко. Не нужно снимать разные квартиры, они взяли бы одну на двоих. С большой кроватью посреди комнаты, без вычурных цветов на обоях, и дух мамы не станет больше витать над Артуром, путая его мысли.       Лизи вышла на улицу и открыла зонт. Холодная морось бросилась целовать озябшие руки, тёрлась о ноги голодным котом и норовила забраться под зонт, чтобы вплестись в волосы. Неплохой день, несмотря на погоду, но всё-таки тяжёлый, как равнодушные серые тучи над головой.       Торопиться было некуда, ответ обещали дать только в понедельник, так что времени предостаточно, и Лизи зашла в ближайшее кафе. Официант приветливо улыбался, хотя его улыбка больше смахивала на муки боли, чем на приветливость. «Кофе и пирожное, будьте добры». Лизи отдала ему меню, выцветшую жёлтоватую брошюрку, и посмотрела в окно. За стеклом, покрытым сотнями мелких капель, мечтающих побывать внутри, в тёплом уютном кафе, несмотря на погоду плыли суетливые прохожие по залитой ледяной водой улице.       Мир оставался прежним.       После бодрящего кофе и свежего пирожного Лизи ушла обратно в непогоду. Дверь кафе обиженно скрипнула за ней, словно не желая отпускать мимолётную гостью из своего уютного убежища.       Десять минут до метро, ещё двадцать до своей станции, и здравствуйте, трущобы. Серость, затхлость, ничего жизнеутверждающего. Дома здесь угрюмее, люди печальнее, морось надоедливее. Хотя везде всё одинаково. Хорошо там, где нас нет, вот и весь фокус, и никакой магии.       В одной из витрин местных магазинов бытовой техники выставили телевизор, и собравшаяся небольшая толпа зевак смотрела последние новости. Что там обычно требовала толпа? Зрелищ и хлеба? Лизи тоже остановилась, выглядывая из-за плеча одного из незнакомцев. Если там передавали очередное враньё политиков, то и время не стоило тратить. Но сквозь эхо шумной улицы слух уцепил что-то про больницу.        «Это неслыханно! — возмущался заместитель Томаса Уэйна, после смерти последнего его пост так никто и не занял, коршуны слетелись на тёпленькое местечко, но поделить его никак не могли. — Никто не может быть уверен в собственной безопасности. Вас могут убить в вашей постели, на работе, в церкви. Где угодно».       Ведущий взял слово: «Напомню, что сегодня с утра неизвестный в клоунской маске зарезал детектива Бёрка, находящегося в коме, в центральной больнице Готэма. Город скорбит. Страшные дни настали для горожан».       Лизи охнула. Это же напарник того детектива, который умер вчера. Артура после этой новости как подменили. Он сначала впал в необъяснимую панику, почти сразу же сбежал из дома, а ночью был готов петь и танцевать. Он погряз в красно-зелёном имени, утонул в нём, сошёл с ума. Все дорожки вели к Джокеру: Артур работал на него. Боже, во что они вляпались.       Лизи отошла от витрины и направилась дальше по улице, всё дальше удаляясь от звенящих сирен и шума города.       За углом одной из подворотен послышался всхлип, а за ним удар. Ещё один. Всхлип превратился в скулёж, к нему примешались чьи-то голоса, такие несчастные, полные страха и слёз, что душа выворачивалась наизнанку. Лизи никак не могла разобрать слов, всё внутри обмерло, будто похолодело. Кажется, били женщин. Она пошарила в карманах рюкзака, нашла ключи и взвесила их в ладони. Не годится. Бросила связку обратно и перехватила зонтик поудобнее. Если у негодяев пистолеты, зонт-трость так себе аргумент. Лизи несмело шагнула на ватных ногах на залитый тусклым светом фонаря переулок. Руки дрожали, сердце колотилось, стучало по рёбрам, то ли умоляя бежать отсюда, и чем скорее, тем лучше, то ли подбадривая, дескать, давай, супервумен, хоть одному негодяю этого города расквась нос. И если сегодня суждено умереть, то хотя бы не от руки Джокера. Может, это слабое утешение…       Женщина вскрикнула, и крик оборвался. Другая захрипела, заскулила, как-то по-собачьи, и Лизи ускорила шаг. Мир сжался до размеров грязного переулка. Качающийся фонарь над мусорными баками заставлял тени исполнять страшный ритуальный танец. Они тоже качались, корчились, повторяя движения своих хозяев, вытягивали руки, били наотмашь кулаками.       Подонков было двое. Один оказался сразу за баками, а перед ним на коленях стояла девушка. Молоденькая. Совсем юная. Гадёныш намотал её волосы на кулак и вдалбливался в её рот. Девчонка задыхалась, хрипела, скулила. Одна её рука свисала тряпочкой, неестественная, будто вовсе не её. Всё лицо в крови, нос повёрнут в сторону. Господи. Ещё одна девчонка лежала у стены, держась за живот, а около её лица расплылась густая лужа блевотины. Лизи почувствовала, как её желудок скрутил спазм, хотел вывернуться наизнанку, исторгнуть горький кофе. Храбрость улетучивалась как воздух из лопнувшего шарика. Внутренний голос вопил: «Беги! Вали отсюда!»       Господи, дай сил, не оставь в этот миг.       Второй ублюдок вытирал нож о пиджак женщины. Она сидела на коленях в луже мочи и рыдала, вытирая рукавом подбородок. Из её рта тянулись белые ниточки, блестели в тусклом свете, свисая до груди. Сперма.       Суки.       Когда тот, что у стены, обернулся к Лизи, она, забыв себя, замахнулась и проехалась зонтом ему по его лицу. Хруст. Он отпустил девчонку, и она выплюнула его член и отползла в сторону, склонилась над лужей. Её без остановки рвало.       Что-то коснулось рёбер, и Лизи не сразу поняла, что это нож. Она размахнулась и хотела ударить второго говнюка, но он перехватил зонт и съездил кулаком по её лицу. Лизи чуть не упала, кое-как смогла удержаться на ногах, но в голове всё перевернулось верх дном, и она теперь не могла понять, зачем пришла сюда. Перед глазами мельтешили мушки, вылетая из жёлтого фонаря. Первый урод, тот, которого она огрела, схватил её за горло и стиснул пальцы. Больно. Страшно. Воздуха не хватало, Лизи пыталась разжать его пальцы, хрипела, отчаянно билась и пыталась пнуть негодяя. Но второй снова ударил её по лицу, и что-то горячее обожгло глаза, потекло по щекам, коснулось губ. Солёная боль наполнила её рот.       — Смелая, да? А вот мы тебя сейчас по кругу пустим. И зубки твои ровные посчитаем.       Лизи вынырнула из боли и туманного небытия, пытаясь вырваться из удушающих грязных пальцев, пока другой урод задирал ей кофту, рвал её. Паника окатила Лизи холодной волной, потянула на дно. Кулак оборвал отчаянный крик. Было страшно, озноб электрическим током проходил по всему телу, руки тряслись. Было мерзко, страшно, кажется, она ревела, слёзы смешивались с кровью, пачкали шею, впитывались в кофту. Почему-то мысли рассеялись, и только запомнилось, как качался, безмолвный свидетель мерзости, фонарь. И тени качались. И ещё запомнилась белая бабочка в чёрный горох на шее ублюдка. Он хохотал, задирая рваную кофту Лизи, хватая липкими от слюны и спермы пальцами за грудь. Лизи кричала, всё ещё пытаясь вырваться.       И вдруг гадёныш пошатнулся, неуклюже переступил с ноги на ногу и завалился набок. Тело с грохотом рухнуло на грязный асфальт, и Лизи увидела стоявшую позади женщину с доской в руках. Она хлюпала кровавым сломанным носом и скалилась, глядя обезумевшими глазами на второго ублюдка, всё ещё держащего Лизи за горло.       — Ма-амочка-а, — рыдала одна из девчонок.       Лизи извернулась, выскользнув из хватки замешкавшегося урода, и пнула его. Женщина, воспользовавшись заминкой, успела вдарить ему доской по лицу.       — Бежим скорее, — глотая кровь, поторопила она женщину и девушек.       Женщина помогла подняться девчонке у стены, а Лизи подхватила под руки другую, рванула её на себя, вытягивая из воняющей гнилью лужи. В боку жгло, кофта прилипла, бросало то в жар, то в холод. Она не помнила, как помогла бедняжкам выбраться из переулка, не помнила, преследовали ли их ублюдки, всё словно стёрлось из памяти, остались только яркие образы, вырванные фонарём из сумрака, как негодяи измывались над своими жертвами.       Лизи очнулась уже дома. Она захлопнула дверь, прижалась к ней и только теперь позволила слезам омыть испуганное лицо. Порванная кофта сползла с плеча, размазывая кровь, словно кисть. И Лизи, утопая в истерике, зачем-то постоянно её поправляла, словно от этого зависела вся её жизнь. Остро хотелось всё забыть, всё, что она увидела и пережила. Перед глазами не переставая качался фонарь и в такт ему переминались тени. Неприятные, ужасные, мерзкие. Воняло мочой и рвотой. Лизи закрывала глаза, и каждый раз одно и то же: фонарь, тени, фонарь, тени.       Непослушная кофта сползла в который раз. Лизи дрожала, пальцы не слушались её, когда она хотела вытащить из мятой пачки сигарету. Она переломилась и выпала из рук. Лизи снова заплакала, вытирая лицо рукавом и размазывая кровь по щекам.       Телефон разорвал тишину настойчивым звонком, разбивающим гнетущее безмолвие. Не вовремя. Лизи мысленно отправила звонившего ко всем чертям, кое-как дошла до ванной, скинула рюкзак на пол и достала пузырёк с таблетками. Пальцы не слушались, словно одеревенели. Лишь журчание воды тихонько убаюкивало, хотя облегчения это не приносило, наполняло голову болезненной пустотой, и тревоги смешались с тихой болью в боку. Над бровью и в щеке пульсировало. Наконец горьковатая таблетка привычно легла на язык. Забыться. Уснуть. Только бы всё оказалось сном, ужасным, мерзким, слишком грязным, слишком липким. Вода смыла горечь во рту, и Лизи положила на язык ещё одну таблетку. Руки дрожали. Пузырёк чуть не упал на пол. Лизи всхлипнула. Белая горсточка высыпалась в ладонь, Лизи проглотила её и, подавляя тошноту, бросила зубную щётку в раковину, набрала в освободившийся стакан воды и залпом выпила.       Только бы забыть. Пожалуйста.       Лизи очухалась, когда голову закружило. Всё вокруг расплывалось и неслось куда-то на бешеной скорости. Стены расплывались, туман перед глазами пошёл рябью, как гладь реки, потревоженная брошенным в неё камнем. Взгляд упал на полупустую баночку.       — Нет, нет, нет, нет, — лепетала Лизи.       Язык не слушался. Руки словно отделились от тела, то становились лёгкими, как воздух, то тяжелели, то вдруг за спиной вырастали крылья и тянулись до потолка в тесном размахе, а руки прирастали к ним, и Лизи чувствовала себя распятой. Почему-то очень важным казалось не выпустить баночку, и Лизи сжимала её, боясь потерять. Она куда-то шла и не понимала, то ли она шаркнула в неумелом танце, то ли перепрыгнула через время, то ли вовсе осталась стоять на месте. Это просто пол ехал, как лента на кассе. Рука коснулась стены, и Лизи нашарила дверной проём. За закрытыми веками было темно. Где-то далеко в тягучем мороке качался фонарь, и Лизи тянула к нему руку, хотела остановить его, выключить, сорвать. Обнять.       Она выбралась в прихожую и хотела закричать, позвать на помощь, но вместо голоса слышала монотонный шорох, шуршащие помехи в телевизоре, нечеловеческие голоса. «Пустим по кругу!» — кричал над ухом фонарь и качался.       Лизи сползла по стене на пол и осела полумёртвой марионеткой, кто-то оборвал её нити, и теперь тело отказывалось слушаться. Ноги не её, руки превратились в крылья, но взлететь никак не получалось, и Лизи скулила, пытаясь доползти до двери.       Сквозь шелест ветра и листвы, доносившихся откуда-то из темноты мироздания, она услышала, как открылась дверь. Или это тоже снилось? «Я умираю», — донёсся её собственный голос из фонаря. Лизи подняла к нему лицо, и ей показалось, что вместо глаз у неё мёртвые бабочки. Они падали с неба и тонули в грязных лужах.       Ветер разжал пальцы и забрал баночку.       — Вставай, поднимайся…       Тысячи рук подхватили её и подняли на ноги. Лизи не слушалась, она отцепляла их от себя, но красный призрак тащил её куда-то. Над его головой возвышались алые крылья, как у серафима, и с них стекала кровь прямо на лицо Лизи.       Она вцепилась пальцами в холодную ванну, когда призрак опустил её на колени. Лизи хотела отползти и лечь на пол, закрыть глаза-бабочки и уснуть, завернуться в кокон. Но тяжёлая рука схватила за шею и наклонила голову. Пальцы кровавого ангела забрались в рот, слишком глубоко, и Лизи, задыхаясь, дёрнулась. Она наотмашь била рукой кого-то невидимого, как вдруг желудок скрутило в спазме. Лизи вспомнила, как рвало девчонку в луже, и её собственный желудок вывернулся наизнанку. Когда горечь вышла из неё наружу, пальцы вновь забрались в рот и опять поползли в горло. Лизи застонала, всё ещё пытаясь вырваться, но её снова вырвало. Дышать было нечем, спазм перехватил горло, и Лизи забилась в цепкой хватке. Хотелось закричать: «Я умираю!» Но воздуха не хватало.       Она уронила голову на край ванны, и холодное железо обожгло щёку. Как же хреново. Хоть сдохни, ляг в сырую землю, легче не стало бы.       В нос ударил горький запах сигареты, и Лизи поморщилась, чувствуя, как тошнота снова подкатывает к горлу. Горячие пальцы вплелись в её волосы и свесили голову над ванной. Лизи упиралась, даже тогда, когда её рвало. Словно внутри проросла полынь, и ей некуда было деваться, она вытекала наружу. А табачный дым окутывал ванную комнату, оседал в лёгких и раз за разом выворачивал желудок наизнанку.       — Артур… — прохрипела Лизи.       — Нет, радость, — и смешок над ухом. — Ну-ка расскажи папочке, кто тебя так отделал?       Он приподнял кофту, прикоснулся к тому место, где жгло и пульсировало. Дотронулся до щеки, смазал кровь и растёр её между пальцами.       Джокер оставил Лизи в ванной, и она лишь слышала, как он набрал чей-то номер на телефоне и спустя секунды тишины заговорил. Слова путались и никак не желали обрести образ. Лизи слышала гул, и к прочим звукам примешался въедливый звон в ушах. В висках пульсировало, голова раскалывалась, а в желудок словно положили гирю.       Когда Джокер вернулся, он набрал из-под крана воды и поднёс к губам Лизи стакан. Она снова сопротивлялась, но, ощутив влагу на языке, прильнула к стакану и стала жадно пить, давясь и кашляя. Ручейки стекали по подбородку, и Лизи впивалась в вымокшую кофту и сминала её онемевшими пальцами. А потом Джокер снова наклонил её голову над ванной, пальцы в который раз ворвались в саднящее горло.       Фонарь уже не качался над головой. Его не было. Темнота рассеивалась, словно чёрный туман. Над городом парил чёрный ворон, раскрыв широкие крылья, чтобы обнять ночь.       Джокер подхватил Лизи на руки и унёс в комнату. Мёртвые бабочки сорвались с лица и выпорхнули в телевизор, а она провожала их долгим невидящим взглядом.       Кто-то постучался в дверь. «Артур», — прошептала она, но в комнату вошли несколько человек. Один из них склонился над Лизи, пошлёпал её по щекам, а потом задрал кофту. Осиное жало впилось в кожу, и Лизи застонала, но кто-то держал ей руки, чтобы она не вырывалась. Выше локтя лёг жгут, и в вену впилось ещё одно осиное жало. Жгут сняли, и стало легко.       — Кто это сделал? — голос грубый, низкий, неприятный. От него по коже побежали мурашки, и Лизи захотелось спрятаться.       — Радость, будь умницей, расскажи папочке, что случилось?       Лизи разомкнула горькие губы, и слова посыпались с языка. Тяжёлые и такие же горькие. Она всё шептала, что потеряла зонт, что его подарила Марта, этот зонт дорог как память, его надо найти. А потом она вспомнила бабочку в горошек. И белые ботинки. И шрам через всю щёку.       — У него не было одного глаза.       А потом всё куда-то провалилось.       Темно. Холодно. Лизи мёрзла, дрожала и куталась в покрывало. Когда жар ложился на её веки, чья-то ладонь гладила по волосам.       Из чернильного небытия её вырвал густой запах горькой сигареты. Лизи отмахнулась от дыма и кашлянула.       Горячая ладонь легла на волосы и погладила.       — Моя бедная девочка, — мурлыкал Джокер. — Отсыпайся, радость моя, а папочке пора, меня ждут дела.       Он щёлкнул пальцами, и кто-то зашуршал в комнате, шаркая ногами.       — Мой верный клоун побудет с тобой до утра.       — А утром? — не открывая глаз, спросила Лизи.       Джокер вдавил окурок в пепельницу и весело ответил:       — А утром придёт Артур.       ***       — …Но если в нашем праве трастовые фонды будут признаны, то с их помощью не получится уйти от долгов!       — Вы не правы, Стивен.       — Почему? Поясните, Джон.       — Кто вам вообще сказал про долги? Трастовые фонды…       Дорогие сигары наполняли зал дымом. Женщины курили элегантные длинные сигариллы, и стол тонул в терпких ароматах корицы, яблока и вишни, а мужчины не баловали себя чрезмерной утончённостью и отдавали предпочтение строгим горьким вкусам. Официант подливал на два пальца виски, и Стивен, невысокий, лысеющий мужчина в очках, приостановил служку и дал знак лить ещё.       — Сегодня тяжёлый день, — небрежно бросил он и поднял стакан, глядя сквозь стекло и тёмную горечь на присутствующих в зале. — Ваше здоровье, господа.       — Так вот, — продолжил Джон. — Ставки, конечно, высоки, как и риски, но…       К столу подали десерт: фисташковое мороженое и круассаны со взбитыми сливками. Над столом витали важные, затейливые слова, наполненные шуршащим смыслом, смешивались с дамским игривым и мужским сдержанным смехом.       В панорамные окна постучался вечер и накрыл город сумерками. Он протягивал руки в просторный зал ресторана и тонул в ярком свете дорогих люстр в готическом стиле. Свечи, расставленные на столе, прибавляли богатства важному собранию, но в то же время разбавляли политические страсти и интриги лёгким флиртом. Маленькие капельки огня заигрывали с гостями, танцевали на фитилях и услаждали искушённые взоры. Щёлкающие зажигалки вторили им.       В воздухе царила непринуждённость, торжественная важность, а голоса лились, втекали в хрупкий изящный хрусталь вместе с виски, и лёгкая музыка тихо наполняла зал раскованностью.       — Эй, мальчик! — одна из женщин в вечернем розовом платье щёлкнула пальцами, украшенными золотыми перстнями. — Принеси вина, и побыстрее, мальчик.       Официант чуть поклонился и исчез в дверях кухни. Его не было минуту-другую, а когда он появился, то услужливо склонился над немолодой женщиной и широко улыбнулся. Красное вино заполнило бокал наполовину.       — Мадам хочет шутку? — игриво промурлыкал официант.       Она кокетливо зажала между зубками сигариллу и протянула ему зажигалку. Официант послушно дал даме прикуриться, рыжий огонёк опалил кончик горькой медленной смерти.       — Хочу, — женщина выпустила густой душный дым.       Официант склонился к ушку гостьи и прошептал:       — Тук-тук.       — Что? — улыбнулась женщина, не понимая, о чём тот говорил.       Дверь в зал распахнулась.       — Тук. Тук-тук!       Гости за столом ахнули. Одна из женщин взвизгнула и опрокинула бокал с вином на шёлковую скатерть. Сладкое кроваво-красное пятно разлилось озером.       Некоторые из мужчин вскочили, но в них тут же уставились дула пистолетов.       Джокер во главе банды клоунов обернулся и глянул на кухню. Несколько человек лежали на полу, и от них простирали кровавые лучи алые лужи, блестящие, как новогодние ёлочные игрушки.       — Добрый вечер, дамы и господа! — Джокер широко улыбнулся, одарив присутствующих лучезарной улыбкой. — Простите, что без приглашения, но мы не могли пропустить столь важное мероприятие.       Вооружённые клоуны разошлись по залу, усаживая вскочивших людей по местам. Некоторые из заложников пытались брыкаться, показать бесстрашие, но кулак и приклад — весомые аргументы.       — Кто-нибудь! Вызовите полицию! — взвизгнула женщина, которой недавно подливал вино подставной официант.       Один из пособников Джокера подошёл к ней и отвесил звонкую пощёчину, рыча сквозь маску: «Закрой рот, дрянь!»       — Стоп! — хлопнул в ладони Джокер, засмеялся и наигранно протянул: — Вы же помните, мы не бьём женщин.       Он подошёл к ней, качая головой, походка лёгкая, почти летящая, раскованная. В каждом движении свобода. Он вытащил пистолет из кармана, направил дуло на женщину, жеманно ухмыльнулся и выстрелил ей в лоб. Визги! Крики! Со стола посыпались столовые приборы, бокалы летели на пол, наполняя зал звоном битого хрусталя. Сообщники Джокера охаживали прикладами и кулаками вскочивших богачей в дорогих костюмах. Джокер прищурил глаза и засмеялся, глядя на украшенный каплями граната стол. Белая скатерть. Застывшие во времени алые слёзы на ней. Завалившаяся на соседний стул женщина стеклянным удивлённым взглядом уставилась на потолок. Джокер обернулся к побледневшим гостям и улыбнулся им:       — Тук-тук! Сейчас мы с вами сыграем в одну игру.       Он достал из кармана белую пачку и подцепил сигарету. Склонился над свечой и прикурился, выпуская на свободу горький туман.       — Я надеваю галстук…       Джокер засмеялся и ткнул дулом в одного из мужчин.       — …я надеваю ботинки!       Бездна дула заглянула в глаза другому гостю.       — …я надеваю рубашку!       Пистолет переместился на женщину, охнувшую и взмолившуюся, но тут же один из помощников Джокера ткнул стволом в её плечо.       — …я надеваю штаны!       Чёрный провал впился в пожилого мужчину.       — …я надеваю пиджак!       Джокер затянулся и перевёл пистолет на следующего гостя.       — …я надеваю шляпу!       Он затянулся и выстрелил дымом в молодую девушку, на ней не было лица, она жалась к седому старику, а тот замер, словно статуя, обнимая её.       — …смотри! Я клоун!       Джокер засмеялся и направил пистолет на молодого парня. Щёголь. Богатенький папаша купил ему вечный билет в клуб удачливых джентльменов.       — …а ты кто такой?       Бабах! Мозги навылет. Щёголь откинул голову назад и провалился в бездну. Бабах! Второй выстрел выгнал из него душу и велел ей не возвращаться в мёртвоё тело. По стене стекало красно-серое пятно, распуская лучи, подобно кровавому солнцу. Молодая девушка, жавшаяся к старику, громко вздохнула и уронила голову на стол, лишившись чувств. Кавалер принялся трясти её за плечи, а когда она пришла в себя, то уткнулась в ладони и зарыдала.       Один из клоунов согнал другую важную шишку со стула и толкнул к стене, встав рядом. Джокер сел на освободившееся место, закинул ногу на ногу и поднял хрустальный бокал над столом.       — Смерть за мой счёт! — он кивнул гостям и отпил терпкое красное вино.       На него уставились два десятка пар испуганных глаз, полных ужаса и священной мольбы. Джокер манерно пожал плечами и отставил бокал в сторону.       — Итак, — он одарил заложников обворожительной улыбкой. — Вы уже выбрали того, кто займёт место Томаса Уэйна?       Тягостное молчание повисло над столом. Гробовое безмолвие наполняло зал, ставший склепом для живых.       — Я не вижу Брюса среди вас. Вы не позвали мальчишку? Господа! — Джокер вдавил окурок в белую шёлковую скатерть и оскалился. — Кто из вас представляет Брюса?       Никто не решался нарушить упорное безмолвие.       — Эй! Лучше отвечайте, или я начну шутить, и вам это не понравится.       Тяжёлый взгляд обвёл гостей.       Мужчина, чьи пшеничные волосы уже тронула седина, а на лицо легли глубокие морщины, придающие мужественность и статность, пригладил скатерть и кашлянул.       — М… Хм… Я замещаю Брюса Уэйна.       — Так, так, так. Как тебя зовут?       Мужчина поправил галстук и ответил прямо:       — Чарльз Дент.       — Ча-арли-и! Приятно познакомиться!       Джокер всплеснул руками и засмеялся.       — Давай-ка прокатимся, Чарли Дент. Познакомимся, поболтаем о делах насущных.