Двое: я и моя тень

      Лизи никак не могла успокоиться. Артур осторожно снял с неё одежду, задержав на запачканном пальто взгляд чуть дольше, но спрашивать ничего не стал. Только нахмурился. Бросил его на пол, а сверху накрыл оставшейся одеждой, которую бережно снял с оцепеневшей Лизи. Всё было испорчено, и если с кровью бы ещё справились в химчистке, то с порезами куда сложнее. Всё на выброс. Лизи прижимала ладони к груди, закрывала глаза, и по её щекам катились крупные слёзы, торя дорожки на пыльных щеках. Она подставляла лицо свету люстры, будто солнцу, жмурилась и дрожала. Волосы налипли на щёки и на лоб, влажные, напоминали ветви каких-то фантастических деревьев из страшных сказок. Струились, безлистные, скорбные, обрамляли заплаканное лицо с бледно-розовыми губами и испуганными глазами. Лизи вся как страшная картинка, словно её отдали в жертву какому-то немилосердному, злому, жадному божеству.       Артур смочил губку под тёплой струёй воды и коснулся ужаленного лезвием бока: маленькая точка, достающая до самых тёмных глубин души. Он посмотрел в наполненные испугом и фатальной неизбежностью глаза. В ней не было того демона, который бы вылез из кокона её сердца, выбрался бы наружу и сожрал всех вокруг. Как и не было страшного огня, который однажды выпустил Артур. Его девочка не обратится во зло.       Он вдруг вспомнил своё первое убийство. Тройное. Паника. Осознание. Страх. Бегство от себя. Принятие. Рождение. Перерождение. Его второе я — прекрасная огненная бабочка, опаляющая всех взмахом крыльев. Вжух! И город в огне. Вжух! И все упали на колени и скорбно завыли, и умоляя о пощаде.       Его девочка не такая. Она произведение искусства, по неосторожности погубленное мастером. Она как куколка из музыкальной шкатулки: если её кто-то обидит, чёртик не выскочит из маленького платьица, потому что второго дна у хрупкой танцовщицы нет.       Когда он открыл ей дверь, когда услышал её первые слова, то сперва не поверил, потом испугался, а затем боль за невинную душу пришла на смену. Суки. Что же вы делаете, суки? На женские плечи не должно такое ложиться. И когда он поймал её, поверженную, впился в неё пальцами, заглянул в её огромные кричащие от ужаса глаза, он чуть было не оступился. Хотел, но не смог. Душа завопила, а он её заткнул: малышке нужен был он, Артур, умеющий утешать, а не Джокер, высмеявший боль и страх. Он бы впился в неё как вампир, ожидая перерождения, требуя его, вытягивая, выпотрошил бы всех демонов в поиске одного единственного. А того и не было никогда.       Их девочка другая. Куколка из шкатулки.       Смерть Рэндалла вышла спонтанной, но получилось что надо, хотя мысль пришла в голову почти сразу, как увидел того на пороге. Джокер не раз рычал потом, что и Гэри не стоило отпускать, но кто же знал, как всё обернётся. Кто знал. И красный дракон пошёл жечь город, дом за домом, улицу за улицей, богатея за богатеем. А Артур веселился, хохотал, просил — требовал — ещё. Ему казалось, что теперь все эти сволочи понимали, как и чем он жил все свои годы, какую боль носил за плечами.       Ни капли не жалел с тех пор. Никого. Кроме Лизи.       Она прервала поток его мыслей, всхлипнув и уткнувшись в ладони.       А ещё Артур испугался за ребёнка, такой стресс даром не пройдёт, и когда он вынес Лизи в спальню, уложил на расправленную кровать, только тогда ушёл в гостиную за телефоном. Доктор Марша Эйхорт — во многом должница Джокера, коротко ответила: «Еду».       Лишние глаза и уши не нужны, так что…       Лизи была против. Тогда Артур сел рядом, взял её за руку и сказал:       — Эй, я буду рядом. Я ведь тоже имею право знать, что всё хорошо. Да?       Она сдалась и позволила себя осмотреть вскоре приехавшему доктору, вопреки тому, что тоже, наверное, знала, что Артур так и не позволил сорваться словам с губ: «…или плохо».       Обошлось. Доктор ушла, Артур проводил её до дверей и вернулся, чтобы лечь рядом и обнять. Прижать к себе. Вытереть слёзы, унять душевную боль. Он видел, как ей страшно, тошно, дурно, она сжимала его руку и всхлипывала. Доктор прописала постельный режим и сказала, что придёт завтра и послезавтра, «а там посмотрим». Лизи знобило, её колотила мелкая дрожь, и он точно знал, будто сумел прочитать: не переродится. Это к лучшему, это хорошо, и Артур невпопад хохотнул, прикрыл ладонью рот, но Лизи не обернулась. Не посмотрела в его испуганные глаза.       Он коснулся губами её уха и тихо запел:       — Черная ночь на море, и я пойду за тобой. Я вижу огонь в твоих глазах: истинное отражение, пыльные небеса. Посмотри на меня стоящего здесь…**       Лизи притихла, слушая его хриплый, убаюкивающий голос.       — Ты меня простишь? — осторожно спросила она.       — За что именно? — он дотронулся губами до её носа и прижался к её щеке.       — Мне было страшно. Я думала, что умру, что больше не увижу тебя.       Он вздохнул и положил ладонь на её талию. Беззащитная, его глупая отважная Лизи. Артур прижался к ней бёдрами, рука сползла на живот и замерла: там, наверное, уже билось маленькое сердечко, крохотное. Он видел не раз в брошюрах, которые раздавали на улицах активисты, протестующих против абортов, снимки странных запятых, которые называли детьми. Это было… непонятно.       — Я знаю, но всё позади, — он сдержался, чтобы не начать отчитывать её саму, как ребёнка за неосмотрительность.       Артур поцеловал её в висок и погладил по плечу, тихо сказал:       — Я сейчас вернусь.       Она не ответила, всё так же дрожа, свернувшись клубочком на мягкой бежевой простыне.       Артур с тихим шуршанием открыл дверь и оставил её приоткрытой, на всякий случай, затем ушёл в ванну. Включил воду, набрал полные пригоршни холодной воды и плеснул на озадаченное лицо. Выпрямился и посмотрел призрачному отражению в глаза. Там, в зеркале, Артур Флек, который сейчас нужен Лизи как никогда, потому что его девочка вот-вот свихнётся, если не сможет справиться с навалившимся на неё потрясением. А она не сможет, если не получит его заботу и поддержку. Тогда он потеряет и любимую женщину, и ещё не рождённого ребёнка: ему наплевать на Пенни — подохла, и прекрасно, без неё жизнь раскрасилась в яркие цвета и заиграли новыми мелодиями, наполнившими всё вокруг особенным смыслом с привкусом крови. Лизи же в эти ноты вдохнула жизнь.       Но правда такова, что когда Артур Флек, побитый жизнью и раздавленный бывшим боссом, убил троих человек в готэмском метро, своё плечо ему подставил Джокер. Джокер нажал на спусковой крючок. Джокер был в том грязном туалете и показал Артуру, какой именно может быть свобода. Шарк. Левая нога скользнула по полу. Взмах руки. Дыхание сбитое, рваное, а в глазах жажда прочитать танец Джокера. И он танцевал, как умел в тот страшный момент — в тот самый, когда их наконец-то стало двое.       Последний раз он был Артуром Флеком в детской больнице, в отделении для тяжелобольных детей. Танцевал для них. Радовался. Правда радовался: все улыбки — ему, аплодисменты — для него, его любили, он ощущал свою нужность этому дому скорби. А когда пистолет вывалился из штанины и прокатился по полу метр-другой, Артур Флек пересёк черту. Это Джокер ударом головы разбил стекло телефонной будки, он всегда знал, как выпустить пар, что надо сделать, и никогда не бросал Артура.       Он снова посмотрел в глаза своему отражению и хрипло промямлил:       — Только не смейся над ней, не обижай. Успокой её, как успокаивал меня, найди нужные слова, как находил для меня. Но только не обижай, прошу.       Он вдруг опустил голову, и волосы закрыли лицо. Глубоко вздохнул, выгнул костлявую спину, как кошка. Содрогнулся. Медленно приподнял голову, ощерился, недобрый взгляд прожёг отражение, такое же мрачное, такое же невыносимо опасное.       ***       Как хотелось взять мышонка за тонкое горлышко, посмотреть в её заплаканные глаза и высыпать на неё все вопросы, которые она заслужила. Нависнуть над ней, заключить её между своими руками, пусть боится, пусть запомнит свой страх в подробностях, смакует его, как дорогой коньяк. О нет! Ведь его мышонку нельзя спиртное! И как это он сразу не подумал? Непорядок. Тогда только страх, дорогая.       Он вошёл в комнату, задержался в дверях, прислонившись ладонью, поднятой над головой, к косяку. Лизи, Лизи. Твои монстры опять пришли за тобой, да? Они снова в комнате? В изголовье? Нет: в ногах, она пришли забрать тебя, сожрать, сделать своей. Как драный хозяйский кот, Джокер прошёл до кровати, склонился над Лизи и вздохнул. Хватит кормить своих чудовищ, пора подумать о себе, о ребёнке, об Артуре. Ты собралась рожать Артуру ребёнка или чудовище? Пожалуй, двоих с этого города хватит.       Она вдруг повернулась к нему, по-детски вытерла рукавом лицо и попыталась улыбнуться.       — Что произошло, мышонок?       Она сглотнула и выдержала паузу. Разомкнула всё ещё влажные от слёз губы и тихо, испуганно сказала:       — Он затащил меня в подворотню, хотел… Приказал раздеваться. У меня была с собой пилка для ногтей, мне казалось, я смогу, сумею, а потом он достал нож…       Он лёг рядом, и Лизи подтянулась к нему, прижалась, уткнулась носом в подбородок и говорила, говорила, говорила. Скорбно, траурно, будто отпевала свою душу. А когда рассказ закончился, Джокер чуть отстранился и строго спросил:       — Где был твой водитель?       — Я его отпустила. Артур, пожалуйста, не надо нотаций, только не сейчас, ладно? Я знаю, это было глупо и необдуманно, я признаю это. Но ты должен сказать Джокеру, что Итан не виноват, — она провела пальчиком по вороту его синей футболки. — Скажешь? Водитель не при чём. Я. Я его отпустила. С меня спрашивай, а с него не надо. Пожалуйста.       И вдруг она уткнулась ему в плечо, зарылась носом и снова заплакала.       — Глупый мышонок, — в его голосе сквозило раздражение и разочарование, но вряд ли Лизи это уловила.       Куда проще подсказывать и подталкивать, когда есть кому помочь выбраться из кокона бренного, уставшего тела. Помочь переродиться, протянуть руку, пообещать сжечь всех, подарить каждому по свинцовому поцелую и отправить в законные два на полтора. Джокер убаюкивал Артура, когда пришла пора встретить новый рассвет. Отправил Пенни туда, где ей давно место, лживой старухе. Отплатил Рэндаллу его же монетой.       Лизи, милая, ты другая. Когда она выговорилась, выплеснула свою жгучую боль, мучительно настоящую, то как в старые времена замкнулась в себе, чтобы слушать шёпот теней. Вот зачем Артур позвал Джокера: не дать этим детям тьмы и порока сожрать их девочку. И он прижал её к себе, прикоснулся губами к солёной щеке и тихо замурлыкал мелодию из песни, недавно услышанной по радио. Лизи всхлипнула раз, другой и притихла, прислушиваясь к его голосу.       Лизи спала неспокойно, ворочалась, всхлипывала, прижималась к Джокеру, дрожащая и беззащитная. Иногда в испуге она открывала глаза и оглядывала незряче тьму вокруг себя, потом отыскивала его, брала за руку и засыпала снова. Чего бы хотелось ему? Впиться в неё, попробовать эту трогательность на вкус, маленькую лживую невинность. Разложить её на кровати и… «Нет, Артур, я же обещал её не обижать».       Джокер курил сигарету за сигаретой, бросал окурки в чёрную непрозрачную пепельницу и тушил, отпуская на волю последние струйки дыма, целующие шершавые руки на прощание. А утром, когда солнце нашло брешь между неплотно закрытыми шторами, он отыскал в доме проигрыватель, принёс его в спальню и поставил на кровать. Долго выбирал пластинку, перебирая одну за другой, выискивая среди них что-нибудь от Лизи. И нашёл. Игла опустилась на пластинку, комнату наполнило сначала тихое шуршание, а потом голос разбудил новый день: «Я влюблён в тебя и в весь джаз…». Женский сильный голос разгонял остатки ночной тьмы, развеивал пугливые тени по углам, выметал страх из дома и развешивал по стенам жизнь.       Лизи потянулась, накрыла лицо рукой, будто проверяя, жива ли она, не приснилось ли ей это всё. Не приснилось, радость. Она выглядела разбитой, невыспавшейся. Ранимый мышонок. Не-ет, в глазах уже промелькнула жизнь, как лучи солнца пробиваются сквозь разбегающиеся тучи.       Ну вот, Артур, как ты и просил.       Джокер вдохнул полной грудью, впуская Артура в худое избитое тело.       — С добрым утром, — Артур сел рядом и дотронулся пальцами до её согнутых коленей.       ***       Судя по всему, весна пришла в город окончательно. Артур дотянулся до штор и отдёрнул их, окончательно впустив стеснительное солнце в комнату. Хороший день, чтобы выйти и порадоваться: улыбнуться, встретить себя обновлённую в отражениях витрин, выпить по-настоящему вкусный кофе — нет, он всё тот же, что и всегда, но весной всё другое, обновлённое. Вернуться после работы домой и поцеловать Артура, прожить вечер с ним, не потерять ни минуты. Сказать, что всё было хорошо.       Было.       Всё перечеркнуло вчерашнее убийство, в который раз поделив жизнь на до и после. В жизни Лизи началась новая глава, пугающая туманным будущим, которое всё чаще мерещилось за серой решёткой Аркхема. Она ведь преступница. Не теперь — всегда ею была, с первой встречи с Джокером. Покрывала его, подчинялась ему. Отсутствие полиции в Готэме не отменяло правосудия, когда-нибудь колокол прозвонит по ней, и тогда всё. Действительно всё.       — Закрываю глаза и вижу его лицо, — вместо «доброе утро, любимый» дурные вести. — Сидела там и смотрела, как он умирает.       Она замолчала и сидела так долго, прокручивая раз за разом страшные картины. Игра вышла из-под контроля. Лизи вообразила себя ферзём, которым могла стать пешка, но на пути маленькой фигурки стояли большие неприятности. Вот только Бен, скорее всего, такая же пешка, возомнившая себя рыбкой покрупнее да пожирнее. А что будет, когда на пути встретится настоящий соперник? Сильный. Хваткий. Пришедший из колоды карт, чтобы пошутить на шахматной доске. И правда: какая разница, на каком поле сеять смертельные шутки?       Артур ждал. Смотрел на неё, аккуратно водил пальцем по руке, говоря тем самым, что он тут, рядом, никуда не уйдёт.       Снова навалилось непосильно тяжёлое чувство вины за то, что она скрывала так много ужасной правды. Джокер, убийство его человека, множество мелких грехов.       — Иногда мне кажется, что я тебя не достойна, — она хотела посмотреть ему в глаза, увидеть мягкий, добрый взгляд — только для неё одной сотканный из тонкой души. Хотела, но не смогла, совесть и страх мешали, давили, наваливались сверху и зачитывали грехи один за другим, чеканили слова, пропитанные ядом и порохом.       Лизи заламывала пальцы, уговаривала себя посмотреть на Артура, получить в его взгляде прощение и обрести внутренний покой.       Он взял её за руку, прижался губами к её щеке и подарил утренний трогательный поцелуй.       — Ты всё, что у меня есть, и мне больше ничего не нужно, — промурлыкал и снова поцеловал. И вдруг встрепенулся, на его лице заострилось удивление, и он добавил: — Я много раз представлял, как буду играть с сыном. Или с дочкой. Как показывал бы разные фокусы, а иногда даже брал бы с собой на работу.       Артур осёкся и виновато посмотрел на Лизи. Конечно, он имел в виду прошлую работу. Чудаковатое название было у заведения: то ли «Хи-хи», то ли «Хо-хо».       — Никогда не поздно начать с начала, у каждого есть шанс на чистый лист, — попыталась поддержать Артура Лизи, но голос всё равно дрогнул.       — Я и ты. Мы, — Артур попробовал диковинные слова на вкус, примеряя их на себя, и снова повторил, перекатывая их на языке: — Мы с тобой.       Что же это? Она не верила сама себе? Какой может быть шанс на искупление после убийства? Она отвернулась от окна, чтобы не видеть солнце, но его лучи касались её кожи, и Артур провёл ладонью по солнечной дорожке на руке. В виске стучало: «Мы».       Зазвонил телефон.       Артур чмокнул Лизи в щёку и вышел в залитый солнечным светом коридор, откуда вчера звонил доктору. Он подошёл к комоду из красного дуба и снял трубку. Лизи прислушалась: Артур говорил тихо, вкрадчиво — в своей привычной манере, будто попадал через телефон в параллельную вселенную, в которой всё непривычно до неузнаваемости. Он выглянул из-за двери и посмотрел на Лизи — сквозь, кивнул, но не ей, а тому, с кем разговаривал, потому что взгляд задумчивый, отрешённый, вдруг ставший жёстким. А когда повесил трубку, неторопливо вернулся в комнату, запустил пятерню в волосы и шумно выдохнул.       — Того парня нашли и опознали, это один из людей Джокера, — Артур прошёлся по комнате, выдержал паузу и посмотрел на Лизи. — Не надо было отпускать водителя. Так почему отпустила? М?       В привычно мягком голосе скользнула… непривычная угроза. Укором пропитан взгляд, завораживающий, лёгкий и тяжёлый одновременно. Лизи поймала себя на мысли, что Артур давно не её милый привычный мужчина, который беззаботно улыбался ей когда-то давно, ещё на заре их отношений. Работа — рабство — на Джокера изменило его, он очерствел, и это ему несомненно шло на пользу, но не в отношениях же. Он стал слишком долго оставлять её одну, целыми днями она предоставлена сама себе, сама должна продумывать свою жизнь. Нет, не мы, а «я» и «он». «Мы» рассыпалось.       Стало вдруг дурно и горько, не должно на долю хрупкой молодой женщины выпадать столько всего. Лизи исступлённо сползла с кровати, приоткрыла рот и часто задышала, словно боялась задохнуться. Спазм и правда сжимал пересохшее горло, тяжёлый ком встал поперёк и не давал новым рыданиям вырваться наружу. Лизи — всего лишь привычка в жизни Артура, такая же, как табак, как утренняя газета, Лизи вдруг из любимой женщины превратилась в бытовую необходимость. Ритуал. Утром перед уходом чмокнуть в щёку, вечером съесть приготовленный ужин, исполнить супружеский долг и уснуть. Он будто отдал её Джокеру, дескать, я пресытился, пусть теперь девочка тебя поразвлекает, а я, так и быть, побуду ещё на вторых ролях. Вот и вся сказка.       Артур бросил телефон на пол и сел рядом с Лизи, протянул к ней руки, но она оттолкнула его, отпрянула и, всхлипнув, хотела уже подняться, но он поймал её и прижал, упирающуюся, к себе. Погладил.       — Не трогай меня! — она хотела бросить эту фразу как можно холоднее, но нервы сдали, как только она открыла рот. Ярость и обида тут же переполнили чашу.       — Что не так? — удивился Артур. — Объясни мне: разве я не прав?       Он всё ещё не выпускал её из крепких объятий, а она, согреваясь в его на удивление сильных руках, наконец перестала трепыхаться.       — Я тебе больше не нужна? — её голос дрожал, она боялась жуткой правды так же, как и сладкой лжи во благо. — Только честно ответь.       Он вдруг отстранил её от себя, взял испуганное лицо в тёплые ладони и заглянул в умоляющие глаза.       — С чего ты взяла? Кто тебе такое сказал? — из его голоса ушла привычная мягкость, по-кошачьи ласковая и убаюкивающая.       — Я всегда одна. Одна утром, одна вечером. И ребёнка я буду растить одна, а ты будешь веселиться с Джокером. Кто для тебя семья? Я или он?       Она снова попыталась выскользнуть из его цепких рук, но вышло странно: возня затянулась, больше напоминая странную борьбу, и наконец Артур, сев к кровати спиной, усадил Лизи между своими ногами и грубо прижал к себе, не давая ей возможности выбраться. Она испугалась, дёрнулась ещё раз.       — Тихо, — хрипло шикнул Артур. — Тихо.       Лизи замерла, ощутив, как тёплая ладонь заботливо легла на её живот, погладила. Губы мужчины — отца её ребёнка — коснулись её уха. Затем прижался гладко выбритой щекой к её щеке. А руки всё также крепко держали её, чтобы не вырвалась. Будь всё иначе, она бы подумала, что он играл на контрасте: власть и свобода, нежность и порок.       — Всё, что я делаю, — он говорил так, будто растолковывал прописную истину маленькому капризному ребёнку, — это ради тебя. Мой ребёнок никогда не узнает, что такое расти без отца и без любви родителей. Но…       Артур потёрся щекой о щёку Лизи и вздохнул, всё так же крепко удерживая её и не давая дёрнуться.       — …надо потерпеть.       «Арти, Арти, ещё немного, и наш мышонок убежит. Разве я тебя этому учил? Разве я просил отпускать её? Девочка заигралась, так пусть играет возле дома. Арти, ну ты уже умный малый. Да?»       Артур чуть ослабил хватку, при этом всё ещё сжимая Лизи в объятиях. Ждал, начнёт ли снова трепыхаться. Она сжала его пальцы, словно умоляя, требуя не отпускать её: провести день со своим мужчиной после убийства, на грани нервного срыва, преодолевая обидное желание сбежать, — разве это так много?       — Ну? Успокоилась? — наконец мягко спросил он.       Он целовал её за ушком, ловил тихие пугливые вздохи, а когда чувствовал, как она вновь напрягалась, снова сковывал в объятиях. Он взял её руки и уложил крест на крест. Сжал. Забота и сила неразрывны. Когда Лизи повернулась к нему лицом и ответила его губам, его пальцы скользнули вниз. «Арти зря времени не теряет, хе-хе». Оттянув резинку трусов, скользнул внутрь и дотронулся до сухого входа. «Арти, Арти, наш мышонок течёт от опасности, а не от твоих поцелуйчиков».       Артур вздохнул и разжал руки, выпуская Лизи.       На работе отнеслись с должным пониманием: болезнь, так и так, подкосила, уложила на лопатки, и теперь в обнимку с гриппом предстояло пролежать пару-тройку дней. Ещё одна маленькая ложь. Но ведь не выкладывать всю подноготную на стол! Дескать, простите-извините, я вчера убила человека, мне надо нервишки подлечить, а то так хреново отчего-то, надо осознать всё и прийти к согласию со своим внутренним я. Окей? Неа, не окей.       Три дня Лизи места себе не находила, прокручивая в голове произошедшее: подворотня, фонарь, Бен, нож, кровь, фонарь, стеклянный взгляд, нож, Бен, кровь. Кто ещё из людей Джокера мог её видеть?       Хорошо, что Артур все эти дни был рядом, успокаивал, слушал — он умел слушать, выкуривая сигарету за сигаретой, и гора окурков в пепельнице росла всё выше и выше. В первый день вместе с сердцем в груди стучал страх, эхом отбивая странные и страшные мысли, что вот-вот в дом ввалится Джокер, схватит её за волосы и затащит в прогорклый, пахнущий сыростью и безнадёгой, подвал, и его тяжёлый усмехающийся взгляд — последнее, что увидят её живые глаза. На второй день она ждала, что полиция — то, что от неё осталось, — заявится и повяжет Лизи как опасную преступницу. Добро пожаловать в Аркхем. И тогда помогите ей и им боги, потому что Джокер отвесит правосудия им всем. Бабах достанется каждому.       На третий день она подпустила Артура ближе, чем просто прикосновения и невинные невесомые поцелуи. Она думала, ей будет мерзко, когда утром он попробовал соблазнить её. Думала, отвернётся от него и спрячется в свой невидимый кокон, но нет. Ничего такого. Она пустила его в себя и была благодарна ему за то, что он не был напорист и груб. Потом они вместе принимали душ и занялись любовью ещё раз — под струями тёплой воды. Артур помогал забыть, обнимал, теперь уже жадный и требовательный, пальцы блуждали по мокрому телу, доказывая, что он тут, он не оставил, не бросил Лизи к ногам Джокера на злую потеху.       На четвёртый день он выпорхнул из дома, убедившись, что Лизи готова остаться наедине с собой и не выкинуть какой-нибудь странный фокус, но перед уходом, понежившись в постели и наобнимавшись досыта, она озвучила робкую просьбу свозить её завтра на работу. Артур дотронулся до её зелёной прядки, вытянул её вдоль подушки и вскинул брови.       — Неугомонная.       — А никто не говорил, что будет легко.       — Лет двести назад тебя уволокли бы на конюшню и выпороли.       Лизи впервые за эти дни хохотнула:       — Так, мистер Флек, это что за странные сексуальные фантазии?!       ***       Может быть, она заигралась в кошки-мышки, но машина всё-таки ждала её напротив дверей, как в старые добрые дни. Неужели Джокер всё спустил на тормоза и перестал бороться с упрямством Лизи? То есть в игре в перетягивание каната она победила? Или мистер Клоун что-то задумал?       Она прикрыла за собой дверь, замок тихонько щёлкнул, и Лизи усиленно гнала от себя отчаяние. Совесть грызла нещадно — просто будь здоров, и никакие увещевания не помогали, потому что она охрененно проштрафилась перед Итаном, подставив его со всех сторон. Он-то уж точно меньше всех виноват в этой истории, в которую ввязалась Лизи, связавшись с детективом.       «Вот город, который спалил Джокер. А это Артур, который ему помогал и тоже, наверное, людей пугал. А это Лизи, отважная и глупая девица, которая Джокера уже не боится. Вот Итан, водитель, которого она подвела…»       Водительская дверь открылась, и навстречу Лизи из машины вынырнул незнакомый мужчина. Он пригладил светлые волосы, поправил сидящий по фигуре пиджак и дежурно улыбнулся, протягивая карту с нарисованным на ней шутом в красном. Лизи сей широкий жест не оценила и игральную карту не взяла, но недоверчивый взгляд на ней остановила. Вот как? Интересно.       — Кто вы? — сдержанно спросила она и посмотрела на гладко выбритого мужчину, положившего карту на капот и сунувшего руки в карманы.       Он почтительно склонил голову и представился:       — Уилл, ваш новый водитель.       Он говорил с лёгким акцентом, немного тянул гласные, а когда промурлыкал «Босс приказал за вами присматривать», чуть приоткрылось и его происхождение: французские корни явно присутствовали.       — Где Итан? — строго спросила Лизи.       — О, мадам, не беспокойтесь, этот conard* не побеспокоит вас. Ле шеф доверил мне вашу жизнь и просил показать вам эту карту, — Уилл кивнул на капот машины.       Он открыл заднюю дверь и улыбнулся.       — Мадам.       Манеры у него, конечно, что надо: вышколенный, приглаженный, улыбчивый, но Лизи не покидало странное ощущение, что с такой же пугающей невозмутимостью он мог бы и человека убить, а потом выудил бы из кармана белый накрахмаленный платок, расправил бы его аристократичным взмахом и вытер бы кровь. Красота.       — Я не поеду с вами, Уилл. Я требую вернуть мне Итана, так и передайте вашему ле шефу. И это заберите, — Лизи подтолкнула к нему карту.       — Но, мадам, — голос Уилла неумолимо упрям. — Ле шеф не обрадуется, будьте благоразумней.       Наверное, он видел в ней избалованную девку, которой Джокер позволял слишком много недопустимых, излишних вольностей. Но пойди хоть раз на попятную, и пешке быстро укажут её место на шахматной доске и не забудут ткнуть носом в него пару десятков раз.       Лизи подошла к Уиллу почти вплотную, подняла с капота игральную карту и засунула её в нагрудный карман дорогого чёрного пиджака. Толкнула пальцем внутрь, глубже, и строго глянула на своего нового водителя.       — Передайте боссу всё, как я сказала: я поеду только с Итаном.       Она похлопала Уилла по плечу, развернулась и ушла в дом, не проронив больше ни слова. Ей удалось выдержать удар ниже пояса, потому что она чувствовала себя ответственной за то, что случилось или могло случиться с её прошлым водителем. Заигравшись в помощника детектива, Лизи, сама того не желая, возможно, навредила человеку, который тут ни при чём. Это не его игра, не его война — так не ему и ответ держать.       Уилл ждал. Наверное, не воспринял Лизи всерьёз. Женщины! Он попинал колёса синего Форда, походил вокруг да около, разглядывал парк, потом переключился на дом. Лизи спряталась за шторой, надеясь, что водитель её не заметил. Подумает ещё, что она тут комедию ломает.       Через полтора часа Уилл всё-таки сел в машину, завёл мотор и выждал ещё пару минут. Лизи не вышла. Мигнув на прощание фарами, авто тронулось с места, шурша камушками под колёсами, и уехало восвояси. Интересно, этому тоже влетит за то, что покинул пост или Джокер предполагал, что так тоже может быть?       Выждав полчаса, Лизи выглянула на улицу и обошла дом вокруг, чтобы лишний раз убедиться: Уилл не следил. Было до жути страшно и неуютно, везде мерещились прихвостни Бена, в каждом прохожем, даже в тех, которые на Лизи не смотрели. В конце концов она не выдержала и уткнулась взглядом в асфальт, чтобы никого не видеть, закуталась в куртку и решила пойти, куда ноги сами унесут. Подсознание между тем, не дремало и, видимо, знало, чего она хочет, потому что через полчаса она стояла у дверей того самого дорогого магазина, где недавно забирала пальто для Артура. Подарок пока так и не удалось отдать, то одно наваливалось, то другое.       Лизи стояла и спрашивала сама у себя, правильно ли она поступала. Ничего такого на уме не маячило, никаких шашней и прочего, но что-то же её сюда привело. Может, улыбка Седрика подкупила? Джокер улыбался, когда хотел утолить голод, зов плоти, чтобы посмеяться над своей глупой девочкой. Артур. Его постоянно не было дома, а впитавшие его запах рубашки не могли заменить любимого мужчину.       Она так и не осмелилась войти. Зачем? Что сказать совершенно чужому человеку, какую боль излить и главное — зачем? Лизи постояла у дорогих витрин, разглядывая не по времени кричащие и пышущие шиком пальто. Манекены с изящно изогнутыми руками, надменно приподнятыми головами без лиц, вот она душа Готэма, вся тут, в этом бездушном пластике. Лизи пришло на ум, что она оказалась тут не просто так: в глубине души ей хотелось попросить Седрика стать её другом, человеком, который выслушает, нальёт чаю с лимоном, одарит дружеской улыбкой, а на деле она попросила бы о душевном единении манекен. Пир во время чумы, пляски на костях: как ни назови, всё правда.       Артур потому и не хотел, наверное, одеваться в таких местах, хотя запросто мог себе позволить почти любой каприз. Он не хотел походить на все эти аналоги Томаса Уэйна, которого не терпел сильнее прочих. Почему? Лизи не знала. Да и какая разница, в глубине души она тоже испытывала неприязнь к людям первого сорта. Подумать только! Первый и второй сорта, как на овощном рынке. Породистые, холёные, вышколенные, а рядом с ними они, будто мусорные мешки с гнилой требухой.       Седрику захотелось новую игрушку, вот он и пытался задобрить девушку. Думал, что, наверное, на улице настали голодные времена, и любая худо-бедно симпатичная молодая женщина за кусок печенья ринется раздвигать ноги перед каждым встречным.       Разбитая своими мыслями, Лизи так и ушла, не решившись ни дотронуться до изысканной дверной ручки, ни бросить ещё один взгляд на пластиковых обитателей витрин, олицетворяющих неприязнь Артура. Она не винила Седрика в том, что он такой, в Готэме и без того немного счастливых людей, а зависть к чужому добру не добавит света этому городу. У каждого ведь свои грехи: у Лизи был Джокер, а теперь прибавилось убийство, а уж про то, что она скрывала от Артура опасного любовника, и говорить нечего. Так что ей ли осуждать Седрика и общество, из которого он вышел? Пусть Джокер решает, покуда его правда шагает по городу, кто чего достоин, а время покажет, звонит ли по нему колокол.       ***       Дающая рука ласковее и злее всех прочих рук, Чарли Дент. Ты спокойно спишь? О ком ты думаешь, когда обнимаешь свою жену? О ней? Ой ли. И куда бы вы ни спрятали своего золотого мальчика с грустным лицом, вы всегда будете дрожать, как побитые чужим сапогом дворняги. Ваши суки нарожали вам щенят, и вы, конечно, боитесь за своё гнилое потомство. Правильно делаете. Вкусно ли тебе оттого, Чарли-Чарли, что жизнь поимела тебя своим толстым хуем прямо в глотку?       Жизнь уже не так прекрасна, а? Ой да брось, Чарли, вытри губы и живи себе ещё один день. В конце концов, жизнь поимела тебя не в твою богатенькую напудренную задницу, так что выше нос, старина Дент! То ли ещё будет!       Осмотрись по сторонам: тебе не хуже и не лучше других. Такой же жалкий прощелыга, сбежавший с тонущего корабля, как только тот дал крен. Да, не повезло, тебя-то успели сцапать за шкирку, значит, тебе и отвечать.       Кричать нет смысла, ты и сам понимаешь, не маленький уже. Отсосал у жизни — иди делай дела, да пошустрее.       Естественно, тебя поимеют ещё не раз, а ты будешь радоваться, что не башку прострелили, потому что как с совестью можно договориться, так и памяти, похотливой шлюхе, можно заплатить за молчание. Но ты ведь всё будешь помнить, Чарли?       Разумеется.       А если серьёзно, нападение на его женщину было куда красноречивее всех взглядов, слов и неверных клятв. С ней всё понятно, она наконец получила тот самый важный урок, на который сама же и набивалась. Это он не выпускал коготки в своего мышонка, так заигрывал только, а следовало как следует встряхнуть эту дрянь. Ладно, у них ещё будет время помурлыкать об этом. В конце концов, он, Джокер, тоже не ожидал, что кто-то вот так вероломно нападёт на неё. Это говорило о том, что давно пора что-то менять в городе, разделить с кем-нибудь власть, потому что где одно гнилое семя, там найдётся и другое.       Когда Джокер и несколько его людей вошли в двухэтажный офисный центр, прикрытый для отвода глаз вывеской «Мебель от братьев Пацци», народ внутри встрепенулся будь здоров, но верные клоуны приподняли над головами автоматы. Когда идёшь в логово волка, надо иметь острые зубы, чтобы зверь стал ручным и покладистым.       Джокер подошёл к одному из столов у окна, взялся за спинку стула и навис над ним. Его тень легла на секретаршу, которая вмиг побелела лицом, а руки её мелко затряслись.       — Солнышко, — елейно промурлыкал Джокер, — поднимай-ка давай свою круглую упругую попку и зови сюда Антонио Пацци.       Она коснулась таблички на груди «Оливия» и вздрогнула.       — Сеньора Пацци нет на месте…       Джокер поднял руку вверх и зацокал языком.       — Неправильный ответ, солнышко, потому что если сеньор Пацци не выйдет ко мне сию же минуту, я тут такой цирк с клоунами устрою, что ваш вой будет слышен до самой Бразилии.       До смерти перепуганная Оливия поднялась с места и заглянула за одну из дверей. Кивнула. Вздрогнула. Скорбно вернулась к столу, но сесть так и не решилась. За ней вышел невысокий мужчина, в сером костюме тройке, седеющие волосы аккуратно подстрижены. На лице — ухмылка. Руки, как водится, в карманах.       — Что же вы, сеньор Пацци, обманываете своих посетителей?       Пацци пожал плечами, ничем не выдавая волнения.       — Если вы хотели сделать заказ, то Оливия, моя помощница, прекрасно справилась бы и без меня. Это её работа.       Джокер зло ухмыльнулся, оскалив зубы. По обе стороны от носа сложились складки, придающие образу жестокости.       — А я к вам с очень выгодным предложением пришёл, сеньор Пации, отказаться от которого — стать себе врагом.       Никто не просил вызвать полицию, но женщины всхлипывали и слишком громко вздыхали, давая страху расцветать на лицах, а мужчины молча наблюдали за как бы непринуждённой беседой двух джентльменов. Одному только дай повод, он пустит любого под расчёт, а другой не брезговал иногда постреливать в людей.       Пацци пожал плечами и жестом пригласил Джокера пройти за ним в кабинет. Двое его людей пошли следом, остальные остались присматривать за порядком в холле.       — Оливия, принеси нам кофе, пожалуйста, попросил Пацци.       Бледная и на вид несчастная молодая женщина быстро зацокала каблучками по паркету и скрылась в кухне. Впрочем, долго ждать её не пришлось, она вошла в кабинет и поставила поднос с двумя дымящимися чашками на стол, коснувшись плечом Джокера, около которого стояла. Он заглянул ей за спину, оценил фигуру и положил ладонь на ягодицу, оценивающе сжал, довольно улыбнулся.       — Сеньор Джокер, это лишнее, — вступился за неё Антонио.       Джокер достал из переднего кармана пачку сигарет и вытряхнул на ладонь одну, Пацци предложил зажигалку.       — То есть вы её тут не оттрахали до сих пор на своём дорогом столе? Она не шептала вам на ушко «О да, Антонио! Ещё!»       Пацци бросил взгляд на раскрасневшуюся девушку и спокойно ответил:       — Она моя племянница.       — И? — взмахнул рукой Джокер. — Это может помешать кому-то? Трахали или нет?       — Нет, — всё так же спокойно ответил итальянец и тоже закурил. — Иди, Оливия, я позову если что.       Но Джокер жестом заставил её замереть и предложил отпить из своей чашки. Она было мотнула головой, но он зашипел на неё: «Пей!»       — Это лишнее, вы же понимаете…       — Нет, сеньор Пацци, не лишнее. Если ваша племянница упадёт замертво после пары глотков, я напою вас и вашу семью свинцом.       Джокер не разрешил Оливии уходить, он усадил её к себе на колени и не брезговал иногда пощупать лишний раз.       — Так зачем вы пришли, синьор Джокер? — Пацци всё ещё не терял самообладания и держался на высоте.       Джокер согласно кивнул, понимая, что игры играми, а дело надо знать. Но Оливию не отпустил, пояснив это тем, что «знаете, мне иногда не хватает послушной женщины, которая бы не перечила мне».       — Так вот, о чём это я… Ах да! Мафия, наверное, нешуточно обрадовалась, когда полиция Готэма пала, но радость ваша длилась… Сколько? Пару дней от силы, потому что мои люди как следует проследили за тем, чтобы мафия не вылезла из всех щелей.       — Продолжайте, — Пацци стряхнул пепел в чёрную каменную пепельницу.       — Давайте так. Я открою свои вентили и пущу мафию в свободное плавание, а за это вы проследите, чтобы ваши люди были верны мне и следили за порядком в городе.       Пацци пощёлкал изящной зажигалкой, выполненной в форме серой совы, и посмотрел на Джокера, обдумывая его предложение.       — А если я не приму предложение, вы сделаете с мафией то же самое, что и с полицией, — Пацци не спрашивал, он был умён, чтобы прикинуть что к чему.       Джокер чмокнул Оливию в щёку и улыбнулся ей:       — Да, мафия уйдёт в историю, и я пущу на её место своих клоунов.       — Я могу посоветоваться со своими людьми?       Джокер фыркнул:       — Пацци, Пацци, мы же все знаем, что вы та самая верхушка айсберга. С кем вы собрались советоваться? Со своими шестёрками?       — С братом.       — С братом, — передразнил Джокер. — У вас нет времени, синьор мафиози: либо вы в деле, либо нет. Ну так что?       Пацци постучал пальцами по столу и кивнул:       — Я в деле.       __________________        *придурок, французский Язык       **Moya Brennan - Black Night