Сборник по Чернобле

На самом деле реальность довольно прозаична, в отличие от книг или романтических фильмов. Ты не чувствуешь, как умирает тот, кого ты любишь. Всё происходит где-то в поместье, в самой его сердцевине, Тесак не видит ничего и не знает, что в это время Александра пронзает его же шпага. Но он этого не чувствует. Уже потом, намного позже, он видит тело и думает, что это все несправедливо, как же все это нечестно и неправильно. Что Александр Христофорович этого не заслужил, кто угодно заслужил, но не он. Увы, жизнь вообще несправедлива. Александр Христофорович часто это повторял. И вот как оно случилось, жизнь оказалась несправедлива и к нему тоже. Потом были похороны, Тесак плакал все то время, что омывали тело, и одевали, и клали в гроб, и заколачивали крышку, и отпускали в могилу, и закапывали. Потом все столичные гости разъехались, Диканька осталась и жизнь, тяжёлая и неповоротливая, пошла дальше. Могилки осели, через год поменяли кресты, потом прошёл ещё год, потом ещё. Время текло медленно, Тесак всё думал, что оно побежит, понесётся, и боль, которая разрезала его пополам, уйдёт вместе со временем. Но нет. А потом время замерло. Оно замерло внутри Тесака. Люди менялись — рождались, жили, старели, умирали, но не Тесак. Его лицо в отражении зеркала было таким же, как и пять, и десять, и пятнадцать лет назад. Это было странно, на него стали обращать внимание, он и сам стал себя бояться. Единственная, кто могла все объяснить, Василина. Она повзрослела и ничем не напоминала ту маленькую ведьмочку. — Это не болезнь и не проклятье, этого не стоит бояться. — Что же это такое? — Дар. — Какой такой дар?! — А как ты иначе дождёшься его. Того, кто ушёл, но не в свое время, надо ждать, а как ты его дождёшься, коли ты стареть да помирать собрался? Они говорили потом всю ночь, а утром Тесак собрал вещи и уехал. За последующие годы, за все сто пятьдесят лет, Тесак видел все. Видел королей и королев, потом министров, секретарей, императоров и президентов. Видел новые и старые государства, войны и процветание, голод и страх, и безмерную человеческую радость. Ему все было любопытно и все интересно, мир менялся так незаметно, но менялся и сам Тесак. Он взял себе имя Степан и старался не задерживаться долго на одном месте. Привык к переездам и привык быть везде гостем. Дом был в Диканьке. Которая теперь стала Припятью, рядом построили атомную электростанцию. Теперь это был город, и людей было много, они все суетились, суетился и Степа, он стал местным участковым. Жителям он нравился — добродушный умный парень, к которому всегда можно обратиться за помощью. Как хорошо все складывалось, жаль, что Александр Христофорович этого не видел. Он не видел ничего из того, что видел Степа, ни чудес, ни ужасов. Потому что не вернулся. Тот, кто ушёл, не возвращается. Он уходит и забирает с собой кусок души, оставляет тебя одного бродить по свету, волком выть по ночам и ждать, ждать, ждать… Но сам не возвращается. Василина все-таки ошиблась. Степа теперь приносил ей на могилу цветы, как и Вакуле, и Бомгарту, и на могилу Николая Васильевича иногда ездил. Наверное, поэтому он ещё жив. Чтобы раз в год по весне, когда сойдёт снег, брать цветы и ходить на могилки. Проведывать мертвецов, чистить и красить плиты, а потом долго сидеть в тишине кладбища, и снова ждать, ждать и ждать. Реальность намного прозаичнее, чем книги и фильмы. В реальности ты проживаешь год за годом в одиночестве и самообмане и не видишь других выходов. Весной тысяча девятьсот восьмидесятого, выходя с кладбища, Степа думал о том же, он шёл домой, вытирал глаза и не заметил, что налетел на кого-то. — Простите, я не хотел. — Да ничего страшного, вы сами не ушиблись? У вас все в порядке, а то глаза красные? Эй, парень? — Александр Христофорович?.. — Сергей Александрович вообще-то. — Мужчина, который стоял возле Степы, придерживая его за локти, и который улыбался ему немного растерянно, выглядел точь-в-точь как Александр Христофорович Бинх. И руки его были такие же крепкие и глаза такие же добрые, и, наверное, нет, все-таки точно, Василина была права. Тот, кто ушёл, должен, обязательно должен, вернуться, пусть и заставить себя ждать целых сто пятьдесят лет.