fais rien

      Донхек и прежде представлял, что его жизнь расколется на «до» и «после». Представлял, как будет зарываться пальцами ног в белый песок на побережье какого-нибудь небольшого городка. У него своя крошечная квартирка с небольшим балконом, стабильная тихая работа. Он не видел в своей выдуманной жизни никого, кроме себя и шумящего, пенного моря.       Но жизнь раскололась совсем иначе, ведь он потерял, а не приобрел. И потеря эта легла на его душу тяжелым камнем печали.       Отцу дали совсем ничтожное наказание — двадцать лет в колонии. Донхек бы лично посадил его на электрический стул и потуже затянул ремни на сухих жилистых запястьях, но не то чтобы у него было право голоса. После дачи показаний ему оставалось просто сидеть и смотреть в гнусное лицо своего отца, на котором было буквально невозможно различить эмоции.       С того момента прошло уже пару месяцев. Минхену пришлось на время взять ответственность за Донхека, которому было тяжело самостоятельно отслеживать голод и жажду. Но это продлилось недолго, и спустя некоторое время Ли начал приходить в норму. До радости, анализа и переживаний своих эмоций было далеко, но работа с терапевтом немного помогала.       Осенью он пошел на второй курс, и тогда стало немного полегче. От усталости от учебы у него не было сил на горе, но порой все же накрывало. Минхен тогда обнимал его за плечи и гладил по волосам — слов тут было и не нужно. Спокойствие находило Донхека само.       Спокойствие находило его на оживленных улицах города, где располагался его учебный корпус. В теплой квартире, в промежутках в минхеновых объятиях. Оно ждало его за углом его любимой кофейни, тут и там, но порой Донхек не видел его в упор, а все тщательные поиски казались тщетными.       — Я люблю тебя, ты помнишь? — голос Минхена звучит по-обычному тепло и заботливо, будто он действительно опекает младшего, как самое настоящее сокровище.       Эти его признания всегда оставались без ответа. В какой-то момент получать тишину от Донхека стало привычным, и Ли уже не пытался до него достучаться. Но и бросать его одного тоже отнюдь не собирался.       Близится десятое ноября, а это значит, что обручальное кольцо давит донхеков палец уже четыре года. Это время пролетело стремительно, наполненное и напряжением, и легкой радостью неродной семейной жизни. Минхен — хороший супруг. Он обходительный и заботливый, умеет угодить, но Донхек видит его усталость — ведь держать все под контролем чертовски утомительно. И Ли отчасти чувствует вину, но более — свою слабость. Он никогда не чувствовал себя настолько уязвимым и слабым.       Десятое ноября выпадает на вторник, поэтому старший забирает Донхека после пар.       — Как твой день? — спрашивает Минхен, когда Ли кладет сумку назад, а сам садится вперед, пристегиваясь. На Донхеке мягкий белый свитер с высоким горлом, темно-каштановое пальто и бордовые мартинсы. Он поправляет небольшие жемчужные сережки с фианитами по краям, и усаживается удобнее.       — Устал, — вздыхает он. — Скоро сессия.       Марк кивает, выезжая с парковки и посматривая по сторонам. Ветви деревьев уже обветшали, только последние листочки, иссохшие и коричневые, дрожали от промозглого ветра. Осень обещала быть более холодной, чем в прошлом году, но снегом пока что не пахло. Донхек помнит, как четыре года назад в этот день и посыпал первый снежок, помнит свои покрасневшие от досады и холода уши, слезящиеся глаза. Встало ли что-то на свои места? Навряд ли. Чувствует ли он себя на своем месте сам? Ну уж нет.       — Предлагаю заехать в ресторан, а не заказывать еду домой, — говорит Минхен, взглянув на него. Младший и правда выглядел уставшим, а еще его живот бурчал довольно заметно. Поэтому ему остается только согласиться и откинуться на спинку сидения, пока есть время, и расслабить спину.       В небольшом ресторане на пересечении двух улиц сидят только две пожилые пары с бокалами выдержанного вина, и Минхен с Донхеком присоединяются к их небольшой компании. В ресторане теплый сияющий свет, когда на улице уже темно и горят фонари. Донхек листает глянцевые странички меню, постепенно расслабляясь от атмосферы.       Да, возможно в его жизни случались несчастья, но на протяжении всего времени он вечно забывал отмечать радости, что могли принести в его душу хотя бы немного тепла. Такие радости, как например празднование их четвертой годовщины. Здесь тихо и тепло, и глаза Минхена блестят от фонариков под потолком.       — Я буду равиоли и морковный фреш, — говорит Ли, подняв взгляд на старшего. Тот кивает, передавая их заказ официанту.       — Время так быстро пролетело, — говорит Минхен, разглядывая повзрослевшее лицо Донхека. У того даже взгляд изменился. Быть может, в нем и погасла какая-то острая искорка, зато стало гораздо больше понимания и осознания, пусть и местами болезненного.       — Я только вчера спускался к тебе с той лестницы в коридоре, совсем не предполагая обо всем, — вздыхает Ли, но легко улыбается. — О том, как все повернется, и где мы будем через столько времени.       — Я рад, что… несмотря на все, ты рядом со мной, Донхек, — он протягивает парню руки и вбирает в них его аккуратную ладонь с тонкими кольцами. Младший поглаживает его руки, ощущая их тепло и энергию, которая все это время питала его.       Эмоции уходили и приходили, то же касалось счастья и горя, а вот Минхен всегда оставался. Неизменный, с не по годам взрослой мудростью и своей твердой принципиальной позицией. Это давало Донхеку уверенность в завтрашнем дне, твердую почву под ногами.       — Я тоже, Минхен, — отзывается он с тихим вздохом. Старший сморит на него по-прежнему с восхищением, а Донхеку отчаянно хотелось ему все это бумерангом вернуть. Ведь Минхен тоже заслуживает чувствовать себя любимым и нужным. — Я люблю тебя, — срывается с его губ почти шепотом, но вовсе не с тоном долженствования, а с неизмеримой нежностью и теплом, теми чувствами, на которые у него в последнее время едва хватало сил.       Минхен немного замирает, опешив, а его бесконечный поток мыслей прерывает официант с готовым заказом. Ли благодарит молодого юношу, а потом снова смотрит на Донхека. Тот неловко улыбается, а потом кивает на его тарелку, показывая, что ему лучше начать есть, чем подбирать слова, которые тут совсем не нужны.       Они спокойно едят, и Донхек впервые за долгое время действительно наслаждается едой и временем вместе. Напряженный день отходит на второй план рядом со старшим, который умеет заводить непринужденные, но интересные беседы.       Донхек промокает рот салфеткой, когда его телефон в кожаной сумке звонит. Он извиняется перед Минхеном и берет трубку. Улыбка с его лица медленно опадает, как и опали к этому времени уже все листья на улице.       — Я не… — он говорит на выдохе, будто тяжелые сомнения взрывают его душу, как влажный свежий грунт из боли. — Ладно. Я сейчас приеду.       Он глядит на Минхена жалобно и со страхом, будто вот-вот расплачется.       — Отец подрался с кем-то, у кого была заточка. Ему срочно нужно переливание, — говорит он негромко. Отказаться было бы убийством. Не отказаться — предать самого себя, оправдать чужой поступок. Но Донхек не мог иначе, как и Минхен, который оставил пару крупных наличных купюр и поднялся. Без единого вопроса.       По дороге у Донхека начинают дрожать руки. Он не хочет видеть этого человека, не хочет смотреть в его глаза, не хочет ему помогать. Но с другой стороны какой-то больной альтруизм, чувство совести не дают ему покоя.       Минхена внутрь не пускают.       Донхек остается наедине с охранником в темном коридоре. Медсестра в заношенном халате встречает их у входа в медпункт, и Ли уже начинает сомневаться в стерильности производимых манипуляций, когда видит его. Бледного, худого — это был уже не тот живой и агрессивный мужчина, которого Донхек запомнил.       — Ложитесь, — просит девушка, пока смотритель прислоняется плечом к дверному косяку. Отец дышит, но без сознания. И пока младшему вводят катетер, одними губами он молится о том, чтобы тот перестал. Это будет уже не его вина. Он здесь, он приехал выполнить просьбу, приехал помочь. Остальное — не проблема Донхека, верно?       Лежа на койке, он прикрывает глаза. Думать не хочется совсем, хочется просто на пару мгновений назад, когда Донхек еще не знал о недуге отца. Лучше бы они вообще до него не дозвонились. Ли считает секунды, лишь бы это поскорее прошло. Медсестра иногда просит его подавать признаки сознания, и Донхек кивает ей, разлепляя глаза. Вбок, где лежал его отец убийца его матери, смотреть совсем не хотелось. Хотелось только убраться из этого жуткого места поскорее.       Донхеку кажется, что проходит вечность, когда из его руки наконец вынимают катетер. Кончики пальцев немного покалывает, и он поднимает глаза на медсестру, которая предупреждет о возможных головокружениях и просит остаться тут ещё ненадолго.       Ненадолго.       Ещё немного и отца, вероятнее всего, переведут обратно в камеру. Донхеку все равно, что там происходит, даже если его соседи жестокие. Его отец не лучше.       Донхек думает о том, что он не вправе распоряжаться чьим-то наказанием даже в своих мыслях, только боли немеренно, а девать ее некуда. И злобы с обидой, едких и горьких, пожирающих его изнутри.       И исчезнут они то ли от мести, то ли от прощения.       Но отпустить все грехи отцу сейчас казалось невозможным. Утонув в своих мыслях, он даже не сразу услышал кряхтение на соседней койке. Мужчина разлепил морщинистые глаза и осмотрелся, щурясь от света в комнате. Донхек нахмурился, когда они столкнулись взглядами, и ещё пуще, стоило ему неаккуратно улыбнуться, размазав гримасу по осунувшемуся лицу.       — Присмотри за ними, я схожу за физраствором, — просит медсестра, хлопнув высокого худощавого смотрителя по плечу. Донхек покосился на нее, а потом подобрался на койке, приподнимая ноги.       — Пришел всё-таки, — тяжело вздыхает отец. — Когда он на меня с заточкой бросался, я уж думал, явишься ли ты ко мне или нет.       — Замолчи, — грубо просит Ли, прикрыв глаза и откинувшись на стену. Его отец больше не имеет над ним власти. Он больше не позволит над собой издеваться, а самому себе — пресмыкаться перед его напускным величием.       — Ты говори что хочешь, но не забывай, что все, что у тебя есть — это благодаря мне, — усмехается мужчина. — В том числе и прекрасный супруг. Как ваша семейная жизнь?       — Не твое дело, — снова рявкает Донхек, выдыхая и смотря куда-то в сторону.       — Как это, не мое, — он тяжело приподнимается и долго смотрит на сына, прежде чем продолжить. — А ты думаешь, почему он так быстро согласился? Тебе было только шестнадцать, естественно без пачки зелёных не обошлось.       Донхек перевел на него взгляд, внимательно всматриваясь, выискивая ложь. Лицо отца было бесстрастным, но он не лгал.       Минхен не мог так с ним поступить.