Двое: я и моя тень

      Кейси постоянно теребил салфетку. Шуршание тонуло в звоне бутылок, в гомоне грубых голосов и похотливом смехе местных давалок, пришедших за твёрдым успокоением в чьих-нибудь штанах. Не бесплатно, разумеется. Звуки перемешались, теперь бар больше напоминал место сборища футбольных болельщиков перед очередным горячим сезоном. От красноватого света ламп мутило, и лучи, кажется, такие же похотливые, как и голоса, облизывали каждого посетителя. Лезли за шиворот, щекотали горькие от пива губы, оседали в стаканах и развратно обнимали за плечи. Бармен без устали разливал пиво и дымил, как инквизиторский костёр. Двери то и дело звенели подвешенным колокольчиком, но бармен не глядел на вход, он безразлично стряхивал пепел себе под ноги и мастерски отвинчивал крышки. Белая пена поднималась к горлышку, и пиво захлёбывалось само в себе.       По какой-то причине говнюк, хозяин бара, решил, что очень умно устраивать по пятницам красные вечера.       Колокольчик снова звякнул, и в бар вошла небольшая компания. Мужчины огляделись, пожёвывая в зубах сигареты, и один из пришельцев хлопнул ладонью по столу, а когда отнял её, оставил на стойке мятую двадцатку. Бармен без слов сгрёб её и поставил перед посетителями четыре пива и бутылку недешёвого виски. Четыре рюмки встали в ряд, как ночные бабочки для смотра. Один из парней как бы невзначай потянулся за пазуху, и между пальцев блеснул пистолет. Бармен бросил быстрый взгляд на оружие и ушёл к следующему посетителю.       Кейси небрежно поставил пустую бутылку на пол, и она со звоном опрокинулась, покатилась между стульями. Кто-то пнул её. Стекло жалобно треснуло. Кейси подставил крышку к краю стойки и стукнул ладонью по крышке, — бац! — жестяной помятый кружок упал под стул, и гомон голосов украл его тихий звон.       — Ну и где она? — Кейси отхлебнул и громко рыгнул. — Эта сука мне должна.       — Тебе должна? На рожу мою посмотри. Видишь эту, мать её, царапину? Из-за сучки меня та курва раскрасила. Врезала, блядь, по лицу. Ничего… Придурок скоро её привезёт. Видел бы ты этих двоих. Придурок и его сучка.       — Нахер он нам тут нужен, Боб? — вспылил Кейси.       — А, брось, — отмахнулся Боб. — Загасим дистрофика. Я всё улажу.       Он бросил на стойку смятые купюры и свистнул бармену. Тот достал из-под стойки ещё бутылку пива и поставил перед Бобом.       Кто-то прошёл мимо и толкнул его, пиво горькой волной выплеснулось на стол и попало на рубашку. По серой ткани поползло тёмное пятно, угрожая оставить пахнущий солодом след, липкий и мерзкий на ощупь. Боб схватил салфетку, промокнул пятно и выругался. Бумажная салфетка полетела под стул.       — Высматривай девку, не проморгай, а я пойду отолью.       Тусклый свет в туалете не лез похотливой девкой, не забирался за шиворот и не целовал в губы. Он скорее напоминал вышибалу в забегаловке или пьяного дебошира.       До раковин стены были выложены чёрной плиткой, покрытой слоем грязи и мочи, а выше зеркала — зелёной, за годы существования бара шпана исписала её всякой похабщиной. Как на заказ взгляд выхватил надпись, выведённую чёрной помадой: «Пососу». И номер телефона. Боб зашёл в кабинку и поморщился: воняло как в утробе сифилисной потаскухи.       Он стряхнул капли с члена и, брезгливо разглядывая обоссанный пол вокруг толчка, спрятал его в брюках. Бумаги, чтобы вытереть руки, не было, и Боб подошёл к раковине. Сначала долго рассматривал своё лицо в замызганном зеркале, ковырялся в зубах и наконец включил воду. Сплюнул в раковину и, не смывая пивной харчок, растёкшийся кляксой, ополоснул лицо.       Дверь в туалет тихо скрипнула. Боб усмехнулся, увидев около крана те же надпись и телефон. «Пососу». Он похлопал себя по карманам и выругался, вспомнив, что сегодня не его смена, а значит, и блокнот с ручкой он не взял. А в гражданской одежде он не таскал с собой ни одной сраной бумажки. Боб поправил галстук-бабочку и снова сплюнул. Ладно, сучка ему сегодня пососёт, она ему должна за расквашенный нос, так что пусть отрабатывает, а потом, так и быть, он ей присунет в задницу.       Боб глянул на часы: четыре двенадцать. Гадёныш опаздывал на четверть часа.       ***       Джокер улыбнулся, и нарисованные уголки его улыбки потянулись вверх, застыв в оскале. Холодный безжалостный свет коснулся его красного пиджака и осел на нём, впитался, будто поприветствовал и поблагодарил. Ощущался сквозняк, и лёгкий ветерок преданно потёрся о соскучившиеся по крови пальцы. Джокер удобнее перехватил лом и шагнул к раковине. Грязную комнату опалила внутренняя мелодия, полившаяся из самой души. Джокер глубоко вздохнул и подхватил её, растягивая слова:       — O-oh my lo-ove, my darli-ing… I've hungered for your touch…*       Боб закрутил кран и отряхнул воду с пальцев.       — Какого хрена, чувак? Ты ссать пришёл или петь?..       Он обернулся, и злобное выражение застыло на его лице, впечатавшись в сальные поры, в рану, закрытую мерзкой тёмной-бурой коркой. В единственном глазу Боба блеснул было страх, но тут же сменился яростью. Он оскалился и наклонил голову вбок, облизнул губы.       Джокер улыбнулся в ответ, пожал плечами и рассмеялся.       — Привет, Боб! Пришло время сдо-охну-уть!       Он качнул головой, и зелёные волосы рассыпались по плечам, блеснув в тусклом свете хищных ламп. Джокер раскинул руки в стороны и повёл плечами. Поступь лёгкая, напряжение нарастало, и шаги всё больше походили на ломаный, но при этом связный, стройный танец, наполненный чувством сладкой мести, замысловатым ритмом и тайным смыслом. Боб на секунду замер, завороженный танцем Джокера, сжимавшим в руке лом: словно продолжение руки, он тоже звенел и искрился от переполняющей его музыки, которую источал Джокер.       Шаг. Другой.       Губы Джокера расплылись в улыбке и подхватили стройные слова, звучащие угрозой, несмотря на романтику, наложенную на них временем и создателями:       — …God speed your love to me…*       — Блядь! — опомнился Боб, но успел лишь закрыться ладонью.       Джокер взмахнул рукой, чувствуя себя дирижёром невидимого оркестра, и со всей дури бахнул Боба по руке. Хруст вплёлся в мелодию, Джокер улыбнулся, снова занося руку над головой. Очень плавно, будто послушный смычок.       — Су-у-ука-а! — взвыл Боб, и слёзы прыснули из его глаза.       Ладонь повисла, пальцы неестественно скрючились, и Боб завыл громче, ошарашено глядя на руку. В глазах ужас, естественный, опьяняющий, как глоток виски на голодный желудок. Боб потянулся здоровой рукой к карманам брюк, исступлённо шаря по ним в поисках пистолета и не осознавая, что он не в форме. Хорошая шутка! Ты ищешь пистолет, а он ждёт тебя дома, заряженный, ему так и хочется кончить пулей кому-нибудь в сладкий рот, утонуть в языке, пробить его насквозь и выйти через затылок.       Бац! Раздвоенный железный конец лома, напоминающий язык змеи, поцеловал Боба в щёку и утонул в ней, разрывая кожу и выпуская на свободу солёную красную боль. Хрясь! Джокер рванул лом на себя, и он выскользнул из кожи, слишком легко, но оставил зияющую пустоту, исторгающую из себя кровь. Боб схватился за щёку и едва удержался на ногах, навалился на раковину сверху, и его вырвало. Он завыл, пытаясь закрыть рану ладонью, но кровь просачивалась сквозь пальцы и пачкала раковину и серую рубашку. Заляпала голубые ботинки. Боб прикрыл голову изуродованной рукой, но лом прошёл снизу и впился в подбородок, дробя кость.       Тук-тук-тук, застучали зубы по раковине и покатились по полу.       Боб захрипел, а когда Джокер с хрустом выдернул лом, завопил и тяжело осел на пол, скользя руками в луже крови и собственной мочи.       Джокер запрокинул голову, сощурился, растянул губы в улыбке и засмеялся. Его переполняла радость, он упивался криками и местью, покрывавшей его лицо россыпью красных алмазов, растекавшихся по белой краске.       Боб хотел что-то сказать, но вместо слов выплёвывал кровь и зубы, зачем-то собирал их и сжимал в ладони. Рыдал, скулил, хватался за край раковины, но влажная красная ладонь постоянно соскальзывала.       — О, бедный Бобби! — ощерился Джокер и размахнулся.       Боб захрипел, захлёбываясь кровавой пеной, и заскрёб пальцами по полу, пытаясь отползти, а безвольная искалеченная рука скользила по луже.       — Ты кое-что потерял, дружище!       Джокер закинул лом на плечо и снова засмеялся, разглядывая вывалившийся из глазницы глаз. Всё лицо в крови, а он повис посреди месива белым уродливым пятном. Боб завывал, как старый пёс, которого выпнули подыхать на морозе, и он весь дрожал, плечи его тряслись, и коп незряче шарил вокруг себя. Дотронулся до раздробленного виска. Пальцы скользнули по кровавой каше к глазнице.       — Ты был плохим мальчиком, Боб, — прошипел Джокер, замахнулся и — бах! хрясь! — пробил череп.       Боб запрокинул голову и часто задышал, выплёвывая кровь и сотрясаясь от спазмов. Хрипы разбивались о пол и плитку, тонули в грязных лужах, застывали в них, и Боб снова всхрапывал. Он медленно заваливался набок. Серая футболка превратилась в грязно-красную тряпку, облепившую крепкий торс. Грудь всё ещё вздымалась, но дыхание и хрипы постепенно угасали. Джокер подопнул копа, и Боб уронил голову на пол. Глаз повис над грязно-жёлтой лужей, едва не касаясь её.       — Пока, Боб, — уголки губ Джокера поползли вниз, изображая грусть, когда коп перестал дышать.       Он оглянулся, когда дверь скрипнула, впуская внутрь вместе с человеком вульгарный свет из бара. Мужчина огляделся, кого-то выискивая.       — Эй, Боб! Где твои придурок с девкой? Этот гандон надул тебя.       Когда его взгляд остановился на Бобе, лежавшем на полу, он отшатнулся. Прищурился. Схватился за горло, явно подавляя рвотный позыв, и посмотрел на Джокера. Его губы скривились и задрожали.       — Ты… Ублюдок… — зашипел мужчина.       Джокер закинул окровавленный лом на плечо. Шагнул к вошедшему, и снова в походке лёгкость, ему хотелось парить, танцевать, крушить, превращать всё вокруг в кровавое месиво, рушить стены. Музыка вырывалась из его груди, оглушала, он светился ею, и она звала его, шептала. Джокер не сопротивлялся ей, он подпевал, раскрывал руки и пританцовывал. Губы шептали:       — O-oh my lo-ove, my darli-ing…       Мужчина бросился было к двери, схватился за ручку, чтобы дёрнуть на себя и спастись от кровавого возмездия, но Джокер хохотнул, замахнулся и швырнул в него лом. Пособник Боба не успел рвануть дверь на себя, он оступился и ударился об неё, впечатался носом и сполз на пол, оставляя на зелёной двери красную полосу.       — Так-так, а ты кто такой?       Джокер подошёл к нему и похлопал по карманам. В одном из них он нашёл документы:       — Кейси Беер. Добро пожаловать на вечеринку. Сейчас ты сдохнешь, Кейси.       Джокер подхватил с пола лом и закинул его на плечо. Кейси со стоном обернулся, попытался встать, опираясь рукой о дверь и стирая пальцами кровавый след.       — Сука, — выругался он, вытирая нос.       Он замахнулся, сжав пальцы в кулак, но Джокер легко, почти танцуя, отпрянул, снял лом с плеча и замахнулся. И снова засмеялся, выпуская на волю радостный смех, наполняя им стены, позволяя тусклому свету оседать на мелодию, идущую из самого сердца. Кейси поскользнулся, когда язык лома впился ему в шею, ударился о косяк и завалился. Схватился за горло, удивлённо глядя на пол, быстро окрашивающийся в красный, и тяжело дышал, хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Джокер зачесал волосы назад, утопив пятерню в изумрудной шевелюре, и тряхнул головой. Кейси сдохнет, Джокера это вдохновляло. Смерть. Кровь. Разве это не прекрасно? И он замахнулся опять. Кейси вскрикнул, закрылся ладонью, но лом, перепачканный кровью Боба, пробил руку. Джокер оскалился, прислушался к музыке внутри себя и занёс руку над головой.       ***       Весь день Лизи не знала, куда себя деть: Артур оставил ключ под ковриком на случай, если ей станет страшно в своей квартире. И хотя он обещал, что бояться нечего, страх не отступал. Ни на шаг. Даже если нужно было всего лишь дойти из комнаты до кухни, Лизи оборачивалась, отчего-то вздрагивала, и страх обнимал за плечи, ложился серым саваном и молчал.       До обеда она пробыла у Артура: обнимаясь с подушкой, на которой он спал, и представляла, что Артур рядом. А после полудня Лизи заставила себя вылезти из кровати, заварила кофе, пощёлкала по каналам. Ничего интересного. Телевизор никогда не мог взять Лизи в заложники и сделать своей, она не поддавалась, всегда находились дела поважнее какого-нибудь вечернего шоу.       Могла, конечно, включить новости, фильм, уделить им немного времени своей жизни и так же легко выключить.        «…мы прерываемся на экстренные новости. Вчера в аэропорту «АэроХаус Готэм Сити» при взлёте взорвался самолёт. Страшная трагедия унесла жизни…» Лизи выключила телевизор и вздохнула.       Пора бы уже к себе. До вечера она прибиралась, приводила в порядок ванную комнату: закинула в стирку одежду, выбросила рваную кофту. Полицейский знатно натоптал: песок, засохшие грязные следы.       Нужно было сходить в магазин и в аптеку, и Лизи набиралась сил, чтобы выбраться из квартиры и предстать перед городом. Беззащитная, обнажённая душа. Лизи бросало в дрожь от мысли, что ей нужно выйти на улицу. Одной.       Артур обещал, что бояться нечего, но Лизи всё равно боялась. Боялась, что те твари придут к ней, ведь они теперь знали её адрес. И взгляд постоянно возвращался к двери, Лизи превратилась в слух, вздрагивала от любого шороха. Хотелось бросить всё и уйти обратно к Артуру, отсидеться у него. Сердце рвалось туда, но постоянно проскальзывала мысль: если она сдастся, то так и будет прятаться всю жизнь.       Через час Лизи всё-таки сдалась и твёрдо решила, что после аптеки и магазина уйдёт к Артуру. В конце концов, что в этом плохого? Нет, она не спрячется, она спасётся. Это разные вещи.       Когда сумерки коснулись крыш города, Лизи решилась. Она сунула в карман джинсов несколько купюр и ключи, а рюкзак и ключи от квартиры Артура положила на диван. Ничего сложного: она вернётся, разложит покупки, заберёт вещи и уйдёт к Артуру. Всё просто. Ведь так? Раз всё так легко, тогда какого чёрта озноб то и дело возвращался и прокатывался волной по телу? Не от страха ли так колотилось сердце, стоило только подумать об улице и одиночестве?       Пальцы не слушались, и Лизи кое-как закрыла дверь, а потом стояла так несколько секунд — или минут? — и не решалась. До лифта — по коридору прямо, шесть пролётов вниз, выйти из клетки, и вот она, улица, шумная, грязная, неприветливая. И переулки, один за другим, скалились, уговаривали завернуть — ненадолго, всего на чуть-чуть. Чего мяться? Лизи как во сне шагнула к лифту, не веря, что она всё-таки смогла. Кнопка вызова звякнула, возвещая о неизбежности поездки. Тяжёлый «гроб на колёсиках» гремел, спускаясь сверху и нагнетая ещё больше ужаса. Ближе. Громче. Треск и скрежет сопровождали лифт, как в фильме ужасов, вот только это не кино, а жизнь. А на улице не призраки и не голодные полуразложившиеся отупелые зомби, а самые настоящие люди.       Лизи закрыла глаза. Казалось, что её окружили тени, они танцевали, вертелись, выходили из стен и сквозняком касались её рук. Мерещилось, что все они — её собственные, что это она их отбрасывала. Голова закружилась. Лизи хотела развернуться и уйти, спрятаться в квартире Артура и ждать чего-то непонятного. Позволить панике обнять себя, убаюкать, слушать её сводящие с ума сказки, но лифт тяжело остановился, натужно скрипнув, и дверь его открылась, недружелюбно приглашая внутрь. Лизи разомкнула веки и глянула на стоящую в углу немолодую женщину, смотрящую в никуда.       Поздно отступать. Лизи шагнула в склеп и, пока ехала вниз, с замиранием сердца слушала, как тот громыхал. Прокралась пугающая и вместе с тем освобождающая от предстоящих тягот мысль: если бы лифт сорвался и упал, не пришлось бы никуда идти. Лизи сцепила пальцы и как молитву повторяла про себя: «Хоть бы упал». Закрывала глаза и представляла, как летела вниз, и новый страх накладывался на старый, они сплетались и путали мысли, кружились в снежном шторме и не давали покоя.       Лифт опустился на первый этаж и со скрипучей издёвкой открыл дверь. Дескать, идите и живите, гадкие люди, счастливо вам сдохнуть в другом месте.       Лизи постоянно оглядывалась, выбравшись из подъезда. Везде мерещились тени, они крались за ней, подстерегали за каждым углом и тянули костлявые длинные руки. Ветер завывал городской похоронный марш и играл на водосточных трубах, путался под ногами и доносил до ушей чьи-то пьяные голоса. Лизи шарахалась от каждого прохожего, и люди тоже то и дело сторонились её. Накинув на голову капюшон ветровки, она купила необходимые лекарства, а в магазине взяла немного продуктов. Похлопав себя по карманам, попросила пачку сигарет и зажигалку.       Мать его, успех.       Дорога назад была немного спокойнее, людей стало заметно больше, и пустынные переулки уже боялись так неприкрыто заманивать беззащитного прохожего, вооружённого одной лишь зажигалкой. И вдруг ответ пришёл сам собой: это не тени крались след в след, это одиночество опустилось на город, привычно выискивая Лизи, чтобы напомнить о Джокере. Она остановилась напротив своего дома, удивлённая внезапной мыслью, и прислонилась к стене. Когда Артура не было рядом, всё вокруг теряло цвет и становилось беззвучным, а с Артуром мир оживал, даже теперь, когда Лизи знала, что он работает на Джокера. Музыка не стихла, краски не поблёкли.       А без Артура тишина опять наваливалась и давила со всех сторон.       Лизи чиркнула зажигалкой, затянулась и посмотрела наверх. Её окна выходили на эту сторону. Они привычно чернели в вечерних сумерках, и Лизи перевела взгляд на другие окна, чужие, такие же мрачные. А где-то уже зажгли свет, готовили ужин, ругались, мирились, планировали странное и непонятное «завтра». Лизи снова посмотрела на своё окно. Из его прямоугольного проёма вырывался на улицу жёлтый свет лампы.       Лизи шагнула было к подъезду, но, очнувшись, вернулась к стене и прижалась к ней. Она знала, кто пришёл, кто зажёг свет, кто её ждал. Джокер. Лизи в панике пошарила по карманам, нащупала зажигалку, ключи и мелочь, звенящую между пальцами. Она же может уйти к Артуру и отсидеться!       Только не это, нет! «Дура!» — обругала себя Лизи, вспомнив, что оставила ключ от его квартиры на диване, и прошлась вдоль стены, меряя стуки сердца неспокойными шагами. Снова посмотрела наверх. Что же делать? Идти домой и надеяться на… На что? В памяти всплыл недавний сон и слова Джокера: «Ты моя должница». Он ведь в каком-то смысле и правда спас её, не дал сдохнуть от случайного передоза лекарствами, а мог бы сесть напротив и наблюдать, как она медленно умирала, тая в галлюцинациях. Мог убить её, но не убил. Не оставил.        «Откупиться», — сверкнула надеждой застенчивая мысль, но тут же потухла, как свеча, время которой кануло. Как? Чем? Вернуть ему деньги? Так ведь не возьмёт. Шутка ли! Лизи пришло уже несколько уведомлений из банка, но она, не желая знать, что внутри белоснежных конвертов, поцелованных печатями, выбрасывала каждое, предварительно разорвав. И не проверяла свой счёт, отказывалась даже думать о нём и о тех грязных деньгах, что там хранились.       В окне появилась тёмная фигура, и Лизи, вздрогнув, натянула капюшон, нырнув в него поглубже. Сначала она прижалась к стылой стене в надежде исчезнуть, слиться с безрадостными улицами. Дыхание сбивалось, зябкий страх затягивал в омут, на самое дно, и Лизи едва нашла в себе силы, чтобы шагнуть в вечерний город.       Холодный ветер будто был на стороне Джокера: бросался под ноги, хватал за руки, целовал в бледные губы, свистел в воздухе и приказывал идти домой. Шептал: «Там тепло, Джокер тебя согреет».       Лизи добралась до ближайшей кабинки и пугливо ввалилась внутрь. Руки дрожали не то от страха, не от холода. Непослушные пальцы не попадали по кнопкам, несколько раз пришлось сбрасывать чужие номера. Наконец она справилась с непослушными кнопками и прислушалась к далёким гудкам, лившимся откуда-то из подземелья. «Пожалуйста», — умоляла она трубку, как будто та могла что-то изменить.       — Слушаю, — голос разорвал тишину.       — Марта! — воскликнула Лизи и пугливо обернулась, будто Джокер мог вот-вот появиться за её спиной. Её голос дрогнул: — Марта, пожалуйста, забери меня.       — Лизи? Что случилось? Ты где?       — Я… Мне… Я потеряла ключи от квартиры. Не надо вопросов, пожалуйста. Просто приезжай, — страх навалился, и Лизи, чтобы прижечь его словцом, добавила: — Я в нашем, нахер, кафе застряла.       Время тянулось несмелым ожиданием, наполненным тревогами и злыми чаяниями. Лизи забилась в ближайшее кафе и не сводила с двери глаз. Наверное, быть может, Джокер чувствовал, что она рядом, боится идти домой. К нему. Бред. Как он догадается, что она в кафе? Но липкий страх бессовестно вливался в душу и не давал покоя, с каждым новым посетителем Лизи вздрагивала и вжималась в спинку стула, представляя, что вот-вот войдёт человек в красном. Красный пиджак, красная кровь, красная улыбка. В мире Лизи слишком много красного.       Дверь снова открылась, но вопреки опасливым ожиданиям внутрь вошла Марта. Лизи вскочила с места и махнула ей рукой.       Они долго ехали на такси — пробки крали минуты за минутой, будто подосланные Джокером на помощь ледяному ветру. Лизи невпопад отвечала на вопросы Марты, которые не слушала, и постоянно извинялась за рассеянность. Сигарета, смятая в пальцах, раскрошилась и упала под ноги. Марта, устав сыпать вопросы за вопросами, теперь о чём-то рассказывала, то и дело сокрушаясь о синяках Лизи. Она молчала, выдавливая из себя вымученную улыбку и мотая головой. Кажется, слова всё-таки рождались, правда, недобрые, неправильные, но рассказ о нападении полился сам собой.       Когда такси наконец добралось до места, Марта расплатилась с водителем и увела ослабевшую Лизи. Роб очень кстати был на работе. Лизи снова молчала, утонув в себе, а потом отвечала невпопад, и вскоре Марта, бросив попытки разговорить её, постелила на диване.       Муторная ночь тянулась долго, не желая заканчиваться и впускать в окна рассвет. Когда бы Лизи ни открывала глаза, за стеклом, покрытым мелкой россыпью дождинок, царила непроглядная тьма. Зато Джокер переходил из одного сна в другой, смеялся, скалился, танцевал, не забывая напоминать: «Ты мне должна, радость, ведь я тебя спас». Лизи просыпалась, откидывала одеяло, теряясь в чужой квартире и ощущая, как паника проникала в сердце. Сонная Марта каждый раз выглядывала к ней из другой комнаты и спрашивала: «Всё хорошо?» Лизи кивала в темноту и опять проваливалась в тягучий тревожный сон. «Я тебе ничего не должна!» — кричала она во сне и вновь просыпалась, на этот раз от невидимой звонкой пощёчины.       Дождливое утро началось с горячего горького кофе и хрустящей, густо пахнущей типографской краской газеты. Сигарета таяла за сигаретой, зато вчерашний неудавшийся рассказ о нападении состоялся во всей красе, а не скомкался очередной пародией на слова. Сегодня настал черёд Марты молчать и слушать: она с ужасом разглядывала Лизи и не смела её перебивать. Воспоминания обретали очертания и лились бурным потоком, громким, страшным. Дождинки за окном мерцали праздничными огнями, хотя никакого праздника не было, но небо услужливо подарило городу вслед за водой снежную крупу, не по времени рождественскую.       — Может, тебя подвезти? — предложила Марта, разглядывая усыпанный мокрым снегом подоконник.       — Нет, не стоит. На такси доеду.       Оказалось, утром думать о Джокере не так страшно. И Лизи, вдавив окурок в жёлтое блюдце, твёрдо вознамерилась поехать домой и поговорить с ним. Он ведь мог ещё ждать её. И почему бы ему не выслушать хотя бы сегодня? Да ещё нужно договориться о каком-нибудь откупе, надо только узнать, чего бы он хотел. Денег? Она вернёт ему их. Услуга? Что ж. Хорошо. Но в рамках закона.       — Там в комнате, — Лизи откашлялась, собираясь с силами, — у дивана я нашла наручники.       Марта закрыла ладонью лицо и вздохнула, покраснев.       — Можно я возьму? Обещаю вернуть, честно, — Лизи не смогла не улыбнуться в ответ.       — У тебя кто-то есть? Ах ты! Не рассказала мне! — Марта изображала ярость и хохотала.       Лизи смутилась и пожала плечами.       И всё-таки до дома она ехала неспокойно, постоянно растирала озябшие пальцы, хотя в машине было удивительно тепло. Будет ли Джокер слушать? Лизи сунула руку в карман и сжала наручники. Будет.       Она опасалась ехать на лифте, хотя это было глупо. Смешно! Бояться этого грёбаного саркофага, что он раструбит по всему дому: смотрите-ка, кто едет! Но ведь рано или поздно всё равно придётся столкнуться с Джокером, и ничего не поделать с тем, что руки потянутся к ней, а пальцы вплетутся в волосы, намотают их на кулак. Встретит ли он привычной наигранной приветливостью? Лизи сжала на скорую руку заплетённую косу. А если подстричься? Тогда она стала бы менее уязвимой? Или это очередной самообман?       Лестничные пролёты буднично завалены мусором: со дня начала мусорной забастовки прошло уже столько времени, что порой казалось, она длилась вечно, с самого зарождения человечества. Чёрные пузатые пакеты грудами навалены вдоль стен и валялись прямо под ногами, через них приходилось перешагивать. Мерзко. На втором этаже под окном красовалась кучка использованных презервативов, а на пол высыпались окурки из перевёрнутой консервной банки. Каждый этаж — какая-то нечеловеческая страшная ода апокалипсису. Исписанные похабными словечками стены, засохшая кровь, белёсые пятна под окнами — Лизи морщилась и отворачивалась. Свет мигал, а на третьем и четвёртом его и вовсе не было. Пару раз Лизи запнулась о пакеты и выругалась. На пятом тусовались подростки: курили какую-то вонючую дрянь и молчали. Серые, ужасно худые, у каждого впалые щёки, а вместо глаз чёрные провалы. Лизи поскорее прошмыгнула мимо них, ощущая, как паника целовала её губы, запуская внутрь страх.       Наконец восьмой этаж. Пальцы дрожали, сжимая согретый в кулаке ключ. Дом снова притаился, выжидая, что же будет дальше. Лизи стояла напротив двери и мысленно репетировала речь. «Где ты была, радость?» — в голосе непременно прозвучит смутная угроза, еле заметная, оттого ещё более пугающая. «Ночевала у подруги». Похоже на правду?       Дрожащие пальцы не с первого раза попали в замочную скважину. Гадство. Сбежать. Броситься к лифту: нет, нельзя, пока эта коробка доберётся, пока откроет сраные двери, Джокер догонит, развернёт к себе и... Мчаться по лестницам, отсчитывать удары сердца и молиться. Молиться так, как никогда ещё не молилась.       Дверь тихо скрипнула, приоткрывая завесу перед неизвестностью. Там смерть. Там боль. Там страх. Всё внутри похолодело и обмерло. Лизи прикрыла рот ладонью и шагнула в квартиру, не зная, как уговорить сердце не биться так сильно о рёбра.       В комнате царило безмолвие. Часы тихо отмеряли секунду за секундой, не нарушая странной, притаившейся в воздухе тишины.       Лизи опасливо заглянула в ванную комнату. На кухню. Никого. Хорошо это или плохо? Она ещё раз проверила комнату, не веря, что Джокер не спрятался где-нибудь, чтобы устроить радушный, мать его, приём. На столике возле дивана стояла праздничная коробочка, на её боках застыли райские птицы, красивые, поющие, а вокруг лето, ласковое солнце блестело на перьях. Из-за листвы выглядывала маленькая девочка и улыбалась во весь рот, кудряшки спадали на лоб, и она была вся такая трогательная, невинная. Лизи пугливо коснулась коробки дрожащими пальцами, будто перед ней бомба. Из-под широкой зелёной ленты выглядывал сложенный пополам лист. Лизи несмело вытянула его и развернула: «J». Ничего больше.       Она развязала бант, собралась с духом и сняла крышку. И обмерла:       — Боже мой!       На дне коробки лежала белая бабочка в чёрный горох, пропитанная кровью. Красное на белом. Будто сама смерть притаилась в коробке и скалилась, радуясь тому, что кто-то сдох, потому что у смерти свои шутки, понятные только ей. Наверное, это было… смешно, вот только смех никак не желал рождаться в груди и подниматься вверх, чтобы обжечь язык. Вместо него накатила тошнота, и Лизи едва успела добежать до ванны. Она стояла над раковиной, её рвало: стало так холодно, как будто кто-то выкрутил зиму на полную, не забыв отключить и без того скудное отопление.       Придя в себя, Лизи отнесла страшный подарок на улицу и сожгла в одном из баков, у которого по вечерам грелись бездомные. До двух часов она просидела дома, а после, не выдержав и собрав кое-какие вещи в рюкзак, ушла и до вечера коротала час за часом в кафе. Глупо. Придуманная кем-то давно фраза «мой дом — моя крепость» дала трещины, звучала как издёвка. Что бы сказали мудрецы, если бы узнали, что никакие стены не смогли сдержать нагрянувшую беду?       Поэтому Лизи здесь, в кафе: заказала кофе с булочкой, хотя аппетита не было совсем. Нельзя же всё время сбегать, это не выход. Один раз прокатило, второй, возможно, тоже получится, а дальше? Куда потом? Каждый вечер отсиживаться в кафе, а на ночь уходить к Марте или снимать номер в гостинице? Но ведь это не жизнь, а какая-то подделка, пародия! От самой себя сбежать легче, чем от Джокера: он будет искать, — и непременно найдёт, Лизи не сомневалась — и тогда помогите ей боги умилостивить его гнев.       Джокер — это мучительная бессонница, растекающаяся по венам и опьяняющая тридцать восьмым калибром в висок. Это табачный дым, танцующий на кончике сигареты. Это пуля, притаившаяся в пистолете, злая и горячая.       Итак. Надо всего лишь вернуться в квартиру. Разве это сложно? Что страшного может произойти? Хах. Ничего. Всего лишь ещё один вечер в компании Джокера, к тому же не факт, что он придёт сегодня. А если придёт?       Лизи бросила ложку на стол и отвернулась к окну.       Не сегодня. Она вернётся домой, но не сегодня.       — Будете ещё что-нибудь? — подошла официантка.       Лизи покачала головой и забрала рюкзак с соседнего стула. Даже это сраное кафе отказывалось прятать отчаявшегося человека.       Вечер обнял город и наполнил его воем сирен и гулом голосов. Неприлично яркие рекламные щиты щерились с витрин и со стендов, будто рекламировали порно, а не грёбаные вещи, фонари вдоль улицы безразлично разглядывали прохожих сквозь разбитые плафоны, выискивая одинокие тени и обещая им удовольствие на одну ночь. Лизи сторонилась переулков и жалась к людям, хоть и не чувствовала себя в полной безопасности среди них.       Перед домом она накинула на голову капюшон и встала у стены, спрятавшись между баками. Глубокий вдох. Дрожь в коленях. Взгляд ищет своё окно на шестом этаже и находит.       Свет разрезает темноту и ищет Лизи. Высматривает.       Она отвернулась, пряча от себя самой страх.       Джокер пришёл, и, наверное, он будет очень зол, но… Лизи сжала спрятанный в кармане ключ от квартиры Артура. Сегодня ещё можно поиграть в прятки, а завтра будет видно. Может, не такая плохая идея — раствориться в городе, стать ещё одной тенью среди теней.       Привычный путь по лестницам. Сердце стучало набатом, Лизи постоянно прислушивалась к каждому шороху, пугаясь каждого звука. Любой шаркающий шаг, любой скрип двери отзывался одним единственным словом: Джокер. И каждый звук обрывался и таял в тишине, не принося ничего, кроме очередного тягучего ожидания беды.       Чтобы не сойти с ума и не позволить панике завладеть собой, Лизи шёпотом считала.        «… десять, одиннадцать…»       Поднявшись на шестой этаж, Лизи тихо, еле помня себя от страха, прокралась мимо своей двери…        «…двенадцать, тринадцать…»       …и тихо, вдоль стенки, дошла до квартиры Артура.        «…четырнадцать…» Пальцы не слушались. Лизи запрещала себе прислушиваться к тишине, как будто Джокер тоже мог внимать бездне, слушать только ему понятную музыку смерти. Ведь если заглянуть в глаза костлявой старухе, та ответит тем же.        «…пятнадцать…» Дверь открылась, и Лизи скорее юркнула внутрь, спасаясь от зловещей, звенящей тишины.       — Артур, — негромко позвала она, спугнув темноту.       Пусто. Лизи обошла комнаты, заглянула в кухню и в ванную. Никого. Она прождала Артура до полуночи, кутаясь в его рубашку, найденную на кровати, а когда сон навалился на веки и стало тошно и страшно жить, не стала сопротивляться и легла спать.       ***       В первый вечер он списал всё на занятость. Рюкзак привычно покоился на диване, а рядом ключ от его квартиры. От его первой квартиры. Джокер затянулся и прикоснулся к ключу. Захотела сбежать, спрятаться. Ведь так, мышонок? Затеяла игру, в которой заведомо проигрывала: Артура можно уболтать, посмотреть на него по-щенячьи трогательно и растопить ещё не очерствевшее сердце, а Джокера не обмануть. Он ждал её долго, до первых лучей. Не спал. Позволял безумию вливаться в окна и растворяться в сигаретном дыме. Встречал рассвет, рождающийся из-за далёких высоток, солнце пыталось растопить тучи, но в итоге всё равно утонуло в Готэмском небе. Джокер выкурил последнюю сигарету и бросил её под ноги.       Перед возвращением в свою квартиру он поднялся на десятый — последний — этаж, огляделся, не следил ли кто-нибудь за ним. Нет, конечно нет. Этаж нежилой, пару лет назад его затопило, а ремонт влетел бы в кругленькую сумму, и его так и оставили на попечение крысам и оставленным прозябать вечность призракам. Артур снимал весь этаж, каждую квартиру записав на разные имена, и все они пустовали: облезлые, в жёлтых потёках, с отслоившейся штукатуркой, с почерневшими обоями. Одинокие. Кроме одной. Он использовал её как гримёрку, хранил в ней всё: начиная от красок и заканчивая оружием. У Джокера было много оружия, и от лишних любопытных глаз он закрывал этаж на замок. Переехать и перевезти всё добро? Обязательно.       А вот на второй вечер стало уже любопытно. Ни рюкзака, ни ключа, ни хитрой глупенькой Лизи. Что ж, на каждую наглую пешку найдётся свой ферзь. Джокер ухмыльнулся: вчера он оставил на столе подарок, а сегодня его уже не было.       Прошёл час, за ним подтянулся второй, а дальше ждать было бессмысленно, да и дела никто не отменял: старина Чарли клятвенно обещал помогать.       Едва только солнце коснулось грязных улиц, пробуждая ото сна нищих и голубей, Джокер, натянув поверх пиджака неприметную горчичную куртку и накинув на голову капюшон, поднялся на шестой этаж. Не было смысла идти к Лизи: дрянная девчонка отсыпалась где-нибудь в гостинице, наивно теша себя, что обманула его. Ха-ха! Прячься, сладенькая, но от ферзя не убежишь с игровой доски. Куда ты денешься.       А если ты решишь прикинуться потерянной картой… Тем слаще победа. Джокер — король всех мастей.       Он открыл дверь, нашарил на стене выключатель и щёлкнул им, попутно стягивая куртку. Утренняя прохлада выбиралась из карманов пиджака и оседала на стенах. Он устало скинул ботинки и шагнул в комнату. Часа два у него в запасе было, можно отоспаться, а потом он подумает, где искать беглянку и как её наказать.       Чёрт! Чёрт.       Он отшатнулся, будто увидал призрака, и прижался к стене. Вот так да! Он собирался искать Лизи, а она сама пришла к нему в руки. Завернулась в одеяло на его кровати и спала словно куколка: волосы рассыпались по подушке, тихонько посапывала. Маленькая. Беззащитная. Джокер было шагнул к кровати, но взгляд упал на зеркало: отражение хитро ухмылялось. Удивительный эффект: он смотрел вглубь самого себя и читал свои же мысли. Зазеркальный Джокер оскалился в ответ.       Нельзя вычёркивать удачную шутку! Джокер попятился и вышел из комнаты, скользнул в ванную и закрылся на щеколду. Нависнув над раковиной, он тихо хохотнул и поднял взгляд на зеркало. Да, зазеркальный Джокер, у тебя созрела первоклассная шутка! Он не пойдёт сейчас к Лизи, она не узнает, что он раскрыл её маленький секрет, и именно на этом моменте ловушка захлопнется. А Артур поможет, закончит начатое: он не выдаст Джокера, но зато успокоит Лизи, усыпит её бдительность. Квартира Артура станет ловушкой, и когда пташку нужно будет загнать в угол, она будет прилетать сюда. В клетку. Сама. Ну разве не прелесть?       Артур, твой выход. Не подведи.       Он подставил ладони под кран и позволил воде прикоснуться к губам, разрешил целовать щёки, унося вместе с мыльной пеной алую краску. Белая и красная. Они смешивались и напоминали вишнёвый сок, но никак не кровь. Клоуны никого не забивают до смерти, а вот клоуны-убийцы... Артур закусил губу, жалея, что под рукой не было блокнота: он там, в комнате, под подушкой на диване. Надо запомнить шутку: клоуны-убийцы…       Хорошо, очень хорошо. Он расстегнул пуговицы на рубашке, стянул её с худых плеч и бросил в корзину для белья. Зря не пошёл переодеваться, сейчас не пришлось бы в ступоре соображать, что же делать. Чёрт. А если бы Лизи услышала его? Или ещё хуже: не спала бы. Она бы нашла другое место, куда можно сбежать, и шутка не состоялась бы так удачно.       Артур ещё раз намылил лицо, хотя краски на коже уже не было, но хотелось как следует закончить ритуал перевоплощения в маленького тихого человека. Джокер притаился, но не так как смех. Смех отвратителен, он вылезал не в то время и не в том месте, всегда не вовремя, мешал, пугал людей, отталкивал их. А Джокер умён и изворотлив. У него всегда на всё был готов план. Ведь это он шепнул Артуру идти домой, а не в гримёрку. Он будто чуял: что-то не так, что-то грандиозное намечалось — и не промахнулся.       Артур грозно улыбнулся своему отражению. Маленькая Лизи в большой ловушке, и она об этом не узнает. Пока. Тоже хорошая шутка, когда-нибудь он её расскажет в Пого, но не сейчас, иначе Лизи обо всё догадается. А спугнуть её нельзя.       Сложив остальную одежду в корзину и набросив сверху несколько полотенец, Артур ещё раз посмотрелся в зеркало и вышел из ванной. На ходу натянул майку и юркнул к Лизи под одеяло.       — Эй, я тебя потерял!       Он куснул ушко, мягко, нежно — это Джокер подсказывал, что делать. Помогал, пока не спрятался глубоко в сердце. Главное не перейти грань, не переиграть и остаться Артуром, чтобы не напугать Лизи. Она потянулась — сонная, миленькая — и поманила Артура к себе. Он приподнял одеяло, разглядывая её: без белья, без трусиков, без всего — и ухмыльнулся.       — Я к тебе несколько раз заходил, но тебя не было. Куда ты пропала? — он нахмурился и внимательно посмотрел на Лизи.       — Я была у Марты, — её голос дрогнул.       У Марты. Артур усмехнулся, и руки скользнули по её груди. Ниже. По бархатному животику, и Лизи вздрогнула. Пальцы коснулись завитушки между ног. Ещё не уснувший Джокер мелодией витал в комнате, нашёптывая: «Ей нравится, когда так».       — Ты вся дрожишь.       Подтверждая его слова, она всхлипнула.       — Мне страшно.       И всё-таки она ответила на его поцелуй, обняла, прижалась, будто боялась потерять его. Кажется, что это страсть, желание, но внутренний голос шепчет странные слова: «Это тоска». Артур тут же поймал себя на мысли, что поцелуи Лизи и правда печальные. Так целуются, когда прощаются навсегда. Наверное. Артур не знал, так ли это, но иначе почему-то не подумал.       Важно не напугать её.       — Чего ты боишься? — удивлённо спросил он и нахмурил брови.       — Не знаю… Не могу сказать.       — Не можешь или не хочешь?       — Не могу, — тихо ответила она.       Она уже не вздрагивала, не боялась его прикосновений. Мелодия всё ещё наполняла комнату, Артур слушал её и улыбался. Голос Джокера постепенно затихал, становился всё тише. Тише. Замирал в сердце.       ***       — Артур, поможешь мне с повязкой? Я вчера не успела поменять.       Он приподнялся, и его изумрудные волосы рассыпались по плечам. Взгляд задумчивый, глубокий, как будто Артур здесь и не здесь одновременно. Он чмокнул её в щёку и, натянув брюки, ушёл на кухню за аптечкой, по пути щёлкая зажигалкой. Горький дым облачком рассеялся по комнате, и Лизи тоже потянулась за пачкой. Гадкая привычка завладела ей.       Когда Артур снял повязку, Лизи присмотрелась: рана совсем неглубокая, ничего страшного — лезвие ужалило, опасно поцеловало, а Джимми как смог залатал. Да нет, не как смог, а первоклассно справился. Хотя что она понимала в ранах? Обработал, промыл, наложил швы. Лизи отвернулась и выпустила дым в приоткрытое окно.       — Болит? — спросил Артур.       — Немного.       Лизи натянула на себя одеяло и ойкнула, когда волосы зацепились за серёжку. Дёрнула. Украшение стукнулось об пол и укатилось под тумбочку. Вот ведь! Как она могла забыть? Как посмела не выбросить этот ужасный подарок, напоминание о мучениях? Нелепая насмешка над отношениями. Артур отложил пульт и, свесившись, нашарил под тумбочкой серёжку, повертел её в руках, хмыкнул и положил на одеяло.       — Симпатичные.        «Симпатичные». Лизи отвернулась, чтобы в который раз бесцельно рассматривать пошлые цветы на старых обоях.        «... мы получили это видео вчера вечером. Человек, который его прислал, представился мистером Иксом, голосом Джокера и совестью Готэма. Вот это видео:       — Здравствуй, Готэм. Хорошо ли ты спишь? А твоя совесть дремлет или валяется на помойке?»       Лизи глянула на говорившего: ничего нового, очередной прихвостень в клоунской маске сложил руки на груди и пытался напугать людей.        «...никто не уйдёт безнаказанным. Вы — вы все, люди этого города — получите то, что заслужили...»       Лизи сняла вторую серёжку и сжала её в кулаке.       — Артур, скажи мне: я плохой человек?       Он мотнул головой и нахмурился. «Нет! Нет. С чего ты взяла?»       — Тогда почему я это заслужила? Что я сделала?       Лизи посмотрела на Артура: он выглядел растерянным, задумчивым и уже не улыбался.       — Иди ко мне, — он лёг рядом и потянул её к себе.       ***       Она не могла прятаться вечно, это ведь смешно! Так недолго сойти с ума: шарахаться от каждой тени, и, чего доброго, Артур что-нибудь заподозрит. Лизи поедом себя ела за то, что не рассказывала ему о Джокере, а ведь он всё чаще приходил к ней, и если раньше заглядывал, чтобы по-быстрому трахнуть, а после раствориться в Готэме, то теперь задерживался. Говорил с Лизи. Отвечал на её вопросы. Дичь какая-то. Да, ей хотелось поговорить об этом с кем-нибудь, но кто бы стал слушать? Психиатр? Артур? Марта, у которой проблем и без того хватало?       Лизи ощутила, как щёки вспыхнули огнём при мысли, что ей пришлось бы рассказать Артуру свой грёбаный секрет. О горьких поцелуях, полных греха и порока. О стонах, что срывались с её губ, когда она по своей воле отдавалась негодяю. А когда он брал её против её желания, кричала и вырывалась, кусалась. Плакала. Наступал следующий вечер, и всё повторялось опять.       — Оставайся у меня, если хочешь, — Артур взял её ладонь в свою и улыбнулся уголком губ. Глаза хитрые, словно уговаривали согласиться, спрятаться ещё раз.       Она покачала головой: нельзя.       После обеда Артур оставил её одну, только часы тихонько отсчитывали время, не пропуская ни секунды и напоминая о неизбежном. Третий, мать его, вечер. Почему же так легко сбежать от себя, но так трудно — от Джокера? Это же нелепо! Всё перевернулось с ног на голову. Но надо решить уже что-то: или она сбежит опять сегодня к Артуру, или попытается что-то сделать, и тогда хотя бы будет знать, что рискнула.       Вечером Лизи дошла до кафе, заказала кофе и долго сидела над кружкой, словно в чёрном напитке плавал ответ. Так и не притронувшись к кофе, она вышла на улицу и тихонько побрела обратно домой. Морось целовала лицо и холодила руки, забиралась в карманы, оседала на волосах. Лизи замёрзла, но старалась не думать об этом. Она остановилась напротив своего дома и привычно отыскала родные окна на шестом этаже. В кухне темно, а в комнате горел свет.       И снова шесть пролётов вверх по грязным лестницам: красться как вор, чтобы ни одну тень не спугнуть, не потревожить грохотом лифта, не разбудить ещё больший страх. Стыдно и страшно.       Ну вот и всё.       Лизи встала у своей двери и прислонилась к ней лбом. Зажмурилась. Сунула руку в карман и ощутила холод металла. Всё получится. Она подняла кулачок, замерла, испугавшись самой себя, и тихонько постучала. Пальцы повернули ручку, дверь открылась, скрипнув в насмешку: точка невозврата пройдена, назад дороги нет. Лизи робко вошла внутрь, пряча глаза, и прикрыла за собой дверь.       Запах табака ударил в нос. Стало нечем дышать, захотелось выбежать и спрятаться, — плевать! — но голос окатил её жутким холодом:       — Где ты была, радость?       Она вздрогнула. Вопрос простой, надо просто ответить, но сколько в нём откровенной угрозы! Так говорили, когда хотели выпотрошить. Лизи отшатнулась.       — Смотри на меня. Отвечай.       Она послушно подняла глаза и встретилась с поразительно спокойным и вместе с тем пугающим взглядом. Джокер не спеша бросил окурок на пол и наступил на него. Раздавил.        «Всё получится», — пугливо мелькнула мысль, и Лизи неуверенно шагнула к Джокеру.       — Я была у Марты, — голос не дрогнул. Наверное, потому, что она не врала, но если он спросит, почему она к ней ушла, то непременно выдаст её страх.       — У Марты, — мурлычет Джокер и расплывается в улыбке. — Хотела сбежать от папочки, маленькая мерзавка?       Улыбка сползла с его лица, в голос вернулась угроза.        «Всё получится», — уверенность растаяла, оставив едва живую надежду. Лизи робко приблизилась к нему, понимая, что это самоубийство. Но отступать некуда, поздно менять план, а плыть по течению уже не было сил. Джокер выслушает её, она заставит его. Если нужно, она будет говорить всю ночь, а утром… Господи, дай же сил. И всё-таки решимости не хватало: Лизи остановилась в двух шагах, и Джокер как всегда сделал последний штрих за неё. Протянул тонкие пальцы, ухватил за талию и притянул к себе. Теперь точно не отпустит.       Она привстала на носочки, и сердце забилось запертой в клетке птахой, напуганной до полусмерти, но ещё осознающей, что уже нечего терять, кроме жизни. Ничего сложного. Зажмуриться. Ощутить его горячее горькое дыхание. Обжигающее. Прикоснуться губами к его губам. Обмануть поцелуем. Пусть думает, что она извиняется, что ей жаль, но ведь ей нихрена на самом деле не жаль.       Он жадно ответил на пугливый поцелуй, пачкая краской её губы.       Поверил? Лизи заставила себя разомкнуть губы. Его пальцы нетерпеливо прикоснулись к её бедру, и Лизи накрыла его ладонь своею. Пора. Или сейчас, или никогда. Она погладила его пальцы, а другая рука вытянула наручники из кармана. Щелчок. Браслет обнял запястье Джокера, и Лизи дёрнула его руку на себя. Завязалась борьба.       Не дать пальцам лечь на горло. Не позволить ему дотянуться до пистолета на столе. Собрать все силы в кулак и хотя бы сегодня на секунду стать сильнее. Джокер больно схватил её за плечо, одновременно выворачивая пойманную в оковы руку, а Лизи тянула его к батарее. Его пальцы больно впивались в кожу, оставляли синяки.       Ну же! Ну! Но даже скованная рука не растеряла силы, и Джокеру удалось вырваться из холодных пальцев Лизи. Она скользнула по его кроваво-красному пиджаку, бросилась вперёд, чтобы продолжить возню за право жить, но он перехватил её, больно, почти до хруста, сжал запястье и ловко, будто готовился к чему-то подобному, защёлкнул на нём наручник.       Лизи замерла, не веря, что внутренний голос обманул её. Ведь шептал, обещал, что всё получится. Обманул. Завёл в ловушку и оставил на растерзание. Она качнула рукой, ещё раз. И ещё. Словно путы могли расстегнуться и выпустить её. Лизи выудила из кармана маленький ключ, торопливо потянулась к наручникам, но Джокер вырвал его и выбросил в приоткрытую форточку.       Он схватил её за горло и хохотнул.       — Маленькая дрянь. Хочешь снова убежать от меня? Но чёрт! Ключа-то нет! — он изобразил растерянность и разочарование, но уголки губ потянулись вверх, рисуя на лице зловещую улыбку. — Что же нам теперь делать? Мои верные клоуны заняты до утра, я не могу их дёргать по пустякам. Значит…       Он закивал.       — …вся ночь наша. А теперь скажи мне, радость, — он тянет последнее слово с неприкрытой угрозой, — что это за спектакль? А?       Лизи испуганно дёрнулась, но Джокер толкнул её к стене и прижал. Он с интересом наблюдал за её паникой, как она ёрзала рукой, пытаясь стряхнуть наручник. Всхлипывала, часто дышала, изворачивалась, но его руки каждый раз ловили её неуверенные попытки вырваться, не давали ускользнуть.       — Какая же ты глупенькая, — он поднял руку, потянув её ладонь следом, и сцепил свои горячие пальцы с её холодными. — Что ты задумала, сладенькая?       — Я хотела поговорить, — тихо ответила Лизи, чувствуя, как жёсткий страх стискивал невидимые пальцы на шее и давил.       — О чём? — поцелуй обжёг щёку.       Лизи зажмурилась. В горле пересохло, сердце набатом стучало: беда. И не вырваться, и не спастись, ловушка захлопнулась, и жертва осталась наедине с хищником, на его недобрую волю. Теперь от Джокера зависело, погубит он её или же… Лизи дёрнулась, снова пытаясь отбиться от настойчивых пальцев, изучающих её тело. Он прижимался к ней, было так обманчиво тепло, хотелось обнять, согреться, но упади в его объятия — пропадёшь.       — О чём? — прорычал он и схватил Лизи за волосы.       — О том… — она пыталась перевести дыхание, — …что ты делаешь мне больно.       — Разве? — в голосе наигранная наивность, сдобренная едким смешком.       — Ты! — ярость вырвалась из неё, слова обжигали язык. — Ты приходишь и каждый раз… Ты насилуешь меня!       Он собрал её волосы в хвост, потянув скованную руку Лизи наверх, поцеловал в ушко. Его слова обжигали не меньше:       — А с Артуром тебе не больно?       Она зажмурилась. Зачем он её мучает?       — Отвечай! — рычит он на ухо.       — Нет, — прошептала она. — Отпусти его. Отпусти нас, мы уедем из города, и ты никогда больше нас не увидишь.       Джокер провёл пальцами по её губам, стирая траурный поцелуй, и усмехнулся:       — А кто тебе сказал, что Артур хочет уйти? Он сам ко мне пришёл. Разве он тебе не рассказал? — он вдруг запрокинул голову и засмеялся: звонко, заливисто. — Ты ему не рассказала про нас! Ах ты врушка! У Лизи есть секрет, и я его зна-аю.       Голос Джокера оплетал, заволакивал паутиной и звучал опасно, настолько, что оседал пеплом в памяти и всплывал в неспокойных снах. Всё в квартире пропиталось им, каждый угол принадлежал ему, а после недавнего спасения… Словно прочитав неосторожные мысли, Джокер прижал Лизи к себе, взял её ладонь в свою и, мягко переступая, затянул в танец. Улыбка звала, манила: «Звучи!» И голова пошла кругом, словно мелодия и правда полилась: забиралась с улицы через форточку, вытекала из стен, просачивалась из ванной. Лизи не чувствовала её, но плавные движения Джокера подсказывали, что он слышал и шёл на зов, которому невозможно сопротивляться. И нужно ли?       — Ты вся дрожишь, — и голос его вдруг стал тягучим, по-кошачьи мягким.       Соврать, что замёрзла? Но ведь пальцы и правда ледяные.       Он тянет ладони к её лицу, а её рука — следом. Лизи попыталась отпрянуть, выиграть хотя бы секунду свободы, но пальцы впились в подбородок. И снова горький поцелуй. Голова кругом. Страх притаился, замер, готовый вот-вот вспорхнуть и стукнуться о прутья, чтобы разбить крылья. Но поцелуи такие волнующие, и пальцы уже не впивались, а прикасались легко, почти невесомо, до мурашек. Может, сегодня не будет больно. И Джокер опять будто подслушал её мысли, украл их:       — Ты моя, и ты передо мной в долгу, сладенькая. За Марту.       Долгий поцелуй. Дразнящий. Сладкий.       — …за твоё спасение…       Дерзкий поцелуй, крадущий наивные мечты и неспокойные сны.       Бессмысленно предлагать деньги. Какая же она была глупая, когда поверила в этот самообман!       Джокер никогда не раздевался, не стягивал с худых плеч пиджак, не бросал его на истёртую спинку дивана. Не расстёгивал пуговицы на жилете и рубашке, отсчитывая каждую. Ремень на его брюках не отзывался тихим, едва уловимым звоном, отдающимся только вечерней тишине. Всегда одно, каждый раз: шорох ширинки. Вжух. Только сегодня он долго — дольше обычного — целовал Лизи, вплетал пальцы в её волосы, что-то напевал на ухо и прикусывал мочку. Стягивал с неё джинсы. Гладил. Целовал, целовал, целовал… Кто кого приручал? Кто кого обманывал?       Лизи колебалась, стояла на призрачном перекрёсте своих терзаний и искала ответ, брошенный стылыми звёздами под босые ноги: это её смерть или спасение? Падает она в бездну всё глубже и глубже или взмывает в воздух, под самые небеса? Она просила, умоляла Джокера не делать этого, но горькие губы ловили её слова и не выпускали на волю. «Ты мне должна, радость. Ты моя, иди к папочке». И Лизи послушно легла на диван, а внутри страх перемешался с ненавистью и жаждой грешных поцелуев. С Джокером она теряла себя, разбивалась на тысячи осколков, и в каждом из них отражалась какая-то другая Лизи: не она, не её душа. Когда приходил Джокер, из зеркала на неё смотрели чужие глаза.       Как такое возможно? Когда Джокер уходил, из этих незнакомых людей, как из пепла, возрождалась прежняя Лизи.       А ведь сегодня он не был груб, не пугал напористостью, не загонял в тупик, но всё равно разбил её на тысячи осколков. И страх не ушёл, и ненависть не погасла, только звенели слова: «Ты моя». Он шептал слова заветные, опасные и ядовитые, им нельзя было верить, но Лизи ничего не могла с собой поделать. «…только со мной будешь в безопасности… Ты мне должна, сладенькая. Не смей больше сбегать, не зли папочку». Джокер улыбался, и Лизи растворялась в его улыбке, словно он её поглощал. И только она хотела утонуть, забыться, спрятаться в своих мыслях, как звон наручников напоминал, где она и с кем. И новые поцелуи обжигали.       А потом они долго лежали и курили. С дымом улетучивался страх, сердце уже не замирало. Лизи даже усмехнулась себе: она поймала в наручники правую руку Джокера. Господи, правую! А ведь он левша! Может, что-то и получилось бы, хотя он намного сильнее, несмотря на пугающую обманчивую худобу. Такой же худой, как Артур.       Джокер и Лизи поменялись местами: теперь он лежал на диване, а она — сверху, у него на груди. Какой смысл ломать комедию, если ничего не сделать? Всё уже случилось. Наручник согласно поддакивал, позвякивая на запястье. Лизи слушала его и не заметила, когда и как подкрался сон. Только чувствовала пальцы, поглаживающие её. Может, когда она проснётся, всё исчезнет. Может быть…       Веки смежились, и дремота утянула в тёмную воду. Было мрачно и душно, со дна поднимались крылатые тени и кружились. Они всплывали на поверхность и лопались, подобно мыльным пузырям. Тени тоже смертны. Лизи хотела поплыть за ними, подняться, дотронуться хотя бы до одной, но они просачивались сквозь её пальцы и рассыпались чёрным песком.       Вода заполняла лёгкие, будила сонную панику, неконтролируемую, сводящую с ума, хотелось кричать. Но вода закрывала рот и водоворотом уносила вопль, разбрасывая его вокруг. Тени забирали его с собой. И он рождался уже не внутри, прорастал не из сердца, а ложился на плечи плащом, сотканным из тысячи осколков. Голова разрывалась от страха, что уже никогда не получится добраться до поверхности, вынырнуть и вдохнуть полной грудью. В лёгких всегда будет вода.       Лизи закашлялась, чувствуя, что задыхается. Отчаянье проснулось вслед за ней и навалилось чёрной тяжёлой тенью, выплывшей следом из тёмной воды. Лизи хрипела, не в силах вдохнуть, и хваталась за воздух. Пальцы побелели. Стены вокруг сжимались, крали пространство и кислород, давили, и страшное готэмское небо заползало в квартиру и дымилось под потолком. Лизи заплакала, глядя на него. Она знала, что как только серые тучи опустятся на её плечи, она умрёт и тоже станет тенью.       — Тише, тише, тише, — шёпот разорвал густой туман.       Лизи пыталась вырваться, отползти, она скулила, но цепкие пальцы хватали её за плечи и тянули обратно на диван. Поняв, что удалось вынырнуть из пугающего сна, она ухватила красного ангела за пиджак, прижалась, дрожа и боясь, что тени могли просочиться сквозь стены и окна. Он снова пришёл к ней, чтобы спасти и не отдать голодной тьме.       — Таблетки, — Лизи наконец смогла вдохнуть и выплюнула хриплое слово, как море выплёвывало тяжёлых китов. — У меня в рюкзаке таблетки… Дай мне две.       Волна внезапного страха снова окатила её и потянула на дно, не желая отпускать в мир живых. Тени хватали за ноги, царапали невидимыми пальцами ноги и залезали под кожу, растекаясь по венам очередным накатывающим приступом паники.       Так уже бывало, не раз, когда Лизи пропускала ежевечерний ритуал: две таблетки на язык, и прощай, реальность.       — Иди-ка сюда, — Джокер дёрнул наручники на себя и крепко обнял её за плечи.       Она вздрогнула, метнулась было поддаться теням, но он не отпустил.       — Тише, тише. Тш-ш-ш. Тебе не нужны таблетки, радость. Я научу тебя жить без них, ты станешь свободной.       Лизи крепко вцепилась в его руки, боясь, что он обманет, отпустит, и тогда она непременно утонет. Но он не отпускал. Обнимал. Вплетал пальцы в её волосы. Целовал, пробовал её страх на вкус. Смеялся.       Темнота не отступала, клубилась грязным туманом, но уже не окутывала и не душила.       — Вот видишь, радость, я тебе нужен. — Вздох. Поцелуй. — Я сделаю тебя счастливой.       ____________________________       Строчки из песни The Righteous Brothers «Unchained Melody» https://www.youtube.com/watch?v=qiiyq2xrSI0        «Оо, моя любовь, моя дорогая,       Я жаждал твоего прикосновения»        «Пусть Бог скорей пошлет твою любовь ко мне»