fais rien

      Минхен не звонит ни через день, ни через неделю.       Донхек думает, что он был неплохим парнем. Думает об этом, пока перечеркивает свои неудавшиеся рисунки и отбрасывает в сторону, прикрывая глаза. Наверное, в последнее время он только и жил среди клочков бумаги. Это олицетворяло и его внутреннее состояние. То ли абсолютно разорванный, неопределенный, то ли искренне внутренне растерянный. Перечеркнутый.       Как и все его чертово будущее.       Он не считает Минхена предателем, который предал их священный план. Он понимал, что у старшего могут быть и свои интересы. Но острее всего стоял вопрос о том, что делать дальше.       Легкие занавески в его комнате развеваются от ветра, пока он лежит на кровати и смотрит в потолок. От фортепиано тошнило окончательно. Стоило ему сесть, уложить руки на клавиши, они тут же начинали плыть черно-белыми полосами, а голова начинала болеть.       — Милый, у тебя невероятно холодно, — высоко говорит мама, одергивая занавески и захлопывая дверь балкона. На улице и правда было еще прохладно, но солнце уже было более дружелюбным. — Ну, что такое? — женщина присаживается рядом, за что получает взгляд подростка. Она нежно берет его за руку.       Донхек не винил ее тоже.       Он вообще не знал кого винить. От этого вся его злость, ярость, обида — они были все еще внутри. Он не знал, куда их деть, кроме как перенаправить на себя.       — Это из-за Минхена? — спрашивает она, вздыхая. — Он взрослый человек, у взрослых иногда бывают проблемы, которые не терпят ожидания. Я уверена, он позвонит и извинится. Он бы не пропал просто так, — мама поглаживает его ладонь и заглядывает в погасшие глаза своего сына. Определенно, она давно это заметила.       В мире, где тебе доступно все, нет смысла восхищаться каким-то вещам. Даже самым маленьким. Зачем ценить время, если оно сочтено? Если оно сочтено в обществе человека, с которым у тебя нет ничего общего, но вы обречены составить ту самую ячейку общества? Ни за что не нарушать сложившиеся обычаи.       — Может, вы найдете мне кого-нибудь другого? — спрашивает Ли негромко.       Это было лучше, чем ждать Минхена. Или чем его дождаться. Донхек точно знает, что все уже не будет, как прежде. Что что-то внутри него сломалось, вызывало глубокий внутренний конфликт. Донхек не хотел идти против своих принципов, не хотел вызывать внутренний диссонанс. Но если Минхен действительно не видит никакой ценности в его взглядах, то ему действительно лучше умереть в конце того же пути, что и остальные.       Тогда его родители точно будут довольны. Мама будет грустно улыбаться ему на свадьбе, а отец больно хлопать по спине и много пить. Они будут жить, как все обычные люди. Не будет никаких слухов, скандалов. Донхек, вероятно, будет как мама — грустно рисовать в своей комнате и прятать рисунки от мужа.       — Давай немного подождем, — просит мама. — Я ужин приготовила. Ты давно не ел с нами. Спустишься?       За ужином Донхек ковыряется в тарелке и смотрит на родителей. Он бы мог сбежать. Наверное, это было бы не так сложно — просто снять наличку, собрать вещи и сесть на любой автобус, куда-нибудь далеко-далеко. Да вот только маму жалко, ведь она будет волноваться. И с отцом ее оставлять совсем не хотелось, было так тревожно. Донхеку бы сперва себя защитить, но это всегда успеется.       Донхек продолжает ходить в школу, класть листочки на учительские столы, ходить на каток (в одиночестве там кажется холоднее). Донхек больше не комкает нотные листы, не перечеркивает рисунки. Он складывает все в цветные папки с надписями-тегами и убирает на полку, прикладывая пальцы к губам. Они привычно пахли тонкими клубничными сигаретами, только Ли совсем не помнит, куда подевал пачку.       По вечерам он открывает «1984» Оруэлла в твердом переплете и пробегается взглядом по знакомым строчкам. Ему тоже иногда хотелось распылиться. Наверное, забвение — это лучшее, что он мог получить. Он бы не волновался за маму — ведь тогда бы у нее никогда Донхека не было. Не волновался бы за Минхена — ему бы не пришлось идти наперекор самому себе, чтобы получить доверие какого-то подростка, который всего-то жаждал искренней любви.       Без натянутых улыбок в семейном альбоме. Его обложка черная и гладкая, а под фото написаны даты. Без светских мероприятий, кишащих крысами и змеями, ласково целующими руки. Без семьи напоказ — прямо как их.       Донхеку, наверное, хотелось бы маленькую квартиру, стабильную работу и жизнь поскромнее. Желтые бегонии на подоконнике, омлет с хлебом по утрам и тертое авокадо с перцем. Толстого кота или, возможно, собаку с длинными ушами. Цветочный магазин под окном, чтобы после работы заглядывать в него и смотреть новинки.       Донхек боялся, что он угаснет с этой идеей, поэтому хватался за нее из последних сил. Пока он еще мог сопротивляться, смотреть в глаза системе с огоньком — он будет это делать. Донхек все еще горел внутри, зная, что с Минхеном или без, когда-нибудь он вздохнет спокойно и освободится от гнета реальности.       Но сейчас, месяцем позже, Донхек просыпается от того, как галька подъездной дорожки хрустит под колесами автомобиля. Донхек точно знал, кому он принадлежит.