***
В субботу они едут к родителям, чтобы отметить совершеннолетие Донхека вместе с ними. Его местами бросает в дрожь от вида дома, в котором он вырос и пережил достаточно многое. На месте разбитой вазы теперь ваза с живыми лилиями, аромат которых, кажется, чувствовался даже на втором этаже, в его комнате. Донхек больше не курил, но кажется, его маленький балкончик пропах клубничными сигаретами вдоль и поперек. Ли опирается на перила и смотрит на по-прежнему ухоженный сад. Четыре года назад на этом балконе Минхен сделал ему предложение, и, наверное, с того самого момента в его жизни и начались перемены. Или они начались с того самого момента, как старший переступил порог их дома зимой, или обрабатывал его разбитое колено, или когда единственный приехал на отчетный концерт… Донхек не знал. Большее количество приятных, трепещущих сердце моментов в его жизни был связано именно с Минхеном. Но он не может точно объяснить себе, что чувствует к нему. Он заботится, он опекает, он дарит любовь. А Донхек? Кажется, будто он все еще иждивенец. — О чем задумался? — Минхен обнимает его со спины. Уже шесть вечера, но солнце даже не собирается садиться — только начало лета, все-таки. — О том, каким большим казался мне этот балкон, когда мне было пятнадцать, — признается Ли, вздрагивая, но не оборачиваясь, когда чужие руки обвивают его талию, а подбородок опускается на плечо. — Мне казалось, что это весь мой мир — пачка сигарет и сад за окном. — А что сейчас твой мир? — спрашивает Ли, прикрывая глаза и вдыхая сладкий летний ветер вместе с запахом Донхека. Он прижимает его поближе, и тот накрывает его руки на своем животе. — Все очень изменилось, — признается Донхек. — Я не могу сказать точно. — Я уверен, что в скором времени у тебя появится четкое определение своего собственного мира. Я это чувствую. Донхек не знает, что сказать. Он тоже считал интуицию сильным аспектом своего сознания, но сейчас она молчала. В его жизни не появлялось предчувствий, не было знаков свыше. Ли просто делал то, что должен, кажется, всю свою жизнь, а об обратном только думал. А сейчас и думать забыл. Донхеку хотелось верить, что у него еще есть надежда на счастье, свободное от предрассудков, и что судьба сейчас просто готовит для него нужное место и время. Ли оборачивается в чужих руках, обнимает Минхена за шею и ловит его губы — это было лучшее и самое приятное, чем можно было заполнить тишину. Местами Донхеку кажется, что его жизнь — не его, и все это только сон. И вот-вот он проснется в той самой кровати, что за застекленной дверью, в окружении своих мягких игрушек и воздушного одеяла. Но это все — реальность. С минхеновыми сухими губами, его родной, но такой чужой улыбкой, с разговорами на грани нежности и формальности. С детством, которого у него никогда не было — украли, разорвали и выбросили. Но это была его жизнь. Это все, что у него было и есть. — Пойдем ужинать, — просит Марк. За столом они почти все время молчат. Донхек ощущает напряжение, поэтому обращает внимание на маму: — Ты сменила прическу, — он рассматривает ее темные локоны, что струились по плечам. Она предпочитала собранные прически столько, сколько Донхек тебя помнит. — Да… отцу понравилось, — она улыбается уголками губ и смотрит только в тарелку, разрезая еду на мелкие кусочки, как-то слишком увлекшись этим. Донхек бросает короткий взгляд на отца, стараясь сделать его как можно более бесстрастным. Они с мамой сидят рядом, а Минхен и отец — напротив. Поэтому, когда мама рефлекторно откидывает волосы с плеча, Ли может отчетливо заметить фиолетовые следы на ее шее, контрастирующие с карамельной кожей. Он давится едой, но быстро успокаивается, уверяя всех, что он в норме. — Я принесу десерт, — улыбается мама через несколько минут, откладывая приборы. Донхек вскакивает резко, так, что стул с грохотом отодвигается. Отец и Минхен смотрят на то, как он неловко улыбается и помогает маме с посудой, а потом они вдвоем скрываются на кухне. — Мама, что с твоей шеей? — спрашивает он негромко, ставя посуду в раковину. Это были уже не шутки. Женщина, словно ошпаренная, прижимает руку к шее и поджимает губы. — Ударилась. Я такая неуклюжая в последнее время… — Мама. Это он сделал, да? — он хмурится, немного сжимая кулаки. — Я убью его. — Не надо, милый, мы просто повздорили, ты же его знаешь, — она заламывает брови и прижимает руки к груди. — Давай не будем. Он может прийти. — Поэтому давай встретимся в другом месте, — просит он. — Возьми документы и приезжай к нам, а сама скажи, что едешь к подруге пробовать новый рецепт или что-то такое, ладно? Завтра же. По воскресеньям он играет в гольф, так что проблем не будет. Мам, хорошо? — он держит ее за плечи, поглаживая большими пальцами. — Да, хорошо, — она немного запинается, оглядываясь на проход. — Помоги мне с чашками, пожалуйста…***
— Не могу поверить, что он снова делает это, — выдыхает Донхек, когда они сидят в машине. — Она очень сильная, — говорит Минхен, сворачивая на шоссе. — Она справится. Тем более, мы не оставляем ее на произвол судьбы. Хорошо? Ли кивает, немного успокаиваясь. Даже когда все ужасно, Минхен волшебным образом приводил его в чувства. Это действительно помогает — отбросить лишние беспокойства и действовать только с ясным умом. — Давай купим выпить и отдохнем сегодня вечером? Я знаю, что ты напряжен, но хочу, чтобы ты был в порядке, — просит Ли. — Да, все нормально, — Донхек вздыхает, смотря на него. — Ты прав, давай отдохнем. Дома Донхек не может отделаться от липкого и неуютного чувства тревоги. Мама защищала его всегда, на протяжении всей жизни. Теперь, кажется, настала его очередь позаботиться о ней — и это не давало покоя. В его мыслях было столько досады, негодования и простой человеческой усталости от длительного напряжения, что голова была готова вот-вот разорваться. Но здесь, в реальности, был живой и теплый Минхен, который разливал вино и посматривал на младшего, немного нахмурив черные брови. — Решим все завтра. Сегодня тебе нужно отпустить эти мысли. Ты сделал все, что смог, — успокаивает его Минхен, садясь рядом на диване и опуская ладонь на его колено. Донхек выдыхает: он постоянно сравнивает Минхена со своим отцом. Ведь его отец наверняка раньше тоже был ласковым и милым, так с каких пор он превратился в чудовище? Донхеку бы не хотелось, чтобы то же самое случилось и с Минхеном. Они говорят о чем-то отвлеченном, и, растягивая бокал вина, Донхек кладет голову на плечо Минхена. Он облизывает губы, на которых остался ещё немного терпкий вкус. Родители иногда позволяли ему выпить за столом. Но сейчас он пьет со своим законным супругом, и ему пару дней назад исполнилось двадцать — однако он совершенно не чувствует себя взрослым. Не чувсвтует или не хочет чувствовать — ведь гораздо проще, когда ответственность берет кто-то другой, кто-то более могущественный и сильный. — Раньше я считал своих родителей всемогущими богами, — вздыхает Донхек, смотря, как вино играет в бокале при теплом свете ламп. — Когда я был меньше, они могли все. У них были деньги, власть, время. Но сейчас… Всего этого осталось ничтожно мало, мой отец превратился в свинью, а мама даже не может защититься, — Ли поджимает губы и ставит бокал с остатками алкоголя на низкий кофейный столик у своих ног. Минхен выпускает его из своих рук и внимательно смотрит. — Это подбивает мою уверенность в себе и во всем мире, что меня окружает. Взрослые не такие уж и боги, верно? — он усмехается и смотрит на свои руки: Донхек рос в тепличных условиях, а от того подобные открытия давались особенно тяжело. Ведь если он когда либо собирался существовать один, то ему неизбежно бы пришлось столкнуться с тем, что не все проблемы может решить быстро и легко, как это делалось всегда в его жизни с помощью двух незыблемых валют — денег и власти. Но ведь это было то, от чего он хотел обрести независимость. Донхек не сразу заметил взгляд старшего. Тот смотрел на него пристально, немного прищурившись, как самый внимательный слушатель. Однако, в его глазах было ещё кое-что: надежда. Ли не знал, на что так надеялся его супруг, почему это был блеск, ранее ему незнакомый, но это заставило мурашки пробежаться по его позвоночнику. — Восприятие рождает реальность, Донхек, — говорит спокойно Минхен, будто он уже подавно познал эти истины и был готов ими поделиться. — Если ты поверишь, то сможешь свернуть горы, и плевать на деньги и связи. — Я-то, может, и поверю, — вздыхает Ли, опираясь локтями на колени и тем самым пряча взгляд от Минхена — иногда его энергетика была слишком напористой, будто какой-то купол. — Но кто в меня поверит? — Я в тебя верю, Донхек, — отвечает Ли, уложив ладонь на чужую спину. — И не забывай о своей маме. Ты всегда будешь для нее тем, благодаря кому она верит в лучшее. Донхек разворачивается молча. Он смотрит в глаза старшего без тени сомнения, болезненно улыбаясь одними губами. — Спасибо, — благодарит он, приобняв Ли за шею. В постели Донхек долго ворочается, что заставляет Минхена прижать его поближе. В чужих руках он как-то успокаивается, и начинает дремать, когда ощущает горячее дыхание у своей шеи. Ему снится, что Минхен бьёт его по лицу. Это происходит из-за какой-то сущей мелочи, но ощущается настолько реалистично, что в момент удара он крупно вздрагивает и распахивает слезящиеся глаза. — Донхек? — старший разлепляет глаза и ищет его руки, чтобы обхватить своими. — Тише. Пусти, — просит он негромко, свешивая ноги с кровати и потирая лицо сухими ладонями. Ему было страшно. За себя, за маму, за тысяч таких же слабых, которые ежедневно подвергались ужасному отношению со стороны сильных. Минхен не трогает его, но младший слышит его дыхание позади. Он уходит на кухню, чтобы попить воды и умыться, и когда возвращается, то чувсвтует себя лучше. — Плохой сон? — спрашивает Минхен, поджав губы — будто он в самом деле ударил и теперь ему жаль. Донхеку хочется самому себя ударить за такие мысли, и он немного жмурится и встряхивает волосами, вздыхая. — Минхен, — Ли усаживается в кровати, подтягивая к себе колени. Он не знает, куда себя деть, как себя успокоить. Тогда слова мамы, которые она говорила ещё очень давно, почему-то всплывают в голове: она говорила, что есть определенные способы, которые помогут наладить отношения между людьми. Тогда Донхек не придал этому особого значения, но сейчас он чувствовал, будто вот-вот развалится на куски, а это единственное, что поможет склеить его хотя бы внешне. — Мы уже давно знакомы, но есть вещи… которые мы ещё не делали, — запинается Ли, едва не задыхаясь от того, что вообще говорит такое. Он слышит, как меняется ритм дыхания Минхена, и как он двигается ближе, чтобы обнять его за талию. — Ты уверен, что это то, чего ты хочешь сейчас? — спрашивает Ли, немного нахмурившись. Да, это хороший способ скинуть напряжение, но не когда это происходит в первый раз. — Это требует… Очень хорошего расслабления, — с сомнением говорит старший. — Все в порядке, — Донхек оборачивается через плечо, немного натянуто улыбаясь. — Давай просто сделаем это? Минхену хочется его ослушаться, но что-то во взгляде Донхека подсказывает, что так ему станет чуточку легче. Раньше они только целовались, были какие-то ненавязчивые намеки: не то чтобы они никогда не думали об этом, скорее физически не хватало времени, желания, было множество сомнений. Донхек сомневается, что что-то изменилось, но сейчас таковы были обстоятельства. Поэтому, когда от его губ старший спускается поцелуями к шее, цепляет губами запястья и бедра, он смотрит в потолок, стараясь назвать хотя бы одно из чувств, что сейчас наполняют его. И не может назвать ни одного. Минхен теплый, знакомый, хороший, но одновременно такой далёкий, даже когда настолько запредельно близко. У Донхека это вызывает диссонанс, будто он нарушает какой-то собственный принцип, предает самого себя, а от этого чувствует себя жутко грязным, потерянным и одиноким. Едва давит слезы в горле, но сейчас можно и не держать — ощущения новые и не очень приятные. Так что слезы он не давит — давит только ладонями на чужую спину. Кажется, Минхен напряжён не меньше его. Между ними звенящая тишина, прерываемая дыханием и тихими поскрипываниями кровати с каждым толчком, но ни слова. Старший собирает с его щек соленые капли и они сталкиваются носами. Донхек же в какой-то момент вообще не понимает, где находится. Зато понимает, что до конца довести себя не сможет — это казалось чем-то выше его сил, как моральных, так и физических. Поэтому, когда Минхен тянет к нему руки, то он отталкивает их, просто прося его продолжать. Когда Минхен засыпает после, Донхек кутается в одеяло и отворачивается, засыпая скорее от желания никогда не проснуться, чем от желания отдохнуть и расслабиться.