Двое: я и моя тень

      Финита ля комедия. Кто это сказал? Неважно. Комедия одной плохой невезучей актрисы окончена, пришло время собирать камни. Лизи остро захотелось разглядеть среди нескольких незнакомых лиц Артура, чтобы он увидел её мучения, увидел, что Джокер делает с ней. Хоть бы проклятая тишина разверзлась и издала стон медленно умирающего города — десятилетиями гниющего, может, хоть тогда что-то изменилось бы в привычном ходе вещей.       В душе пламя сомнения, огонь страха, пожирающие оставшиеся силы, втаптывающие в душное ничто всю несмелую браваду. Да как же так, милая? Ещё вчера хвасталась перед собою же самым серьёзным настроем, готова была идти до конца хоть через рогатую голову самого дьявола, только бы дойти испуганной пешке до конца. Финал сладок, как обещанная конфета. Самые лживые обещания — это обещания себе. Всегда ведь можно откреститься заветным «потому что не сегодня». И вдруг Лизи как током пробило: она не притормозила ни разу, не пряталась, не шифровалась. Шла ва-банк.       Доигралась.       Джером не дёргался, не вырывался, не качал права. Не стал подлизываться. Двое бугаёв вели его к Джокеру, подхватив под руки, и детектив почти добровольно шагал к своей голгофе. Каждый его шаг отзывался болью в сердце Лизи, она ухватилась за Джокера, чтобы не упасть, но кто-то из клоунов взял её под руку её и отвёл в сторону. Джокер не обернулся. Он сунул руки в карманы брюк и улыбнулся незадачливому свидетелю: всё происходящее не для чужих глаз, так что…       Детектив поправил пальто и стряхнул со строительной каски невидимую пыль, подёрнул плечами, так, будто его не просто вели, а помяли перед этим как следует. Джером даже убедительно потёр нос, стирая несуществующую кровь. Глянул на ладонь. Потом посмотрел на Джокера и пожевал нижнюю губу.       — Ну, давай знакомиться, — улыбнулся Джокер, но улыбка не сулила ничего доброго. — И кто же ты такой, мистер Икс?       Джером перевёл удивлённый взгляд с Джокера на потолок.       — Я тот дурак, который отвечает за ремонт этой развалины.       — Ах-ха! И почему домик дал течь?       Детектив вытер пот со лба рукавом и пожал плечами.       — Перекрытия ни к чёрту. Строили на века, но с тамошними технологиями вышло всего на десяток-другой лет.       Джокер по-дружески приобнял детектива за плечо, и они не спеша прошлись по залу, разглядывая серые пыльные стены. Рука с дымящейся сигаретой, дым от которой касался небритой щеки Джерома, иногда подрагивала. Кто-то из клоунов шагнул следом, не опуская взгляда чёрного пистолета со спины незадачливого свидетеля. Лизи последовала было за ними, но пальцы, до этого удерживающие почти невесомо, сжались и остановили. Предупредили. Страх шевельнулся в груди, подскочил, стукнулся в виски и замер, мелко подрагивая. Итан, глянув на побледневшее лицо, быстрым шагом подошёл к Лизи, шепнул что-то клоуну и, перехватив её, повёл к лестнице.       Она обернулась, обшарила зал и нашла взглядом Джокера и детектива, они стояли у перил и о чём-то разговаривали, изредка поглядывая то на серые стены, то на клоунов, ждущих не то исхода происходящего, не то приказа. На Лизи никто не обращал внимания. Встав на первую ступень, Лизи снова посмотрела на говорящих: Джокер каким-то лёгким, но еле уловимым угрожающим жестом поправил галстук Джерома и кивнул. Ухмыльнулся. Оскалился. Сверкнул глазами на свою свиту.       Убьют?       Хотелось скорее уйти, спрятаться ото всех, замереть и оплакать свою беду. Прижать слёзы к сердцу, а там будь что будет. Может, тени, давно забывшие к ней злую дорогу, очнутся, стряхнут с себя вещие сны и вспомнят старый путь. Придут, чтобы отпеть Лизи, отслужат по ней свои страшные колдовские службы, а после заберут её с собой.       Она оступилась, подвернула ногу, но Итан вовремя подхватил и не дал упасть.       — С вами всё хорошо? — в голосе волнение.       Лизи мотнула головой, вытирая щёки и пряча слёзы в холодных ладонях.       — Нет, — тихо ответила она и поникла.       Итан помог ей добраться до машины и усадил на заднее сиденье, принёс клетчатый плед из багажника, накинул на ноги. Он о чём-то спрашивал ещё, но Лизи молчала, невидящим взглядом уставившись на тусклый снежный мир за окном. Весна не весна, жизнь больше не жизнь, а скупая смерть, мягко ступающая по пятам. Ищущая. Выглядывающая. Тихонько касающаяся мёртвыми пальцами: проверяла — пора ли? Может, и пора.       Лизи вздрагивала, озиралась по сторонам, обводила салон машины испуганным взглядом и вдруг замирала. И вроде понимала, что если детектив сдаст её с потрохами, не утаит ни единого сказанного ею слова от Джокера, то непременно кара настигнет и его тоже. Джером копал под её красную беду, так неужели он сможет выкупить свою никчёмную жизнь? Конечно нет! Джерома застрелят или забьют до смерти там, наверху, а потом придут за ней. Страшно даже подумать, какая это будет смерть. И Лизи закрывала глаза, прогоняла назойливые кровавые мысли, как мух, которые вскоре возвращались и донимали снова и снова.       Сойти бы с ума, спрыгнуть с мостика сознания вглубь перемешавшихся теней и раствориться в них пеплом, и Лизи уже приблизилась к краю, разглядывая во внутренней темноте обещающие покой объятия смерти, как задняя дверь открылась. В тёплый салон нырнул Джокер, захлопнул дверь, не позволяя злому холоду лизнуть его женщину, и вздохнул. Потянулся за сигаретами. Закурил.       — Убил его? — не оборачиваясь, спросила Лизи.       Удушливый дым лизнул её щёку и растворился в вороте куртки.       Джокер подсел ближе, коснулся губами ушка и кокетливо ответил:       — Нет, какое мне дело до строителя, но доходчиво объяснил, что лучше больше не попадаться на моём пути. Испугалась?       Лизи повернула голову и посмотрела в его насмешливые глаза.       — Да, — она ведь не врала ему в этот момент. Так ли важно уточнять, что испугалась не детектива, а его, Джокера, что он обо всём узнает. Не узнал.       Он похлопал по водительскому сиденью:       — Давай-ка отвезём девочку домой. А меня… Хотя нет, я сегодня останусь у неё, так что заезжай завтра утром за мной.       ***       Шершавая ладонь легла на живот. Лизи поёжилась, накрыла руку своей, сжала пальцы. Было тепло, легко и уютно: субботнее утро началось не как обычно, а по-новому. Да и чёрт с ним. Пх-х-х. Густое белое облачко окутало кровать и рассеялось по комнате горьким послевкусием. Хотелось закрыть глаза, повернуться на бок и уснуть, чтобы приснился добрый сон о какой-нибудь другой жизни в другом городе. Она вздохнула, зажмурилась и представила сытую Европу, ласковое солнце Азии, волны Тихого океана, лижущего солёные пятки на песчаном берегу. Но чужую жизнь на себя не примеришь, как ни старайся.       Тёплая ладонь снова прикоснулась к животу, Лизи взяла её в свою ладонь и прижала пальцы к своим губам. Мягко дотронулась, оставив на пахнущей порохом коже утренний поцелуй.       Город белыми хлопьями снега стучался в окно спальни, прощаясь до следующей зимы и оплакивая свой уход на покой. Серое небо хмурилось, сыпало и сыпало белую пелену, и можно было даже поверить, что это снова вечер подкрался после долгой душной ночи.       Справившись с сонной паутиной, кутающей в тёплый морок обманчивых объятий, Лизи последний раз прижалась к тёплому мужскому телу и села на край кровати. Опустила ноги, коснулась прохладного пола, и мурашки побежали по коже, заставляя ёжиться и заманивая вернуться в кровать. Вздохнув, мужчина приподнялся и накинул на её озябшие плечи красный пиджак. Лизи закуталась в него и посмотрела на часы. Полвосьмого.       — Тебе пора, — она плотнее закуталась в согревающую ткань.       — Вот-вот вернётся Артур в свой карточный домик, — Джокер сел позади и, убрав её волосы, коснулся губами шеи.       — Скоро тебе нельзя будет ко мне приходить, — Лизи попробовала всколыхнуть старую тему.       Он усмехнулся.       — Это почему же? М?       — Я должна думать о семье. Об Артуре, о ребёнке.       Снова усмешка.       — Разве я не твоя семья? — Джокер изобразил обиду и оставил поцелуй на плече, отодвинув край ворота.       Лизи обернулась и поймала губами его губы. Горькие от табака. Мягкие. Гранатовые.       — Малышу нужен папочка, — он потянул её к себе.       — Ты никогда не будешь ему отцом, — строго ответила Лизи.       — Ха-ха! Может быть, я как раз и есть его настоящий папочка.       Лизи оттолкнула Джокера и мотнула головой. Одёрнула ворот, закрываясь от настырных поцелуев, соблазняюще горячих, чтобы не поддаться на искушение. Хотелось вернуться к своим колючим мыслям, взвешивать в сотый раз на весах правосудия и думать, думать, думать. А потом, когда вернётся Артур, взять совесть за холодные пальцы, сжать их и взмолиться. Посмотреть на любимого мужчину лживыми глазами и спрятать слёзы горя за слезами обманчивого счастья. И только она хотела опуститься на дно своего вязкого ледяного сознания, как горячие руки вытащили её душу наружу и обняли.       — Так когда Арти возвращается? Сколько у нас есть времени?       Тихонько звякнула пряжка ремня. Который раз за ночь? Терпкая дрёма уговаривала закрыть глаза и забыться на час-другой крепким сном, а пальцы Джокера вырывали из накатывающего сна и тянули обратно в постель. Раздвигали ноги. Тянули бёдра вверх. Ласкали. Заползали под пиджак, смело гладили покрывшуюся мурашками кожу. Лизи не сопротивлялась, впускала своего красного демона в себя, принимала его безропотно, обвивала ногами худые бёдра. Стонала.       А когда липкое горячее семя испачкало бёдра, Лизи снова села на край кровати и закрыла глаза. Голова шла кругом, комната покачивалась, туда-сюда. Туда. Сюда.       — Отведи меня в ванную, — неживой голос прорвался наружу и туманом осел на коже.       Горький дым пощекотал ноздри, Лизи закрылась от него ладонью и уткнулась в плечо, прячась от сигареты, от Джокера, от снежного серого утра. От бессовестной себя. Джокер помог ей добраться до уборной и усадил перед унитазом. Лизи всхлипнула и нагнулась. Он сел неподалёку и наблюдал, как её рвало, как сотрясались её хрупкие плечи. Как она сжималась, а потом расправлялась, как бабочка, выползшая из кокона.       Она положила голову на руки и распахнула красные от слёз глаза. Глубоко вздохнула.       — Артур небось скачет вокруг тебя? Вместе умываетесь слезами, он тебе даже волосы держит, чтобы не заблевала сама себя. Ничего не напоминает? Помнишь тот вечер, когда ты наглоталась колёс? — Джокер улыбнулся и стряхнул пепел под ноги. — Помнишь. Малышка моя, бедная девочка. Хорошо хоть я тебя трахнуть сейчас успел, а то вся романтика коту под хвост провалилсь бы.       Лизи сплюнула и прохрипела:       — Ты чудовище.       — Ой да брось! Правда меня этим разжалобить хотела? «Ты чудовище», — передразнил он и вдавил окурок в пепельницу, стоявшую около ванны.       Лизи отвернулась. Ей вдруг захотелось выбраться из тёплого пиджака, вмиг ставшего холодным, как сердце Джокера. Сбросить эту ужасную тряпку, а потом забраться в душ и отмыться. Скрести кожу, пока не пропадёт это жуткое ощущение тяжести на плечах. Лизи потянула рукава вниз, стараясь не упасть, не завалиться набок, пока ванная комнатка качалась так же, как и спальня недавно.       — Только посмотрите, какая стала обидчивая, — захихикал Джокер совсем рядом, чмокнул в щёку и потянул Лизи вверх.       Она ополоснула лицо и отвернулась от своего отражения в навесном зеркале. На что там смотреть? На бесстыжие глаза, утонувшие в серых провалах? Вот оно какое счастье, оказывается. Когда ненавистный умелый любовник уходит вовремя, уступая место любимому мужчине, даруя ему право провести день с его, Джокера, женщиной. Блевать по утрам — это тоже счастье? Тогда почему оно такое хреновое? Лизи закрывала глаза и представляла, как берёт сигарету, как чиркает зажигалкой — чирк! чирк! Оранжевый огонёк весело плясал и ласкал прессованный табак, как опытный любовник пылкую любовницу.       Джокер подхватил Лизи на руки, посмеиваясь и шутя, что он и правда как папочка с двойным дном, и отнёс её в спальню. Укрыл тёплым одеялом. Лизи отвернулась, свернулась калачиком и почти сразу уснула, всё ещё баюкая свои страхи и маленькую фантазию о горькой сигарете.       — Передавай Артуру привет, — хохотнул Джокер и растворился в тишине.       ***       — Да, Пацци, конечно я заеду к тебе, вот только дельце одно доведу до конца.       Трубка с тихим шуршанием вернулась на телефон, пальцы легли на него сверху и постучали. На это маленькое, но шикарное мероприятие Джокер взял дюжину человек. Двенадцать зрителей. Двенадцать присяжных. Судьи, адвокаты и палачи в одном лице, каждый из них сам себе закон и порядок. Или хаос. Тут уж им решать. Первой шестёрке избранных он доверял — почти — безоговорочно, мог бы поставить на своё место и позволить прожить за себя не один день: жгите, ребята, да поярче. Холёные, доказавшие преданность, для них слово — не звук, не пшик, не языком повертеть, для них слово — оружие, сила, месть, верность.       Второй шестёрке собравшихся Джокер не доверял в той же степени, как Артур ни в жизнь бы не доверился больше этой суке Пенни. Если бы небеса разверзлись и мёртвые повылезали из своих холодных могил, Арти пустил бы своей престарелой гадине пулю-другую в лоб. Так и Джокер не доверял этим шести говнюкам, именно поэтому он взял их на дело. Показательная порка ещё никому не навредила. Наоборот. Глядишь, ума прибавится, уважения, страха перед боссом. Злые, трясущиеся от страха языки пустят отменный слух о том, как папочка расправляется с предателями.       После окончания непродолжительного телефонного разговора суд начался.       — Итак, господа присяжные, позвольте представить вашему вниманию Джефа. Джеф, наверное, сейчас расскажет нам потрясающую историю о том, как они с братом, неподражаемым Беном, хотели устроить переворот, но хуй там плавал. И для этого они похитили мою девочку. Давай, Джеф, твой выход.       Джокер откинулся на спинку ободранного кресла и чиркнул зажигалкой. Огненная капля лизнула сигарету, и комната наполнилась молочной скорбью.       Молодой парнишка перестал ёрзать и ссутулился. Каштановая прядь волос закрывала половину лица, Джеф прекратил прятать её за ухо, всё равно не помогало. Она непослушно выпадала раз за разом. Он поднял испуганные, полные неподдельного непонимания глаза и посмотрел на Джокера. Задержался на нём, затем обвёл взглядом присутствующих в не самой просторной и богатой комнате. В этой самой съёмной комнате они долгое время жили с Беном, делили пополам скромные половицы. Одна постель смята — та, что у окна, а у стены аккуратно заправлена. На ней никто не спал. На столе и под столом мусор, обёртки из-под дешёвого фаст-фуда, бутылки. Это жилище не знало, что такое заботливая женская рука, но оно знавало кое-что другое, и об этом красноречиво кричали использованные презервативы, брошенные тут же под стол.       — Джеф, мы все ждём тебя, — напомнил Джокер и выпустил струю белого дыма в парнишку, как приговор.       Джеф глянул на Джокера исподлобья и огрызнулся:       — Я не в курсе, что было на уме у Бена.       Джокер чуть склонил голову набок, изобразил удивление, и голубые треугольники поползли вверх.       — Не дерзи мне, — в голосе угроза.       — Я… Я правда не в курсе дел Бена! Он бы сказал мне, если бы что-то задумал! Клянусь! Он бы не стал подставляться ради какой-то потаскушки. Это же Бен!       Один из людей Джокера отвесил Джефу подзатыльник и прошипел: «Ты говоришь о женщине босса, а не о своих шлюхах, гандон».       — Я правда ничего не знаю. Бен ничего такого не обсуждал со мной. Он ведь не дурак, чтобы нападать на твою женщину! Кабы у него тёлок не было, но даже тогда он… он с головой дружил вообще-то.       Джокер с интересом посмотрел на Джефа и улыбнулся:       — То есть врёт моя девочка? Может, она сама напала на твоего недалёкого братца, сама поиметь его хотела, а он, святая овечка, отбивался, на помощь даже звал, наверное. Несчастная жертва хрупкого мышонка.       Джеф устало прикрыл лицо ладонью и мотнул головой.       — Нет. Но и Бен себе не враг.       Джокер долго рассматривал Джефа. Сигарета тлела в его пальцах, и когда он затянулся в очередной раз, пепел рухнул на пол и затерялся среди мусора. Лизи, его маленький напуганный мышонок, отомстила за себя в той подворотне, но это ведь не всё. Папочка пройдётся пожаром по головам неверных, растопчет отступников, предаст их огню. Папочка не простит: огонь вам отпустит грехи ваши, сукины дети.       — Я не хочу умирать! — вдруг взмолился Джеф.       Джокер бросил ему в лицо пугающий въедливый смех и весело спросил:       — А я разве говорил, что хочу убить тебя? Парни, я его разве запугивал? Пушку на него наставлял? Нет?        «Присяжные» все как один подтвердили, что ничего такого не было. Ни запугивания, ни давления, ни какого-то особенного тона, в котором бы так и сквозило «я выбью твои мозги, ублюдок». Но все понимали, что Джокер имел полное право на это: никто бы из присутствующих не простил нападения ни на свою девушку, ни на жену, ни на семью.       — Но раз уж ты сам поднял эту тему… — Джокер развёл руками. — У меня не было в планах убивать тебя, Джеф. А вот ты мне зубы заговариваешь, но я развяжу узелок на твоём языке.       Джеф напрягся. Один из людей шагнул было вперёд, но Джокер жестом остановил добровольца: никаких пыток. Пока никаких.       — Мой старый добрый знакомый держит в тюрьме особую камеру, — вкрадчиво начал Джокер, не сводя хитрых глаз с Джефа, превратившегося в слух. — Это осо-о-обенная камера для осо-обенных людей. Знаешь, кто там сидит? Нет? Я расскажу. Слушай внимательно, Джеф, ни слова не пропусти.       Чирк. Дым от новой сигареты пополз по комнате, оседая на грязных стенах и на одежде присутствующих, помечая каждого.       — Насильники, любители мальчиков со сладкими попками. Так вот, как я уже сказал, я не буду тебя убивать, Джеф. Ты просто посидишь денёк-другой-третий в хор-рошей компании, а потом мы с тобой ещё раз встретимся. И поговорим. И если эти славные ублюдки не убедят тебя рассказать мне правду, то ничего не поделаешь, тогда я тебя убью.       Джеф вытаращил глаза, приоткрыл рот, но так ничего и не смог выдавить из себя. Он тяжело поднялся, придерживаясь за спинку стула, как за трость, пошатнулся. Озираясь по сторонам, шагнул в сторону, но люди Джокера не дремали и не ждали команды «фас». Парни знали свою работу и легко превратились из присяжных в конвоиров.       — Я-то тут при чём? — заорал Джеф, когда его окружили, чтобы схватить и сопроводить на казнь.       — А это ты мне и расскажешь через пару дней.       Улыбка сползла с лица Джокера, оставив тень ненависти. Джеф отшатнулся, но несколько рук сковали его движения и толкнули к выходу. Джокер больше не смотрел на упирающегося и взывающего к милости парня, он разворошил мусор на столе, просмотрел несколько счетов, нашёл пару записок — всё мусор.       В коридоре звякнули ключи, брошенные в старую зелёную конфетницу со сколами на покатых боках, служащую верой и правдой в роли вещицы для мелочей. Джокер улыбнулся парням и Джефу, которому без слов прикрыли тому рот и ткнули в бок острым ножом: не рыпайся. Парень послушно сопел в чью-то шершавую руку и с надеждой смотрел на тёмный проём коридора.       — Джеф, — небрежный голос разрезал нависшую тяжёлую тишину. — Слушай, какого хрена твой брат мне названивал перед тем, как его грохнули? Мне проблемы не нужны, старик. Я умываю руки от вашей херни…       Небритый тощий парень, больше походивший на мирного хиппи, обросший, косматый, как леший, только-только выбравшийся из дикого нехоженого леса, вошёл в комнату. Круглые тёмные очки прятали глаза от серого мира. В зубах сигарета. Парень остановился, обвёл взглядом стёкол собравшихся и промычал, вытянул грязными пальцами сигарету изо рта и замер.       — Какого хуя, Джеф?       Зыркнул на Джокера и втянул голову в плечи, явно предчувствуя нехилый пиздец, пришедший по их с Джефом души.       — Шоу продолжается, я полагаю? — Джокер поднялся из кресла. — И как зовут этого гостя?       Один из клоунов встал в дверном проёме, пресекая любую попытку к отступлению пришельца.       — Чак, — промямлил хиппи.       — Чак, — улыбнулся Джокер и затянулся. Хохотнул.       Завитушки на концах волос покачнулись. Выходит, Джеф нассал ему в уши про то, что якобы ничего не знал. А может, не успел узнать, но хиппи удачно принёс добрые вести, как раз успел вовремя. Хороший день, чтобы отправить пару ублюдков на тот свет, но перед этим он развяжет им языки. Джокер не стал отменять планов по поводу Джефа и отправил парочку людей исполнять приговор, а вот на долю Чака выпала совсем другая история.       Джокер стоял у грязного окна и наблюдал за копошащимися людьми, снующими под снегопадом кто куда. Парочка бомжей рылись в мусорных пакетах, раскидывая отбросы по сторонам. Ничего нового в мире. Прямо посреди комнаты двое клоунов разъясняли Чаку, что к чему: бах! — лицом об спинку кровати — бах! Хиппи хныкал, отплёвывался, завывал, когда его соскребали с пола для очередной дозы ума-разума. Тук-тук, покатился выбитый зуб по некрашеному полу и остановился около ног Джокера. Он поднял его, рассмотрел при свете окна и сжал в кулаке. Один глаз Чака уже заплыл, а вторым он щурился, открывал кровавый рот, как задыхающаяся на песке рыба, и подвывал, как собака, которой хорошо поддали под плешивый зад.       Джокер неторопливо осмотрел содержимое покосившегося самодельного шкафа, нашёл среди барахла хорошую, крепкую верёвку. Смерил её взглядом. Одобрительно кивнул.       — Ну, рассказывай, Чак, что там тебе напел Бен, — Джокер отмерил небольшой отрезок верёвки и принялся вязать узел, подмигнув хиппи.       — Он… с… сказал, что нашёл какую-то тё… тёлку, которая поможет е… ему обогатиться, — Чак шмыгал кровавым носом и заикался, не сводя ошалелого взгляда с петли.       — И что эта тёлка?       Один из клоунов толкнул Чака в плечо, и тот затравленно оглянулся, вытер рукавом нос и сплюнул кровь на пол.       — Не знаю, о... он мне больше нич.. чего не ска… сказал.       Джокер склонил голову и зло усмехнулся.       — Неправильный ответ, Чак.       Он накинул удавку на шею хиппи и затянул. Чак заскулил пуще прежнего, заскрёб ногами по полу, пытаясь отползти от неминуемой участи, но Джокер, насвистывая весёлую цирковую мелодию, потянул за верёвку и вскинул лицо к потолку, выискивая, за что бы её зацепить.       — Он правда мне бо… больше ничего не сказал! — закричал Чак.       — Та тёлка, про которую тебе говорил старина сдохший Бен, — моя девочка. Так что вы собирались поиметь не просто какую-то тёлку, вы хотели поиметь, мать вашу, меня, Джокера. За это я поимею вас с Джефом.       Он подал знак наблюдавшим в стороне людям, и двое перехватили верёвку, зацепили за крюк, на котором держалась подвешенная за провод лампочка. Чак рванулся вперёд и упал на колени перед Джокером, ухватил его за брюки и взмолился, клянясь всем на свете, что он больше ничего не знает.       — Ты славный парень, Чак, — Джокер потрепал его по всклокоченным волосам и пожал плечами. — Но все должны знать, что нельзя трогать ни меня, ни моего мышонка, а иначе папочка о-о-очень разозлится.       Он щёлкнул пальцами и уселся в кресло, заняв удобную позицию для просмотра спектакля.       — Вы, ублюдки, за моей спиной дела воротили. Я бы закрыл на это глаза, если бы мою девочку не вздумали обижать. Без обид, Чак. Передавай привет Бену.       ***       Артур ещё не вернулся, когда Лизи щёлкнула выключателем и с наслаждением вдохнула воздух родного дома после долгого рабочего дня. Она прижалась к стене и закрыла глаза, всё ещё ощущая на губах горькие поцелуи её ненасытного жестокого клоуна. Наверное, когда всё закончится, ей будет не хватать этого чёртика из табакерки, только и останется что лелеять воспоминания, по клочку вытягивая из непослушной памяти. Многое хотелось бы забыть: например, их первую трудную встречу и последующую боль, длящуюся день за днём, ночи складывались в долгие недели. Забыть все слёзы. Хотя нет, слёзы забывать нельзя, чтобы всегда напоминать себе, с кем имеешь дело. Не с человеком — с дьяволом. Хотелось сохранить поцелуи, жадные, требовательные, опьяняющие.       Артур целовал иначе, он слушал их сердца, растворялся в моменты близости, окутывал таинственностью, терпкой, как вино, сладкой, и хотелось ещё. Лизи вздохнула и провела пальцами по исцелованным губам: она будет сильной и отвоюет их с Артуром у Джокера. Пусть она больше никогда не будет знать его страсть, с ней останется нечто большее: любовь, взаимопонимание, уважение. Всё то, что умеет дарить Артур.       Лизи стянула куртку и повесила на крючок. С каждым шагом по дому темнота отступала: щёлк! щёлк! свет врывался в мир живых и напоминал об уюте. И когда она вошла в ту самую комнату, где совсем недавно Джокер вколачивал свою девочку в стол возле окна, она застыла в дверном проёме. Рука остановилась у выключателя, онемевшие пальцы не касались его. Тень Лизи вытянулась в подсвеченном дверном проёме, как стрелкой указывая на стул, вставший на её пути. На крепкой деревянной спинке висел пиджак. Красный пиджак. Пиджак её Джокера. Лизи прислушалась: в доме тихо, только часы тикали, отсчитывая секунду за секундой. В воздухе висело безмолвие.       Пару месяцев назад Лизи схватила бы с вешалки куртку и унеслась бы в снегопад, в его холодные объятия, чтобы только не попасть в обжигающие руки Джокера, в эту жгучую ловушку, из которой можно выбраться только тогда, когда клоун наиграется. Сегодняшняя Лизи спокойно поднялась на второй этаж, обошла укутанные мраком комнаты, задержалась в спальне, прошлась по коридору вдоль открытых дверей. Никого. Дом пуст. Может быть, Джокер не дождался её и ушёл? На него не похоже, не в его стиле. Она вернулась на первый этаж и, не включая в комнате свет, подошла к стулу. Огляделась. Всё та же пустота подглядывала за ней, тишина подслушивала её дыхание, и больше никого в доме не было.       Пальцы прикоснулись к красной ткани, прошуршали по плечам, остановились на лацкане. Спрятать пиджак? Она вспомнила, как вчера вечером Джокер накинул на её озябшие плечи пиджак, а потом прижался. Он бессовестно украл её у Артура, а Лизи хотелось, чтобы Артур её спас, чтобы забрал у злого дракона свою ненаглядную. Или не надо спасать? Она сняла пиджак со стула и накинула на плечи. Укуталась. Шумно втянула табачный аромат, навсегда въевшийся в ткань. Она ненавидела этого человека всем сердцем, и в то же время её тянуло к нему, ей нравилось утопать в его ненасытных объятиях. Иногда ей хотелось ударить его, отвесить звонкую злую пощёчину, чтобы он ощутил хотя бы сотую часть той боли, которую причинял, но она не смела. Знала, что он накажет за это.       Из коридора раздались шорохи, тихий звон ключей, и Лизи наспех стянула пиджак, накинула его обратно на спинку стула и выскочила из комнаты.       — Я вернулся пораньше, как и обещал.       Лизи крепко обняла Артура, прижалась к нему, а потом взяла его лицо в свои ладони и заглянула в драгоценные зелёные глаза. Насмешливые. Добрые.       — Я соскучилась!       — В таком случае приглашаю тебя на вечерний чай в нашей кухне, а потом поднимемся в спальню.       — Я согласна, — кокетливо ответила Лизи, а потом вдруг стала серьёзной. — Только у меня тут неразрешимая задача нарисовалась. Я только что вернулась домой и нашла в одной из комнат пиджак.       Артур пожал плечами:       — Я, наверное, не убрал на место. Утром повешу в шкаф.       — Артур, ты меня не понял. Пиджак Джокера. Там.       Она кивнула на комнату. Ту самую.       Артур прикрыл ладонью рот, провёл ладонью по подбородку, растерянно посмотрел на ощерившийся открытой пастью дверной проём. Лизи поймала его взгляд и дотронулась до дрожащих пальцев. И он вдруг обнял её, прижал к себе и засмеялся, но не тем счастливым смехом, когда был действительно чему-то рад, а болезненным. Удушливым. Артур хрипел, силился задавить хохот, но у него не получалось. Лизи обняла его в ответ, успокаивающе погладила по спине.       Когда смех начал потихоньку отступать и воздуха хватало на полноценные вдохи, Артур, тяжело дыша, поцеловал Лизи в щёку и болезненно улыбнулся.       — Мы заезжали днём, пропустили по чашечке кофе.       — И часто вы так заезжаете к нам? — удивлённо спросила Лизи.       — Бывает иногда, — он поправил выбившиеся пряди, спрятав их за уши.       Она хотела возмутиться, сказать, чтобы Артур не смел больше таскать этого страшного человека в их дом, но осеклась, вовремя поймала слова, не дав им сорваться с языка и выплюнуть необоснованное обвинение. Чудная шутка. Они оба таскают одного и того же человека в этот дом, разрешают ему вихрем врываться в их жизни и творить в них хаос.       — Я расстроил тебя?       — Нет, всё нормально.       — Точно? — Артур приподнял её лицо, заставляя посмотреть на себя.       Лизи чуть заметно кивнула.       — Тогда приглашаю тебя на чай, а потом в спальню, — прикрыв дверь в комнату, Артур приобнял Лизи.       ***       Итан ковырялся в капоте машины, подставляя себя всем весенним холодным ветрам. Лизи смотрела в окно, наблюдала за качающимися голыми деревьями, тянущими призрачные ветви-руки к серому небу. Вопреки ожиданиям мелкая морось, а не снег лизнула землю, расширяя проталины и освобождая город от серо-белых покровов. Бурая листва рождалась из-под зимнего одеяния: по миру шагал апокалипсис, а не танцевала бесхлопотная весна. Разве может быть весна такой мёртвой, пахнущей сырой землёй?       Лизи вздохнула. В машине тепло, рядом на сиденье веложурналы, которые нашлись на днях на газетных лотках. На одной из обложек фото неулыбчивого мальчика, одетого в белый свитер. На голове чёрный велошлем, на руках чёрные кожаные перчатки, чтобы не накатать мозоли. Лизи инстинктивно дотронулась до своих ладоней и нашла несколько жёстких шершавых мест. Её руки не боялись каких-то там мозолей. Под фото с грустным мальчиком уместились слова: «Брюс Уэйн и его двухколёсный конь». Мальчик-сирота, мальчик-миллиардер.       Вернувшийся в машину Итан прервал мысли Лизи, растёр замёрзшие руки и поёжился. Вместе с ним в салон ворвался холодный воздух и зябко осел на одежду, на сиденья. Итан снова поёжился. Непослушные от холода пальцы легли на руль, водитель кашлянул, прочищая горло, и посмотрел в водительское зеркало.       — Я бы хотел поговорить с вами кое о чём.