Двое: я и моя тень

      Динамик зашуршал, вплетаясь в шорохи больницы. Волнение усилилось. Ещё бы. Приём Лизи только через две с половиной недели, а она пришла раньше назначенного срока и чувствовала себя виноватой, хотя не из-за чего. Психиатр не любила, когда она к ней приходила «так просто, поболтать». Лизи видела это по уставшим глазам, по сложившимся в прямую линию губам. Мозес вздыхала и повторяла одно и то же: «Лизи, ты сама себя накручиваешь, лелеешь свои негативные мысли и даже не пытаешься помочь себе». Как, скажите на милость, можно ещё помочь себе? Где достать этот рецепт неконтролируемого счастья, чтобы стало охренеть как хорошо?       Мысли прервал сухой женский голос:       — Лизи Новак, зайдите в кабинет сорок пять.       Она поднялась с мягкой скамьи и взялась за ручку двери, на секунду замерла, готовясь к непростой встрече, которая как всегда «не вовремя».       Кабинет встретил привычными светло-голубыми стенами, кипой бумаг и грудой карточек, разложенных на белой кушетке, на столе, наваленных в шкафу. Обычно тут царил образцовый больничный порядок, а сегодня словно апокалипсис прошёлся ураганом и взъерошил причёсанную налаженную на ура систему. За столом сидел молодой — слишком юный, наверное, студент — парень. Он с неприкрытой неприязнью разглядывал Лизи, будто к нему пришла не пациентка, а сама бубонная чума изволила поцеловать чистую белую ручку.       — А где мисс Мозес? — Лизи огляделась, будто психиатр могла где-то спрятаться. Несмешной и неуместный фокус.       Психиатр, который так шутит, — плохой психиатр. Хотя если специалист не понимает шуток, это ещё хуже, ему самому явно нужна помощь.       Рыжеволосый грузный парень вздохнул, пощёлкал ручкой и жестом указал на стул. Лизи облизнула губы и присела. Энн Мозес была весьма странной женщиной, до всего докапывалась, как будто всё-таки хотела иногда заглянуть поглубже, а не просто поковыряться на поверхности души и с чувством выполненного долга отправить пациента восвояси: дескать, хоть вешайся, мне-то что; а этот тип — другое слово никак не вязалось с ним — глядел недоверчиво. В глазах так и читалось: «Чё припёрлась-то?»       — Ну? — он кивнул и развёл руками.       Лизи постучала пальцами по столу, на что психиатр вздёрнул брови вверх.       — Понятно. Она уволилась, теперь я её заменяю. Ещё вопросы?       Лизи посмотрела на табличку: Чак Рубне. Теперь он рассматривал лицо Лизи: без всякого участия, будто он здесь, но в то же время где-то далеко, точно не в Готэме. Наверное, пациенты с синяками тут нередкие гости, раз он ни о чём не спросил. Энн отправила бы Лизи к терапевту, хотя нет: сначала к наркологу, а уже потом, если бы анализы ничего не показали, к терапевту.       — Мне нужны лекарства, у меня осталось на пять дней.       Лизи протянула листок из регистратуры.       Чак цокнул языком, пробежался глазами по листку, потом порылся в шуршащих бумагах, полистал карточку, шумно выдохнул и изобразил неприветливую улыбку. И тут же стёр её с лица.       — Ничем не могу помочь.       Лизи кашлянула, протянула «А-а-а… м-м-м», явно рассчитывая на другой ответ. Да, отказ вполне ожидаем, но разве перед этим не нужно спросить, в чём дело? Почему пациентка пришла за лекарствами? Наверное, на её лице смятение было написано куда красноречивее, чем это сделали бы за неё слова вкупе с синяками и ссадинами. Чак побарабанил пальцами по столу, негромко стукнул ладонью по карточке.       — Ты меня пойми правильно, ладно? Ты пришла к психиатру и… Не, давай по-другому: на тебе лица нет, ты себя в зеркало-то видела? — он посмотрел на титульный лист, пробежался по нему в поисках имени и закончил: — Бет. Элизабет? Я попрошу клерка внести правки.       Лизи покачала головой:       — Нет, не Элизабет. И не Бет.* Я Лизи.       Чак пожал плечами:       — Но по документам ты вроде Бет. Бетти.       Лизи вздохнула:       — Мисс Мозес знала, что я не люблю, когда меня называют Бет. У неё должны быть записи, она вела их на имя Лизи.        «Ага», — хмыкнул Чак, но в карточку больше не заглянул. Лизи зажмурилась, вздохнула и покачала головой. Бред какой-то. Придурок. Просто выпиши лекарства, освободи нас обоих от этого дурацкого нелепого разговора.       — Мою бабушку звали Лизи, она меня воспитала. Вырастила. А родители меня назвали Бет. Наверное, теперь у вас не должно быть ко мне вопросов, потому что я к вам пришла не имя своё обсуждать.       — Послушай, давай уже не будем ходить вокруг да около, хватит ломать комедию. Ты долбаная наркоманка — мы оба это понимаем — пришла ко мне за дозой, разыгрываешь тут раздвоение личности: то ты — это ты, то ты — какая-то бабушка. Не-не-не, это не прокатит, я раскалывал актёров и получше тебя. Избитая, обдолбанная… Вали-ка ты отсюда, пока я не вызвал копов. И чтобы две недели я тебя тут не видел. Поняла? Придёшь через две недели, выпишу тебе колёса, а сейчас вали.       Слова провалились в горло и утонули, Лизи не верила своим ушам. Ей хотелось вскочить и завопить, ударить Чака по его тупой башке и спросить: как ей теперь справляться с паническими атаками? Как прожить эти, мать их, две недели? А не засунул бы он их себе в задницу? Мудак!       — Вали я сказал! — рявкнул Чак.       Вся злость вдруг разом пропала. Лопнула. Лизи неуверенно поднялась со стула, и, запинаясь, поскорее вышла из кабинета. Хлопнула дверью, — бах! — и ярость вернулась обратно. Вялая апатия, обыкновенно накатывающая в кабинете психиатра, вдруг осыпалась, захотелось влететь в кабинет, схватить Чака за грудки и вдарить ему. Разбить его идеальный нос, за который он отвалил, наверное, уйму бабла. Лучше бы накачал себе мозгов!       Или забрать у него свою карточку и порвать её к чёрту, забыть дорогу в эту сраную клинику, а потом пойти и повеситься.       Урод.       И мисс Мозес не позвонить: Лизи прикреплена к этому участку, состояла на учёте с кучей диагнозов, которых у неё на самом деле не было. Ни одного. Ни шизофрении, ни раздвоения личности. Ничего, сукины вы дети! Может, мисс Мозес и депрессию выдумала. У кого ни разу не возникало мысли сигануть из окна или пустить себе пулю в лоб, потому что долбаная жизнь — та ещё сука? Дерьмо. Теперь Лизи понимала, что зря тогда поплелась к психиатру: надеялась, что ей помогут. Чем? В этом сумасшедшем мире Джокер ей помогал куда больше, чем все эти бесчувственные уроды.       Хороша шутка: Джокер сам загнал её в это состояние и сам же из него вытаскивал. Охренеть как смешно. Оборжаться просто.       Дома Лизи в очередной раз поставила перед собой баночку на стол и высыпала содержимое. Десять таблеток. Это либо десять дней полной апатии, страшных глюков, которые не такие уж и страшные, потому что одна таблетка притормозит внутренних демонов, но не засунет их обратно в ад. Либо это пять дней, полных охрененного безразличия, с нормальным сном и относительно хорошим настроением. Можно пять дней наслаждаться жизнью, а потом сунуть голову в петлю, а можно десять дней охреневать от пиздеца в голове и в итоге всё равно сунуть её в петлю. День так на шестой.       А ещё можно пойти скользким путём и найти дилера, который станет лапочкой-суперменом, приносящим колёса.       Итого есть выбор из трёх дорожек, и каждая просто жесть, а последняя так вообще самоубийство в квадрате, помноженное на само себя трижды. Связаться с мафией — всё равно что подписать себе смертный приговор, свернуть его трубочкой и обвязать розовой ленточкой.       Нихрена не клёво.       Паника всегда накатывала по вечерам, перед сном. Видимо, у бога психических расстройств особый юмор: вечером и ночью особенно дерьмово, страшно и стрёмно. Глюки не просто глюки. Страх не обычный страх, а ужас, вылезающий из зазеркалья, вливающийся в реальность, вплетающийся в естественный ход событий. И уже нет сил отличать, где правда, а где вымысел. Может быть, и Джокер всего лишь часть этих галлюцинаций: его нет и никогда не было, это больное воображение выдумало его, чтобы он сначала помучил, а потом спас. Супергерой хренов.       Лизи не могла отогнать мысли о визите к врачу, о том, что её приняли за наркоманку. А нельзя было просто полистать её карточку! Ведь там есть страница с информацией о посещении нарколога: последний визит, если память не изменяла Лизи, был три недели назад. Наверное, мисс Мозес тоже подозревала что-то такое, но виду не подавала и прямо обвинения не сыпала. Как говорится, взятки гладки. Ни следов от уколов, ни намёка на наркоту в крови. А по логике нового психиатра получалось, что раз человек подвергся нападению, то вот и повод для обидного ярлыка нашёлся. К чёрту.       Лизи достала новую пачку сигарет из ящика на кухне. Табак только усугублял тревогу и нервозность, но Лизи ничего не могла с собой поделать: сигареты таяли одна за другой, как снег в мае.       Лизи посмотрела в окно и засмеялась. Вот и сумасшествие подъехало! Она хохочет одна в пустой квартире. Забавно. Хотя нет, нихрена не забавно. Она злилась на себя и на всех вокруг, ей хотелось закричать и что-нибудь сломать. Швырнуть телефон об стену, например, чтобы больше никогда не звонил.       Но было в этом понедельнике место и для приятной новости: в ремонтной мастерской с пониманием отнеслись к её просьбе подождать неделю или даже две. Лизи, содрогаясь в ожидании отказа, объяснила девушке на том конце провода причину своей просьбы. И ей не отказали. А потом этот чёртов поход к психиатру всё испортил, хорошее настроение укатилось коту под хвост.       Остаток дня прошёл мутно и непонятно, словно его и не было вовсе. Вечер подкрался, привычно укрыл город чёрным плащом, зажёг жёлтый свет в окнах домов, обнял небо, отчего то растрогалось и заплакало. Фонари выхватывали из темноты дождь и подсвечивали его, как на сцене театра. Лизи не открыла окно и не пустила неласковый вечер равнодушно обнять её, не позволила ему зажечь лампу, постелить в комнате обманчивый уют. Это всё ложь. Пыль в глаза.       Лизи стояла в темноте у окна и разглядывала дом напротив, наблюдала за жизнью, покрытой налётом нищеты и одиночества.       Она оглянулась, когда дверь в её квартиру скрипнула, и затянулась. Свет из коридора на несколько секунд прокрался внутрь, лизнул половицы, лёг на стены, но вечерний гость прикрыл за собой дверь, и свет растаял во тьме.       — Больше не прячешься от меня, — Джокер не спрашивал.       Он включил свет и нарушил магию вечернего безумия, потому что Джокер и есть безумие. Неподдельное. Настоящее. Пугающее, но такое притягательное. Он не спеша подошёл к Лизи и забрал сигарету. Закурил.       — Сегодня без сюрпризов? — он облизнул ярко-красные губы.       Лизи качнула головой: «Без». Джокер хмыкнул и огляделся, словно всё-таки чего-то ожидал. И вдруг улыбнулся, остановив взгляд на высыпанных таблетках на столе.       — … Я иду куда-то вдаль,       Где граничат злость-печаль,       Там, где жизнь не ставит знаки,       То ли розы, то ли маки,       То ли птицы, то ли крысы,       То ли в бездне, то ли в выси,       Что найду, где потеряю —       Я не знаю, но считаю:       Раз, два-три, четыре, пять.**       На последних словах он подошёл к столу и сгрёб таблетки, сжал их в ладони, хитро глянул на Лизи.       — Что ты задумал?       Лизи не успела остановить его. Джокер шагнул в ванную и бросил таблетки в раковину. Тук-тук-тук. Они застучали по ней и скатились в слив, Джокер включил воду и помахал им рукой.       — Ты что творишь? Это же последние!       Она подскочила к раковине и сунула пальцы в слив, будто ещё не поздно было что-то исправить, например, повернуть время вспять, но Джокер подхватил её под локоть и выволок из ванной.       — Эй! Потише! — шикнул он, когда Лизи дёрнулась снова, порываясь вернуться к раковине. — Можно жить и без таблеток. Я же говорил тебе.       — Но… — Лизи разволновалась, чувствуя, как паника подкрадывалась к ней на мягких кошачьих лапах, обволакивала чёрным туманом. — Я не могу.       — Можешь, — сладко протянул он. — Я научу.       Он взял Лизи за руку и повёл к дивану, так, как если бы она и правда заплутала во тьме, а он нашёл её, не испугался нырнуть в бездну и вытащить. Она шла за ним и, кажется, уже не плутала по долгим пугающим лабиринтам уставшей бояться души. Джокер сел на диван и потянул Лизи к себе. «Иди сюда», — его шёпот звал из тьмы. Лизи забралась на него, села сверху и прижалась к его щеке. Он пачкал её краской, искал её губы. Прижимал к себе.       — Ты меня не оставишь одну? — одиночество хуже заклятого врага. Оно никогда не упускало возможности прилечь рядом и забраться под одеяло, приносило с собой холодные сны и пасмурные вечера. А если за окном приветливое солнце, одиночество шептало на ухо: «Оно светит не тебе».       Джокер поцеловал свои пальцы и прижал их к губам Лизи.       — Я здесь, радость. Папочка с тобой.       Он что-то мурлыкал, какую-то песню: Лизи не разбирала слов, просто слушала мелодию. Сегодня она не сбегала, не боролась со стихией, вместо этого позволив себе стать с ураганом единым целым. Может быть, так угодно судьбе? Ведь Джокер — это новое лицо Готэма, его наказание и строгий судья. Может, Лизи не жертва, а часть чего-то большего? Просто пока не получилось понять, чего же именно.       Или всё предельно просто, ответ на поверхности, только надо было разглядеть его сразу: она часть Джокера. Да или нет?       Лизи обняла его крепче, прижалась, положила голову на плечо. И он обнимал.       Готэмское небо просачивалось сквозь закрытое окно, заползало по стенам и поднималось до потолка. Гудело. Ухало. Тени кружили вокруг дивана, очерчивая его, скользя, как молчаливые призраки, но дотронуться не решались. Звали. Рыдали. Лизи закрывала глаза и слушала тихую песню, отгоняющую тьму. Кто из них более сумасшедший? Джокер, который умеет прогонять демонов? Или Лизи, которая их приручила и сделала своей бедой?       — А завтра? — шёпотом спросила она. — У меня больше нет таблеток. Как мне быть завтра?       — Завтра я приду опять, — на удивление голос Джокера серьёзный. Ни намёка на сарказм.       Они сидели так долго. Джокер тихо напевал песни, гладил Лизи, когда она вздрагивала от очередного подкравшегося видения.       Он ушёл рано, Лизи ещё спала. А когда проснулась, её встретило приятное удивление: пробуждение хоть и хмельное, как после таблеток, но не было желания кричать, бить кулаками в стены, слёзы не наворачивались на глаза без всякой причины. Впервые за долгое время хотелось просто выпить кофе, а не полфлакона колёс, чтобы потеряться в дурных миражах.       Может, она всё-таки сбегала от себя, а не от Джокера?       ***       — Иду!       Кого там принесло? Джокер смял окурок в пепельнице и посмотрел в зеркало. Артур, хочешь шутку? Конечно, хочешь, она ведь тебе понравится! Что будет, если поменять Артура и Джокера местами? Взрыв. Последний раз, когда в его дверь звонили, он нашёл в ящичке Пенни ножницы и встретил Рэндалла со всем грёбаным радушием, которое тот заслужил, отправив его толстый лживый зад прямиком в пекло.       Эй, Артур! Скажи-ка честно: с приходом Джокера твоя жизнь стала интереснее и насыщеннее? Злее? Ты уже не боишься всех этих уродов?       В дверь снова позвонили. Джокер без энтузиазма оторвался от своего отражения и поднялся со стула. Хотя это весьма интересно: он смыл с себя грим, поменял ярко-красный костюм на невзрачную пижаму Артура и попробовал почувствовать себя им. Джокер в роли Артура Флека. Надо же, такого ещё не бывало, но сегодня пройдёт весьма интересный эксперимент: посмотреть на мир глазами уставшего, непонятого и не принятого зажравшимся обществом человека. Заглянуть в чужие карты, смухлевать.       — Иду! — снова отозвался Джокер и снял цепочку с двери.       ***       — Я тебя разбудила?       Он качнул головой:       — Нет.       — Тогда… Ты меня пустишь, Артур, или на пороге оставишь?       Лизи привстала на носочки и чмокнула его в щёку. Она прошла на кухню, порылась на столе возле холодильника, взъерошив хрустящие белоснежные банковские бумаги, и выудила несколько баночек. Все как одна пустые.       — Тебе выписывали что-нибудь от панических атак? — выставив их в ряд, разочарованно спросила Лизи.       — Наверное, я уже не помню, — Артур пожал плечами.       — Так… Ладно. Тогда у меня предложение: будем полдня валяться в кровати, а оставшиеся полдня… тоже будем валяться. Никуда не пойдём, хочу весь день провести с тобой. Можешь рассказать мне пару своих шуток. Расскажешь?       Артур улыбнулся, вздёрнул брови и кивнул.       — Да… Да, тем более одна шутка происходит прямо сейчас, — он подмигнул Лизи и тихонько запел: — Я пошутил, и весь мир заплакал.***       Лизи подошла к Артуру и обняла его. Такой уже родной, без него сложно представить свои странные долгие будни, он вплёлся в них и стал важной деталью. Незаменимой. Он — светлая сторона этого чёрного пугающего города с его мрачными переулками, мерзкими крысами и порой отвратительными людьми. Артур ни на кого не был похож. В его глазах глубокая неизведанная грусть, которой он ни с кем не делился, даже с Лизи, но при этом умел исцелять. Будто забирал печали себе и… жил с ними за других.       — А сейчас… — Лизи задумалась и игриво прошептала: — Хочу тебя. Так что…       Она сжала его пальцы в своей ладони и повела Артура в спальню.       — У меня была долгая трудная ночь: хочу, чтобы день наполнил меня светом и теплом.       Лизи разделась и бросила свою одежду на пол, нырнула под одеяло. Артур стоял в дверях и разглядывал её так, будто забыл, как она выглядела. Ловил каждую тень на её коже, каждый блик солнца. Любовался тем, как она стягивала резинку с волос, и они рассыпались по плечам и едва прикрывали покрывшуюся мурашками грудь. Лизи легла и одарила Артура ответным долгим взглядом. Вроде бы вот он, всегда рядом, всегда на поверхности, посмотришь в его красивые глаза и утонешь. Нет, не так как в кошмарах. Он умел изображать радость, грусть, неуверенность, даже злость, но выглядело это иначе. Глубже. Словно он прислушивался сам к себе, пробовал эмоции на вкус, впитывал их, запоминал. Всегда естественный. Но при этом его внутренний мир, то, что лежало за обворожительной улыбкой и солёной грустью, всегда оставалось закрытым.       А сейчас он… другой: загадочный, хотя взгляд такой же глубокий, не упускающий ни одной детали.       — Тебе нужно особое приглашение? — Лизи похлопала рядом с собой.       Лёгкая хитрая улыбка сошла с его лица, и Артур разделся, бросил футболку и штаны к одежде Лизи и забрался под одеяло.       — Я скучала. Как я живу целую ночь без тебя?       — Тш-ш-ш, — Артур прикоснулся к губам Лизи.       Сначала было странно. Прикосновения жадные, уверенные, а потом всё завертелось, явь вдруг обернулась жгучим желанием, наэлектризованным. Любовь Артура стала грешной, он заводил её ладони за голову, прижимал к подушке и сплетал её пальцы со своими. И она под ним выгибалась, стонала так громко и неприлично, как будто они одни на весь дом. Артур был напористым, его трогательная нежность растаяла почти сразу, уступив место порочным ласкам. Каждый его поцелуй походил на огонь: жадный, обжигающий. Пальцы умелые. Прикосновения искушённые.       И Лизи снова тонула, когда он вышел из неё и проник пальцами. Тонула, но не в себе, не в своих кошмарах, а в Артуре. Растворялась в нём, будто он пускал в ней корни, прорастал в неё. Отдавала ему свои мечты и страхи.       Одеяло сползло на пол, простынь смялась, кровать превратилась в поле ненасытного боя. Лучи света подглядывали за ними, просачивались между шторами, не ведая ни стыда, ни обманчивого притворства. Ложились на Артура, целовали Лизи, высвечивали их, словно прожекторы. И тоска проросла любовью.       Кажется, это длилось вечность, томную, сладкую. Удивительно необузданную и дикую.       — Это… было… нечто… — Лизи тяжело дышала и говорила сбивчиво, ловила ртом воздух и улыбалась, когда Артур вышел из неё и лёг рядом.       Он, тоже шумно дыша, вытянул сигарету из пачки, чиркнул зажигалкой и пустил струю дыма в потолок. Молочное облако взрывом взмыло вверх и растворилось, оставляя после себя лишь горький запах, как напоминание об утолённой плотской жажде.       — У тебя сегодня явно хорошее настроение, — Лизи прижалась к Артуру и обняла его, он тоже всё ещё переводил дух. — Ты какой-то сегодня не такой. В ударе.       — Думаешь? И какой же я сегодня?       Она взъерошила его волосы.       — Не знаю… Просто другой.       Артур повернулся к ней, уткнулся в плечо и лежал так долго, прерывая тишину шорохом затяжек. Лизи не заметила, как задремала. Дневной сон принёс облегчение: успокоил, окончательно прогнал ночные страхи. А когда она проснулась, то встретилась с усмехающимся взглядом Артура. «Что?» — сонно прошептала она. Он не ответил, только подмигнул.       Натянув рубашку Артура, Лизи встала с кровати и побрела на кухню. Сон и секс — это без сомнений хорошо, но тело требовало и пищи куда более прозаичной. Смертные счастливы, когда сыты и довольны. Что ж, она вполне довольна, осталось стать сытой.       Артур же включил телевизор, кому-то звонил, а Лизи приготовила омлет с овощами, заварила кофе. Она выглянула с кухни: Артур и правда был сегодня не такой. Может, раскованней. Вроде бы привычные взгляд и улыбка, но при этом взгляд более внимательный, изучающий, выворачивающий душу наизнанку, а улыбки нередкие, заигрывающие. Лукавые. Словно он хотел обольстить. Может быть, «на работе» подвернулась удача, хотя о какой такой удаче могла идти речь, если вершишь чёрные дела бок о бок с Джокером?       Они поели в спальне, а потом Артур снова утомительно долго и много разговаривал по телефону. Сперва Лизи прислушивалась, пыталась уловить нить разговора, но когда поняла, что не вникает в суть, уткнулась в журнал, найденный под слоем книг на тумбочке возле кровати. Номер старый, как и сама жизнь. Наверное, мамин. Лизи оглянулась: в квартире осталось удивительно мало вещей, говорящих о том, что здесь когда-то жила женщина.       Дела, дела, дела. Лизи не отвлекала Артура, но когда буквы перед глазами начали бессовестно скакать, не желая больше складываться в слова, она поднялась и обошла комнату, в который раз разглядывая выученный наизусть интерьер. Вот ваза с нарисованными на ней белыми аистами. Картина над кроватью. Тумбочки завалены пустыми пачками из-под сигарет. Когда Лизи проходила мимо Артура, он ухватил её за руку и притянул к себе. Осмотрел шрам на боку: заживало хорошо. Улыбнулся уголками губ и, не выпуская трубку, усадил Лизи к себе на колени. Дотронулся губами до её шеи. Лизи обняла его и шепнула в трубку: «У нас выходной».       Артур, пообещав перезвонить позже, уронил трубку рядом с телефоном и внимательно посмотрел на Лизи. Приподнял брови, ухмыльнулся и игриво спросил:       — Что-то не припомню, чтобы я просил тебя одеваться.       Она засмеялась и с наигранным раскаянием ответила:       — Понимаете, мистер Флек, я устала ждать, пока вы вдоволь наболтаетесь, и решила проведать свою квартиру. К тому же мне надо переодеться.        «Нет», — прошептал Артур и чмокнул Лизи в щёку.       — Я вернусь максимум через час.        «Неа». Он не дал ей выскользнуть. Уронил на кровать, расстегнул пуговицы на рубашке и, раздвинув коленом её ноги, лёг сверху.       А уже после он позволил ей выпорхнуть из кровати, Лизи застегнула рубашку — как же она в ней хороша — и натянула джинсы. Лакомый кусочек. Она мягко коснулась губами его щеки и только вышла из квартиры, как вернулась обратно. Испуганная. Дрожащая.       — Там у моих дверей двое полицейских, — чуть не плача, пожаловалась она, теребя пуговицу на рубашке и не зная, что делать.       Артур хмыкнул, оделся и обнял Лизи.       — Сиди здесь, мышонок, и жди меня. Не выходи.       Он прикрыл за собой дверь, а Лизи нахмурилась и всплеснула руками: «Мышонок?» Серьёзно?       ***       Хотя с другой стороны, если подумать, вполне ожидаемо, что полиция не заставила себя долго ждать. Мало ли зачем они пришли. Ни на ком ведь из них не написано, что они хотели кого-то арестовать. А с другой стороны… Пока ясно одно: надо чтобы и они поверили в Артура, как сегодня поверила Лизи.       Он как бы ни в чём ни бывало встал у лифта, утопил кнопку вызова, и она отозвалась бодрым звоном. Дзынь. Джокер встал вполоборота, посмотрел на легавых как бы между делом и, натянув на лицо маску безразличия, шагнул к ним.       — Могу я вам чем-нибудь помочь, офицеры?       Они переглянулись. Напряглись, явно ожидая увидеть хозяйку, а не кого-то другого.       — Вы здесь живёте? — спросил один из копов.       — Нет, но я знаю хозяйку этой квартиры. Она сегодня на работе. Может, ей что-то передать?       Он сунул руки в карманы брюк и склонил голову набок.       Колебались легавые недолго. Торчать в трущобах, особенно если ничего такого не случилось, занятие так себе, когда сериалы в отделении ещё не все смотрены, бумаги с места на место не переложены и Джокер до сих пор не пойман. Так, красавчики? К общему удовольствию разговор был недолгим, и копы с лёгкой душой убрались восвояси. Но на всякий случай пришлось подождать пару минут, так, больше для проформы, вдруг мало ли что. Полицейские любили порой возвращаться и задавать новые ненужные вопросы, но эти парни вроде не из таких. Тем лучше для них: не разделят судьбу детективов Бёрка и Гаррити.       Не вернулись.       Джокер возвратился в квартиру, сел на диван рядом с Лизи и приобнял её. Занятно. С самого первого дня Артур не держал на неё зла, не сердился, не винил ни в чём. И он, Джокер, приходил к ней не мстить. Нет. Он являлся к ней не ангелом возмездия, но тёмной стороной города, он был грозой всех и каждого, а не только для этой девчонки. Артур хотел её, ловил короткие встречи, грезил ими, жил несбыточными мечтами, а подойти к Лизи не решался. Боялся отказа, насмешки. Бывало, останавливался около её двери и стоял так, думал о своём. Глаза пустые, веки опущены, а в голове свирепствовал разрушительный ураган. Холод и боль, потому что приходило осознание, что он всё придумал себе, и Лизи его на самом деле не любит. Не замечает.       Так что случилось на самом деле? Он спустил Джокера на весь город, натравил его на людей, ворвался в каждую долбаную дверь. Взрывом вынес сраный покой. Досталось и Лизи. А как успокоить её, как исправить — Артур не знал. И делал то, что умел.       — Мышонок? С каких это пор я мышонок? — Лизи нервно засмеялась.       — Потому что ты мой мышонок, вот и всё, — он дотянулся до сигарет и улыбнулся ей.       Но она сняла натянутую улыбку с лица, дотронулась до его руки и робко, почти не веря себе, спросила:       — Зачем приходили полицейские?       Да уж, пока он там с ними говорил, она напридумывала себе всякого: наверное, даже похоронить себя успела. Выглядела испуганной, глазищи огромные, ясные, слезинка робко застыла в уголке, но при этом во взгляде какая-то безысходность. Лизи боролась со своей внутренней я, так ведь было за что сражаться: её внутренние демоны выползали не помогать, не спасать, не отвоёвывать маленького мышонка у жизни, а утащить его в самую бездну. Тогда как он, Джокер, и был Готэмом, тёмной стороной Артура Флека, его спасением и исцелением, его орудием возмездия, а у Лизи за плечами смерть. Её смерть. Кажется, Артур тоже это чувствовал, поэтому убаюкивал монстров Лизи, усыплял их.        «Артур, как же долго ты прятал эту девчонку от меня, а ведь ты не видел её так, как вижу её я. Но я тебе расскажу о ней, чтобы у тебя получилось унять её страхи».       — Так зачем они приходили? — торопливо переспросила она.       Лизи взяла сигарету, но не решалась закурить. Теребила её, вертела в пальцах и взгляд с неё не сводила.       — Сказали, что дело о том нападении на тебя будут вести другие бравые ребята. Не о чем беспокоиться, это визит из вежливости.       Он не соврал ей. Копы и правда так сказали, но Джокер скрыл от Лизи, что им надо было ещё кое-что. Поговорить. С ней. Что ж, Чарли с удовольствием поможет и в этом вопросе.       Артур ничего не смыслил в политике, для него всё делилось на хорошее и не очень хорошее. На белое и чёрное. Раньше он даже думал, что до любого человека можно достучаться, не разрешал Джокеру просыпаться и показывать, что такое жизнь на самом деле. Артур с интересом наблюдал за делами Джокера, восхищался его умозаключениями, умением играть с людьми, гибким умом. Всё для тебя, Артур Флек. Наслаждайся. Пользуйся. Не бойся, наш мышонок ничего не узнает.       — Пожалуй, — он внимательно посмотрел на Лизи, — пришло время подумать о переезде.       Она сначала не поверила, с сомнением посмотрела на Джокера, усмехнулась, словно боялась, что это очередная галлюцинация, а потом спросила:       — Ты это сейчас серьёзно?       — А похоже, что я шучу?       Она зачесала волосы назад, всё ещё обдумывая сказанное.       — И… куда? — спросила очень осторожно.       — В какой-нибудь тихий район, безлюдный, благополучный. Хотя, думаю, тихий — этого уже достаточно, но само собой не трущобы.       — Когда ты переезжаешь? Когда ты это решил? — она напряглась.       Джокер ухмыльнулся, громко вздохнул и притянул её к себе. Поцеловал.       — А кто тебе сказал, что я один поеду? А? Я забираю тебя с собой.       — Это так странно… Я столько раз предлагала тебе, а ты отмалчивался, а теперь даже не спрашиваешь у меня, хочу ли я.       Он пожал плечами.       — Хочешь, чтобы спросил? Ладно. Поедешь со мной? — он растянул губы в улыбке и хохотнул.       Лизи засмеялась, подскочила и бросилась его обнимать.       — Ты ещё спрашиваешь! Конечно я поеду с тобой!       А потом она захотела принять ванну — днём, чтобы до вечера не было причины выходить из квартиры. Лизи оттёрла её, не до блеска — этой квартире уже ничего не поможет, но так, чтобы смыть брезгливость. Набрала воду, и горячая струя взбила пышную пену — много пены.        «Хочешь со мной?» — мурлычет Лизи, когда возвращается в комнату, собирает волосы в хвост и стягивает с себя одежду. Джокер ей подмигивает и сгребает со стола сигареты и зажигалку.       Он не хотел мыться — с утра уже принял душ, поэтому сел напротив ванны у стены и закурил. Наблюдал, как Лизи погружалась в пахнущую мандарином воду: он так и не выбросил все эти приблуды Пенни, а Лизи, наверное, подумала, что это всё его. То есть Артура. Между ними стояла старая банка из-под кофе на полу, и они стряхивали в неё пепел. Лизи долго молчала, разглядывала Джокера. Нет. Она разглядывала Артура. Даже не знала, что Артур сегодня на вторых ролях. Да, мышонок? И всё-таки она чувствовала разницу, ловила каждое его движение, каждое слово. Взвешивала. Пыталась понять.       — Кажется, я знаю, почему ты сегодня такой, — она стряхнула пепел и подняла глаза на Джокера.        «На Артура», — поправил он сам себя.       — Почему? — он изображает удивление, тянет брови вверх.       Он не боялся.       — Либо у тебя произошло что-то очень хорошее, и ты летаешь на крыльях счастья, — в её голосе нотка сомнения. — Либо… нет никакой причины, ты — это ты, все мы меняемся. А может, я так на тебя подействовала. Что скажешь? Я так себе психиатр, да?       Она засмеялась и положила голову на край.       Джокер пожал плечами, выпустив струю горького дыма на свободу.       Лизи вдруг стала серьёзной, дотянулась до банки и потушила окурок. Стряхнула с пальцев невидимый пепел и внимательно посмотрела на Джокера.       — Артур…       — М?       — Ты не скажешь Джокеру?       — Что именно? — он снова изобразил удивление.       — Что мы переедем.       Она протянула к нему пальцы, и он дотронулся до них. Хмыкнул.       — Маленький глупый мышонок.       ***       Ночью Лизи было лучше, она не вглядывалась в ночную темноту, словно незрячая и чужая в этом театре абсурда, не искала тени, не дрожала. Этой ночью она жила, а не умирала. Наверное, одиночество не любило уют, объятия, теплоту и стук сердец в унисон. И когда утром Джокер вылез из-под одеяла, оставляя спящую Лизи в квартире Артура, он поймал себя на мысли, что если бы она встретилась бедолаге Флеку раньше, намного раньше, — год, два, три назад, — всё могло бы сложиться иначе. Если бы нашёл Лизи не после душевного всепоглощающего взрыва, а до него, отважился бы заговорить с ней, пригласить в кафе, этого всего не случилось бы.       Готэм не породил бы Джокера.       Джокер не ворвался бы в жизнь Лизи.       Лизи и Артур спасли бы друг друга от одиночества.       А теперь поздно. Джокер восстал из пепла искалеченной, растоптанной души: да здравствует Джокер!       Артур никогда ему не мешал, вот и сейчас мирно дремал, ждал своего часа, когда придёт пора проснуться и затянуться очередным днём, наполненным ненавистью и карающим огнём. Город горел во всех смыслах. Даже Джокер удивлялся тому, как протестное движение, переросшее в ненависть, в хаос, в жажду крови, до сих пор не угасло. А недавние представления в ресторане и в аэропорту только добавили масла в огонь, и теперь самопровозглашённые клоуны громили богемные притоны, жгли резиденции трусливых политиков и камень на камне не оставили в аэропорту, хлынув туда лавиной ненависти после срочных вечерних новостей.       Полиция не справлялась. По правде сказать, копы уже ничего не могли сделать, им только и оставалось что отбиваться и выживать в кромешном хаосе. Они всё ещё пытались делать вид, что всё хорошо, и, надо признать, порой им это неплохо удавалось. Но если собрался жечь, то жги всех без исключения. Дай городу огня. Принеси жертву.       И мафия не дремала, поэтому теперь лишь стоял вопрос времени, кто приберёт власть к рукам. Джокер ухмыльнулся. Нужна ли она ему, эта власть? Хаос, огонь — вот в чём смысл. Артур хотел, чтобы люди ощутили себя в его шкуре, испытали безысходность, и Джокер дал ему это. Зацепило всех.       Артура.       Лизи.       Даже старину Мюррея.       И ничего уже не изменить, мышонок. Огонь не остановить. Выгляни в окно: город горит, и так будет всегда.       А ещё немногие знали, что добрый десяток квартир в этом старом доме снимали верные люди Джокера. Забавно. Они смотрели на него с обожанием, их глаза искрились жаждой крови, они готовы были идти за ним и жечь, жечь, жечь, а он был их порохом и не уставал от этого. Ему нравилось. И Артуру нравилось, он наслаждался хаосом, ведь в конечном итоге все получали то, что заслужили. Клоуны были везде: они заняли главный городской театр, штурмовали мэрию, и политики в срочном порядке сменили старое убежище на новое. И хотя Чарли любил свою семью, он всё равно искал пути, как побороть Джокера, как найти на него управу. Какая разница, чья рука занесёт над ним топор: Джокер или кто-то из своих, когда узнают, что он доносил на них.       Джокер не мешал народному восстанию, он наблюдал за ним. Артур радовался: наконец-то он главный зритель, всё происходящее — только для него. Один большой спектакль.       Наслаждайся, Артур. То ли ещё будет!       Джокер поднялся на десятый этаж, в гримёрку и помахал своему отражению в зеркале. Пенни, ты бы охренела, если бы была жива, старая ты сука.       Он нанёс грим, оделся — теперь всё на своих местах. Интересно было прожить день в роли Артура, но он, Джокер, не Артур. Он месть, он хаос, он анархия. Пламя.       Его клоуны поехали с ним. Они обожали Джокера, потому что он не мешал им наказывать город, брать его, как похотливую суку. Раньше город имел их, ставил на колени и заставлял отсасывать. Круглосуточно. Да посмачнее, уроды! Сосите так, будто вам нравится! А теперь они поставили город раком. «Смерть богачам: новый тренд?» Да, ребятки, веселитесь. Папочка разрешил.       Сегодня будет жарко.       Джокер смотрел из окна машины, разглядывал погром на улицах, разбитые витрины, сгоревшие тачки. Люди до сих пор бесновались.       Артур, старина! И ты отпустишь свою куколку работать хер знает куда? Через весь город? Вот через это? Джокер ухмыляется. Ему насрать на этих людей, пусть поубивают друг друга, они этого заслужили.       Он машет клоунам, выворачивая руль на соседнюю улицу, и бормочет сам себе:       — Артур, я бы не отпускал её никуда. Тем более сегодня город охренеет ещё больше.       _______________________________________________       *Бет и Лизи — производные от одного имени: Элизабет.       **Автор считалочки: Ида Бариева.       ***Строчка из песни Bee Gees «I Started A Joke»