распахни настежь окна разбуди меня ветром пусть шумит этот город наши встречи так редки l'one — возвращение
Донхек опускает глаза на кафедру, где лежит его подготовленная речь. Он уже почти подошел к концу, осталось всего пару абзацев, но он переворачивает лист обратной стороной и делает глубокий вдох. — Мой отец задушил мою мать, когда мне было двадцать, — говорит Ли, пробегаясь языком по сухим губам, а взглядом — по зрительному залу. — Поэтому я здесь. Потому что ни один человек на свете не заслуживает смерти, — он тяжело сглатывает, стараясь, чтобы его речь звучала ровно, казалась запланированной и выстроенной, а не эмоциональной импровизацией. — Мне было больно, и тогда я еще не понимал, что не заслужил той боли, пытался во всем искать свою вину. Но сейчас я знаю, что ни один ребенок не заслуживает чувствовать эту боль и вину, и ни одна мать не заслуживает быть убитой, — Донхек немного сжимает края кафедры. — С насилием нужно бороться, но мы можем сделать это только вместе. И сейчас я прошу вашей помощи. Вы можете спасать жизни, — говорит он. — Все контакты нашего фонда указаны на стенде, а так же на презентации позади меня. На этом у меня все, спасибо. Донхек выходит из-за кафедры, чтобы поклониться, и множество вспышек фотоаппаратов ослепляют его, когда он выпрямляется. Он спускается с лестницы, по пути пожимая руки некоторым людям, которые благодарят его за искреннюю речь. Донхек только кивает и улыбается в ответ, поджав губы.***
шесть лет назад Донхек точно не помнит, как собирал вещи, скопом закидывая в чемодан. Он сдувает еще немного влажную челку со лба — когда он вышел за ворота исправительного учреждения, на улице началась ледяная изморось, стоявшая в воздухе тяжелой водяной пылью. Тогда от жуткой погоды было не спрятаться, а ветер трепал полы его пальто, и Минхен сам все понял. Это было очевидно, написано на лице Донхека, его жестах, дыхании и даже коротких частых взмахах ресниц, на которых если и появятся слезы, то их тут же унесет ветром. Ли только открыл рот, чтобы что-то сказать, остановить, но Донхек уже заказывал себе такси, не собираясь находиться с ним в одной машине. Эмоции были сильнее любой рациональности, а старые раны снова начали болезненно кровоточить. Тогда Донхеку хотелось спрятаться настолько глубоко, чтобы его не нашел даже солнечный свет. В большом холодном и пустом доме его больше никто не встречает. Донхек даже не может сказать, сколько времени он проводит под одеялом в своей подростковой комнате, завернувшись в пушистое покрывало, на котором, кажется, еще даже остался запах клубничных сигарет, которые он давно бросил. Собирая вещи в беспорядке, он даже не думал, куда ему идти. Его нигде и никто не ждет, и наверное, это было его упущение: Донхек был настолько сосредоточен на желании сбежать от реальности, что попросту потерял всех важных людей рядом с собой. И теперь остался совершенно один в том месте, в котором он часами мечтал о лучшей и красивой жизни, в которой он никому ничего не должен. Только сейчас ветер бьет в окно ледяными каплями, прямо со стороны заброшенного сада — за ним больше некому ухаживать. В какой-то момент всем стало наплевать на этот сад, на Донхека, — и пусть он этого и добивался, чтобы от него все отстали, забыли, забросили, но сейчас почему это так больно? Он засыпает из-за усталости и слез, что уже жгли глаза и щеки. Боль в его сердце заполнила все пространство, которое осталось пустым после ухода матери и предательства Минхена. Ничего в жизни Донхека больше не имело смысла — ни эти чертовы амбиции, смешанные с обостренным желанием справедливости, ни уроки фортепиано, ни многочисленные ужины, ни помолвка с Минхеном. И ведь на мгновение Донхек поверил, что все будет хорошо. Но ни как раньше, ни лучше уже не будет, — так думает он, когда, найдя силы подняться с постели, заваривает себе кофе в неосвещенной кухне. Долго сидит на высоком стуле, смотря, как первый мокрый и тяжелый снег липнет к оконным рамам, как мороз трогает запотевшие стекла. Донхеку не хочется включать телефон, не хочется думать, что будет дальше — с понедельника у него начнется сессия, но сейчас велик соблазн просто утопиться в ванной, даже не взяв академ. Джемин приезжает к нему, потому что Минхен бы не смог даже взглянуть ему в глаза. И Донхек знает это, потому что его друг не знает адрес его родительского дома. Но сейчас даже как-то все равно: Джемин теплый, привез немного продуктов, а еще долго обнимал его в гостиной на диване, только негромко вздыхая и поглаживая чужие спутанные волосы. Донхек был ему благодарен, потому что почувствовать человеческое тепло, когда на деле остался в мире совершенно один — самое ценное, что можно себе представить. — Иногда мне кажется, что я двигаюсь в обратную сторону, — говорит Донхек ослабшим голосом, который подает впервые за долгое время. На готовит на его кухне, чтобы Ли наконец поел чего-то домашнего и горячего, а не только то, что было распихано по шкафам и забыто. Джемин оборачивается, показывая, что он внимательно слушает. — Я так мечтал закончить образование и покорить какие-то вершины, но где я сейчас? Моя мать умерла, мой отец в тюрьме, а мой муж, — он прокручивает кольцо на безымянном пальце, но не снимает. — Просто купил меня. Джемин опускает глаза, помешивая соус в сотейнике и немного дергает плечами. Он не знает, что ответить своему другу, у которого так внезапно практически оборвалась жизнь, а нового старта не наблюдается. На понимает, что советы или успокоения тут ни к чему, просто нужно время, чтобы Донхек выпустил эти эмоции. — Тут ты жить не сможешь, — только и говорит На, смешивая соус с пастой в глубокой сковороде, оборачиваясь на парня только изредка. — Сниму квартиру, — отзывается Донхек. — Поживешь со мной, — говорит На, совсем не обозначая это вопросом — исключительно твердым утверждением. Потому что знает, что в одиночку Донхек будет справляться дольше и более болезненно. — У тебя большая семья, я не хочу мешать, — возражает Ли, но Джемин грозится ему деревянной лопаткой. — Они будут тебе только рады, — говорит он, немного даже сжав зубы. — Я не могу позволить своему лучшему другу гнить в одиночестве. Донхек долго смотрит на него, и Джемин может видеть, как его глаза наполняются крупными слезами. Забота Джемина ударяет его в самые слабые места, и боль взрывается в груди с мясом и копотью: Ли тычется лицом в ладони, содрогаясь плечами, пока На спокойно накладывает ужин по тарелкам, понимая, что сейчас не время, чтобы самому давать слабину.***
Время пролетело неумолимо. Донхек хорошо сдает сессию, параллельно переезжая к Джемину. Ему достается кровать, в которой раньше спал старший брат На. Сперва ему немного непривычно в доме, где всегда тепло, безопасно и чисто. Где мать целует детей в лоб перед завтраком, даже взрослого Джемина, а отец помогает ей с уборкой после. Непривычно от вечерних просмотров фильмов всем вместе, воскресных прогулках. И нигде из этого Донхек не чувствовал себя чужим, ведь каждый член семьи Джемина делал все возможное, чтобы он чувствовал себя, как дома. Зато тогда Донхек понял, откуда в Джемине столько любви и эмпатии, почему он так любит помогать и дарить этому миру свет. В июне–июле он сдает экзамены и заканчивает второй курс. Ему уже двадцать один, и жизнь потихоньку расставляет все на свои места: у Донхека формируются свои взгляды, твердая жизненная позиция, которая тем не менее остается гибкой и учится подстраиваться под новую информацию. Донхек много читает, смотрит, они с Джемином ездят на конференции, посвященные бизнесу и менеджменту. В какой-то момент Ли всем этим проникается, и уже весной, на третьем курсе, выходит стажером в какую-то небольшую компанию, параллельно продолжая развиваться. Тогда и снимает квартиру отдельно — и Джемин уже не чувствует за него прежнего волнения, потому что знает, что Ли будет сублимировать свою боль в энергию и достигать все более больших и больших высот, прямо как и мечтал. Во время практики на четвертом курсе его приглашают на работу в крупную телефонную компанию, и он не может отказаться. После сдачи государственных экзаменов и получения диплома даже едет в командировку в Куалу-Лумпур, потому что его компания жертвует на благотворительность в фонды ООН. В какой-то момент офисные костюмы становятся донхековой повседневной одеждой, а черный холодный американо — привычным перекусом. И ему это нравится, но более всего нравятся эти конференции, которые чаще всего посвящены борьбе с насилием. Не всегда все идет хорошо. Порой вечерами его все еще кроет от одиночества, чувства преданности и обиды, которое никак не удавалось подавить. Донхеку бы просто хотелось забыть и закрыть глаза, но закрыв глаза на открытый перелом, он бы только получил еще большие ужасные последствия. Поэтому, чтобы вылечить рану, ее приходится трогать со всех сторон и ощупывать, лечить и заботиться о ней со слезами на грани недостатка воздуха, но иначе — никак. Помогает терапия и осознание того, что он такой не один. За время своей работы он знакомится со множеством людей: учредителями благотворительных фондов по борьбе с насилием, самими жертвами, их детьми, врачами, психологами. Донхек впитывает в себя информацию, которую шесть лет назад ему неоткуда было взять. И смотрит на свою ситуацию со стороны. Понимает, что с этим можно и нужно работать, но самое главное — предотвращать новые случаи. И он ставит это своей целью.